Текст книги "Друсс-Легенда"

Глава 4

Зибен был доволен собой. Вокруг бочонка собралась кучка народу, и трое уже проигрались в пух и прах. Маленький зеленый кристаллик легко помещался под каждой из трех ореховых скорлупок.

– Я буду действовать чуть помедленнее, – сказал поэт высокому бородатому воину, который уже просадил четыре серебряные монеты. Тонкие руки выровняли скорлупки в ряд посреди перевернутого бочонка. – Которая? Не спеши с ответом, дружище, – этот изумруд стоит двадцать золотых рагов.

Игрок громко потянул носом и поскреб грязным пальцем в бороде.

– Вот эта, – указал он наконец на среднюю скорлупку. Зибен поднял ее – под ней ничего не было. Он приподнял правую, ловко подсунул под нее изумруд и предъявил публике.

– Чуть-чуть не угадал, – с лучезарной улыбкой сказал он. Воин выбранился и пошел прочь, расталкивая толпу. Его место занял чернявый коротышка – запах, исходивший от него, мог бы свалить вола. Зибен ощутил искушение дать ему выиграть. Фальшивый изумруд не стоил и десятой доли того, что поэт уже выманил у простаков, но проигрывать было бы обидно, и чернявый мигом лишился трех монет.

Толпа раздалась, и к Зибену приблизился молодой воин в черном, с наплечниками из сверкающей серебристой стали. На его шлеме красовался серебристый топорик в обрамлении двух черепов, а при себе он имел большой топор с двойным лезвием.

– Хочешь попытать счастья? – спросил Зибен, заглянув в холодные голубые глаза.

– Почему бы нет? – низким спокойным голосом отозвался воин и положил на бочонок серебряную монету. Руки поэта замелькали, выписывая скорлупками хитрые восьмерки, и остановились.

– Надеюсь, глаз у тебя острый, дружище.

– Достаточно острый. – Воин тронул огромным пальцем среднюю скорлупку. – Вот здесь.

– Сейчас посмотрим. – Поэт протянул руку, но воин отстранил ее.

– Посмотрим, – подтвердил он и медленно перевернул правую и левую скорлупки. Под ними было пусто. – Вот видишь, я прав, – сказал он, глядя светлыми глазами в лицо Зибена. – Показывай.

Зибен с натянутой улыбкой подсунул изумруд под скорлупку.

– Молодец, дружище. Глаз у тебя и впрямь орлиный. – Зрители похлопали в ладоши и разошлись.

– Спасибо, что не разоблачил меня, – сказал Зибен, собирая свое серебро.

– Дураки и деньги – что лед и жара, вместе не уживаются. Ты Зибен?

– Быть может – смотря кто спрашивает.

– Меня прислал Шадак.

– Зачем?

– За тобой остался должок.

– Я в долгу перед ним – при чем здесь ты?

– И верно, ни при чем. – Воин помрачнел и зашагал к таверне по ту сторону улицы, а рядом с Зибеном, откуда ни возьмись, возникла молодая женщина.

– Ну как, заработал мне на ожерелье?

Зибен улыбнулся ей. Она была высокая, статная, с черными как смоль волосами, темно-карими глазами, полными губами и чарующей улыбкой. Зибен обнял ее, и она поморщилась.

– Зачем тебе столько ножей? – На его нагрудной перевязи из бурой кожи висели четыре метательных клинка, плавно закругленных кверху.

– Привычка, любовь моя. Ночью их на мне не будет – зато я принесу ожерелье. – Он поцеловал ей руку. – А сейчас прости – долг зовет.

– Долг, мой поэт? Что ты знаешь о долге?

– Очень мало, – усмехнулся он, – но свои долги плачу всегда: это моя последняя зацепка на утесе благопристойности. Увидимся позже. – Он поклонился и перешел через улицу.

Внутри старой трехэтажной таверны помещалась длинная комната с открытыми очагами на обоих концах, обведенная поверху галереей. Здесь стояло десятка два столов, а за окованной медью стойкой шестеро прислужниц разливали пиво, мед и подогретое вино. Народу тут нынче собралось не по-обычному много, поскольку день был базарный и жители всей округи съехались на распродажу скота. Зибен подошел к длинной стойке, и служаночка с волосами цвета меда улыбнулась ему.

– Наконец-то ты соизволил зайти ко мне.

– Разве можно долго сносить разлуку с тобой, милая? – ответил Зибен, стараясь вспомнить, как ее зовут.

– Я освобожусь ко второй страже.

– Где мое пиво? – осведомился здоровенный крестьянин слева от Зибена.

– Теперь мой черед, козья морда! – вмешался другой.

Девушка, послав Зибену застенчивую улыбку, бросилась улаживать назревавшую ссору.

– Господа хорошие, у меня ведь только одна пара рук. Сию минуту.

Зибен поискал в толпе незнакомца. Тот сидел один около узкого открытого окошка, и поэт опустился на скамью против него.

– Давай-ка начнем сызнова. Позволь угостить тебя пивом.

– Я пью свое, – буркнул воин. – И ты сидишь слишком близко от меня.

Зибен подвинулся, оказавшись наискосок от собеседника.

– Так лучше? – язвительно осведомился он.

– Да. Надушился ты, что ли?

– Это ароматное масло для волос. Тебе нравится?

Воин потряс головой, но от дальнейших замечаний воздержался. Прокашлявшись, он сказал:

– Мою жену увели в рабство. Она в Машрапуре.

Зибен откинулся назад, смерил его взглядом.

– Видимо, тебя в то время дома не оказалось.

– Верно. Они забрали всех наших женщин. Их я освободил, но Ровены с ними не было: человек по имени Коллан уехал с ней еще до моего прихода.

– До твоего прихода? Экая скромность. Ну а дальше?

– О чем ты?

– Как ты освободил этих женщин?

– На кой черт тебе это нужно? Нескольких негодяев я убил, остальные разбежались. Главное то, что Ровена в Машрапуре.

Зибен вскинул тонкую руку.

– Будь так любезен, давай по порядку. Во-первых, какое отношение ко всему этому имеет Шадак? А во-вторых, не хочешь ли ты сказать, что в одиночку напал на Хариба Ка и его головорезов?

– Не в одиночку. Шадак был там – его схватили и хотели пытать. Еще были две девушки, хорошие лучницы. Но это все дело прошлое. Шадак сказал, ты поможешь мне отыскать Ровену и придумаешь, как ее спасти.

– Спасти от Коллана?

– От кого же еще? Ты что, глухой или тупица?

Зибен, сузив темные глаза, подался вперед.

– Ты очень мило просишь о помощи, мой большой безобразный друг. Удачи тебе на твоем пути! – Он встал и вышел на свет предвечернего солнца. У входа в таверну прохлаждались какие-то двое, а третий строгал деревяшку острым как бритва охотничьим ножом.

Первый – один из тех, что проигрался у бочонка, – загородил Зибену дорогу.

– Ну что, получил обратно свой изумруд?

– Нет. Экий неотесанный невежа!

– Так он не друг тебе?

– Где там! Я даже его имени не знаю – да и знать не хочу.

– Говорят, ты очень ловко управляешься со своими ножами. Правда это?

– А почему ты спрашиваешь?

– Ты мог бы отобрать свой изумруд, если б захотел.

– Ты хочешь напасть на него? Зачем? Насколько я понял, денег при нем нет.

– Дело не в деньгах! – рявкнул второй. Зибен отшатнулся от его запаха. – Он сумасшедший. Два дня назад он налетел на наш лагерь, распугал наших лошадей – я так и не нашел своего серого. И убил Хариба. Груди Асты! Да он не меньше дюжины человек уложил своим проклятым топором.

– Если он убил дюжину, как же вы собираетесь управиться с ним втроем?

– Возьмем его врасплох, – доверительно сказал смердящий. – Когда он выйдет, Рафин его о чем-нибудь спросит, он обернется, а мы с Заком вспорем ему брюхо. Ты тоже можешь помочь – нож, воткнутый в глаз, поубавит ему прыти, так ведь?

– Возможно. – Зибен отошел немного, присел на коновязь, вынул один нож и стал чистить себе ногти.

– Так ты с нами?

– Там увидим.

Друсс сидел, глядя на свое отражение в топоре – угрюмое, с холодными глазами и гневно сжатым ртом. Он снял свой черный шлем и прикрыл им блестящее лезвие.

«Ты сердишь всякого, с кем говоришь», – вспомнились ему слова отца. Да, это правда. Некоторые люди обладают способностью заводить друзей, свободно разговаривать и шутить. Друсс им завидовал. Пока в его жизни не появилась Ровена, он думал, что сам полностью лишен этих качеств. Но с ней он вел себя свободно, смеялся, шутил и порой даже видел себя со стороны – здоровенного, как медведь, вспыльчивого и весьма опасного. «Всему виной твое детство, Друсс, – сказала ему Ровена однажды утром, когда они сидели на холме над деревней. – Твой отец все время переезжал с места на место, боясь, что его узнают, и не позволял себе сближаться с людьми. Но взрослому это легче – а вот ты так и не научился заводить друзей». – «Не нужны они мне». – «А ты мне нужен».

Сердце Друсса сжалось при воспоминании об этих тихих словах. Он поймал за руку проходившую мимо служанку.

– Есть у вас лентрийское красное?

– Сейчас принесу кубок.

– Неси кувшин.

Он пил, пока чувства не притупились и мысли не смешались в голове. Он вспомнил, как сломал Аларину челюсть и как после набега тащил тело Аларина в зал собраний. Его ударили копьем в спину, и древко переломилось. Глаза у него были открыты. У многих мертвых глаза остаются открытыми… и они обвиняют.

«Почему ты жив, а мы мертвы? – будто спрашивают они. – У нас тоже были семьи, были свои надежды и мечты. Как же вышло, что ты пережил нас?»

– Еще вина! – взревел Друсс, и девушка с волосами цвета меда склонилась над ним.

– Сдается мне, вам хватит, сударь. Вы и так уж целую четверть выпили.

– У всех глаза были открыты. У старух, у детей. Дети всего хуже. Что это за человек, если он способен убить ребенка?

– Шли бы вы домой, сударь, да ложились бы спать.

– Домой? – горько рассмеялся Друсс. – К мертвецам, что ли? А что я им скажу? Кузница остыла, и хлебом больше не пахнет, и детского смеха не слышно. Только глаза. Нет, теперь уж и глаз нет – только пепел.

– Мы слышали, на севере разорили одну деревню. Вы оттуда?

– Принеси мне еще вина, девушка. Мне от него легче.

– Вино – ложный друг, сударь, – шепнула она.

– У меня больше нет друзей.

К ним подошел крепкий мужчина в кожаном переднике и спросил:

– Чего он хочет?

– Еще вина, хозяин.

– Так принеси, если у него есть чем заплатить.

Друсс выудил из кошелька на боку одну из шести серебряных монет, которые дал ему Шадак, и бросил трактирщику.

– Подай ему! – приказал девушке трактирщик.

Прибыл второй кувшин. Друсс выпил его и тяжело поднялся на ноги. Он хотел надеть шлем, но тот выскользнул из рук и покатился на пол. Друсс нагнулся за ним и стукнулся лбом о край стола.

– Дайте-ка я помогу вам, сударь, – сказала светловолосая служанка. Она подняла шлем и осторожно надела его на Друсса.

– Спасибо, – медленно выговорил он и дал ей еще одну монету. – Это… за твою доброту.

– У меня на дворе есть комнатка, сударь, – вторая дверь от конюшни. Она не заперта – можете отдохнуть там, если хотите.

Друсс взял топор, но и его выронил, и лезвие вонзилось в пол.

– Ступайте поспите, сударь. Я принесу вам ваше оружие.

Друсс кивнул и поплелся к двери.

Он вышел на меркнущий солнечный свет. В животе бурлило. Кто-то слева обратился к нему с вопросом. Друсс хотел повернуться, упал, и они оба повалились на стену. Друсс, держась за плечо другого, попытался выпрямиться и услышал позади топот ног, а потом крик. Длинный кинжал со звоном упал на пол, а его владелец застыл, как-то странно вскинув руку. Друсс заморгал: запястье этого человека было пригвождено к двери таверны метко брошенным ножом.

Послышался шорох вынимаемых из ножен мечей.

– Защищайся, болван! – крикнул кто-то.

Увидев перед собой человека с мечом, Друсс загородился рукой и правым кулаком двинул его в подбородок. Нападавший упал как подкошенный. Обернувшись ко второму противнику, Друсс потерял равновесие, но и враг, взмахнув мечом, лишился стойкости. Друсс подсек его ногой и повалил. Потом приподнялся на колени, сгреб врага за волосы, притянул к себе и стукнул головой по носу. Тот обмяк, потеряв сознание, и Друсс отпустил его.

Кто-то подошел, и Друсс узнал молодого поэта.

– Боги, как разит от тебя дешевым пойлом, – сказал Зибен.

– Это кто? – пробормотал Друсс, глядя мутными глазами на человека, пришпиленного к двери.

– Так, подонки. – Зибен выдернул свой нож из руки жертвы. Тот завопил от боли, а Зибен вернулся к Друссу. – Пойдем-ка со мной, старый конь.

Друсс почти не запомнил дорогу. Его дважды рвало, и голова разболелась невыносимо.

Проснулся он в полночь на какой-то веранде, под звездами. Рядом стояло ведро. Он сел и застонал от страшной боли в голове – точно железным обручем стиснули. Услышав в доме какие-то звуки, он двинулся к двери, но потом расслышал получше и остановился.

– О, Зибен… О-о… О-о!

Друсс выругался и вернулся назад. Налетевший ветер опахнул его неприятным запахом, и он посмотрел на себя. Колет покрыт блевотиной, от тела разит застарелым дорожным потом. Слева во дворе виднелся колодец. Друсс вытянул наверх ведро. Демон долбил в голове раскаленным добела молотом. Друсс разделся до пояса и обмылся холодной водой.

Дверь позади распахнулась, и из дома выскользнула темноволосая молодая женщина. Она улыбнулась Друссу и побежала прочь по узкой улочке. Друсс поднял ведро и опрокинул остаток воды себе на голову.

– Ты уж не обижайся, – сказал Зибен, – но без мыла дело не обойдется. Заходи. В очаге горит огонь, и я согрел воды. Боги, ну и холод на улице.

Друсс, собрав свою одежду, вошел в дом. Домик был одноэтажный, всего с тремя комнатами – кухня с железной плитой, спальня и столовая, где топился каменный очаг. Тут был стол с четырьмя стульями, а по обе стороны от огня – удобные кожаные кресла, набитые конским волосом.

Зибен провел Друсса в гардеробную, налил в таз горячей воды, вручил гостю брусок белого мыла и полотенце. Достав из буфета в столовой тарелку с нарезанным мясом и хлеб, поэт сказал:

– Поешь, как помоешься.

Друсс вымылся пахнущим лавандой мылом, отскреб свой колет и оделся. Поэт сидел у огня, вытянув длинные ноги, с кубком вина в руке. Другую руку он запустил в свои светлые, до плеч, волосы. Откинув их назад, он надел на голову черный кожаный обруч с блестящим опалом в середине и посмотрелся в овальное зеркальце.

– Красота – это тяжкое проклятие, – сказал он, отложив зеркало. – Налить тебе вина? – Друсс, чей желудок при этих словах встал на дыбы, замотал головой. – Тогда поешь, мой большой друг. Я знаю, еда не идет тебе в горло, но она пойдет тебе на пользу, поверь.

Друсс отломил кусок хлеба, сел и стал медленно жевать. У хлеба был вкус пепла и желчи, но Друсс мужественно пересилил себя. Поэт оказался прав – желудок успокоился. С соленой говядиной справиться оказалось труднее, но Друсс запил ее холодной водой и почувствовал, как возвращаются силы.

– Я слишком много выпил, – сказал он.

– Да ну? Две кварты, насколько я понял.

– Я не помню сколько. Кажется, драка была?

– Вряд ли это можно считать дракой по твоим понятиям.

– Кто были эти люди?

– Разбойники, на которых ты напал.

– Мне надо было убить их.

– Возможно, но в твоем состоянии ты должен почитать за счастье, что сам остался в живых.

Друсс налил воды в глиняную чашу и выпил до дна.

– Ты мне помог, это я помню. Почему?

– Так, каприз. Пусть это тебя не волнует. Расскажи мне еще раз о твоей жене и о набеге.

– Зачем? Это все в прошлом. Теперь мне нужно одно: найти Ровену.

– Но тебе понадобится моя помощь, иначе Шадак не послал бы тебя ко мне. И я хотел бы знать побольше о человеке, с которым пускаюсь в путь. Понимаешь? Вот и рассказывай.

– Да нечего особо рассказывать. Разбойники…

– Сколько их было?

– Около сорока. Они напали на нашу деревню, перебили всех мужчин, женщин – тех, что постарше, – и детей, а молодых женщин забрали в рабство. Я был в лесу, рубил деревья. Несколько бандитов явились туда, и я убил их. Потом я встретил Шадака, который тоже преследовал их: они и на его селение напали и убили его сына. Мы освободили женщин, но Шадака схватили. Я спугнул их лошадей и напал на лагерь – вот и все.

Зибен с улыбкой покачал головой.

– Этак всю дренайскую историю можно изложить, прежде чем яйцо сварится. Рассказчик из тебя аховый, друг мой, но это к лучшему: не будешь отбивать у меня кусок хлеба.

Друсс потер глаза и откинулся на мягкую спинку кресла. В тепле его разморило, и он еще ни разу в жизни не чувствовал себя таким усталым. Последние тяжкие дни взяли свое – он уплывал куда-то по теплому морю. Поэт что-то говорил, но Друсс уже не слышал его.

Он проснулся на рассвете. От огня в очаге остались только тлеющие угли, и в доме никого не было. Друсс зевнул, потянулся, пошел на кухню и взял себе черствого хлеба с сыром. Запивая завтрак водой, он услышал, как скрипнула входная дверь. Вошел Зибен с белокурой девушкой, неся топор и перчатки Друсса.

– Это к тебе, старый конь. – Поэт сложил свою ношу и с улыбкой удалился.

Девушка застенчиво улыбнулась:

– Я не знала, где вас искать, но ваш топор сберегла.

– Спасибо. Я вспомнил – ты служишь в таверне. – На ней было простое линялое платьице, когда-то голубое, а теперь серое, но ее фигурка и теплые карие глаза были очень милы.

– Ну да. Вчера вы говорили со мной. – Она села, сложив руки на коленях. – Вам было очень грустно.

– Теперь я пришел в себя, – мягко сказал он.

– Зибен сказал мне, что вашу жену увели в рабство.

– Я найду ее.

– Когда мне было шестнадцать, на нашу деревню тоже напали, убили моего отца и ранили мужа. А меня забрали и продали в Машрапуре с семью другими девушками. Я пробыла там два года. Однажды ночью мы с подругой бежали и ушли в горы. Ее там задрал медведь, а меня, умирающую от голода, подобрали паломники, которые шли в Лентрию. Они помогли мне вернуться домой.

– Зачем ты рассказываешь мне все это? – спросил Друсс ласково, видя грусть в ее глазах.

– Мой муж к тому времени женился на другой. А мой брат Лорик, потерявший во время того набега руку, сказал, что я больше никому не нужна. Сказал, что я падшая женщина и что, будь у меня гордость, я покончила бы с собой. И я ушла.

Друсс взял ее за руку.

– Твой муж – кусок дерьма, и брат не лучше. Но ответь все же: зачем ты мне это рассказала?

– Мне вспомнилось все это, когда Зибен сказал, что ты ищешь свою жену. Я тоже, бывало, мечтала, что Карк придет за мной. Но у рабыни в Машрапуре нет никаких прав. Желание господина – закон, и отказывать ему нельзя. Кто знает, что будет с твоей милой. – Женщина помолчала, не глядя на Друсса. – Как бы тебе это сказать… Когда я была рабыней, меня били, унижали и насиловали. Но тяжелее всего я перенесла то, как посмотрел на меня муж после разлуки, и то, как говорил со мной брат.

– Как тебя зовут? – спросил Друсс, не выпуская ее руки.

– Сашан.

– Будь я твоим мужем, Сашан, я последовал бы за тобой и нашел бы тебя. А когда нашел бы, то обнял бы и увез домой – как увезу Ровену.

– И ты не осудишь ее?

– Не больше, чем тебя, – улыбнулся он, – а о тебе я могу сказать одно: ты храбрая женщина, и всякий мужчина – если он мужчина – должен гордиться такой женой.

Она зарделась и встала.

– Если бы желания были конями, все нищие бы ездили верхом. – Она прошла прочь, оглянулась еще раз с порога и ушла.

Зибен явился к ней на смену.

– Ты точно сказал, старый конь. Очень хорошо. Пожалуй, ты нравишься мне, несмотря на твои жуткие манеры и косноязычие. Мы поедем в Машрапур и найдем там твою милую.

Друсс смерил поэта пристальным взглядом. Тот был чуть выше него, одет нарядно, а длинные ухоженные волосы подравнивались явно не ножом, да и зеркалом ему вряд ли служил медный таз. И руки нежные, как у ребенка. Только перевязь с ножами доказывала, что Зибен способен драться.

– Ну и как ты меня находишь, старый конь?

– С кем только не сводит нас судьба, как говаривал мой отец.

– Взгляни на дело с моей точки зрения. Ты поедешь с человеком тонким и образованным, несравненным рассказчиком, а я – с крестьянином в провонявшем блевотиной кафтане.

Друсс, как ни странно, ничуть не разозлился и не ощутил желания ударить Зибена. Он засмеялся, и на душе у него стало легко.

– Ты мне нравишься, неженка.

В первый день пути они оставили горы за собой и теперь ехали по долинам, через зеленые холмы и быстрые ручьи. Вдоль дороги им встречалось много сел и деревень с домами из белого камня, крытыми деревом или сланцем.

Зибен держался в седле грациозно и прямо. Солнце блистало на его дорожном камзоле из бледно-голубого шелка и на серебряной окантовке высоких сапог. Длинные светлые волосы были связаны в хвост, а впереди схвачены серебряным обручем.

– Сколько их у тебя, обручей этих? – спросил его Друсс, когда они выехали.

– Увы, очень мало. Этот хорош, верно? Я приобрел его в Дренане в прошлом году. Всегда любил серебро.

– Вид у тебя, как у хлыща.

– Мне только недоставало замечаний от человека, чьи волосы, очевидно, подравнивались ржавой пилой и чья рубашка залита вином и… нет, лучше не упоминать, чем еще.

Друсс оглядел себя.

– Еще кровью – но это не моя.

– Очень утешительно. Я буду спать крепче, узнав об этом.

В начале пути поэт пытался давать своему спутнику полезные советы:

– Не стискивай лошадь икрами – только ляжками. И выпрями спину. – Но вскоре Зибен махнул на это рукой. – Знаешь, Друсс, есть люди, которые рождаются наездниками, но ты к ним не относишься. Мешок с морковкой и то лучше бы держался в седле.

Друсс ответил кратко и непристойно. Зибен с усмешкой обратил взор к безоблачному голубому небу.

– Хороший день, чтобы отправиться на поиски похищенной принцессы.

– Она не принцесса.

– Всякая женщина, которую похищают, – принцесса. Разве ты никогда не слушал сказок? Герои в них всегда высоки ростом, златокудры и хороши собой, а принцессы прекрасны, скромны и всю жизнь ждут принца, который освободит их. Правдивые истории не нужны никому. Вообрази только – юный герой не может выехать на поиски возлюбленной, потому что здоровенный чирей на заднице мешает сесть ему на коня! – И Зибен залился смехом. Угрюмый обычно Друсс невольно улыбнулся в ответ, и поэт продолжил: – У сказок свои законы. Женщины в них либо богини, либо шлюхи. Принцесса, прелестная дева, относится, конечно, к первой категории. Герой тоже должен быть непорочен вплоть до сладкого мига свидания с нею. Это очень возвышенно – и ужасно смешно. Любовь, подобно игре на лире, требует огромного опыта. К счастью, сказки всегда кончаются прежде, чем юная пара начнет свою неуклюжую возню в постели.

– Ты говоришь так, как будто сам никого не любил.

– Вздор. Я любил десятки раз.

– Будь это правдой, ты знал бы, какой чудесной может быть… такая вот возня. Долго ли ехать до Машрапура?

– Два дня. Но продажа рабов всегда устраивается в день Миссаэля или Маниэна, так что время у нас есть. Расскажи мне о ней.

– Нет.

– Как? Ты не хочешь говорить о своей жене?

– Не с чужим человеком. Ты когда-нибудь был женат?

– Нет – и не стремился к этому. Погляди вокруг, Друсс. Вон сколько цветов на том холме – к чему же ограничиваться одним цветком, одним ароматом? Была у меня как-то лошадь, Шадира, – чудесное животное, быстрое, как северный ветер. Она с запасом перескакивала через изгородь из четырех брусьев. Когда отец подарил ее мне, мне было десять, а Шадире пятнадцать. И когда мне сравнялось двадцать, Шадира стала бегать уже не так быстро, а прыгать и вовсе не могла. Поэтому я купил себе другую лошадь. Понимаешь, о чем я?

– Нет, не понимаю, – буркнул Друсс. – Женщина – это не лошадь.

– Верно. На лошади, как правило, ездят дольше.

– Не знаю, что ты называешь любовью, да и знать не хочу.

Они ехали все дальше на юг, и холмы стали более отлогими, а горы отступили вдаль. Впереди по дороге брел старик в выцветших синих одеждах, тяжело опираясь на длинный посох. Приблизившись, Зибен увидел, что старик слеп.

– Не можем ли мы чем-нибудь помочь тебе, дедушка? – спросил поэт.

– Помощь мне не нужна, – неожиданно сильным, звучным голосом ответил тот. – Я иду в Дренан.

– Тебе предстоит долгий путь.

– Я не тороплюсь. Но если вы согласны поделиться со мной обедом, я охотно приму приглашение.

– Почему бы и нет? Тут немного правее течет ручей – мы будем ждать тебя там. – Зибен свернул на траву и легко соскочил с седла. Друсс, подъехав к нему, тоже спешился.

– Зачем ты позвал его?

Зибен оглянулся – старик брел к ним, но еще не мог их слышать.

– Он пророк, Друсс. Ясновидящий. Разве ты никогда не слышал о таких?

– Нет.

– Это служители Истока – они лишают себя зрения, чтобы усилить свой пророческий дар. Они способны на многое – ради этого стоит потратить немного овсянки.

Поэт развел костер, подвесил над ним медный котелок с водой, насыпал овса и посолил. Старик сел у огня, поджав ноги. Друсс, сняв с себя шлем и колет, растянулся на солнцепеке. Сварив похлебку, Зибен налил миску и подал старику.

– Нет ли у вас сахара? – спросил тот.

– Нет. Есть немного меду – сейчас достану.

Поев, старик спустился к ручью, вымыл миску и отдал Зибену.

– А теперь, полагаю, вы хотите узнать свое будущее? – с кривой улыбкой осведомился он.

– Охотно послушаем, – ответил Зибен.

– Так ли уж охотно? Хотел бы ты знать, когда умрешь?

– Я понял тебя, старик. Расскажи лучше о красотках, с которыми я буду спать.

Старик усмехнулся:

– Дар мой велик, но людям нужны только жалкие его крохи. Я мог бы рассказать, какие у тебя будут сыновья, и предостеречь о грядущих опасностях, но ты не хочешь об этом слышать. Хорошо, дай мне руку.

Зибен, сев напротив старика, протянул ему правую руку. Тот помолчал несколько минут и вздохнул.

– Я побывал в твоем будущем Зибен-Поэт, Зибен-Сказитель. Перед тобой длинная дорога. Первая женщина, с которой ты ляжешь в постель, будет машрапурская шлюха – она спросит с тебя семь серебряных монет, и ты заплатишь. – Старик отпустил руку Зибена и обратил незрячие глаза к Друссу: – А ты не хочешь узнать свое будущее?

– Свое будущее я творю сам.

– Вижу, что ты человек сильный и независимый, – но все же позволь мне взглянуть, ради моего собственного любопытства, что ждет тебя впереди.

– Не кобенься, парень, – вмешался Зибен. – Дай ему руку.

Друсс присел перед стариком и протянул ладонь. Странник схватил ее пальцами.

– Большая рука и сильная… очень сильная. – Внезапно старец сморщился, и тело его застыло. – Ты еще молод, Друсс-Легенда? Ты уже стоял на перевале?

– На каком перевале?

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– Да, конечно. Тебе семнадцать, и ты ищешь Ровену. Да… Машрапур. Вижу теперь. Еще не Побратим Смерти, не Серебряный Убийца, не Мастер Топора – но уже могуч. – Он отпустил руку Друсса и вздохнул. – Ты совершенно прав, Друсс: ты сам творишь свое будущее, и мои слова тебе не нужны. – Старец встал и взял посох. – Спасибо за гостеприимство.

Зибен тоже встал.

– Скажи хотя бы, что ждет нас в Машрапуре.

– Шлюха за семь монет, – сухо усмехнулся старик и обернулся к Друссу: – Будь сильным, воин. Путь долог, и легенды еще не сложены. Но смерть ждет, она терпелива. Ты встретишься с ней в воротах на четвертом году Леопарда.

Старик побрел прочь.

– Невероятно, – прошептал Зибен.

– Что тут такого? Я бы и сам мог предсказать, что следующая твоя женщина будет шлюхой.

– Он знает наши имена, Друсс, он знает все. Когда у нас четвертый год Леопарда?

– Ничего путного он нам не сказал. Поехали.

– Как так – ничего путного? Он назвал тебя Друссом-Легендой. О какой легенде речь?

Друсс молча взобрался на коня.

– Не люблю лошадей. В Машрапуре продам ее – мы с Ровеной вернемся домой пешком.

Зибен заглянул в его светлые глаза.

– Так его пророчество тебя ничуть не тронуло?

– Это только слова, поэт. Пустой звук. Поехали.

– Четвертый год Леопарда настанет через сорок три года, – поразмыслив, сказал Зибен. – Ты доживешь до старости, Друсс. Хотел бы я знать, что это за ворота.

Друсс молча послал коня вперед.