Текст книги "Грозовой щит"

Дэвид Геммел
Троя. Грозовой щит

Роман «Грозовой щит» я посвящаю Стеле, с огромной любовью и благодарностью за те полные радости двадцать лет дружбы, в течение которых мы вместе путешествовали по пустыне, побывали у водопада Ла Квинта и плавали по Зеленому морю.

Благодарность

Выражаю благодарность моему редактору Селине Уолкер, помощнику редактора Нэнси Вэббер и моим первым читателям Тони Эвансу, Алану Фишеру, Стелле Джеммел, Освальду Хотц де Бар, Стиву Хатту и Энн Николс. Определение «первые читатели» не передает в полной мере того, какую важную роль они сыграли в написании этого романа. Благодаря замечаниям этой «команды», менялся сюжет и персонажи, сокращались или описывались подробней те или иные сцены. Я глубоко признателен им за помощь.

Укрывшись за грозовым щитом,

над воротами городов

парит на темных крыльях орленок

и ждет конца дней

и падения всех царей.

Пророчество Мелиты

Пролог

Со снежных вершин дул холодный ветер, со свистом проносясь по узким улицам города Фивы у горы Плака. Из темных облаков, нависших над городом, ледяными хлопьями падал снег. Этой ночью немногих горожан можно было встретить на улице, и даже дворцовые стражники, плотнее завернувшись в свои тяжелые шерстяные плащи, старались держаться поближе к городским воротам.

Когда принесший много боли день перешел в ночь ужасных криков и мучений, во дворце воцарилась паника. В холодных коридорах собирались испуганные молчаливые люди. Время от времени происходило какое-то движение, когда слуги выбегали из покоев царицы, чтобы принести чаши с водой или чистую одежду.

Ближе к полуночи заухала старая сова, и замершие в ожидании придворные посмотрели друг на друга. Совы – плохой знак. Все знали это.

Громкие крики беременной царицы постепенно перешли в тихие стоны, силы оставляли ее. Конец был близок. Не будет радости рождения новой жизни, только смерть и слезы.

Троянский посол, Гераклит, постарался принять очень обеспокоенный вид. Это было нелегко, потому что он не встречался с царицей и его не волновало, выживет она или умрет. И, несмотря на то что он был одет в одежду из белой шерсти и длинный плащ из овечьей шкуры, посол замерз, его ноги онемели от холода. Гераклит закрыл глаза и попытался согреть себя мыслями о состоянии, которое он заработает благодаря этому путешествию.

У посла было две цели: наладить новые торговые пути и привезти дары от молодого троянского царя Приама, чтобы поддержать мирный договор между соседними городами.

Влияние Трои очень быстро росло благодаря Приаму, и благосостояние Гераклита, как и многих других, увеличивалось с каждым днем. Однако множество самых ценных товаров: духи, специи и одежду, расшитую блестящей золотой ниткой, – приходилось доставлять через разрозненные войной восточные земли, которые страдали от набегов разбойников и дезертиров. Объявленные вне закона главари этих банд захватывали торговые пути, требуя у караванов с товарами плату за проезд. Воины Приама очистили многие из этих путей рядом с Троей, но на юге, в Фивах, под тенью могущественной горы Иды, правил царь Ээтион. Гераклита послали сюда, чтобы он убедил царя собрать войско и выступить против разбойников. Миссия была выполнена успешно. Даже сейчас Ээтион находился где-то далеко в горах, разрушая поселения разбойников и расчищая торговые пути.

Гераклиту оставалось только поздравить царя с рождением еще одного ребенка, а затем он мог возвращаться назад в свой дворец в Трое. Он давно уже должен был уехать: на родине его ждали важные дела.

Схватки у царицы начались накануне поздно вечером, и Гераклит приказал слугам готовиться к отъезду на рассвете. Но, хотя часы уже пробили полночь следующего дня, он все еще был здесь, в продуваемом насквозь коридоре. Не только потому, что обещанный ребенок еще не родился, но и потому, что испуганные взгляды окружающих яснее ясного говорили: скоро случится несчастье. Послали за жрецами Асклепия, бога врачевания, и те поспешили в царские покои, чтобы помочь трем акушеркам, уже находившимся там. Внизу, во дворе, принесли в жертву быка.

Гераклиту не оставалось ничего другого, кроме как стоять и ждать. Его уход бы заметили и расценили как проявление неуважения. Больше всего троянского посла раздражала мысль о том, что, когда несчастная женщина умрет и город погрузится в печаль, ему придется остаться еще на несколько дней, на похороны.

Напротив него стояла пожилая женщина с хищным лицом.

– Печальный, печальный день, – сказал Гераклит официальным тоном, пытаясь передать безграничную грусть в голосе. Он не видел, как пришла эта женщина, но теперь она стояла, облокотившись на резной посох, с мрачным выражением лица, а ее темные глаза сверкали от злости. Седые волосы женщины были растрепаны и обрамляли ее лицо, словно грива льва. На ней была длинная серая туника с вышитой серебряной ниткой совой на груди. «Жрица Афины», – подумал Гераклит.

– Ребенок выживет, – ответила она, – потому что ее благословила богиня. А царица умрет, если эти глупцы не позовут меня.

В эту секунду худой сутулый жрец вышел из покоев царицы. Он увидел женщину с суровым лицом и склонил голову в знак приветствия.

– Боюсь, что конец близок, Великая сестра, – сказал он. – Ребенок пострадал.

– Тогда отведи меня к ней, идиот.

Гераклит увидел, как жрец покраснел, но отступил назад, пропуская женщину. Они удалились в царские покои. «Сильна старая ворона», – подумал троянский посол. Потом он вспомнил, что жрица говорила о ребенке как о девочке. Она была предсказательницей – или просто верила в это. Если она была права, то ожидание раздражало его еще больше. Кого волнует, выживет эта девочка или умрет? «Или даже мальчик», – подумал он мрачно, поскольку у царя Ээтиона уже было два молодых и сильных сына.

Время шло, и Гераклит вместе с двадцатью другими придворными ожидали плача, который возвестит о смерти царицы. Но, когда забрезжил рассвет, они услышали крик новорожденного. Этот звук, полный жизни, внезапно наполнил радостью измученного Гераклита, хотя послу уже казалось, что это невозможно.

Через какое-то время Гераклиту и всем остальным позволили войти в покои царицы, чтобы поздравить ее с рождением ребенка.

Дитя лежало в детской колыбельке рядом с кроватью, а мать, бледная и измученная, отдыхала на расшитых подушках, укрывшись до пояса одеялом. Кровать была в крови. Гераклит и остальные присутствующие собрались молча вокруг постели, держа руки у сердца в знак уважения. Царица не могла говорить, но жрица Афины руками, испачканными запекшейся кровью, взяла ребенка из колыбельки. Он издал тихий, булькающий плач.

Гераклиту сначала показалось, что он увидел пятно крови на голове ребенка, рядом с макушкой. Затем он понял, что это родинка, почти круглой формы, похожая на щит, но с неровной, белой линией в центре.

– Как я и предсказывала, это девочка, – сказала жрица. – Ее благословила Афина. И вот доказательство, – добавила она, коснувшись пальцами родинки. – Вы все видите это? Это щит Афины – Грозовой щит.

– Как царица назовет ее? – спросил кто-то. Царица пошевелилась.

– Палеста, – прошептала она.

На следующий день Гераклит отправился в долгое путешествие обратно в Трою, неся с собой новости о рождении дочери царя Палесты и более важные известия о торговом договоре между двумя городами.

Поэтому его не было, когда вернулся царь Ээтион и подошел к постели жены. Царь, все еще одетый в боевые доспехи, склонился над колыбелькой и заглянул внутрь. Тоненькая рука ребенка потянулась к его руке. Ээтион протянул палец и засмеялся, когда ребенок крепко схватил его.

– Она обладает силой мужчины, – улыбнулся он. – Мы назовем ее Андромахой.

– Я дала ей имя Палеста, – возразила его жена. Царь наклонился и поцеловал ее.

– Будут и еще дети, если будет на то воля богов. Имя Палеста может подождать.

Для Гераклита следующие девятнадцать лет прошли в богатстве и благополучии. Он побывал на юге – в Египте, на востоке – в центре Хеттской империи, на западе – во Фракии и Фессалии – и на севере – в Спарте. С каждым годом он становился богаче. Две его жены родили ему пятерых сыновей и четырех дочерей, боги благословили его и даровали ему крепкое здоровье.

Его состояние, как и богатство Трои, постоянно росло.

Но внезапно удача изменила ему. Все началось с боли внизу спины и сухого, непрекращающегося даже под теплыми лучами летнего солнца кашля. Его тело ослабло, и теперь он знал, что вскоре его ждет Темная дорога. Гераклит продолжал бороться, все еще пытаясь служить своему царю. Однажды ночью его позвали в царские покои, где стареющий Приам и его жена, Гекуба, советовались с оракулом. Гераклит не знал, что предсказал этот человек, но царица, свирепая и безжалостная женщина, выглядела очень обеспокоенной.

– Приветствую тебя, Гераклит, – сказала она без всякого упоминания о его слабости и беспокойства о его здоровье. – Несколько лет назад ты был в городе Фивы у горы Плака. Ты рассказывал о ребенке, который родился там.

– Да, моя царица.

– Расскажи мне снова.

И Гераклит рассказал историю о ребенке и жрице.

– Ты видел Грозовой щит? – спросила Гекуба.

– Видел, моя царица. Красный и круглый, с вспышкой молнии посередине.

– А как зовут ребенка?

Этот вопрос застал врасплох умирающего человека. Он не вспоминал тот день много лет. Гераклит потер глаза и снова увидел холодный коридор, жрицу с львиной гривой и бледную, измученную царицу. Внезапно его озарило.

– Я вспомнил. Ее назвали Палестой.

КНИГА ПЕРВАЯ
НАДВИГАЮЩАЯСЯ БУРЯ

Глава 1 Поднимается черный ветер

Пенелопа, царица Итаки, понимала значения снов, знамения и знаки, которые встречались в жизни людей. Поэтому она сидела на берегу в расшитом золотом гиматии и время от времени наблюдала за пролетающими птицами, надеясь на хороший знак. Появление пяти ласточек предскажет Одиссею благополучное путешествие, два лебедя – удачу, орел означает победу или выгодную для ее мужа торговлю. Но небо было чистым. С севера дул легкий ветер. Стояла превосходная для выхода в море погода.

Старую галеру починили, проконопатили и засмолили, подготовив к весне – новая обшивка и свежий слой краски скрыли возраст корабля, который был виден в каждой линии «Пенелопы», когда она стояла на берегу.

– Построй новый корабль, страшила, – говорила она своему мужу бессчетное число раз. – Этот старый, он устал и потащит тебя ко дну.

Они спорили об этом много лет. Но ей не удалось переубедить его. Одиссей не был сентиментальным человеком по своей природе; под его внешней любезностью скрывалось сердце из бронзы и стали. В конце концов Пенелопа поняла, что он никогда не покинет свой старый корабль, названный в ее честь.

Царица Итаки вздохнула: ее охватила легкая грусть. «Я и есть этот корабль, – подумала она. – Я становлюсь старше. В моих волосах появилась седина, время быстро бежит». Но главный признак приближающейся старости заключался не в седых прядях, мелькающих в ее каштановых волосах, или морщинах, которых все больше появлялось на ее лице. Ежемесячные кровотечения, которые говорили о молодости женщины и ее способности к продолжению рода, становились все более редкими. Вскоре она минует возраст, когда женщина может выносить ребенка, и у Одиссея не будет других сыновей. Ее печаль омрачилась скорбью, когда она вспомнила бледного Лаэрта и лихорадку, которая сгубила его.

Сердитый Одиссей с красным лицом шагал вокруг галеры, размахивая руками и браня свою команду, которая спешила погрузить товар. Морякам было невесело – она чувствовала это, наблюдая за ними. Несколько дней назад их товарищ Порфеос, которого они называли Порфеос Свинья, – толстый, веселый и общительный мужчина, плававший на «Пенелопе» много раз, – умер. Его молодая жена, беременная их четвертым ребенком, проснулась на рассвете и обнаружила, что Порфеос лежит мертвым на соломенном тюфяке рядом с ней.

На «Пенелопе» два матроса тащили тяжелую кучу хвороста, который был нужен, чтобы удерживать груз на месте. Внезапно один из них споткнулся и уронил свою ношу, а другой полетел в море вслед за вязанкой. Одиссей яростно выругался и повернулся к жене, подняв руки в жесте отчаяния.

Пенелопа улыбнулась, ее настроение улучшалось, когда она смотрела на него. Он всегда был очень счастлив, собираясь в дальние страны. Всю весну и лето Одиссей бороздил Зеленое море, покупал и продавал, рассказывал свои истории, встречался с царями, пиратами и нищими.

– Я буду скучать по тебе, моя госпожа, – сказал он ей прошлой ночью, когда она лежала в его объятиях, нежно перебирая рыжие с сединой волосы на его груди. Она ничего не ответила. Пенелопа знала, когда он будет вспоминать ее: в конце каждого дня, когда опасность уже минует, он будет немного скучать и думать о ней.

– Я буду думать о тебе каждый день, – добавил Одиссей. Пенелопа ничего не ответила ему.

– Боль от разлуки с тобой будет словно постоянно ноющая рана в моем сердце.

Она улыбнулась, прижавшись к его груди, и он почувствовал ее настроение.

– Не дразни меня, женщина, – нежно сказал он. – Ты слишком хорошо меня знаешь.

На берегу в лучах восходящего солнца Пенелопа наблюдала, как ее муж шагает по песку, чтобы поговорить с Нестором, царем Пилоса и ее родственником. Контраст между этими двумя мужчинами был разительным. Одиссей – крепкий, шумный, злой мужчина, нападающий на каждый день, словно это был его смертельный враг. Нестор – худой, седой, сутулый человек – маленький островок спокойствия в буре активности на берегу. Несмотря на то что Нестор был всего на десять лет старше ее мужа, он вел себя как древний старец; Одиссей же был похож на возбужденного ребенка.

Она любила его; при мысли о предстоящем ему путешествии и опасностях, с которыми ее мужу суждено было столкнуться, у нее защипало глаза от слез.

Одиссей вернулся к ней всего несколько дней назад вместе с Нестором после путешествия в Спарту, в которое он отправился только по просьбе Агамемнона, царя Микен.

– Агамемнон полон решимости мстить, – рассказывал старый Нестор, сидя в мегароне поздно вечером с бокалом вина; у его ног лежала одна из собак. – Эта встреча в Спарте закончилась для него неудачно, но он не свернет со своего пути.

– Этот человек одержимый, – заметил Одиссей – Он собрал царей восточных земель и говорил с ним о союзе и мире. А все это время он мечтает о войне с Троей – войне, которую сможет выиграть, если мы все присоединимся к нему.

Пенелопа услышала злость в его голосе.

– Зачем им присоединяться к нему? – спросила она. – Его ненависть к Трое – это его личное дело.

Нестор покачал головой:

– У микенского царя нет личных дел. То, что касается Агамемнона, имеет отношение ко всему миру, – он наклонился вперед: – Все знают, что он в ярости, потому что Геликаон и предатель Аргуриос помешали его планам.

– Аргуриос – предатель, разве? – фыркнул Одиссей. – Правда, интересно, что делает человека предателем? Превосходного воина, который верно служил Микенам всю свою жизнь, объявили вне закона и лишили земли, владений и честного имени. Затем царь попытался убить его. Предательством назвали то, что он сражался за свою жизнь и жизнь женщины, которую любил.

Нестор кивнул:

– Да, да, родственник. Он был прекрасным воином. Ты когда-нибудь встречался с ним?

Пенелопа поняла, что он хочет остудить гнев Одиссея. Она изобразила улыбку. Ни один человек, находящийся в здравом уме, не захотел бы увидеть ее мужа в ярости.

– Да, он плыл со мной в Трою, – ответил царь Итаки. – Неприятный человек. Но всех этих микенцев убили бы во дворце Приама, если бы не Аргуриос.

– Их убили, когда они вернулись домой, – тихо добавила Пенелопа.

– Это назвали Ночью справедливости льва, – сказал Нестор. – Только двоим удалось сбежать, и их объявили вне закона.

– И этого царя ты хочешь поддерживать в войне? – спросил Одиссей, пригубив вино. – Человека, который посылает храбрых воинов сражаться, а затем убивает их, когда они терпят неудачу?

– Я пока еще не предлагал Агамемнону кораблей или людей, – старик посмотрел в кубок с вином. Пенелопа знала, что Нестор не выступал против войны, но он сам собрал царей в Спарте. – Однако планы Агамемнона произвели на всех впечатление, – добавил он наконец. – По отношению к нему можно быть только или врагом или другом. А кто ты, Одиссей?

– Никто. Все знают, что я сохраняю нейтралитет.

– Легко сохранять нейтралитет, когда есть тайные источники денег, – заметил Нестор. – Но Пилос зависит от поставок льна в Аргос и на север. Эти торговые пути в руках Агамемнона. Выступить против него губительно для нас, – он посмотрел на своего родственника, прищурившись. – Так скажи мне, Одиссей, где эти семь холмов, которые делают тебя богатым?

Пенелопа почувствовала, как в зале воцарилось опасное напряжение, и посмотрела на мужа.

– На краю мира, – ответил Одиссей, – они охраняются одноглазыми великанами.

Если бы Нестор не выпил слишком много, он бы заметил резкость в ответе царя Итаки. Пенелопа глубоко вздохнула, приготовившись вмешаться.

– Я подумал, родственник, что ты мог бы поделиться удачей со своими кровными родичами, а не с чужестранцем, – сказал царь Пилоса.

– А я так и сделал бы, – заметил Одиссей, – но именно благодаря этому чужестранцу, о котором ты говоришь, я обнаружил семь холмов и открыл новые торговые пути. Не в моих правилах делиться чужими секретами.

– Только золотом, – фыркнул Нестор.

Одиссей швырнул свой кубок с вином через весь зал.

– Ты оскорбляешь меня в моем собственном дворце?! – закричал он. – Нам пришлось сражаться за эти семь холмов против разбойников и пиратов, против разукрашенных племен. Это золото было добыто с трудом.

В мегароне повисла тяжелая тишина, и Пенелопа заставила себя улыбнуться:

– Родственники, вы поплывете в Трою на свадебный пир и игры. Не позволяйте этой ночи закончиться резкими словами.

Двое мужчин посмотрели друг на друга. Затем Нестор вздохнул.

– Прости меня, старый друг. Мои слова были произнесены с дурным намерением.

– Все забыто, – сказал Одиссей, жестом приказав слуге принести еще один кубок с вином.

Пенелопа почувствовала ложь в его словах и поняла, что муж все еще зол.

– По крайней мере, вы сможете ненадолго забыть об Агамемноне, – заметила она, пытаясь сменить тему.

– Всех западных царей пригласили посмотреть, как Гектор женится на Андромахе, – мрачно произнес царь Итаки.

– Но Агамемнона-то точно там не будет?

– Я думаю, он приедет, любимая. Хитрый Приам воспользуется возможностью склонить некоторых царей на свою сторону. Он предложит им золото и дружбу. Агамемнон не может запретить им приехать. Но он будет там.

– Его пригласили? После нападения Микен на Трою? Одиссей усмехнулся и заговорил высокопарным тоном микенского царя:

– Я опечален, – он с сожалением развел руками, – этой предательской атакой негодяев, отдельных представителей войска Микен, на нашего брата Приама. Справедливый гнев царя настиг этих людей, объявленных вне закона.

– Этот человек – змея, – вставил свое слово царь Пилоса.

– Твои сыновья будут участвовать в играх? – спросила его Пенелопа.

– Да, они оба прекрасные атлеты. Антилох преуспел в метании копья, а Фрасимед превзойдет всех в соревновании лучников, – добавил он, подмигнув.

– В этот день в небе встанет зеленая луна, – пробормотал Одиссей. – В свой самый худший день я мог выпустить стрелу дальше, чем он.

Нестор засмеялся.

– Как ты застенчив при своей жене! Последний раз, когда я слышал, как ты хвастался о своих умениях, ты сказал, что смог бы выпустить дальше газы.

– Это тоже, – смутился царь Итаки, покраснев. Пенелопа с облегчением заметила, что к нему вернулось чувство юмора.

«Пенелопу» наконец-то полностью загрузили на берегу, и команда, натянув канат, надавила на корпус галеры, чтобы спустить старый корабль на воду. Там были двое сыновей Нестора – широкоплечие юноши, которые, упершись спинами в обшивку корабля, тоже толкали его в море.

Царица Итаки встала и смахнула гальку со своего хитона из желтого льна. Она спустилась по берегу, чтобы попрощаться с мужем. Он стоял рядом со своим первым помощником Черным Биасом – темнокожим седым мужчиной, сыном нубийки и жителя Итаки – и мускулистым светловолосым моряком по имени Леукон, который заслужил славу превосходного кулачного бойца. Леукон и Биас поклонились, когда она подошла, и удалились.

Пенелопа вздохнула.

– И вот мы снова здесь, любимый, как всегда, – сказала она, – прощаемся.

– Мы словно времена года, – ответил он. – Постоянны в своих действиях.

Потянувшись, она взяла его за руку.

– Но в этот раз все по-другому, мой царь. Ты это тоже знаешь. Я боюсь, что тебе предстоит сделать нелегкий выбор. Не принимай необдуманных решений, о которых ты будешь потом сожалеть. Не веди этих людей на войну, Одиссей.

– Я не хочу войны, любимая, – улыбнулся царь Итаки, и она поняла, что он имел в виду, но ее сердце терзали тяжелые предчувствия. При всей его силе, смелости и мудрости у человека, которого она любила, была одна слабость. Он был похож на старого боевого коня, хитрого и осторожного, но от прикосновения хлыста он приходил в ярость. Для Одиссея хлыстом была гордость.

Он поцеловал ее руки, затем повернулся и зашагал вниз по берегу и дальше в море. Вода доходила ему до груди, когда он схватился за канат, подтянулся и оказался на борту. Тотчас гребцы ударили веслами, и старый корабль заскользил по волнам.

Она увидела, как муж машет ей рукой – его фигура вырисовывалась на фоне восходящего солнца. Пенелопа не рассказала ему о чайках, он бы только посмеялся. «Чайки – глупые птицы, – сказал бы Одиссей, – им нет места в предсказаниях».

Но ей приснилась огромная стая чаек, которая закрыла все небо, как будто поднялся черный ветер и полуденное солнце померкло.

И этот ветер принес гибель миров.

Молодой воин Каллиадес сидел у входа в пещеру, его худая фигура была закутана в темный плащ, а в руках покоился тяжелый меч. Он внимательно изучал сухие склоны холмов и поля, лежащие за ними. Не было видно ни одного человека. Посмотрев назад, в сумрак пещеры, он увидел раненую женщину, которая лежала на боку, прижав колени к животу и укрывшись красным плащом Банокла. Казалось, что она спит.

Яркий лунный свет проник сквозь образовавшуюся в облаках щель. Теперь Каллиадес мог рассмотреть ее более отчетливо: светлые длинные волосы, бледное распухшее лицо, покрытое синяками и испачканное запекшейся кровью.

Подул холодный ночной ветер, и молодой воин вздрогнул. Из пещеры он мог видеть в отдалении море и отражающиеся в нем звезды.

«Мы так далеко от дома», – подумал он.

Свежий красный шрам на правой щеке зудел, и Каллиадес лениво почесал его. Это последняя из его многочисленных ран. В ночной тишине молодой воин вспомнил сражения и стычки, в которых меч и кинжал пронзали его плоть. В него попадали копья и стрелы. Камни от рогаток заставали его врасплох. Удар дубинкой в левое плечо оставил трещину, и оно болело во время зимних дождей. Из своих двадцати пяти лет он десять провел на военной службе, и эти шрамы служили тому доказательством.

– Я собираюсь разжечь костер, – сказал его товарищ-великан Банокл, выйдя из тени. В лунном свете его светлые волосы и длинная борода сверкали, словно серебро. Его доспехи были забрызганы кровью, темные пятна покрывали блестящие бронзовые диски вплоть до тяжелой кожаной рубахи.

Каллиадес повернулся к могучему воину.

– Огонь могут увидеть, – тихо заметил он. – Они придут за нами.

– Они придут за нами в любом случае. Пусть это лучше произойдет сейчас, пока я все еще зол.

– У тебя нет причин злиться на них, – устало возразил молодой воин.

– На них я не злюсь. Я злюсь на тебя. Женщина ничего для нас не значила.

– Я знаю.

– И не похоже, что мы спасли ее. С этого острова невозможно выбраться. Мы, наверное, погибнем к полудню следующего дня.

– Это тоже мне известно.

Банокл замолчал. Он встал рядом с Каллиадесом и посмотрел вдаль.

– Я думал, ты собирался разжечь костер, – сказал тот.

– Не хватает терпения, – проворчал Банокл, потирая свою густую бороду. – Всегда раню пальцы о кремень, – и добавил, вздрагивая: – Прохладно для этого времени года.

– Тебе не было бы так холодно, если бы ты не укрыл женщину, которая для нас ничего не значит, своим плащом. Иди и собери немного сухих веток. Я начну разжигать огонь.

Каллиадес отошел от входа в пещеру и взял немного сухой коры из сумки, висящей у него на поясе. Затем он уверенно начал бить кремнем, и ливень искр посыпался на кору. Не сразу, но все-таки показалась маленькая струйка дыма. Наклонившись к самому ее центру, Каллиадес осторожно подул на сухое дерево. Разгорелось пламя. Вернулся Банокл и бросил кучу палок и веток на землю.

– Видел что-нибудь? – спросил Каллиадес.

– Нет. Думаю, они придут после рассвета.

Два воина сидели какое-то время молча, наслаждаясь теплом от маленького костра.

– Так, – сказал наконец Банокл, – ты собираешься объяснить мне, почему мы убили четверых из наших товарищей?

– Они не были нашими товарищами. Мы просто плыли вместе с ними.

– Ты понял, что я имею в виду.

– Они собирались убить ее, Банокл.

– Это я тоже знаю. Я был там. Какое отношение это имело к нам?

Каллиадес не ответил, но еще раз посмотрел на спящую женщину.

Он впервые увидел ее только вчера, когда она управляла маленькой лодкой, ее светлые волосы, убранные с лица и завязанные сзади, сияли в солнечном свете. Женщина была одета в белую тунику до колена с поясом, расшитым золотой ниткой. Солнце низко стояло в небе, легкий ветер нес ее судно к островам. Казалось, что она не заметила опасности, когда к ней приблизились два пиратских корабля. Первый из кораблей пошел ей наперерез. Женщина слишком поздно попыталась избежать плена, потянув за канат, чтобы изменить курс своего судна и спастись на берегу. Каллиадес наблюдал за ней с палубы второго корабля. Она совершенно не испугалась. Но маленькая лодка не могла обогнать галеры, управляемые опытными гребцами. К ней приблизился первый корабль, моряки кинули канаты, и бронзовые крюки вонзились в обшивку ее лодки. Несколько пиратов перебрались через борт галеры, спрыгнув в ее судно. Женщина попыталась бороться с ними, но они были сильнее – удары градом обрушились на ее тело.

– Возможно, это беглянка, – заметил Банокл, когда они увидели, как женщину, наполовину потерявшую сознание, затащили на палубу первого корабля. С того места, где они стояли, – с палубы второй галеры – они могли наблюдать за происходящим. Вокруг нее собралась команда, моряки разорвали ее тунику и срезали дорогой пояс. Каллиадес с отвращением отвернулся.

По дороге в Киос корабли причалили к острову Львиная голова – на ночлег. Женщину протащили по берегу к небольшим зарослям деревьев, к капитану второго корабля, плотному бритоголовому уроженцу острова Крит. Она выглядела покорной, ее дух, казалось, был сломлен. Это была уловка. Пока капитан насиловал ее, ей каким-то образом удалось вытащить его кинжал из ножен и перерезать ему горло. Никто не видел этого, и его тело нашли только какое-то время спустя.

Команда в ярости отправилась на ее поиски. Каллиадес и Банокл удалились с кувшином вина. Они обнаружили рощу оливковых деревьев и сидели там тихо, попивая вино.

– Арелосу не повезло, – заметил Банокл. Каллиадес ничего не ответил. Арелос был капитаном первого корабля и родственником убитого беглянкой. Он прославился своей жестокостью и умением обращаться с мечом, его боялись вдоль всего южного побережья. Если бы у Каллиадеса был другой выбор, он никогда не отправился бы в плавание вместе с ним, но за ним и Баноклом охотились. Если бы они остались в Микенах, их ждали бы мучения и смерть. Корабли Арелоса были для них единственным шансом спасения.

– Ты сегодня очень тихий. Что тебя беспокоит? – спросил Банокл, когда они сидели в роще.

– Нам нужно покинуть эту команду, – ответил молодой воин. – Держаться подальше от Секундоса и, возможно, парочки других: они отбросы. Меня оскорбляет то, что мы среди них.

– Ты не хочешь подождать, пока мы не проберемся дальше на восток?

– Нет. Мы уйдем завтра. Здесь останавливаются и другие корабли. Мы подождем и найдем капитана, который возьмет нас на борт. Затем мы отправимся в Ликию. Там много наемников, они защищают торговые караваны от разбойников, сопровождают богатых торговцев.

– Мне бы хотелось разбогатеть, – вздохнул великан. – Я смог бы купить себе рабыню.

– Если бы ты стал богатым, то смог бы купить сотню рабынь.

– Не уверен, что смог бы справиться с сотней. С пятью, возможно, – захихикал он. – Да, пять было бы неплохо. Пять полных, темноволосых девушек. С большими глазами.

Банокл выпил еще вина, затем срыгнул.

– О, я чувствую, как дух Диоиса проникает в мои кости. Хотел бы я, чтобы одна из этих полных девушек была здесь.

Каллиадес засмеялся:

– Твоя голова всегда занята мыслями о пьянке или о женщинах. Тебя интересует что-нибудь еще?

– Еда. Хороший обед, кувшин вина, а потом – полная женщина, которая визжит подо мной.

– При твоем весе неудивительно, что она визжит под тобой. Великан засмеялся.

– Они не поэтому визжат. Женщины обожают меня, потому что я красивый и сильный, как жеребец.

– Ты упустил из вида, что всегда платишь им.

– Конечно, я плачу им. Так же, как я плачу за вино и еду. О чем ты толкуешь?

– Очевидно, я не прав.

Около полуночи, когда воины уже приготовились спать, они услышали крики. Затем в рощу, шатаясь, вошла женщина, которую преследовало пятеро членов команды. Ослабев от ужасных событий этого дня, она споткнулась и упала рядом с тем местом, где сидел Каллиадес. Ее туника была грязной, разорванной и испачканной кровью. Подбежал свирепый моряк с изогнутым ножом в руке. Каллиадес узнал его – это был Барос, худой и высокий пират с близко посаженными темными глазами. Ему нравилось, когда его называли Баросом Убийцей.

– Я собираюсь выпотрошить тебя, словно рыбу! – зарычал он.

Женщина посмотрела на Каллиадеса, на ее бледном в лунном свете лице застыло выражение усталости, отчаяния и страха. Он видел такое выражение лица раньше, оно преследовало его с детства. В памяти снова всплыли огонь и жалобные крики.

Вскочив на ноги, молодой воин встал между моряком и его жертвой.

– Убери нож, – приказал он.

Пират удивился.

– Она должна умереть, – сказал Барос. – Так приказал Арелос.

Показались еще четверо моряков. У всех было оружие. Барос шагнул к Каллиадесу.

– Не вставай между мной и моей добычей, – предупредил он. – Я убивал людей в каждой стране по всему Великому Зеленому. Ты хочешь пролить свою кровь здесь, чтобы твои кишки валялись на траве?

Короткий меч воина со свистом выскочил из ножен.

– Нет необходимости кому-нибудь умирать, – тихо сказал он. – Но я не позволю, чтобы женщине и дальше причиняли вред.