Текст книги "Взращивание масс"

Социальная сфера в России

На протяжении всего XIX века общество в Российской империи оставалось куда более аграрным и куда менее городским и грамотным, чем в странах, с которыми Россия любила себя сравнивать, – Великобритании, Франции, а к концу XIX века и Германии. По всем объективным показателям Россия была менее современным государством, чем эти три страны. Что не менее существенно, специалисты на государственной службе сами считали, что Россия отстает от остальной Европы. Это отставание от «передовых» стран было принципиально важным. Во-первых, оно сделало возможным распространившееся среди ряда ученых и бюрократов представление, что Россия может избежать ошибок, совершенных в обществах, уже прошедших индустриализацию и урбанизацию. Такие опасения по поводу современного общества были не столько остаточным явлением общества традиционного, сколько сознательным отрицанием некоторых аспектов либерализма и индустриального капитализма. Во-вторых, осваивать формы социального вмешательства Россия стала с большой скоростью после 1905 года, когда в странах, на которые она равнялась, уже успела появиться развернутая критика современного индустриального общества. Таким образом, российские ученые и реформаторы смогли использовать эти идеи как часть «опережающей критики, направленной на учреждения, еще не освященные авторитетом существующего строя»[70]70
  Engelstein L. Combined Underdevelopment: Discipline and the Law in Imperial and Soviet Russia // American Historical Review. 1993. Vol. 98. No. 2 (April). P. 344.


[Закрыть].

Хотя в своем самоопределении российские элиты отталкивались от Западной Европы, их положение скорее напоминало положение элит в других менее развитых странах, где политические и интеллектуальные лидеры тоже искали свой путь к государству модерна. К примеру, румынские интеллектуалы тоже верили, что могут принять во внимание проблемы Западной Европы и модернизировать свою страну таким образом, чтобы избежать негативных социальных последствий индустриализации[71]71
  Bucur M. Eugenics and Modernization in Interwar Romania. Pittsburgh, 2002. Р. 64.


[Закрыть]. Японские чиновники нового поколения были убеждены, что задачи государства отнюдь не сводятся к тому, чтобы руководить людскими ресурсами и заниматься их мобилизацией, и организовали в 1906 году при японском Министерстве внутренних дел Кампанию местного улучшения, делавшую упор на тяжелый труд и экономический рост[72]72
  Garon S. Molding Japanese Minds: The State in Everyday Life. Princeton, 1997. P. 6–11, 352–354. После Первой мировой войны японское Министерство образования проводило «кампании по ежедневному улучшению жизни» при поддержке неправительственной Лиги за ежедневное улучшение жизни, диктовавшей людям нормы питания, гигиены, жилья и правильные рабочие привычки.


[Закрыть]. В этом же году состоялась Конституционная революция в Иране, расчистившая путь парламентским лидерам, желавшим начать реформы в целях модернизации. Иранские интеллектуалы, обеспокоенные беспорядком, который несли индустриализация и урбанизация, выступали, в свою очередь, за общество модерна, основанное на образовании, порядке и дисциплине. Не имея широкой общественной поддержки, они рассчитывали, что государство насильно внедрит их представление о современном рациональном порядке вещей[73]73
  Schayegh C. Sport, Health, and the Iranian Middle Class in the 1920s and 1930s // Iranian Studies. 2002. Vol. 35. No. 4. P. 342–343. Подобно русским либерально настроенным ученым при советской власти, иранские интеллигенты не любили диктатуру Резы-шаха, установившуюся в результате переворота 1921 года, но с энтузиазмом участвовали в его программе модернизационных реформ, охотно делясь своими технократическими знаниями. См.: Idem. «A Sound Mind Lives in a Healthy Body»: Texts and Contexts in the Iranian Modernists’ Scientific Discourse of Health, 1910s–40s // International Journal of Middle East Studies. 2005. Vol. 37. Р. 168.


[Закрыть]. Русская интеллигенция придерживалась на удивление сходных взглядов, надеясь преодолеть отсталость при помощи научно обоснованных реформ и государственного вмешательства. Но в последний период существования Российской империи царское правительство сопротивлялось реформам и ограничивало влияние ученых и интеллектуалов.

Единственными учреждениями, которые русским ученым дозволялось использовать для решения социальных вопросов, были земства – автономные организации, где работали самые разные интеллигенты: от врачей и учителей до инженеров и агрономов[74]74
  См.: The Zemstvo in Russia: An Experiment in Local Self-Government / Eds. T. Emmons and W. S. Vucinich. Cambridge; New York, 1982.


[Закрыть]. Воплощая общеевропейские социологические парадигмы, земские интеллигенты начали все больше опираться на статистику как на средство изучения общественных феноменов. Переводы Кетле появились в России в 1865–1866 годах, вызвав активную реакцию в современной прессе и специализированных журналах[75]75
  Paperno I. Suicide as a Cultural Institution. P. 67.


[Закрыть]. К концу XIX столетия земские специалисты по статистике составили большую коллекцию данных по экономике, сельскому хозяйству и демографии. А в 1897 году, после нескольких неудачных попыток, Российская империя провела свою первую современную всеобщую перепись (современную в том смысле, что перепись проводилась для получения демографической, а не фискальной информации).

Статистические исследования позволили определиться с нововыявленной проблемой, дискуссии о которой часто маскировались под обсуждение положения рабочих в Англии и во Франции. Раннее статистическое исследование Н. С. Веселовского, опубликованное в 1848 году, продемонстрировало ужасные жилищные условия столичных бедняков. Его статья выдвигала новое для русских читателей объяснение бедности рабочих: причиной ее были не особенности топографии или климата Петербурга, а положение этих людей в обществе. Игнорируя нараставший вал исследований, указывавших, что бедность и болезни особенно свирепствуют среди определенных слоев населения, большинство царских чиновников продолжали считать подобные проблемы чисто полицейскими и предлагали решать их сочетанием подавления и религиозных поучений. Этот традиционный подход критиковали врачи из основанного в 1865 году «Архива судебной медицины и общественной гигиены». Как пишет Реджинальд Зельник, «врачи начали придавать общественным условиям фундаментальное значение и сделали из своих наблюдений еще более радикальные выводы» – стали настаивать, что лишь активная социальная политика может привести к улучшениям в здоровье и благополучии населения. К 1870-м годам царская политика была перенацелена на «поддержку полного приложения государственной власти к формальной программе социальной помощи, ориентированной на рабочих и выходящей за рамки чрезвычайной роли „пожарного“, которую правительство играло на протяжении стольких лет»[76]76
  Zelnik R. E. Labor and Society in Tsarist Russia: The Factory Workers of St. Petersburg, 1855–1870. Stanford, 1971. P. 92, 381.


[Закрыть].

Впрочем, роль государства в оказании социальной помощи зависела не только от восприятия общественных проблем, но и от самого характера государства. В Великобритании, где наиболее прочно утвердилась либеральная идеология, роль государства оставалась ограниченной вплоть до Первой мировой войны. Напротив, имперская Германия унаследовала от Пруссии то, что один историк назвал той «традицией активного правительства и государственной модернизации, которая обеспечивала государству необычайный уровень уверенности в себе и народного признания»[77]77
  Steinmetz G. Regulating the Social. P. 106.


[Закрыть]. Российское самодержавие, возглавлявшее реформы 1860–1870-х годов, превратилось в препятствие общественным реформам при двух последних царях, Александре III и Николае II. Консерватизм этих двух самодержцев не позволил осуществиться замыслам интеллигенции и реформистски настроенных чиновников.

В свою очередь, консерватизм царского режима повлиял на русскую интеллигенцию и предметы ее занятий. Интеллигенты негодовали на режим, не позволяющий им применить их навыки и умения. Они считали самодержавие главным препятствием на пути к созданию более здорового и продуктивного современного общества. Таким образом, многие социальные реформаторы были настроены оппозиционно не потому, что хотели ограничить роль государства, а потому, что видели: существующий режим не использует государство как орудие трансформации общества. Этих специалистов волновала не столько собственная профессиональная независимость, сколько помощь их проектам со стороны государства[78]78
  Hutchinson J. F. Politics and Public Health in Revolutionary Russia, 1890–1918. Baltimore, 1990. P. xix – xx. См. также: Frieden N. M. Russian Physicians in an Era of Reform and Revolution, 1856–1905. Princeton, 1981.


[Закрыть].

Прекрасно осознавая относительную отсталость своей страны, образованные русские считали, что им принадлежит особая роль в преодолении этого разрыва. Но над собой они видели деспотичного царя, а под собой – темную народную массу. Лора Энгельштейн описала, как политическая беспомощность и чувство общественного долга соединились у интеллигенции в сильнейшее чувство своей миссии: «Немногие образованные люди, находившиеся наверху социальной лестницы, по большей части не обладали политической властью и возмущались тем, как по отношению к ним ведет себя деспотичный режим. Ниже себя они видели огромную массу простого народа, столь же ограниченного политически, как и они, но находившегося в куда худшем положении с культурной и экономической точек зрения. Эта народная масса вызывала у тех, кто был выше ее положением, страх, смешанный с сильным чувством морального долга и коллективной вины»[79]79
  Engelstein L. The Keys to Happiness. P. 129–130.


[Закрыть]. Такая позиция русских интеллигентов позволяет понять их необычно сильную приверженность как политическим, так и социальным реформам.

Именно тот факт, что русская интеллигенция во всем винила царский режим, а не самих рабочих и крестьян, лег в основу особой черты русской научно-профессиональной культуры. Наиболее опасные проявления биологизаторства и расизма так и не смогли закрепиться в русской культуре и науке. Социологи и антропологи даже не думали считать причиной отсталости крестьян какую-либо присущую им ущербность, а указывали вместо этого на наследие крепостного права и неспособность царского режима осуществить полноценную реформу[80]80
  Кроме того, в сухопутной Российской империи сама граница между метрополией и колонией была куда менее очевидна, чем в других европейских державах, и практика расовой дифференциации подданных была здесь существенно менее распространена. См.: Sunderland W. Russians into Yakuts? «Going Native» and the Problems of Russian National Identity in the Siberian North // Slavic Review. 1996. Vol. 55. No. 4. Р. 806–825.


[Закрыть]. Как следствие, русские ученые, к какой бы области знаний они ни принадлежали, не были склонны к эссенциализму и биологическому детерминизму, столь распространенным среди представителей итальянской школы Чезаре Ломброзо или немецких последователей Эрнста Геккеля. Русские криминологи, к примеру, объясняли преступность социологическими причинами (или соединением биологии и социальных условий), а не биологическим детерминизмом[81]81
  Engelstein L. The Keys to Happiness. P. 137. См. также: Beer D. Renovating Russia. Таким же образом повели себя русские натуралисты, когда включили в свою науку дарвинизм. См.: Todes D. Darwin without Malthus: The Struggle for Existence in Russian Evolutionary Thought. New York, 1989.


[Закрыть]. Эта научная традиция сыграла важную роль, поскольку многие дореволюционные специалисты, например ведущий психолог Владимир Бехтерев, продолжали задавать тон в своих дисциплинах и в советскую эпоху. Таким образом, свойственный советской науке оттенок ламаркизма был не только побочным продуктом марксизма, но и продолжением русской научной традиции, сложившейся в дореволюционный период.

К началу XX столетия появился целый ряд дисциплин, обозначавших и описывавших социальную сферу в ее российском проявлении. Учебники по таким предметам, как административные законы и статистика, позволяют увидеть произошедшую смену парадигмы, в результате которой общественным вопросам стало уделяться особое внимание[82]82
  Дерюжинский В. Ф. Полицейское право: Пособие для студентов. 3-е изд. СПб., 1911. С. 14–16.


[Закрыть]. В 1909 году русская энциклопедия сообщала, что «политика населения» (калька с немецкого «Bevölkerungspolitik») «занимается решением задач, вытекающих для общественной жизни из этих [статистических] фактов и их закономерности и в особенности относящихся к задачам государственного вмешательства в эту область»[83]83
  Большая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания: В 22 т. / Под ред. С. Н. Южакова. СПб., 1904–1909. Т. 13. С. 666. Статья «Население».


[Закрыть]. Данное определение вновь подчеркивает, насколько горячими сторонниками государственного вмешательства были русские ученые, считавшие, что оно позволит поднять Россию до уровня более развитых стран и использовать их прошлый опыт, чтобы обогнать их. Интеллигенты разделяли уверенность в своей миссии и убеждение, что надо действовать безотлагательно: потребности народных масс в социальной защите должны быть удовлетворены, а общественный строй России – изменен.

Социальное обеспечение и война

При том что в разных странах размах программ социального обеспечения, как и их характер, сильно различались, в конце XIX – начале XX века военные соображения подталкивали политических деятелей к увеличению роли государства, с тем чтобы обеспечить благополучие и военную готовность населения. Растущая роль народовластия и сопутствующий ему переход к всеобщей воинской повинности для мужчин превратили здоровье населения в вопрос национальной безопасности. Военные потери, в свою очередь, вызвали активизацию государственных инициатив по заботе о солдатских вдовах и инвалидах войны. Первая мировая война привела к кардинальному изменению масштабов государственного вмешательства – как из-за огромных мобилизационных требований войны, так и из-за необходимости отправлять на поле боя массовые армии, состоящие из здоровых солдат. Впрочем, еще до войны европейские политические деятели и военные планировщики уделяли большое внимание здоровью населения своих стран и социальным мерам по улучшению этого здоровья.

Растущая роль государства как гаранта социальной помощи свидетельствовала о новом, более широком прочтении понятия национальной безопасности. Война перестала быть исключительно делом политических и военных элит. Теперь она была делом всего народа, и ставки в войне тоже выросли. Отныне государства воевали не просто за куски территории, а ради защиты своих граждан. Соперничество держав также подогревало опасения по поводу здоровья населения[84]84
  Как мы увидим в главе 5, колониализм сам по себе способствовал развитию технологий контроля за обществом. Но, по замечанию Джеймса Скотта, «практически всем инициативам, связанным с „цивилизаторскими миссиями“ колониализма, предшествовали сравнимые программы по ассимиляции и окультуриванию собственных низших классов» (Scott J. C. Seeing Like a State. P. 378).


[Закрыть]. Некоторые политики выражали эти опасения, рассуждая о национальном или расовом вырождении. В 1900 году граф Розбери, лидер британской либеральной партии, заявил: «Главным условием существования такой империи, как наша, является наличие имперской расы – энергичной, трудолюбивой и неустрашимой. Здоровье духа и тела поднимает нацию выше в мировом состязании. Выживание сильнейших – абсолютная истина в условиях современного мира»[85]85
  Цит. по: Gilbert В. The Evolution of National Insurance. P. 72–73.


[Закрыть]. Сходным образом выражался годом позже и глава фабианцев Сидней Уэбб: «В чем польза от империи, если она не порождает и не поддерживает… имперскую расу?» Он критиковал положение английской городской бедноты («малообразованные, жертвы невоздержанности, живущие тесно и скученно») и требовал обеспечения минимального уровня образования, санитарных условий и жизненных стандартов для всех работников физического труда[86]86
  Цит. по: Ibid. P. 77. По поводу тревоги о вырождении см.: Pick D. Faces of Degeneration: A European Disorder, c. 1848 – c. 1918. Cambridge, 1989.


[Закрыть].

В период между 1880 и 1914 годами ряд европейских стран, а также Австралия, Новая Зеландия и Бразилия запустили программы трат на социальные нужды, включая пенсии для пожилых людей и социальное страхование, которое оплачивалось частично из взносов самих людей, частично – государством[87]87
  Skocpol Т. Protecting Soldiers and Mothers. P. 4–5.


[Закрыть]. Франция, проиграв Франко-прусскую войну, была охвачена тревогой: казалось, французам угрожают депопуляция и вырождение, что представляло контраст с плодовитой и полной жизненных сил Германией. Беспокойство по поводу упадка Франции породило самые разные реформаторские предложения – от организации антиалкогольных кампаний до создания евгенических обществ[88]88
  Nye R. A. Crime, Madness, and Politics in Modern France: The Medical Concept of National Decline. Princeton, 1984.


[Закрыть]. В свою очередь, немецкие социальные реформаторы утверждали, что, если Германия желает стать мировой державой, правительство должно укреплять здоровье населения и повышать его благополучие, и этих позиций придерживались многие консерваторы, в том числе канцлер Отто фон Бисмарк[89]89
  Beck Н. The Origins of the Authoritarian Welfare State in Prussia: Conservatives, Bureaucracy, and the Social Question, 1815–1870. Ann Arbor, 1995. P. 257.


[Закрыть]. С 1881 года немецкий парламент провел ряд законов о социальном страховании, и к началу Первой мировой войны в стране существовала сложнейшая система как проверки имущественного положения, так и юридических норм и бюрократизированного снабжения, что заметно расширило масштаб государственного вмешательства[90]90
  Peukert D. The Weimar Republic. P. 130.


[Закрыть]. В Германии за положением населения наблюдали представители ведомств по делам молодежи, жилищные инспекторы и работники общественного здравоохранения. Они давали советы даже «здоровым» семьям, обучая их членов заботиться о своем теле, вести дом и хозяйство[91]91
  Crew D. F. Germans on Welfare: From Weimar to Hitler. New York, 1998. P. 5.


[Закрыть].

Некоторые английские политики, в том числе премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, были восхищены немецкой системой социальной помощи[92]92
  Ллойд Джордж в 1908 году ездил в Германию с целью изучить немецкую систему социального страхования и вернулся полный энтузиазма по поводу пенсий и страхования от безработицы. См.: Gilbert В. The Evolution of National Insurance. P. 266, 291–292.


[Закрыть]. Отчасти их интерес был вызван военными неудачами Англо-бурской войны. Генерал Джон Фредерик Морис считал, что если английской армии лишь с трудом удалось победить пестрые сборища фермеров-буров, виной тому плохая физическая форма молодых рабочих. Указывая, что в некоторых городах до 60 % новобранцев не смогли пройти медицинскую комиссию, он назвал плохое физическое здоровье «национальной угрозой» и отнес его на счет тяжелых условий жизни рабочего класса[93]93
  Ibid. P. 83–84. См. также: Public Record Office [далее – PRO] Parliamentary Papers. Vol. XXXII. Microfiche 110.279. P. 1–9.


[Закрыть]. В 1903 году правительство Великобритании создало Междепартаментский комитет по физической деградации, который должен был изучать влияние бедности, недоедания и болезней на физическое состояние населения. Комитет сосредоточил свое внимание прежде всего на нездоровых жилищных условиях низших классов и рекомендовал государству активнее участвовать в регулировании городской среды, кормить школьников из бедных семей, создать школьную медицинскую инспекцию, поощрять физические упражнения и учить матерей уходу за ребенком. Вскоре после этого государство приняло свои первые меры социальной помощи, введя государственное питание для школьников из бедных семей и школьную медицину. Между 1908 и 1911 годами Англия расширила социальную помощь, учредив на самом базовом уровне пенсии по старости, помощь безработным и национальное страхование здоровья[94]94
  PRO Parliamentary Papers. Vol. XXXII. Microfiche 110.279. P. 23; Gilbert В. The Evolution of National Insurance. P. 88–117, 225–226, 268, 291.


[Закрыть].

В России помощь бедным, традиционно являвшаяся сферой приходских богаделен, в 1830-е годы перешла к государственной системе работных домов, куда отправляли в качестве наказания[95]95
  Bradley J. Muzhik and Muscovite: Urbanization in Late Imperial Russia. Berkeley, 1985. P. 267–269.


[Закрыть]. Уже в начале XIX века благотворительная деятельность царского семейства в некоторой степени обеспечивала помощь бедным. В 1802 году Александр I создал Императорское человеколюбивое общество, и к 1904 году под эгидой Ведомства учреждений императрицы Марии работало 862 благотворительных, медицинских и образовательных учреждения. Финансирование поступало как от государства и царской семьи, так и из частных источников[96]96
  Lindenmeyr A. Poverty Is not a Vice: Charity, Society, and the State in Imperial Russia. Princeton, 1996. P. 75. Японская императорская семья тоже субсидировала частные благотворительные организации. См.: Garon S. Molding Japanese Minds. P. 48.


[Закрыть]. В 1890-е годы российские элиты считали бедность скорее социальной проблемой, чем результатом личных неудач, и новообразованное Попечительство о трудовой помощи под патронажем царицы Александры Федоровны координировало помощь бедным и профессиональную подготовку частных благотворительных организаций[97]97
  Bradley J. Muzhik and Muscovite. P. 309–313.


[Закрыть].

Некоторые российские чиновники и социальные критики выступали за всеобъемлющую систему помощи бедным. Голод 1891 года показал всю несостоятельность существовавшей на тот момент пестрой мозаики частных и зависящих от царской семьи благотворительных организаций. В 1892 году Александр III создал комиссию по реформированию социальной помощи. Изучив европейские законы о бедных, комиссия пришла к выводу, что помощь бедным находится в сфере ответственности государства и должна управляться строгими правовыми нормами. Впрочем, в самом правительстве не было консенсуса по вопросу о том, кому должна быть поручена помощь бедным – центральной бюрократии, местным администрациям или церкви, поэтому рекомендации комиссии ни к чему не привели. Даже после революции 1905 года, когда русское дворянство стало воспринимать бедность как источник преступности и восстаний, достигнуть консенсуса по поводу государственной социальной помощи так и не удалось – и она осталась в сфере действия частных, муниципальных и зависимых от царской семьи организаций[98]98
  Lindenmeyr A. Poverty Is not a Vice; Bradley J. Muzhik and Muscovite. P. 318–322. Плохие результаты, показанные русскими солдатами в Русско-японской войне 1904–1905 годов, тоже привели к беспокойству о физическом «вырождении» населения. В плохом физическом состоянии солдат Главное военно-санитарное управление винило «условия, в которых живут простые люди». См.: Sanborn J. Drafting the Nation: Military Conscription and the Formation of a Modern Polity in Tsarist and Soviet Russia, 1905–1925: Ph.D. diss. University of Chicago, 1998. P. 362.


[Закрыть].

В последний период существования Российской империи местные дворяне и филантропы из иных сословий создавали организации социальной помощи в городах по всей стране. Русско-японская война и революция 1905 года стали толчком к созданию множества таких организаций, позволивших местным деятелям оказать поддержку раненым ветеранам войны, солдатским вдовам и детям, а также разрядить социальную напряженность, обеспечив бедным материальную помощь и моральное руководство. К примеру, в декабре 1905 года был создан Таганрогский благотворительный совет с простой задачей – «помогать нуждающимся». Под его эгидой действовал целый ряд программ, в том числе работало несколько молочных кухонь для улучшения питания и здоровья детей. По большей части Совет финансировался за счет пожертвований местных жителей, но общегосударственные организации и городской совет тоже внесли свой вклад[99]99
  Государственный архив Российской Федерации [далее – ГАРФ]. Ф. 1795. Оп. 1. Д. 4. Л. 1. Кроме того, в 1905 году было основано Черноморское общество взаимного страхования судовладельцев от несчастных случаев с их рабочими и служащими. Одной из целей данного общества было страхование рабочих от несчастных случаев. См.: Там же. Ф. 4100. Оп. 1. Д. 95. Л. 77–83.


[Закрыть]. Другим примером может служить Общество содействия физическому и нравственному развитию детей и взрослых, основанное местными деятелями в Боровичах тоже после революции 1905 года. Целью этого общества было «противодействовать упадку нравственности среди детей и взрослых, заботиться о призрении сирот», и оно открыло для детей из бедных семей ясли и детские сады[100]100
  Там же. Ф. 1795. Оп. 1. Д. 10. Л. 3–4.


[Закрыть].

Эти благотворительные общества, организованные и финансируемые местными филантропами, часто находились под номинальным контролем центрального правительства. К примеру, Боровичское общество состояло в юрисдикции Министерства внутренних дел и было обязано представлять ежегодные доклады о своей деятельности и бюджетах, хотя денег от царского правительства не получало[101]101
  Общество собирало деньги благодаря пожертвованиям, а также при помощи лотерей и буфета в городском кинотеатре. См.: Там же. Л. 3–11.


[Закрыть]. В Министерстве внутренних дел, в рамках Главного управления по делам местного хозяйства, существовал отдел народного здравия и общественного призрения[102]102
  Там же. Л. 1.


[Закрыть]. Государственный контроль над частными благотворительными организациями был шагом к государственной социальной помощи, но до всесторонней системы такой помощи, финансируемой государством, было еще далеко. Помощь бедным оставалась в руках филантропических обществ и благотворительных учреждений царской семьи вплоть до падения царского режима.

Лишь в одной сфере государственная помощь успела закрепиться еще до Первой мировой войны – в оказании поддержки солдатам и их семьям. Начало было положено в 1877 году, в ходе Русско-турецкой войны, но на первых порах помощь солдатским семьям оказывалась на тех же принципах, что и бедным: нуждающиеся крестьяне могли подать прошение о денежной помощи в уездное земство. В ходе беспрецедентной мобилизации в период Русско-японской войны 1904–1905 годов средства земских фондов помощи бедным оказались недостаточными и были заменены средствами из государственной казны. В 1908 году депутаты Государственной думы заявили, что помощь солдатским вдовам является обязанностью государства, и назначили им пенсии, размер которых определялся не финансовыми потребностями семьи, а чином покойного мужа. После дискуссий, длившихся еще несколько лет, в 1912 году Дума приняла закон, избавивший солдатские семьи от необходимости обосновывать свою потребность в финансовой поддержке: отныне все солдатские жены и дети стали получать оплачиваемое из государственной казны пособие на питание[103]103
  Pyle Е. Village Social Relations and the Reception of Soldiers’ Family Aid Policies in Russia, 1912–21: Ph.D. diss. University of Chicago, 1997. Р. 3–5. См. также: Александровский Ю. В. Законы о пенсиях нижним воинским чинам и их семействам (1867–1913 гг.). СПб., 1913.


[Закрыть]. В том же самом году, после начала Балканских войн, правительство Османской империи ввело ежемесячное пособие на питание для солдатских семей[104]104
  Os N. A. N. M. van. Taking Care of Soldiers’ Families: The Ottoman State and the «Muinsiz Aile Maaşı» // Arming the State: Military Conscription in the Middle East and Central Asia 1775–1925 / Ed. E. J. Zürcher. New York, 1999. Р. 97.


[Закрыть].

Другой шаг к формированию государственной социальной помощи в России был сделан в сфере социального страхования. Уже закон 1866 года обязывал промышленников создавать заводские больницы, хотя за выполнением этого требования не следили. Первый закон о социальном страховании в России был принят в 1893 году и предусматривал защиту от профессиональных заболеваний и производственных травм при помощи создания страхового фонда, в котором на долю рабочих и работодателей приходились равные части. Закон «Об обеспечении рабочих на случай болезни», принятый Государственной думой в 1912 году, гарантировал выплаты при производственных травмах, заболеваниях, наступлении материнства (при беременности и родах) или в случае смерти главы семьи, и эти выплаты вновь финансировались как рабочими, так и работодателями. Производя впечатление всестороннего, закон этот содержал так много исключений, что на деле им оказались охвачены лишь 23 % фабричных рабочих России[105]105
  Madison B. Q. Social Welfare in the Soviet Union. Stanford, 1968. Р. 19–20.


[Закрыть].

Первая мировая война стала мощным толчком к расширению государственных программ социальной помощи. Во всех европейских странах, в том числе и в России, масштабные проблемы – ранения на войне, перемещение населения, голод – приводили к тому, что усилия государства по развертыванию социальной помощи повышались. Государственные лидеры ощущали особенную ответственность по отношению к многочисленным инвалидам войны и солдатским вдовам[106]106
  См., например: Crew D. F. Germans on Welfare. Р. 5; Grebler L., Winkler W. The Cost of the War to Germany and Austria-Hungary. New Haven, 1940.


[Закрыть]. Вдобавок к этому война усилила чувство, что благополучие людей является национальным интересом, поскольку военную мощь государства определяет физическое состояние новобранцев. В меморандуме 1917 года немецкий штаб прямо констатировал, что «могущество и благополучие государства основаны в первую очередь на многочисленности его населения и его (то есть населения. – Прим. авт.) физических характеристиках»[107]107
  Ludendorff Е. The General Staff and Its Problems: The History of the Relations between the High Command and the German Imperial Government as Revealed by Official Documents: In 2 vols / Transl. F. A. Holt. New York, 1920. Vol. 1. Р. 202.


[Закрыть]. Кроме того, Первая мировая война привела к широчайшему распространению государственного регулирования, поскольку мобилизационные потребности массовой войны, казалось, нуждались в большем государственном контроле во имя национальной безопасности. Именно под эгидой войны государственная социальная помощь увеличилась в размерах и стала постоянным институтом.

Большинство воюющих стран расширили социальную помощь, включая выплаты ветеранам, пенсии по старости, страховку от несчастных случаев и потери трудоспособности, поддержку матерей и детей. Итальянское правительство в ходе Первой мировой войны впервые инициировало государственные программы социальной помощи. Оно создало Комиссариат по помощи гражданским лицам и пропаганде, а также Министерство военной помощи и военных пенсий[108]108
  Corner Р., Procacci G. The Italian Experience of «Total» Mobilization 1915–1920 // State, Society and Mobilization in Europe during the First World War / Ed. J. Horne. New York, 1997. Р. 229; Lagorio F. Italian Widows of the First World War // Authority, Identity, and the Social History of the Great War / Eds. F. Coetzee and M. Shevin-Coetzee. Providence, 1995. P. 182.


[Закрыть]. В Османской империи предоставление помощи солдатским семьям, начавшееся во время Балканских войн, стало широкомасштабно практиковаться в годы Первой мировой войны[109]109
  Akın Y. The Ottoman Home Front during World War I: Everyday Politics, Society, and Gender: Ph.D. diss. The Ohio State University, 2011. Ch. 3. Акын показывает, что государственная помощь представляла собой не «страховочную сеть» для нуждающихся, а набор взаимных обязательств правительства и его граждан.


[Закрыть]. Французское правительство дало добро на государственные выплаты всем нуждающимся семьям, отправившим кормильца в армию[110]110
  Becker J.-J. The Great War and the French People / Transl. A. Pomeraus. Dover (N. H.), 1985. P. 17–19.


[Закрыть]. Английское руководство систематизировало пенсии и выплаты ветеранам, приняв Пенсионный акт 1916 года, заменивший частные пенсионные фонды и филантропические учреждения Министерством пенсий[111]111
  Marwick А. Britain in the Century of Total War: War, Peace, and Social Change, 1900–1967. Boston, 1968. Р. 124.


[Закрыть]. В 1920 году было введено страхование от безработицы – факт, отразивший новое убеждение законодателей и граждан, что государство обязано обеспечить всему народу минимальный уровень средств к существованию[112]112
  Gilbert В. В. British Social Policy, 1914–1939. Ithaca, 1970. Р. 32.


[Закрыть].

В России начало Первой мировой войны резко увеличило размах социальных проблем. Умножились филантропические общества, но их усилия ни в коей мере не удовлетворяли стремительно растущих потребностей населения в социальной помощи. В августе 1914 года местные активисты во многих регионах создали комитеты помощи солдатским семьям. Всего через несколько месяцев эти комитеты оказались под эгидой благотворительных организаций царской семьи, хотя отчасти сохраняли местное руководство и местное финансирование[113]113
  ГАРФ. Ф. 6787. Оп. 1. Д. 113. Л. 7–16.


[Закрыть]. В середине августа Министерство внутренних дел предложило губернаторам организовать комитеты в помощь солдатским семьям и заявило, что данные учреждения будут подчиняться Комитету великой княгини Елизаветы Федоровны[114]114
  ГАРФ. Ф. 6787. Оп. 1. Д. 113. Л. 1.


[Закрыть]. Кроме того, царские власти приказали филантропическим организациям сосредоточиться на помощи тем, кто служил в армии[115]115
  Там же. Ф. 1795. Оп. 1. Д. 5. Л. 8.


[Закрыть]. В целях координации военной помощи омский губернатор создал особый комитет, контролировавший работу местного отделения Красного Креста, Омского благотворительного общества, городского сиротского приюта, различных церковных благотворительных организаций и других ранее существовавших неправительственных обществ вспомоществования[116]116
  Там же. Ф. 6787. Оп. 1. Д. 113. Л. 2–4.


[Закрыть]. Таким образом, хотя социальную помощь по большей ее части продолжали оказывать номинально неправительственные организации, эти местные общества все более брались под опеку Министерством внутренних дел, губернским руководством и околоправительственными благотворительными организациями царской семьи.

Ил. 1. Британский социальный плакат, 1930. Руки с надписью «Национальный интерес» поднимают вверх ребенка, на котором написано «Социальная помощь детям» (Плакат UK 1543. Poster Collection, Hoover Institution Archives)

По мере того как война продолжалась, становилось очевидным, что даже правительственная координация социальной помощи, а также благотворительные организации царской семьи не справляются с растущими потребностями жителей страны. Благотворительные организации царской семьи быстро исчерпали пожертвования, собранные в начале войны, а затем и всю прибыль от лотереи, начатой в декабре 1914 года[117]117
  Российский государственный исторический архив [далее – РГИА]. Ф. 1253. Оп. 1. Д. 94b. Л. 19, 41, 82.


[Закрыть]. Между 1914 и 1916 годами Новгородское отделение Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны потратило тысячи рублей на заботу о раненных на войне, сиротах и беженцах. Тульское и Вятское отделения тоже резко увеличили свои расходы в 1915 и 1916 годах, по мере того как росло число жертв войны[118]118
  Там же. Д. 69. Л. 2–14.


[Закрыть]. Боровичское общество оказалось переполнено сиротами и в 1915 году умоляло великую княжну Татьяну Николаевну о дополнительном финансировании[119]119
  ГАРФ. Ф. 1795. Оп. 1. Д. 10. Л. 18–19.


[Закрыть]. В Воронеже городская дума и губернское земство сочли нужным передать жертвам войны и их семьям тысячи рублей, поскольку благотворительные общества не справлялись с обеспечением их нужд. Однако и этих денег оказалось недостаточно, когда воронежскому комитету пришлось заботиться не только о солдатских семьях, но и об огромной массе беженцев, спасавшихся из зоны военных действий. Комитет также сообщал, что многие из его добровольных участников уезжали на летние месяцы из города, что оставляло в распоряжении комитета меньше людей и доступных ресурсов[120]120
  РГИА. Ф. 1253. Оп. 1. Д. 8. Л. 29; ГАРФ. Ф. 1795. Оп. 1. Д. 9. Л. 67. Об огромных потребностях помощи беженцам см. также: РГИА. Ф. 457. Оп. 1. Д. 527. Л. 38–41.


[Закрыть].

Этот доклад отражает, насколько слабы были волонтерские организации, когда речь заходила о решении широко распространенных социальных проблем. Первая мировая война показала, что поддержание здоровья населения является жизненно важным государственным интересом, а для обеспечения социальной помощи в большом объеме необходимы постоянный штат сотрудников и учреждения, финансируемые государством. Аналогичные проблемы возникли в Германии, где помощь раненым солдатам и беженцам в основном находилась в ведении волонтерских организаций. Благотворительные кружки не только испытывали недостаток ресурсов в тяжелое военное время, но и недостаточно систематически распределяли помощь. В некоторых регионах и городах солдатские вдовы получали гораздо больше помощи, чем в других. Поэтому в скором времени помощь жертвам войны была бюрократизирована – маленькие группки добровольцев оказались поглощены сначала первыми общенациональными организациями, а затем правительством, установившими правила вручения пенсий[121]121
  Whalen R. W. Bitter Wounds: German Victims of the Great War, 1914–1939. Ithaca, 1984. P. 90–99.


[Закрыть].

На первых порах казалось, что война позволяет выйти из тупика, в который зашли отношения между русской интеллигенцией и государством. Самодержавие, хотя и вопреки своей воле, было вынуждено все больше опираться на общественные и профессиональные организации. По сути, военные нужды привели не только к мобилизации общества государством, но и к тому, что можно назвать самомобилизацией общества на тотальную войну[122]122
  Geyer М. The Militarization of Europe, 1914–1945 // The Militarization of the Western World / Ed. J. Gillis. New Brunswick (N. J.), 1989. Р. 75–80. Гейер использует термин «полугосударственный комплекс» для описания сети полугосударственных-полуавтономных объединений, занимавшихся мобилизацией социальных ресурсов на нужды войны. См.: Idem. The Stigma of Violence // German Studies Review. 1992. Vol. 15. No. 1. Р. 84. Благотворительные ассоциации в первые годы Турецкой Республики тоже «функционировали в неопределенной зоне между общественной и частной сферами». См.: Bugra А. Poverty and Citizenship: An Overview of the Social-Policy Environment in Republican Turkey // International Journal of Middle East Studies. 2007. Vol. 39. Р. 38.


[Закрыть]. В России, как и в других воюющих странах, профессиональные и гражданские организации сами бросились содействовать мобилизации населения и заботе о нем. Земские деятели со всей страны согласились создать Всероссийский земский союз (Земгор), впоследствии объединившийся со Всероссийским союзом городов, чтобы работать в масштабах целой страны. Этими общественными организациями были открыты центры распределения продовольствия, дезинфекционные пункты, госпитали и бани для солдат и беженцев. Интеллигенты-активисты – в земствах, профессиональных союзах и других организациях – увидели в войне возможность реализовать свое давнее стремление к модернизации и рационализации российского общества[123]123
  Retish А. B. Russia’s Peasants in Revolution and Civil War: Citizenship, Identity, and the Creation of the Soviet State, 1914–1922. Cambridge, 2008. Р. 31–33. См. также: Пироговский съезд врачей и представителей врачебно-санитарных организаций земств и городов. Пг., 1916. С. 37–38; Gleason W. The All-Russian Union of Zemstvos and World War I // The Zemstvo in Russia. P. 365–382; Stanziani A. Discours et pratiques sociales de l’économie politique: Économistes, bureaucrates et paysans a l’époque de la «grande transformation» en Russie, 1892–1930: Ph.D. diss. École des hautes études en sciences sociales, 1995. Об усилиях гражданских лиц по помощи солдатским семьям см.: РГИА. Ф. 1253. Оп. 1. Д. 8. Л. 2–14, 21, 29, 31–38.


[Закрыть]. Хотя заботу о различных вопросах, связанных с социальной помощью, взяли на себя общественные организации, значительная часть их финансирования поступала от царского правительства. Последнее создало Верховный совет по призрению семей лиц, призванных на войну, а также семей раненых и павших воинов, в котором состояли как чиновники, так и представители общественных организаций, во главе с царицей Александрой Федоровной. К сентябрю 1915 года царское правительство выделило на солдатские семьи почти полмиллиарда рублей, то есть около 1,2 миллиона рублей в день[124]124
  Pyle Е. Village Social Relations. P. 3–6, 157–159; РГИА. Ф. 1253. Оп. 1. Д. 69. Л. 4–9, 12–14, 26.


[Закрыть]. Забота об инвалидах войны была изначально поручена импровизированной комиссии, которую возглавлял другой член царской семьи, великая княгиня Ксения Александровна. К 1916 году эту ответственность взяли на себя Всероссийский союз городов и Земгор, только в 1916 году выделившие для этой цели 15 миллионов рублей[125]125
  Пироговский съезд. С. 26.


[Закрыть].