Текст книги "Куда подевались все мамы?"

Дэвид Олсон
Куда подевались все мамы?

1
Бесплатная доставка по городу

Разум д-ра Бэклунд запечатлел звук – отдаленный, требовательный, раздражающий. Это был будильник, стоящий всего лишь в полуметре. Просыпаясь, она протянула руку к источнику звука на ночном столике у кровати, смахнула тюбик крема на пол и, нащупав, наконец, кнопку будильника, почувствовала облегчение тишины. Часы показывали 4.30 утра.

Она заснула всего лишь на два часа. С наступлением менопаузы сон не приходил долго. В обычных обстоятельствах в такое неуютное время шансы заснуть снова были бы равные, но не сегодня! Адреналин уже заставил забиться сердце. Почувствовав возбуждение, она села, включила свет, подобрала тюбик крема с пола и сверила время на наручных часах. Самое позднее, она могла подъехать туда в 6.15, оставалось час сорок пять минут. Доехать можно за двадцать пять минут, но на автострады Лос-Анжелеса особо полагаться не стоит – пусть будет час. Медлить не стоит.

Д-р Бэклунд была уже в годах. Одежда еще с вечера была аккуратно сложена в ванной. С минуту она постояла перед зеркалом, протирая глаза, длинные седые волосы свешивались по одну сторону лица почти доходя до талии. Теперь она окончательно проснулась. Уже более пятнадцати лет ей не удавалось спокойно высыпаться хотя бы в течение одной недели, но на ее работе это не отражалось.

В университете д-р Бэклунд проводила только шесть часов в день, но ее мозг работал по пятнадцать-восемнадцать часов в день в течение всей недели; отдыха не было. Расчесывая волосы, она продолжала обдумывать теории, которые разрабатывала в течение ряда лет – теории, основанные на медицинских исследованиях – почему менопауза влияет на способность засыпать. Идя по мягкому ковру в соседнюю комнату, она размышляла над идеями д-ра Эрхайма из Гетингемского университета.

Включив подогреватель детского питания, она заметила, что ребенок в колыбельке зашевелился. ‘Колыбелька’ представляла собой корзину, выстланную переливающимся голубым атласом с отделкой розовой бархатной лентой. Великолепие колыбельки вершило ее содержимое, как редкого драгоценного сокровища – именно на такой эффект рассчитывала д-р Вэклунд, работая над ней долгими вечерами. Ее маленькие ‘постояльцы‘, как она их называла, были драгоценностями. И к тому же, редчайшими. Все мысли о теории д-ра Эрхайма враз улетучились, когда она вынула из колыбельки двухнедельного младенца, прижала его на минутку к себе и положила на пеленальный столик. Ей приходилось держать в своих руках сотни, а может и тысячи младенцев за время работы гинекологом, и все равно это волновало как чудо.

Ребенок был темнокожим, с черными как уголь глазами. И именно бархатистость этого цвета, передающая текстуру кожи, влекла как магнит кончики ее пальцев. Неделю назад ее посетила мысль о том, что невозможно было бы даже белому расисту остаться таковым, случись ему держать на руках этот сверток. Для нее две недели присутствия маленького темнокожего ‘постояльца‘ стали воистину волшебным открытием. Ее собственные дети были белыми, как и все остальные младенцы, которые побывали в этой комнате.

Перед тем как сменить пеленку, д-р Бэклунд положила ребенка на весы и занесла его вес в книгу записей. Она также прослушала сердце и легкие стетоскопом, проверила глаза и уши, рефлексы и мышечный тонус. На каждого ‘постояльца‘ велась своя медицинская карта, где данные такого рода отмечались на стр. 87. Сняв ребенка с весов, д-р Бэклунд подняла его лицом к себе и, любуясь, сказала: «Да, черненький – это так прекрасно!»

Умело перепеленав малыша, она дала ему бутылочку, и, баюкая, медленно стала ходить с ним по комнате. Ребенок ничем не отличался от подобных ему по возрасту. Если не считать того, что у него не было ни матери, ни отца, он выглядел обычным двухнедельным младенцем. И если все сложится удачно, проблема с родителями будет решена уже сегодня утром.

В то время как малыш энергично сосал содержимое бутылочки, д-р Бэклунд отметила про себя полную гармонию голубых оттенков атласа, которым была отделана колыбелька, и штор. Комната была прекрасно декорирована в дамском стиле, свойственном ее дочери, которая жила здесь до своего замужества. Комнат в доме было так много, что д-р Бэклунд была очень рада, что хоть этой нашлось применение. Утолив первый голод, младенец начал сосать медленнее, а затем и вовсе без интереса жевать соску. «Никаких сегодня игр с соской, дружочек», – сказала она и, подняв его торчком себе на плечо, мягко похлопывала по спинке, пока он не отрыгнул.

Закончив все приготовления, д-р Бэклунд открыла парадную дверь. Ее красно-коричневый Катласс Сьюрпим, припаркованный накануне ко входу, стоял готовый к выполнению своей миссии. Убедившись, что никто не наблюдает за нею, она понесла большую плетеную корзину к машине. Именно такие корзины обычно использовались как колыбельки, и именно в них она увозила младенцев. Их стало очень непросто доставать, в обиход все больше входили прямоугольные пластиковые контейнеры. Ей пришлось потратить полдня, объезжая магазины, пока наконец она не нашла то, что ей было нужно, в небольшом магазине хозяйственных товаров в Кулвер-сити. Она купила все шесть штук, что были в наличии. Казалось, странно, что она придает такое значение плетеной корзине. Картонная коробка, пластиковая ванночка или сумка для младенцев тоже бы подошли; но нет, это должна быть плетеная корзина. Может потому, что корзина, по ее мнению, соответствовала событию – или может оттого, что она сама была верна традициям? А может, ей нравилось создавать ореол таинственности? Или таким образом она оставляла ключ к разгадке и хотела, чтобы все раскрылось?

Подушка, на которой лежал младенец, была из чистого пуха и выполняла определенную практическую функцию: поролоновые подушки служили бы просто матрацем, а пуховая подушка была как гнездышко. Сверху младенец был укрыт белоснежным вязаным одеяльцем, больше для красоты, чем для тепла.

Заботливо пристроив корзину на заднем сиденье, д-р Бэклунд выехала на автодорогу Роксбэри в сторону Бульвара Заходящего солнца. Она проживала в районе, где жили состоятельные люди, просыпающиеся поздно, и единственным, кто видел ее отъезд, был мистер Вильямс, которому надо было успеть к раннему рейсу. Видели ее и на автостраде; те, кто спешил на работу к 6 или 6.30, были уже в пути.

Дорога до поворота на бульвар Сентури заняла тридцать пять минут. Д-р Бэклунд свернула на бульвар точно так же, как она это делала по пути в международный аэропорт Лос-Анжелеса, только на этот раз она повернула налево. Двигаясь по бульвару, ей вдруг пришло в голову, что она оказалось в другой цивилизации, даже в другой стране, так все вокруг отличалось от того, где она жила и работала. В ее мире деревья и растительность по краю дорог была буйной, выглядела здоровой и пышной, создающей и тень и красоту; здесь же немногочисленные деревья, словно извиняясь за свое существование, стыдились своего жалкого вида и хотели снова спрятаться в землю, из которой они с таким трудом пробились.

У светофора на Иглвуд она бросила взгляд на клочок бумаги на соседнем сиденье: Преподобный и миссис Майлз Клинтон, 3802 Запад 109-я улица. Запомнив накануне план этого района, ей не было нужды особо в него вглядываться, и поэтому она повернула направо на Прайри так естественно, как будто она там проживала.

109-я была улицей небольших старых домиков, изношенных не столько от старости, сколько из-за частой смены владельцев, которым было все равно, где они живут. В доме, что снимали Клинтоны, они были единственными, кто жил здесь уже пять лет. В квартале 3802 Клинтоны появились семь лет назад, через три дня после того, как Майлз принял предложение занять должность пастора в баптисткой церкви Св. Грейс, его первого прихода. Преподобный Клинтон был энергичным пастором, превосходным пастырем для своей паствы и лидером общины. Но бесплодным. Не имея возможности завести детей, за неделю до этого Клинтоны начали процедуру усыновления ребенка из Вьетнама. А сегодня Клинтоны еще спали, когда д-р Бэклунд медленно проехала мимо их дома, повернула за угол и припарковала машину за гаражом.

Приступая к самой нервозной части операции, д-р Бэклунд быстро сняла корзину с заднего сиденья и поставила ее на то, что когда-то было дорожкой к дому. К белому одеяльцу был пришпилен конверт. Вынув из бардачка аэрозольную упаковку пены для бритья, она нанесла ее на заднюю номерную табличку машины. Пена скроет номер на время и опадет, как только машина наберет скорость на шоссе. Ее сердце тяжело стучало, когда она поспешно приблизилась с корзиной в руке к парадной двери Клинтонов и опустила ее на крыльцо. А вдруг кто-нибудь откроет дверь? Что если будут задавать вопросы, а она не найдет, что ответить? А вдруг ее узнают? Она нажала дверной звонок, повернулась, поспешила назад к машине и тотчас же отъехала.

Это был уже четырнадцатый ее десант, и все опять прошло удачно. Движение на автостраде стало плотнее и чтобы добраться до дома потребуется минут на пятнадцать дольше. Как раз чтобы только выпить чашку кофе и поехать в университет…

Майлз Клинтон зашевелился и повернулся на постели. Жизнь вблизи международного авиапорта Лос-Анжелеса приучила его к разного рода шумам. Был ли это звонок в дверь? Он сел на кровати. Кто мог звонить в дверь в такой час? Накинув халат, он сонно зашаркал к двери. Открыв ее, увидел корзину, стоящую на ступеньке. Посмотрел непонимающе, в голову ничего не приходило. Высунув голову из-за двери, он пошарил глазами вниз и вверх по у лице, стараясь найти хоть какую-нибудь зацепку, что прояснила бы увиденное. Повернувшись внутрь дома, он крикнул: «Эй! Пегги! Иди сюда! Да быстрее!» Дожидаюсь ее, он нагнулся к корзине и только тогда заметил пришпиленный к одеяльцу конверт.

«Что это?» спросила Пегги взволнованно, появляясь в дверях. И увидела ребенка, «Да ведь это ребенок!»

Майлз протянул ей записку. Она прочла ее вслух: «Дорогие друзья! У меня нет родителей. А у вас нет детей. Не могли бы вы принять меня в свой дом и усыновить? Вам это настоятельно рекомендуется. P.S. Всего вам наилучшего!» Пегги повернулась к Майлзу. «Но кто?» она тоже посмотрела вдоль улицы.

«Я не видел ни души», сказал Майлз.

Пегги отвернула одеяльце и вынула ребенка. «Какой славный! Мальчик или девочка?»

«Я еще не посмотрел».

«Но откуда он взялся»?

Майлз возвел глаза к небесам и улыбнулся.

«Может это аист».

«О, Майлз», прошептала Пегги, «ты думаешь, мы может оставить его у себя? Может это ответ на наши молитвы».

«Я не знаю», сказал Майлз. «Мы должны вызвать полицию».

Пегги высоко подняла малыша. «Ах ты, маленький беспризорник! Добро пожаловать в наш дом!»

Майлз позвонил в полицию. Им не потребовалось много времени, чтобы приехать на 109-ю улицу. Снова и снова они осматривали плетеную корзину, читали записку. Они составили протокол, переговаривались, фотографировали, чесали затылки. Затем, выключили свой компьютер и уехали ни с чем.

А у Клинтонов в этот день был праздник.

2
Сходство

Мона вывела свой автомобиль (МГ) из потока машин на шоссе. Уже давно она научилась развивать хорошую скорость на уклоне, а затем быстро, без колебаний, втискиваться в поток машин. Но сегодня она уж слишком разогналась, и ей пришлось притормозить прежде, чем попасть в поток. Он был тесным и двигался медленно. «Должно быть из-за смога», подумала она. Туман был не столь плотным, чтобы сильно влиять на видимость, но достаточным, чтобы раздражать водителей. Один рывок где-то там впереди, сделанный кем-то в эмоциональном порыве, сбил весь ритм движения; и сейчас целый час машины будут просто ползти. В любое другое время это заставило бы Мону вспылить и начать ругать все и вся, но не сегодня. Сегодня она приедет на работу вовремя несмотря на все пробки. Это будет первый раз за много недель, когда она не мчится на работу сломя голову, чтобы не опоздать. Иногда ей это удавалось; чаще – нет. Сегодня она проснулась рано, чувствуя себя полностью здоровой и с желанием, чтобы день прошел наилучшим образом. Уже давно она так себя не чувствовала.

Скорость движения увеличилась, и ничего больше не предвещало замедления. Как только машина пошла быстрее, Мона отметила про себя сбои двигателя. Что на этот раз? Кроме прошлого лета, когда она встречалась с парнем-механиком, не было и месяца за прошедшие четыре года, с тех пор, когда она купила эту машину, чтобы не было какой-нибудь поломки. Ее первоначальный энтузиазм в отношении МГ Миджет уже давно угас, хотя честно признать это она смогла лишь полгода назад. Она вспомнила, как скрупулезно она копила деньги на первый взнос за машину, как исполнительно вносила плату каждый месяц. Когда у нее не было машины, она представляла себя в спортивной машине, верх откинут, белокурые волосы развеваются, несущуюся как молния в потоке машин – как на картинке. Сейчас же она с раздражением качала головой всякий раз, когда видела открытую машину с поднятым верхом. Для чего приобретать открытую машину, а потом скрываться в ней как в раковине? Но сегодня и у ее МГ верх был поднят; она не опускала его уже многие месяцы. Она двигалась по наклонному съезду мимо стоящих в два ряда автомобилей. Ничего такого, что вызвало бы ее интерес, не было. «Так, всего лишь транспорт», подумала она про себя. «Почему так мало действительно оригинальных машин? Даже приобретя МГ, она не чувствовала, что ее мечта исполнилась.

МГ свернула к парковке на задах медицинского центра Дел Рей и остановилась на разметке М. Линд. Мона ненавидела этот знак. Он всякий раз напоминал, что ей уже двадцать пять и она еще не замужем. Первое, что она сделает, когда выйдет замуж, это сменит его на: М. Гонзалес, М. Клаусвиц, М. Вонг – о, господи, все, что угодно, но только не М. Линд. Сегодня же того эффекта «вечной невесты» она не почувствовала. Может быть – только может быть – потому, что все могло вскоре измениться.

Медицинский центр Дел Рей представлял собой клинику, где размещали свои кабинеты от десяти до пятнадцати врачей. Это было современное, даже почти красивое двухэтажное здание; но как-то так получилось, что деревья и вся зелень вокруг здания росли не так, как было запланировано архитектором. Три из пяти пальм погибли, а зелень кустарников выглядела чахлой. Единственным, что прилично выглядело на искусственно озелененной территории, был небольшой квадратный газон перед входом. Мону совсем не заботило то, что замыслы ландшафтного архитектора не исполнились, гораздо больше неприятия она испытывала к искусственным растениям, расставленным в холле и коридорах. Как большинство молодых людей ее поколения, она с презрением относилась ко всему искусственному, особенно если оно копировало природу. Но сегодня Мона даже не обратила внимания на все эти растения, шагая по коридору. Мысли о возможном замужестве переносили ее в мир счастья, где все было подлинным.

Мона работала в Центре последние пять лет. Ее работа здесь, да и покупка МГ, с самого начала была чем-то вроде терапии. После горя, которое на нее обрушилось, она ничего не хотела делать. Ни заканчивать школу, ни даже пытаться найти работу. Ей хотелось просто сидеть. Гибель жениха через две недели после того, как она сделала аборт, полностью раздавила ее. Подруга, принимавшая в ее ситуации участие, смогла найти для нее эту работу приемной сестры у д-ра Гарольда Эванса, отоларинголога. Сначала она отказывалась, говорила, что не справится, но все оказалось иначе. Д-р Эванс, добрый пятидесятилетний человек, принял живое участие в судьбе Моны и сделал все, чтобы помочь ее выйти из депрессии. Он был религиозным человеком, редко пропускал мессу и всегда искал где, как он выражался, «можно найти приложение своей вере».

Свою работу Мона полюбила почти сразу же. И мало сказать, полюбила – она ухватилась за нее, как утопающий за своего спасителя. Работа вытащила ее к жизни, хотя позже рутина ей надоела, она стала неспокойной, неудовлетворенной. Не могла смириться, что всегда будет работать приемной сестрой. Д-р Эванс отметил про себя эти перемены и был достаточно проницателен, чтобы воспринять это как симптом выздоровления. Что он никак не мог понять, почему никак не найдется парень, который бы взял ее в жены. Она была привлекательной и умной. «Будь я лет на двадцать пять моложе и неженат… «, часто думал он про себя. Тем не менее, ему не нравилось, что последние несколько недель она постоянно опаздывала и работала невнимательно. Хоть сегодня явилась вовремя!

Мона прошла в приемную, положила сумочку на стол и стала приглаживать волосы перед зеркалом, висевшим у двери. Дверь в кабинет д-ра Эванса была открыта. Мона слышала, как он перекладывает бумаги.

«Доброе утро, Мона!» – раздался голос д-ра Эванса.

«Доброе утро, д-р Эванс!»

«Туман-то какой сегодня, а!»

«Да, уж! Погодка как раз для езды без верха».

Д-р Эванс вышел к двери и облокотился на косяк. «Вызовов сегодня у нас будет много».

«Думаю, да», – сказала Мона, беря в руки стопку счетов и помахивая ими как веером. «А я-то думала, что успею сегодня хоть эти разослать. Дохлый номер!» Мона села за рабочий стол и стала разбирать счета.

«Хорошо прошли выходные?»

«Да-а! Эл взял меня в Санта-Барбару». Моне хотелось, чтобы это прозвучало совсем обычно, но в голосе ее было столько теплоты, чтобы д-р Эванс понял, что отношения развиваются в нужном направлении. «Мне кажется, или это у вас серьезно?» Д-р Эванс искренне надеялся, что это именно так. Ему нравился Эл.

«Похоже, что так», – улыбаясь шире, чем ей этого бы хотелось, ответила Мона.

«Надеюсь, что скоро мы увидим новое фото на твоем столе», сказал д-р Эванс, кивая головой на фотографию Боба, которая всегда там стояла.

«Да, я тоже надеюсь», ответила Мона, взяв портрет.

Впервые за долгое время он не оказывал на нее магического действия. Одно время ей казалось, что Боб через фото глядит на нее из могилы, особенно, когда она вновь начала встречаться с парнями. Но сейчас магия кончилась, и Боб стал всего лишь воспоминанием из ее прошлого.

* * *

«Кофе не хочешь?» спросил д-р Эванс. «Я тормознул у пекарни и прихватил пирожные, которые ты так любишь». Д-р Эванс был очень добрым человеком и всегда мог сделать что-нибудь галантное.

«Что ж, прекрасно», – сказала Мона, поднимаясь со своего места и направляясь вслед за д-ром Эвансом в его лабораторию или «кухню», как она ее называла. «Конечно, если вспомнить о калориях… «

«Брось, Мона, мне уже давно известно, что ты знаешь, куда эти калории потратить».

Д-р Эванс уже положил ее пирожное на бумажную салфетку рядом с чашкой. Мона следила за тем, чтобы чашки были фарфоровые; в бумажных стаканчиках кофе сто лет будет горячим. К тому же пить из настоящих чашек с блюдцами еще и удобнее.

«Насчет приема не беспокойся», – сказал д-р Эванс. «Я оставлю дверь открытой. Миссис Роджерс должна вот-вот подойти».

Мона сняла кофейник с огня и наполнила чашки. Д-р Эванс не садился – он вообще редко это делал.

«Снова миссис Роджерс? Неужели нет ничего, чтобы ей помогло?» спросила Мона.

«Видимо, да. Ей лучше переехать в менее загрязненный район».

«А может она просто тайно любит своего доктора», поддразнила Мона.

«Это у тебя одна любовь в голове после бурных выходных в Санта-Барбаре. Завтракай, давай!»

Моне нравилось дразнить д-ра Эванса. И ему тоже это нравилось. В свои пятьдесят один он выглядел на сорок, разве что красиво седеющие волосы выдавали его возраст. Как многие врачи он был сторонником здорового образа жизни. Не Чарльз Атлас, конечно, но просто приятной внешности. Он уже выливал остатки кофе в раковину, когда дверь в приемную открылась.

«Доброе утро, миссис Роджерс! – крикнул он, даже не выглянув, чтобы проверить, кто пришел. Он был прав. И в первый раз сегодня миссис Роджерс привела с собой маленького Билли.

«Доброе утро, д-р Эванс!» – отозвалась миссис Роджерс.

Д-р Эванс вышел к двери и облокотился о притолоку. Он стоял здесь так часто, что даже краска в этом месте стерлась. «Боюсь, что сегодня опять не ваш день, не так ли?»

«Дело в том, что это и не мой город!» – ответила миссис Роджерс.

«Думаю, вы правы. Особенно в такой день как сегодня. И я вообще не уверен, что Лос-Анжелес подходит хоть чему-нибудь живому.

«Джим просил о переводе», – сказала миссис Роджерс. «Есть вакансия в Бейкерсфилде, но кому хочется переезжать в Бейкерсфилд?

«Это могло бы избавить вас от насморка».

«Ну уж, если выбирать между насморком и Бейкерсфилдом, я уж лучше останусь с насморком», – ответила миссис Роджерс, в энный раз за сегодня вытирая нос. Красавицей ее назвать было нельзя, поэтому ни красный нос, ни опухшие глаза особо ее не портили.

«Вижу, сегодня у вас и моральная поддержка имеется. Это, наверное, и есть Билли». Д-р Эванс присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с Билли. Мальчик прижался к матери, стараясь спрятаться за нее, и не отвечал. «Ладно, пойдемте в кабинет и посмотрим, что можно сделать», сказал д-р Эванс, вставая.

Миссис Эванс направилась к двери, потом повернулась к Билли. Он перестал прятаться за нее, как только увидел коробку с игрушками и комиксами. «Хочешь пойти со мной или останешься здесь?»

«Здесь останусь», ответил Билли, даже не поворачиваясь. «Там воняет».

«Билли!»

«Там правда воняет!»

Д-р Эванс улыбнулся. «Да уж, как это ни печально, но искренности у детей не отнимешь. Там точно воняет».

Мона кивнула миссис Роджерс, приветствуя ее, и вышла их кабинета. Два других пациента уже сидели в приемной на стульях. Билли захватил весь диван и с шумом гонял машинку взад-вперед по кофейному столику.

Мона снова села на свое рабочее место и раскрыла журнал записи пациентов. «Вы должно быть г-н Эллисон», сказала она, глядя на пожилого джентльмена, сидящего у двери. «Да, мне назначено на 9.15».

«А я миссис Вейзак», добавила другой пациент, «В-Е-Й-3… «.

«Да, у меня записано. Вы приглашены к 9.30», сказала Мона.

«Вы слышали?» – спросила миссис Вейзак, поворачиваясь к – г-ну Эллисону. «Пятнадцать минут! Вы только представьте себе! И он берет за это 25 долларов. Это 100 долларов в час. А вы не хотели бы делать такие деньги? Мистер Эллисон не ответил. Он был старьевщиком и делал такие деньги. Мона улыбнулась и продолжила работу. Она улыбнулась, потому что от нее ждали именно этого, а не потому, что была согласна со сказанным. Миссис Вейзак, скорее всего, была ипохондриком, которые только и делают, что бегают по врачам и жалуются. Может быть, она и пришла-то пораньше, потому что знала, что в приемной у нее будет аудитория.

Мона начала печатать записки-напоминания для пациентов. Единственными звуками в комнате был шум печатной машинки и машинки Билли. Он проводил ее по столу, по сиденью дивана, вниз по ножкам стола и затем по спинкам стульев. Миссис Вейзак неободрительно поглядывала на него из-за журнала. Билли вдруг затих. Но не из уважения к чувствам миссис Вейзак, а потому что отлетели задние колеса у машинки. Несколько раз он пытался вставить их обратно, но один из зажимов, удерживающих ось, сломался. Он собрал машинку и колеса и направился к столу Моны. Сначала, занятая работой, Мона не обратила на него внимания.

«Она сломалась!» – сказал он.

Мона повернулась к Билли, начала что-то говорить и осеклась. Она знала о его присутствии в комнате, но вблизи еще не видела. Теперь же, когда он стоял у стола и смотрел на нее, сердце у нее вдруг бухнуло и застучало. Она снова попыталась что-нибудь сказать, но не смогла.

«Ты можешь ее починить?» – спросил Билли. Мона все еще не могла сказать ни слова и продолжала пристально смотреть на него. Билли обескуражено шагнул назад.

«Я не хотел ее ломать», – пояснил он. «Я нечаянно».

Мона едва слышала его. Она продолжала молча смотреть на него. У Билли были белокурые с рыжиной волосы, свисающие со лба на одну сторону. Нос и щеки в светлых веснушках. Высокие скулы. По глубокой ямочке по обе стороны рта и одна на подбородке. У него был вид симпатичного малыша, обычного пятилетнего ребенка, ничего особенного, если не считать того, что он выглядел как тот, кого она так хорошо знала. И чье фото стояло у нее на столе.

Билли снова вернулся к дивану и сел, пытаясь понять, что он сделал не так. Мона не знала, куда и смотреть. Она переводила глаза от фотографии на столе на печатную машинку, а затем на стену перед собой. Она попыталась попечатать, но об этом не могло быть и речи. Снова вернулась к портрету Боба – белокурые волосы, россыпь светлых веснушек, ямочки по уголкам рта, высокие скулы. И самое главное – эта ямочка посередине подбородка. Мона ни разу не видела ее у кого-нибудь другого. До сегодняшнего дня!

Она попыталась вернуться к работе, напечатала четыре буквы и снова невидяще уставилась в стену. Воспоминания нахлынули на нее – воспоминания, которыми она так дорожила, но которые так хотела оставить в прошлом. С ними вернулось и чувство вины – то, что она в первый раз почувствовала, когда стала забывать. Но воспоминания были беспорядочными; просто смешение отдельных событий, чувств… Она видела Боба, смотрящего в океан, указывающего на что-то. Он поворачивается и что-то ей говорит. Она уже не может вспомнить, что это было… Она видит его, сидящего напротив в ресторане, он ест фондю и весь измазался сыром. Он слизывает сыр и смеется над собой… Видит его могилу… . Как он наваливается на нее и как ее руки охватывают его голый зад… Она видит разбитую машину, скорую помощь, похороны.

На столе у Мона зазвонил телефон и вернул ее к реальности. «Доброе утро», ответила она автоматически, «Нет… не на этой неделе. Вы уже были у нас? Так… Может записать вас на четверг… А как насчет пятницы – в 2.15? Хорошо, миссис Рэлей».

Мона положила трубку, заполнила журнал записи пациентов и еще раз пристально посмотрела на Билли. Что это – сон или реальность? Это была реальность. И она снова отключилась и так глубоко погрузилась в свои мысли, что не заметила, как д-р Эванс и миссис Роджерс вошли в приемную.

«Хорошо, доктор, я попробую это», сказала миссис Роджерс, осушая нос. «Должна признать, что чувствую себя подопытной крысой. Ничего не помогает».

«У вас очень чувствительные носовые пазухи», пояснил д-р Эванс. «Не так-то просто вам помочь. Удивительно еще, что таких как вы не так уж и много».

«Ну что ж, придется продолжить над собой опыты».

«Или переехать», предложил д-р Эванс. «Только не переборщите», сказал он, указывая на рецепт у нее в руках. «И я хочу увидеть вас в начале следующей недели и посмотреть, как вы на это лекарство реагируете». «Посмотри, пожалуйста, когда миссис Роджерс можно будет зайти в понедельник или вторник, минут на пять, не больше», попросил он, поворачиваясь к Моне. Мона не двигалась и, казалось, не слышала.

«Мона!» сказал д-р Эванс громче, наклоняясь к ней. «Уж извините Мону, миссис Роджерс. Она у нас влюблена».

«Да, да… э… .на следующей неделе. Как насчет четверга?» запинаясь, произнесла Мона.

«Мона! Я сказал – понедельник или вторник, всего пять минут».

«В понедельник. В час дня – подойдет?

«Хорошо», ответила миссис Роджерс. «А вас – поздравляю! Билли, идем домой!»

Билли соскочил с дивана, подобрал сломанную машинку, которую он уже забраковал, и отнес ее на стол Моны. «Извините!»

«Кто следующий?» позвал д-р Эванс. Моне никогда не нравилось, как он вызывает пациентов. «Кто следующий» – звучит как у парикмахера, а не в приемной у врача.

«Я, д-р Эванс», сказал мистер Эллисон, поднимаясь со стула.

«Доброе утро, г-н Эллисон. Что беспокоит сегодня?»

«Честно говоря, доктор, курил много».

Теперь, когда ушел Билли, а мистер Эллисон был в кабинете, в приемной установилась неловкая тишина. Слышно было только, как миссис Вейзак переворачивала страницы журнала. Мона приготовилась печатать, занесла руки над клавишами и вновь увидела перед собой Билли, затем Боба, потом – снова Билли. Как они могут так походить друг на друга? Просто невероятно – сходство как отца и сына. Такое близкое сходство просто не может быть. Однако, оно было…

Как это может быть? Как? Как? Этот вопрос мучил Мону все оставшееся утро, не давая ей работать, встряхивая ее эмоционально, сбивая с толку… Если бы она могла уйти из приемной, ее бы, наверное, стало легче. Она с нетерпением ждала перерыва на обед. Когда стрелки, наконец, показали полдень, Мона прошагала три квартала до кафе, но даже здесь Билли и Боб и ее вопросы остались с ней. Она заказала сэндвич с ветчиной, салатом и помидорами, но едва надкусила. Вернувшись в офис, она не могла даже вспомнить, что она ела.

Во второй половине дня Мона изо всех сил пыталась работать, но голова ее плыла от эмоций, смешения воспоминаний и вопросов. Иногда она чувствовала себя как пьяная. Около двух часов она почувствовала приближение головной боли – когда боль поднимается от основания черепа и постепенно охватывает всю голову. Она все еще пыталась работать, но временами по пять-десять минут просто сидела, погрузившись в воспоминания… Ей вспомнилась их единственная ссора с Бобом. Она закончилась тем, что она швырнула в него упаковку презервативов и выкрикнула: «Надежно! Как же! Черта с два!» Она увидела, как Боб открывает дверь с табличкой «Гинеколог». Видит, как он сидит рядом, а она объясняет, почему она хочет сделать аборт… И вновь похороны…

* * *

«Привет!» Веселый голос ворвался в тишину приемной. Мона подскочила на месте. В дверях стоял Эл.

«О! … Привет!» ответила Мона, стараясь собраться с мыслями. В то же время д-р Эванс вышел в приемную и положил конверт на стол Моны.

«Здравствуй, Эл!»

«Как дела, д-р Эванс?»

«У меня-то нормально», ответил д-р Эванс, «а вот за Мону – не ручаюсь. Однако, хорошо вы погуляли в Санта-Барбаре! Она сегодня больше мечтает, чем работает».

Эл закрыл за собой дверь и вошел в приемную. «Уж извините нас», сказал он, улыбаясь. «Классно было! Мона – такая девчонка!»

«Это точно. А ты уж о ней позаботься, слышишь?»

«О чем речь – с удовольствием!» ответил Эл, поглядывая на Мону с тем особым выражением, что давало ей понять, что он скоро попросит ее выйти за него замуж. Мысль эта почему-то не вызывала в ней ответного чувства. По крайней мере, сейчас. Она чувствовала, что у нее нет сил даже думать об этом.

Д-р Эванс тактично вернулся в кабинет и прикрыл за собой дверь. Эл взглянул на портрет Боба на столе Моны. Он чувствовал некоторое беспокойство.

«Когда мне за тобой заехать сегодня?»

«Даже не знаю», ответила Мона.

«Может, не пойдем в кино? Я очень устала. Просто где-нибудь посидим, поужинаем – в тихом местечке?»

«Вот и прекрасно! Поведу тебя сегодня в очень приличное место. Уж сегодня-то я смогу себе это позволить. Ты приносишь мне удачу», распинался Эл, «сегодня у меня продаж больше, чем за весь прошлый месяц. Фантастика! Так мне подъехать в семь?»