Текст книги "Куда подевались все мамы?"

15
Слушание дела

Комиссар полиции сидел во главе длинного стола конференц-зала, барабаня по нему пальцами. По левую сторону от него расположились окружной прокурор, адвокат и Поль с Моной. Справа – руководитель мединститута, миссис и мистер Роджерс и их адвокат. Билли сидел у отца на коленях, свободного стула для него не нашлось. Часы на стене показывали 10.20 утра. Приглушенные разговоры в комнате дополнял лишь шум машинки Билли, которую он водил перед собой на столе.

Сейчас, когда Мона точно знала, что Билли ее ребенок, ей было трудно отвести от него взгляд. А Роджеры, узнав правду о рождении Билли, испытывали животный страх от одной мысли, что они могут потерять Билли, если Мона заявит на него свои права. Они избегали смотреть в ее сторону.

Но Мона не собиралась претендовать на Билли. Эта мысль даже не приходила ей в голову до вчерашнего дня, пока один из репортеров не задал ей такой вопрос по телефону. Билли был счастлив там, где он был, а его существование никогда не было частью ее жизни до того дня, когда она увидела его в первый раз и испытала шок, превратившийся затем в мучение. Билли, почувствовав пристальное внимание Моны, еще крепче прижался к отцу…

* * *

Накануне, вернувшись домой, Мона чувствовала себя обессиленной и сбитой с толку. Не было ни удовлетворения от победы, ни радости от того, что она наконец-то доказала всем, что права… Уже через несколько часов репортеры напали на ее след и начали осаду: звонили по телефону и в дверь. Ей даже стали приходить телеграммы.

* * *

Спустя час после вечерних новостей Мона случайно выглянула в окно и заметила Мерседес у края тротуара. Это был доктор Эванс. Осознав всю тяжесть ситуации для Моны, он примчался с Вудленд Хилс спросить, не хочет ли она переночевать в его доме. С его стороны это было очень великодушно. Мона быстро собрала самое необходимое и с облегчением покинула место, где она находилась под столь пристальным вниманием. Беседы с доктором Эвансом и его женой, продолжившиеся далеко за полночь, помогли ей понять ситуацию, ее чувства и то, что она намеревается сделать. На то, что она намеревалась сделать, ни коей мере не повлияли беспорядки у дома доктора Бэклунд, показанные в последних новостях. Мона пришла в смятение; наконец она начала понимать, что имел в виду Поль, сказав, что будет лучше все забыть…

* * *

Дверь конференц-зала открылась, и вошел полицейский. «Мы послали машину к дому доктора Бэклунд, сэр. В доме никого нет, машины также не обнаружено. Мы позвонили сыну доктора Бэклунд, но он не ответил».

«Спасибо, сержант», ответил комиссар. «Мы начнем слушание дела без нее и ее адвоката. Надеюсь, они появятся».

«Надеетесь, что появятся?» усомнился окружной прокурор. «Полагаю, что ни она, ни ее адвокат и не собираются этого делать. Ее следует обвинить в неуважение к суду».

«Полегче! Это пока лишь слушание», сказал комиссар. «Окружной прокурор и наши адвокаты рассмотрели дело доктора Бэклунд и ее младенцев и пришли к выводу, что предъявить ей обвинение в чем-либо будет не так уж легко – по крайней мере, с точки зрения существующего законодательства».

«В некоторых штатах», сказал адвокат, сидящий рядом с окружным прокурором, «такое дело можно было представить как разграбление могил, но сюда его не применишь. Еще можно было притянуть сюда похищение детей, но и это весьма спорно. Мы допускаем, что доктор Бэклунд взяла оборудование и другие материалы из университета для работы дома. Ее можно обвинить в краже государственной собственности»

«Только если ее адвокат зря ест свой хлеб», возразил Поль. «Если она взяла оборудование, в чем я сильно сомневаюсь, это не может рассматриваться как кража, так как оно было необходимо для спасения человека, подвергавшегося смертельной опасности».

Билли провел машинкой по руке отца, шее и спустил ее по другой.

«Да, но надо еще установить, что зародыш – это человек», ответил адвокат. «Причем, даже Верховный Суд… «

Его слова были прерваны открывающейся дверью. «Сэр, мы проверили вылетающие рейсы. Доктор Бэклунд покинула страну. Она вылетела рейсом 306 Западных Авиалиний в 7 утра в столицу Мексики».

«Спасибо, сержант».

«Итак, если она ни в чем не виновна, зачем же бежит?» – спросил окружной прокурор. «Почему она так спешно покинула страну?»

«Ну, для начала, возьмем страх – или гнев – или отвращение», сказал Поль. «Вчерашний вечер в ее доме пикником назвать сложно».

«Это ей-то испытывать отвращение? – взорвался окружной прокурор. Что она за женщина, эта доктор Бэклунд, которая сначала позорит профессию медика, а потом не хочет нести ответственность за свои поступки?»

Поль холодно смерил его взглядом. «Эта женщина, которая угощает вас домашними булочками, когда вы приходите к ней дом».

«Оставьте банальности, молодой человек», бросил окружной прокурор. «Здесь серьезное расследование».

«Это не банальность, смею вас заверить», сказал руководитель мединститута. «Я знаю доктор Бэклунд уже пятнадцать лет, и этот молодой человек дает абсолютно точную характеристику доктору Анне Бэклунд. И в своей области она одна из лучших».

«Ну, поехали! Вы, доктора, всегда покрываете друг друга», сказал окружной прокурор.

«Думаю, нам надо вернуться к вопросу, поставленному ранее», сказал адвокат Роджеров, пытаясь снова сосредоточить слушание на фактах. «Так является ли эмбрион человеческой личностью? Это сейчас основной вопрос для нас».

Сидящий напротив другой адвокат оживился. «Ну, если придерживаться четкого определения… «

«Не сейчас! Не сейчас!» твердо сказал комиссар «Давайте не будем углубляться в эти бесконечные дебаты. Думаю, мы должны выслушать мисс Линд, будут ли выдвинуты обвинения или возбуждены иски. Кстати, мисс Линд, я предполагал, что вы придете с адвокатом».

«Нет, в этом не будем необходимости», ответила Мона. Доктор Эванс предлагал ей услуги своего адвоката, но она только грустно улыбнулась и покачала головой. Она не видела в нем необходимости. Все прояснилось. Она получила доказательства того, что хотела выяснить. Да, но какой ценой! Она была, по меньшой мере, ответственна на гибель трех эмбрионов в доме доктора Бэклунд. Поль объяснил ей то, что остальные, казалось, еще не поняли: отключение электричества означало их смерть. Только тогда Мона испытала признательность по отношению в доктору Бэклунд.

«Вы можете, конечно, привлечь доктор Бэклунд по нескольким основаниям», сказал комиссар. «Вмешательство в (ПРОДОЛЖЕНИЕ) личную жизнь, психическая жестокость… «

«Да, я знаю», ответила Мона, « и уверена, что смогу выиграть по любому из них. Но я не хочу ни выдвигать обвинения, ни возбуждать иски – ни сейчас, ни когда-нибудь!»

Все ученые головы повернулись в ее сторону и уставились на нее с нескрываемым удивлением.

«Но мисс Линд, я не совсем понимаю. Судебный процесс был бы для нас очень полезен для установления прецедента», возразил комиссар.

«Мне нужно было послушаться Поля и забыть про все это. Весь этот вчерашний ужас! И Билли! И Франкенштейн!» Мона снова разнервничалась. «Как они могли написать такое – такую мерзость! А вы все, вы – юристы, вы ничуть не лучще! Вы рассуждаете о разграблении могил и краже собственности! Нет, я не буду предъявлять обвинения. Может быть, кто другой будет, но не я! С меня хватит!

Окружной прокурор понял, что ему надо сказать нечто убедительное, чтобы продолжить слушания. «Мисс Линд, вы вправе иметь собственное мнение. Но вы должны также сотрудничать с нами».

«Нет, не буду! Не желаю!» сказала Мона, вскакивая со стула так быстро, что он опрокинулся. «Когда я увидела Билли в первый раз, я была, конечно, огорчена и потрясена. А кто не был бы, скажите! Мне нужно было найти ответы на мои вопросы. И теперь я их получила».

Мона замолчала и посмотрела через стол на Билли. «Мое решение окончательно. Так будет лучше для меня и для Билли. И для доктора Бэклунд. Да поможет ей Бог! А сейчас, прошу вас меня извинить – я очень устала и хочу остаться одна».

Она бросила последний взгляд на Билли и направилась к двери. Когда за ней захлопнулась дверь, наступила тишина.

Но только на один момент. «Возвращаясь к предмету обсуждения», начал один из юристов, «невозможно назвать эмбрион человеческой личностью, если в законе нет такого определения».

Билли устал и начал зевать на руках у отца.

«Но как долго эмбрион может называться эмбрионом? Пока он находиться в утробе матери? – продолжил другой юрист…

Выйдя в коридор, Мона подошла к окну и облегчением смотрела вниз, на улицу. Вынула из сумочки сигарету и поискала спички. Два дня назад она снова начала курить.

«Привет!» – раздалось за ее спиной. Она тотчас же узнала Эла. Он стоял с зажигалкой в руке. Повернувшись к нему, Мона и не подумала ей воспользоваться, а бросилась к нему на шею. «О, Эл! Как я тебе рада!»

«Извини за все», сказал он. «Я полный осел. Я должен был тебя выслушать. Боже, ты была права!»

Мона не ответила. Ей и не надо было отвечать.

«Я пытался дозвониться к тебе вчера из Сан-Диего», продолжал Эл, « но телефон был или занят, или никто не отвечал».

« Я провела ночь в доме доктора Эванса. Он спас меня от репортеров – они бы затравили меня до смерти». Она снова взяла сигарету и Эл дай ей прикурить.

«Знаешь, Эл, ты тоже был прав. Это все часть прошлого. Обещай, что поможешь мне оставить его там».

«Уж это-то – с большим удовольствием», ответил Эл, обнимая ее за плечи и ведя к лифту…

В конференц-зале дебаты продолжались. Казалось, что каждому есть что сказать – кроме Билли, который закрыл глаза и почти уснул. Он думал в полусне о том, какой длинный туннель пророет в песке, когда вернется домой. Один из больших мальчиков показал ему вчера, как это можно сделать.

«Но что вы подразумеваете под жизнеспособностью? – вопрошал один из юристов. «Это способность выжить вне утробы матери?»

«Жизнеспособность», сказал другой голос, «это вопрос техники. Ее нельзя определить раз и навсегда».

«Да, да, все дело именно в этом. Эмбрион нельзя назвать человеком».

«Но я совсем не это имел в виду».

«Ну, если эмбриону уже двенадцать недель… «

Билли уснул. Ручка его разжалась, и машинка упала на пол. Но никто этого не заметил.