Текст книги "Куда подевались все мамы?"

13
Так в чем меня обвиняют?

Было уже около полудня, когда патрульная машина повернула по подъездной дорожке к дому доктора Беклунд и остановилась у входа.

Трое полицейских вышли из машины, подошли к двери и позвонили. Когда доктор Беклунд открыла дверь, ее встретили официально вежливо и представили ордер на обыск. Она сразу же поняла цель этого визита и предложила полицейским войти в дом.

«Сюда, пожалуйста, господа», сказала доктор Беклунд, повела их вниз по ступенькам в подвальное помещение, быстро отперла дверь в комнату с инкубаторами. Когда включился свет, полицейские прошли внутрь к трем инкубаторам.

«Господи!» – выдохнул один из полицейских. «Там же ребенок!» Они двигались от одного инкубатора к другому, лица их купались в голубом свете, отражая то шок, то возмущение, то удивление. Удивление преобладало, притягивая величайшим и самым личным чудом – чудом, которое они испытали, но никогда до этого не были его свидетелями.

Доктор Беклунд неподвижно стояла в дверном проеме. Ее секрет был раскрыт, официально взят под контроль. Был ли это мистер Хенрикс, кто нарушил слово, данное ей? Она так поверила его обещанию. Возможно, узнали как-то иначе…

Полицейский, представивший ей ордер на обыск, повернулся к ней. «Думаю, что вам, доктор Беклунд, придется поехать с нами в управление. И должен предупредить, что все, что вы расскажете, может свидетельствовать против вас… «

«Да, да, я все это знаю. Позвольте мне позвонить в университет, моему адвокату и запереть лабораторию».

«А что с этими?» – спросил один из полицейских, кивнув в сторону инкубаторов. «Это же улика».

«Да, но не думаю, что они куда-нибудь денутся», ответил старший офицер.

«Их отключить?»

«Ага – и будешь обвинен в человекоубийстве! – ответил тот же полицейский, выходя из комнаты.

Доктор Беклунд выключила свет. Минуту постояла, вглядываясь в голубые тени. Она чувствовала сильную усталость. Полицейские ждали ее молча, потупив головы.

Сделав необходимые звонки и заперев дверь, доктор Беклунд села на заднее сиденье полицейской машины. Как только они отъехали от дома она услышала, как полицейский, сидящий впереди, отрапортовал по радиосвязи: «Мы везем подозреваемую. Рассказ девушки подтверждается».

Доктор Беклунд сидела молча. Глядя в окно, она размышляла над словом «подозреваемая». Ее не так заботило, что будет с ней, как то, что ложь в прошлом привела ее сейчас в полицейскую машину как подозреваемую. Много ниточек привело ее к этому. Одни тянулись еще с 1930-х годов, другие были едва различимы. Но все они, сплетясь, образовали коврик, на котором она стояла, и который сейчас бесцеремонно выдергивали у нее из-под ног. Погруженная в свои мысли она и не заметила, как патрульная машина въехала в парковочную зону полицейского управления, и очнулась только, когда полицейский открыл дверцу машины, чтобы дать ей выйти.

Они поднялись на несколько этажей выше и вошли в приемную. Доктор Беклунд сразу поняла, что здесь каждый слышал о ней, потому что все тут же бросили работать и уставились на нее. И ясно было, что в помещении было гораздо больше народа, чем обычно здесь работало. Когда ее вводили в кабинет комиссара полиции, из соседнего коридора показался корреспондент из газеты. Почувствовав, что здесь что-то происходит, он обратился к секретарю.

«Что-то случилось?»

«Просто ужасно», ответила секретарь. «Эта женщина выращивала младенцев у себя в подвале».

«Что-о-о? – воскликнул корреспондент. Он кинулся к одному из полицейских. «Кто это?»

«Доктор Беклунд, университет КАЛА».

«Так это правда насчет абортированных младенцев в подвале?»

Полицейский холодно осмотрел его с головы до ног.

«Без комментариев!»

«Ну, конечно! – воскликнул репортер. «Ну, а если это неправда, так почему она здесь?» Не ожидая ответа, он ринулся по коридору к телефону. Если он сможет выжать еще какую-нибудь информацию, новый номер газеты выйдет с заголовком, который будут обсуждать в каждой семье по всему миру…

В кабинете комиссара доктор Беклунд села напротив него, не ведая того, что уже делается, чтобы распространить ее секрет. Рядом стоял пустой стул, предназначенный для ее адвоката. Он не смог прийти; на самом деле, по телефону он так и не понял, что он него требовалось. Мона, с легким румянцем на щеках, сидела слева от доктора Беклунд. Рядом с Моной сидел Поль, который даже не поднял голову, когда доктор Беклунд вошла в кабинет. Комиссар, мужчина лет около шестидесяти, с порядком поредевшей шевелюрой и очках без оправы на самом кончике носа, строго взглянул на доктора Беклунд, сидящую напротив. «Итак, доктор Беклунд», начал он, «это правда… что подозревает мисс Линд? Вы выращиваете абортированных эмбрионов в лаборатории вашего дома».

«Да», ответила доктор Беклунд. «Но выращивание – это неправильный термин. Что я делаю, можно назвать доведением эмбрионов до срока рождения».

«Я должен предупредить вас, доктор Беклунд, что все, что вы говорите… «

«Да, да, я уже это слышала – и что я могу хранить молчание, если захочу. Но так в чем же меня обвиняют!?»

«Вы связывались со своим адвокатом? Спросил комиссар.

«Да, сегодня вечером мы с ним встречаемся. Он особо подчеркнул, что я должна выяснить, в чем меня обвиняют».

Комиссар снял очки и взглянул на доктора Беклунд. «То, чем вы занимались – дело очень серьезное. Не думаю, что за всю мою карьеру… «

«Да, я согласна», – перебила его доктор Беклунд, – «то, что я делала, действительно очень серьезно, без всяких сомнений. Но в чем меня обвиняют?»

«Почему вопрос ставится именно так? запротестовала Мона, которая не могла выносить это словесную казуистику. «Я пришла к вам на аборт, а вы, без моего разрешения и знания этого, вы дали ребенку выжить. Если это не преступление, тогда я не знаю, как это назвать!»

Доктор Беклунд повернулась к Моне. Видеть ее вот так, лицом к лицу было очень трудно, и доктор Беклунд почувствовала нервозность. Она не могла вспомнить ни одного человека, который бы так явно выказывал к ней враждебность.

«Позвольте мне начать с того, что я действительно очень сожалею, что вам пришлось узнать о своем ребенке так, как это произошло. В мои намерения не входило причинять кому-либо боль. Но вы пришли ко мне на аборт, а аборт определяют как «искусственное прерывание беременности». Когда вы пришли в клинику, вы были беременны; когда покинули клинику – уже нет. Насколько я могу судить, вы получили то, зачем вы приходили».

Как только эти слова слетели с ее губ, доктор Беклунд поняла, что лучше бы она этого не говорила. Она не имела права так говорить с этой бедной девушкой.

Мона вскочила с места. «Доктор Беклунд, вы – изращенка!» закричала она. «Мы можем начать обвинение с этого! Когда я покинула клинику, я была, черт побери, уверена, что через пять лет я не наткнусь на своего живого ребенка!»

Она повернулась к комиссару и указала пальцем на доктора Беклунд. «Я хочу, чтобы вы дали этой женщине максимальный срок». Она повернулась и указала пальцем на Поля. «И еще я хочу, чтобы этот частный детектив лишился лицензии!»

«Успокойтесь, прошу вас, мисс Линд», сказал комиссар, вставая. «Давайте не будем впадать в истерику. Могу вас заверить, что закон будет должным образом приведен в исполнение и виновные будут наказаны».

Мона села, сцепив руки на колене.

Поль повернулся к Моне. «Но Мона, я не лгал вам, я сказал, что будет лучше все забыть. И сейчас я так считаю». Он посмотрел на доктора Беклунд и встретил в ее глазах понимание – она не считала его предателем. Он почувствовал большое облегчение.

Доктор Беклунд повернулась к Моне и постаралась смягчить свои первые высказывания.

«Я уверена, мисс Линд, что эта ситуация стала для вас величайшим потрясением. Я принесла вам такую боль – и об этом очень сожалею. Я раскаиваюсь за это перед вами и Господом. Но причинив вам боль, я не совершила уголовное преступление. По крайней мере, я не знаю о таком случае».

«Но ребенок – эмбрион?» – спросила Мона, поворачиваясь к комиссару.

«Если эмбрион остался живым», сказала доктор Беклунд, «во время аборта, и я не сделала ничего, что в моих силах, чтобы спасти его, тогда бы меня судили за человекоубийство, как в свое время доктора Эделин из Бостона. Но, как вы знаете, именно этого я и не сделала, а сделала совершенно обратное – все, что было в моих силах для спасения этого эмбриона».

«Я просто не понимаю, как у вас голова работает», сказала Мона, стараясь удерживать свою ярость под контролем. «Вы должно быть шизофреничка. Сначала вы делаете аборт, а затем делаете все наоборот, – все, что в ваших силах, чтобы спасти эмбрион. Вы, наверное, в душе настроены решительно против абортов».

Комиссар наконец-то решил вмешаться дискуссию. «Вы должны признать, доктор Беклунд, что в этом есть противоречие».

«Неужели? Я, как почти все люди, считаю, что аборт – это несчастье. Я бы даже сказала, что аборт – это зло». Проводя много времени у своих инкубаторов, она все больше и больше приходила к этой мысли. «Но так много всего дурного, что мы делаем или не делаем в нашем обществе. Возможно, – это производное нашего стиля жизни, который, по всей вероятности, и сам по сути своей неправильный. Я убеждена в этом, потому, например, что сексу дается такое приоритетное значение. Но неправильно и то, что женщина не обладает такой же свободой, как и мужчина, в получении образования, карьерном росте и достижении своего потенциала. Это означает, что иногда все ответы, из которых человеку приходится выбирать, неверны. Иногда этим неверным ответом является аборт. Но я не верю, что надо платить гораздо более высокую цену за неверные ответы, чем это необходимо. Является ли, например, смерть эмбриона необходимой характеристикой аборта? Если я могу сохранить эмбрион, я сохраняю то, что другие по какой-то своей причине – какой бы она ни была, плохой или хорошей – отвергают. И это преступление?

Поль с восхищением смотрел на доктора Беклунд. «Неудивительно, что она смогла убедить меня держать язык за зубами», подумал он, выжидательно поворачиваясь в сторону комиссара. Камень уж точно был в его огород. А комиссар его никак не ожидал.

«Я уверен, доктор Беклунд, вы знаете, что исследования на эмбрионах не одобряются законом». Он старался направить дискуссию в область, где он чувствовал себя уверенней, но преуспевать до конца не намеревался.

«Основная идея всех законов, касающихся исследований на эмбрионах», пояснила доктор Беклунд, «в том, что эмбрионы не могут быть использованы для целей исследования. Я полностью с этим согласна. Но моей основной целью было выживание эмбрионов, а не их исследование. Если же, при доведении эмбриона до срока, также возможно узнать о развитии плода – прекрасно! Это не большее преступление, чем измерение температуры у пациента больнице».

Комиссар выглядел озадаченным. В эту область его мысли еще никогда не забредали. У доктора Беклунд было такое явное преимущество, что комиссар облегченно вздохнул, когда вмешалась Мона. «Так вы хотите сказать, что можете здесь сидеть и говорить, что вы не сделали ничего плохого?»

«Мона», спокойно сказал Поль, стараясь, чтобы его голос звучал умиротворенно. «Вина доктора Беклунд в том, что она делала то, что до нее никто не делал, к чему мы, простые смертные, просто не готовы».

«Я должна еще раз спросить вас, комиссар, в чем меня обвиняют?»

Комиссар тонко улыбнулся. «О, что-нибудь да найдем. Начнем, например, с подделки свидетельств о рождении и документов об абортах. И должен добавить, это совсем не мелкие правонарушения».

«Но я ничем подобным не занималась», ответила доктор Беклунд, шокированная словами комиссара.

«Тогда объясните, как, в таком случае, младенцы оказывались усыновленными.

«Видите ли – как бы это выразить… Эти младенцы были беспризорными, у них не было родителей и я… я… «

«Продолжайте!»

Я оставляла их на ступеньках у дверей бездетных пар, которые, как я считала, могли стать ответственными родителями».

Комиссар буквально онемел от изумления. Открыл рот, но не смог выговорить ни слова.

«Так что, комиссар, я не фальсифицировала никакие документы».

Никто, казалось, не знал, что сказать. Вдруг Поль начал хохотать. «Ну, комиссар, признайте же – она просто великолепна!»

«Великолепна?» – взорвалась Мона, резко поворачиваясь к Полю. То, что кто-то мог выразиться так в этих обстоятельствах, показалась ей возмутительным.

Комиссар повернулся к системе внутренней связи и нажал кнопку. «Гарри там?» Голос на другом конце уверил его, что Гарри все еще на обеде. «Когда придет, скажите, чтобы зашел в кабинет комиссара. Мы нашли разгадку всем этим случаям с подкидышами к дверям домов». Он снова повернулся к доктору Беклунд. «Хорошо, в данный момент я должен признать, что я не знаю, в чем конкретно вас можно обвинить. Завтра в 10 утра состоится слушание вашего дела. Приглашаются все, кого это касается, а также окружной прокурор, руководитель медицинского колледжа и несколько юристов. На сегодня все. Патрульный доставит вас домой, доктор Беклунд».

Когда все встали, доктор Беклунд повернулась к Мона. «Пожалуйста, попытайтесь сердцем простить меня, я не хотела причинять вам боль».

Мона не ответила и не подняла на нее глаз. Она не хотела поддаваться странной неодолимой силе прощения. Напротив, она хотела убедиться, что ее решимость не иссякает, ее гнев не убывает…

Как только открылась дверь, доктор Беклунд была встречена вспышками фотокамер корреспондентов новостей и репортерами, отталкивающими друг друга, чтобы задать ей вопрос. Она не отвечала. Тогда они набросились на Мону и Поля; их вопросы, слились в неразборчивый гул.

Сначала Мона была слишком смущена, чтобы понимать, что происходит. Когда же пришло осознание того, что все происходящее вызвано ее действиями, и это всего лишь начало, она почувствовала себя неловко, а затем встревожилась. Мона схватила Поля за руку, и они вместе протиснулись через толпу, щелкающую камерами и выкрикивающую вопросы, к лифту. Как только двери лифта сомкнулись, Поль нажал кнопку цокольного этажа. «Выйдем там, а то нам не поздоровится», сказал он.

«Похоже, у газет сегодня будет успех», проговорила Мона напряженно. Лифт остановился и Поль стал так, чтобы дверь не закрылась снова. «Послушай, Мона, я понимаю, что ты огорчена – особенно тем, что я тебя так подвел. Тебе надо немного успокоиться. Подумай, прошу тебя. Какое преступление она совершила? Неужели ты правда думаешь, что было бы лучше, если бы Билли сейчас не было»

Мона собралась с силами и уже начала отвечать, но Поль приложил палец к губам: «Не говори! Просто подумай!»

Мона замолчала, беспомощно глядя на него и понимая, что он прав.

«Ну что ж, посмотрим, удастся ли нам доставить тебя домой», сказал Поль.

14
Бунт

Этим вечером Доктор Бэклунд сидела за письменным столом в своей библиотеке и старалась хоть что-то сделать. Но безуспешно. Так много всего произошло и так много еще предстояло. За вечер было несколько телефонных звонков; два – просто отвратительных, а в основном звонили репортеры. У нее не было ни радости, ни облегчения от скромной победы, одержанной над комиссаром. Может она и выиграла первую битву, но том, что война будет проиграна, она была совершенно уверена. На ее стороне был веские доводы и компетентная наука, но столкнуться ей пришлось просто со слепыми эмоциями. Поэтом-то у нее и не было шансов выиграть.

Телефон зазвонил снова. «Резиденция Доктора Бэклунд».

«Кем, черт побери, вы себя вообразили – Богом?» неистово вопила трубка. «Вы – дьявол, Доктор Бэклунд! Слышите меня? – дьявол… дьявол… дьявол!

Она положила трубку на стол и встала со стула; потянулась, чтобы отсоединить провод. И все это время трубка визжала: Вы – сатана… дьявол… сатана… дьявол…

Снова опустившись на стул, доктор Бэклунд взяла ручку и попыталась писать. Но рука тряслась так сильно, что, обхватив голову руками, она постаралась возобновить самообладание. Вспомнила все события этого дня, что именно произошло, и кто что сказал. По какой-то причине в памяти всплыл одни ресторанчик Риме, в котором она обедала лет пятнадцать назад – небольшое тихое место с отличной едой. Казалось, сам разум пытался защититься от опасности и беспорядка, спрятаться от них.

Возврат к реальности был внезапным. Разбив стекло, в окно библиотеки влетел камень. Она взглянула наверх, на камень на полу, на разбитое стекло, никак не удавалось сложить все вместе. Затем услышала шум толпы. Сначала лишь неразборчивые крики, но скоро они превратились во все нарастающий, ритмически распознаваемый выкрик: «Франкенштейн! Франкенштейн! Франкенштейн!» Доктор Бэклунд поднялась из-за стола и приблизилась к окну, скрываясь за шторой. Вдоль линии забора и живой изгороди в конце сада собралась толпа. Улица позади нее была запружена машинами, припаркованными или двигающимися мимо. Несколько человек наблюдали за происходящим с крыш машин. А двое мужчин так вообще балансировали, грозясь свалится, на заборе. Доктор Бэклунд заметила несколько плакатов. На тех, что смогла разобрать, она прочла: «Незаконное производство младенцев» и еще: «Франкенштейн».

Доктор Бэклунд не знала, что предпринять. Позвонить полицию она не могла и не хотела. Демонстрантов понять можно. Да, они разгневаны. Она затронула их за живое, и они имели право выразить свое негодование.

Но с ее стороны такое отношение было уж слишком великодушным, так как это было все же больше чем демонстрация. Доктор Бэклунд заметила несколько фонарей, которыми светили поверх голов толпы, и что они приближались к забору. Первой мыслью, которая испугала ее, было то, что толпа собирается поджечь дом. Потом она увидела для чего они предназначались: на ветку дерева, растущего у забора внутри двора, была перекинута веревка, на ней с петлей на шее взмыло вверх чучело в рост человека. Облитое бензином оно загорелось под зловещий рев толпы. Но до того, как чучело превратилось в сплошной, взмывающий вверх факел, доктор Бэклунд разобрала свое имя на пришпиленной к нему табличке.

Внимание толпы отвлекла машина, въехавшая на дорожку, ведущую к дому. Толпа набросилась на нее, стуча по крыше, капоту и шлепая по окнам. Оставив толпу позади, машина подъехала к парадной двери. Хорошо одетый человек лет пятидесяти вылез из машины, сердито огля-

дываясь на толпу. Это был мистер Паркс, адвокат. Доктор Бэклунд вышла, чтобы пусть его под свист и улюлюканье толпы.

«Вы звонили в полицию? – спросил мистер Паркс, как только очутился внутри и закрыл за собой дверь.

«Нет, не звонила».

Он бросился в библиотеку, где, как он знал, был телефон. Поднял трубку: «Черт! Они перерезали провод! – воскликнул он, обнаружив, что гудков нет.

«Нет», возразила доктор Бэклунд, входя вслед за ним. «Мне пришлось отключить его», сказала она, подсоединяя аппарат.

«Полиция? Здравствуйте, говорит Гарольд Паркс. Я адвокат доктора Бэклунд. Она живет на Розбери 204, Беверли Хиллс. У ее дома собралась большая взбудораженная толпа подстрекателей, необходимо срочно послать сюда патруль. Да, да, толпа угрожает расправой. Побыстрее, пожалуйста. Розбери 204».

Он положил трубку и отключил аппарат. «Тупые анархисты!» воскликнул он. «Они заляпали мне всю машину!»

Доктор Бэклунд сокрушенно вздохнула. «Мне ужасно стыдно, что я причинила вам столько хлопот. Я, конечно, оплачу все убытки. Мне кажется, что я только и делаю, что причиняю всем беспокойство. Позвольте, я налью вам выпить», сказала она, указывая ему на кресло.

«Спасибо, не надо», сказал мистер Паркс. «Думаю, нам лучше сесть и поработать», сказал он, опускаясь в кресло напротив доктора Бэклунд. «Боюсь, что я не совсем понимаю смысл того, что вы сказали мне по телефону сегодня. Или, что я не до конца верю в то, что вы сказали. Вы должны понимать, что для непрофессионала ваша проблема звучит уж слишком неестественно, чтобы основываться на жестких фактах».

«Да, я понимаю», ответила доктор Бэклунд. «Я пыталась выяснить у комиссара, в чем меня обвиняют, но он сказал, что и сам толком не знает. Слушание дела будет завтра в 10 утра».

«Ну вот, тогда и найдут в чем обвинить», заверил ее мистер Паркс.

«Вы действительно думаете, что обвинение будет?»

«Можете быть уверены, доктор Бэклунд. Общественность потребует. Эта толпа у вашего дома – всего лишь малая часть разразившейся бури».

Доктор Бэклунд уставилась в пол. «Я могу понять, что люди взбудоражены. Но такой взрыв эмоций, буйство толпы, плевки на вашу машину – вот этого я уже не могу понять».

«Боюсь», сказал мистер Паркс довольно холодно, «что вы слишком много времени провели в изоляции от остального мира, только лишь со своими зародышами и научными фактами», доктор Бэклунд.

«Но эти плакаты? «Франкенштейн» – что они хотели этим сказать? Я не Франкенштейн. И уж, наверное, они не считают моих младенцев какими-то монстрами?

Мистер Паркс все еще думал, что ответить, когда они услышали приближающийся вой сирен патрульных машин. Осторожно приблизившись к окну, они наблюдали приближение машин. Толпа сомкнулась вокруг машин, люди жестикулировали, кричали, защищали свое поведение.

Полиция действовала быстро. Они спешно пытались разогнать толпу и не заметили, что к стене дома подогнали задом машину, от которой к электрическим кабелям на стене перекинули веревку. Внезапно машина рванула по газону к воротам. Веревка натянулась, сверкнула слепящая голубоватая вспышка, и кабели оказались оторванными.

«О, Господи – нет, нет, нет! закричала доктор Бэклунд, оказавшись вдруг в неестественной темноте.

Мистер Паркс услышал, как она ощупью направилась в кухню и вернулась, держа в руках фонарик. Он не мог понять, почему она так встревожена, и молча последовал за ней в лабораторию. Он был рядом, когда она открыла дверь в комнату с инкубаторами, видел, как она потянулась к выключателю, не зная, что она молится о чуде. Но свет не загорелся. Он не видел мучительной гримасы на ее лице, но услышал, как она простонала: «Придурки!» Ее трясло от гнева и нервного напряжения, которое он принял за страх. «О, придурки, бедные придурки! повторяла она. «Будьте вы прокляты! Все прокляты!»

Мистер Паркс понятия не имел, для чего предназначена эта комната. И не имел счастья здесь, в жутковатом голубом свете, видеть совершенство создания. «Думаю», проговорил он с ноткой нетерпения, «будет лучше, если мы вернемся в библиотеку. Нам еще надо подготовиться к… «

Когда они вновь при свечах сидели друг напротив друга, мистеру Парксу не дано было понять, что это уже не та доктор Бэклунд, которую он видел сосем недавно.

«Мы должны подготовиться к этому судебному разбирательству очень хорошо, доктор Бэклунд», говорил он. «Мы создаем прецедент исторической значимости… «

Доктор Бэклунд не слушала. Она сидела, неподвижно глядя на пламя свечи, и грезила наяву: Вот чернокожий младенец, который был ее 'постояльцем' неделю назад… Она поднимает его вверх и любуется бархатистой кожей, притягивающей ее руки как магнит..

Мистер Паркс продолжал распинаться. «Для суда это абсолютно новая область, в которой, насколько я знаю, не принималось каких-либо решений. Сомневаюсь, что подобные положения когда-либо вообще рассматривались. Не только судья, но, возможно, и присяжные будут участвовать, и… «

Она видела первый эмбрион, который ей удалось сохранить. С каким подъемом она работала: проводила весь день и даже оставалась на ночь в лаборатории, отмечая для себя мельчащие детали того чуда, что происходило на ее глазах. Как дрожали рук, когда эмбрион был доведен до срока, она открыла инкубатор и с благоговейным трепетом вынула из него живого здорового младенца…

* * *

«Это дело чрезвычайной важности, доктор Бэклунд», настаивал мистер Паркс. «Мы должны быть очень внимательны к тому, как будет проводиться слушание дела. Я уделил обдумыванию данного вопроса много времени и..»

* * *

Она видела, как сидит с вязанием в лаборатории и слушает Штрауса. Младенца в корзине, которую вынимает из машины – и записку, пришпиленную к одеяльцу…

* * *

«Вас могут обвинить в похищении людей. Это самый легкий случай для нас, так как эмбрион никогда юридически не признавался личностью. И вам, естественно, предъявят обвинение. Уверен, что мисс Линд и ее адвокат представят очень веские доводы против вас, основанные на нарушении соглашения и даже на причинении вами мисс Линд чрезвычайно сильных душевных страданий в результате обнаружения ею своего ребенка. Но досадно, если все закончится лишь иском – я уверен, что, в конце концов, дело будет передано в Верховный суд».

Мистер Паркс наконец-то заметил, что доктор Бэклунд его не слушает. «Доктор Бэклунд?»

«О!-э-да, конечно, суд», – ответила она, все еще занятая образами, являющимися ей в свете свечей.

«Но я бы не хотел, чтобы вы беспокоились», – обнадеживающе заверил мистер Паркс, « в отношении исхода дела. На самом деле, мы обладаем прекрасной доказательной базой и у нас отличный свидетель».

Доктор Бэклунд беззвучно заплакала. Слезы катились по постаревшему, буквально за несколько часов, лицу. «Что это было, о чем говорит мистер Паркс?»

«Вы же знаете, доктор Бэклунд, у нас есть мальчик. И он самый лучший свидетель, которого можно было пожелать».

Доктор Бэклунд слушала мистера Паркса и видела в пламени свечи маленького мальчика, одиноко стоящего в суде перед судьей и присяжными…

«Не найдется ни одного судьи или коллегии присяжных в этой стране», развивал свою мысль мистер Паркс, «которые бы могли принять решение, что этому мальчику был нанесен вред. Это же совершенно очевидно…

«Пожалуйста, уходите!» вдруг холодно произнесла доктор Бэклунд.

«Простите?» мистер Паркс был уверен, что ослышался.

«Пожалуйста, уходите!» – повторила она, все еще не отводя глаз от свечи.

«Но я не понимаю»

Доктор Бэклунд медленно поднялась со стула. Холодно взглянула на мистера Паркса с горечью, просыпающейся во взгляде. «То есть я должна осознать, что мы живем в стране, которой пятилетний мальчик должен стоять перед судом и доказывать свое право на существование?»

«Я упомянул о нем лишь как о свидетеле», ответил мистер Паркс, вставая.

«Подразумевается, мистер Паркс, что вы и я будем использовать право этого мальчика на существование, чтобы спасти мою шкуру и создать для вас исторический прецедент. Нет, нет, уходите!»

Будучи адвокатом, мистер Паркс редко терял дар речи, но сейчас не нашел, что сказать. Видя, что он не двигается с места, доктор Бэклунд позволила себе выплеснуть свой гнев. Наступая на него, она слегка толкала его одной рукой, а другой указывала на дверь. «Пожалуйста! Уходите!» Слегка посопротивлявшись, он капитулировал и выскочил за дверь, которая тут же с треском захлопнулась за ним…

Какое-то время доктор Бэклунд стояла, прислонившись спиной к закрытой двери, как будто боялась, что упадет, и тяжело дышала. Она не винила себя за происшедшую только что сцену, а обдумывала тот ужас, что ждал ее впереди: нескончаемые судебные баталии и… три мертвых эмбриона в подвальной лаборатории.

Она прошла кухню, зажгла свечу и налила себе бокал вина. Подошла с ним к окну в библиотеке. На улице кроме патрульной машины уже никого не было. Она стояла у окна целый час, обдумывая свое положение, и что ее ждет впереди.

Она должна будет позвонить детям. Скорее всего, они уже узнали из вечерних новостей о своей матери, обвиняемой в преступлении, и пытались дозвониться. Она подошла к телефону, подключила его и начала звонить. Следующие сорок пять минут она разговаривала самыми дорогими для нее людьми. Затем позвонила в Западные Авиалинии. Иногда человеку надо отстаивать свою позицию и бороться, а иногда надо просто спасаться бегством. Ей надо было спасаться бегством.

Покончив с разговорами, она пошла в спальню, захватив с собой из библиотеки паспорт, семейные фотографии и две большие пухлые тетради, озаглавленные Конструкция и Эксплуатация Плаценты и Развитие Эмбриона и Искусственная Плацента. Так как у нее была только свеча, ей понадобилось много времени, чтобы собрать вещи; было уже за полночь, когда она погрузила чемоданы в багажник своей машины. Рейсов до утра не было, но оставаться дома она не могла. Репортеры могли объявиться в любое время и затруднить, если вообще не воспрепятствовать, ее отъезду. Она еще не до конца продумала, куда отправиться. У нее были друзья в университетах по всему миру.

Выехав из гаража, она повернула на юг к Роксбери, оставив позади себя дом в английском стиле и секретную комнату с тщательно разработанным оборудованием. А также лучшую часть своей жизни, величайшим достижением которой, как она теперь знала, было доведение до срока эмбрионов, и то счастье, которое она испытывала, читая в газетных новостях о найденном на крыльце дома подкидыше…

Остаток ночи она провела на парковке международного аэропорта Лос-Анжелеса, в кофейне, прикрывая лицо газетой, и в дамской комнате. В 7 утра она вылетела в столицу Мексики.