Текст книги "Меченые Проклятием"

8

В свое время Гром был быстрым конем, да и сейчас оставался сильным и выносливым, но мягкостью движений он никогда не отличался. Теперь каждый удар его копыт о землю отдавался в челюсти всадника невыносимой болью. Булрион одной рукой цеплялся за луку седла, не зная, сколько еще он сумеет вытерпеть, прежде чем потеряет сознание. Когда это случится, его спутники отвезут его назад домой или на ближайшую ферму. А тогда – конец.

Плащ бился и хлопал на ветру, Булрион обливался потом, содрогался от холода и терпел, терпел… Он не сворачивал с большой дороги, так что проезжал через все соседние селения, но никогда не придерживал коня и только дружески взмахивал рукой. Его спутники выкрикивали слова приветствия и продолжали скакать за ним. Конечно, соседи дивятся, почему Тарны против обыкновения не остановились поговорить о том о сем. Ему полагалось бы остановиться. Ему полагалось бы пригласить их отправиться с ним в город, как обычно делали Тарны, а теперь было бы и настоящей услугой – про бродящих в округе разбойников ведь слышали все. Ему следовало бы набирать людей, отсылать их к Бранкиону для постройки крепостцы. Но он не хотел, чтобы его видели больным. Осторожность ли это, или просто глупое стариковское тщеславие?

Его мучили неожиданные обрывки воспоминаний. На ум ему все время приходила Надим, и он воображал, что она сказала бы ему. «Старый дурень!» скорее всего. Высокая, широкоплечая Надим – сильная женщина и радость в постели. Семерых сыновей и четырех дочерей подарила она ему. Ордим была красивее, но не такой надежной. Она так и не смогла стать хозяйкой клана, какой была Надим в последние свои годы, и страшилась родов. Ордим занималась любовью с неохотой, даже когда уже понесла, будто заранее знала, какую участь ей уготовили Судьбы. Трех сыновей и двух дочерей – вот и все до неудачного выкидыша. Что ж, рожать было долгом и предназначением женщин. Нимим Могиона за двадцать лет родила четырнадцать и вырастила десятерых из них.

Еще несколько лет назад Булрион серьезно подумывал о третьей жене. Он все еще был сильным мужчиной и мог бы зачать для долины не одного Тарна. И зачнет, если сладит с этим зубом. А решать, как всегда, Судьбам. Жаловаться он не станет. Другие народы тщатся подкупать своих богов. Зарданцы же всегда принимали ниспосылаемое им – и хорошее, и дурное. А ему было даровано больше, чем большинству мужчин. Шестнадцать детей, и четырнадцать живы-здоровы. Это большая милость.

Поуль поднялась выше, выпивая росу, задергивая холмы волнами жаркого марева. В голубизне плавали ястребы, иногда камнем падая на луг, чтобы вонзить когти в добычу. Поуль приносила жизнь, а также смерть.

Плащ сорвался с плеч Булриона, но он не придержал Грома. Кто-нибудь подберет. Все время он сплевывал кровь напополам с гноем. Во рту у него было хуже, чем в свинарнике. Он выбрал дорогу через холмы, чтобы селение Игнамитов осталось в стороне. Если в округе найдется такой, кого одолеет соблазн перегнать стада из Тарнской Долины, пока хозяин отсутствует и недужит, то будет это Алкин Игнамит. А мог бы стать сильным союзником, да, возможно, и станет, когда все хорошенько обдумает. Вот и сейчас лучше бы десяток дюжих Игнамитов трудились на крепостных стенах в Тарнской Долине.

Крепостца. Начало положил его отец. И став землевладельцем, Гамион оставался зарданцем – во всяком случае, настолько, чтобы подумать о том, как защитить свое добро, едва у него появилось, что защищать. Он сразу укрепил часть старой виллы. Булрион вспомнил, как в тот первый год таскал туда охапки колючих веток. В тот первый год. А во второй это были уже бревна. Половина его детства словно бы прошла на постройке стен и оград. Но самыми опасными до сих пор оставались нападения лисиц. Более серьезный враг ни разу не появился.

Могион начал возводить частокол. Булрион закончил этот труд, причем частокол стал вдвое длиннее. И опять-таки ни единый враг перед ним не появился.

А теперь в его распоряжении оказалось достаточно рабочих рук, чтобы разбирать развалины на строительный камень – есть и печь для обжига извести, а необходимость в крепости стала вдруг неотложной. В воздухе пахло войной. Учуять это мог любой дурак. И нужны надежные стены, чтобы было где спрятать урожай. Если войско узнает, что ему придется сражаться за свой ужин, оно выберет другой путь или просто пройдет мимо. А что толку прятать в надежном месте зерно, если скот бродит по холмам. А что толку укрыть скот и не защитить людей…

Дураки вроде Бранкиона бурчали, что шестидесяти мужчинам, способным сражаться, не оборонить крепость таких размеров. Они не понимали, что речь идет не об одних Тарнах. К строительству надо привлечь всю округу – Игнамитов и малые семьи. Булрион давно их убеждал: помогите нам в постройке, и мы дадим вам надежный приют, когда в нем возникнет необходимость. И они уже почти сдались на его уговоры. Всю жизнь он создавал себе славу человека, чье слово нерушимо. И мало-помалу они поддавались. Им претила мысль, что тогда Тарны подчинят себе весь край, но все-таки они поддавались…

«О, проклятый зуб! Еще пять лет, о Судьбы! Мне нужны еще пять лет!»

– Как ты, отец?

Булрион дернулся, вернулся в настоящее и посмотрел, кто его окликнул. Он на три четверти спал, продолжая держаться на коне. Во рту у него сдохла целая корзинка слизней. Красное пламя боли застилало все вокруг.

Элим, его старшая дочь. Сама теперь уже бабушка с серебром в волосах. Мать девятерых и сулит еще одного… И нестерпимо видеть тревогу у нее на лице.

Он покачал головой, не зная, позволит ли распухшая челюсть произнести ему хоть слово. И подмигнул взамен улыбки.

– Возион говорит, отец, что пора дать отдых лошадям.

Теперь он осознал, что едет по пустоши, и до озерка рукой подать. А солнце еще не поднялось до полуденной точки, и, значит, они проделали порядочный путь. Вот что значит не останавливаться для разговоров с соседями! Булрион снова кивнул, не зная, сумеет ли он сесть в седло после привала.

Названия у озерка не было, но оно служило излюбленным местом для привалов. Деревья и края котловины укрывали от сильных ветров. Булрион подумал, что в тревожное время хуже этого дурацкого проклятого местечка найти для привала попросту невозможно. Кто угодно подберется сюда за кустами. Каких безмозглых гусаков он вырастил? Пусть всю их жизнь вокруг царил мир, но хоть кто-нибудь из них способен хоть немножко соображать?!

Он не попытался растолковать им это, а сел на кочку, прислонился к валуну, стараясь унять озноб, смертельно измученный. Возион принес ему ковш, отдающий торфом воды, и он долго пил, но от еды отказался, – даже от пухлых виноградин, которые настойчиво предлагала ему Элим. Очень похоже, что есть он не будет больше никогда. Остальные усердно жевали, переговаривались, изображая беззаботную болтовню. Возион был непривычно многословен и громогласен. Как и молодой Полион.

Добрый росток! В мальчике есть огонек, и он совсем не похож на отца. Прирожденный бунтарь. Чуть не со дня рождения что-нибудь да вытворял. А как держать в узде таких вот пламенеющих? Скоро-скоро этот желторотый решит, что в жизни есть занятия поинтереснее, чем пасти коз и рубить дрова. Семье нужны такие. Без их огня следующие поколения превратятся в чурбаки.

Полион посмотрел в его сторону, Булрион поманил его к себе и увидел, как вздрогнул мальчик. Всю его жизнь жест подойти означал неминуемое наказание. Лягушки в постели, тухлые яйца, влетающие в окна, веревки, таинственно опутавшие нужники, – любое неприятное происшествие в долине – и все бросаются на розыски Полиона. Его мать клялась, что ни единого дня не обходилось без проказ, но последнее время он стал вести себя степеннее. К несчастью, с его легкой руки появилось целое поколение молодых смутьянов, готовых следовать по его стопам.

Теперь он немного выждал, прежде чем встать, и неторопливо направился к деду со старательной беззаботностью. И сел на корточки рядом – кожа да кости и притворная улыбка.

– А лицо у тебя уже не такое опухшее, дедушка.

Вранье, однако Булрион все еще был способен двигать челюстью.

– Ты врешь.

Глаза Полиона потемнели, улыбка исчезла.

– И я тебя за это благодарю. – Булрион пошарил в кошеле. – Я ценю твои усилия. Готов подыскать себе жену в Далинге?

– Нет. Вот девушку, а то и двух…

Нахальный головастик! Если бы лицо у Булриона не так раздуло, ему было бы нелегко скрыть улыбку.

– Мейлим – болтушка. Научись таких сторониться.

Мальчик кивнул – очень серьезно.

– Теперь буду знать.

– Ну, будем надеяться, что ты ничего такого не натворил. Бери-ка. – И Булрион протянул ему золотую монету – далингский орел.

Мальчик взял ее, повертел в пальцах, разглядывая, будто чуял насмешку.

– Спасибо. А за что?

– В извинение за шуточки. Это купит тебе ночь с лучшей, какая у них найдется. На меньшее не соглашайся!

Сквозь пушок вокруг губ Полиона пробилась улыбка, полная безумного восторга… Совокупления! Нагие тела! Девушка на постели, а на ней ничего кроме меня! Струйки пота!!! Похотливые мысли зазвенели в мозгу старика, как фанфары. И вдруг: Боль! Голод! Огонь в его челюсти!

Смех и разговоры смолкли. Кто-то мучительно вскрикнул.

Новый удар: Голод! Там еда! Сводит живот. Они едят. Хочу, хочу. Огонь в его челюсти. Анеим на постели, раздвинула ноги…

– Джоолграт! – взревел Фарион и вскочил на ноги, вытаскивая меч. – Убить эту тварь!

Остальные мужчины последовали его примеру – все, кроме Булриона, который привалился к валуну еще бессильнее.

Меченый Проклятием! Меченый-джоолграт! Женщины кричали, вопили, затыкали ладонями уши, но ни ладони, ни гомон не могли заглушить поток мыслей: Проклятие Джооль! Гоните эту тварь. Убейте ее. Голод. Она лишит нас разума. У них есть еда. Наверное, среди деревьев. Почему эти дуры не прикусят языки, чтобы мы расслышали, где прячется тварь? Боль голода в моем животе.

Отдельный шепот, словно бы Элим: бедное создание!

Кто-то из мужчин намерен переспать с Анеим, когда они приедут в Далинг, и это не Килбион, который остался дома в долине. Слушая чужие темные тайны, люди думали только о своих. Накопившаяся мелочная зависть лопалась точно нарыв, воспоминания о глупых поступках или словах, давние злые мысли, не дающие спать по ночам, случаи, забытые всеми остальными… Усилия не перебирать их в уме только ухудшали дело. Подавленные похотливые желания и ненависть просачивались наружу; страх и стыд эхом все громче и громче передавались от сознания к сознанию. Сам Булрион захлестывал всех агонизирующей мукой и раскаянием на смертном одре.

Он попытался открыть рот, но понял, что перекричать этот гам ему не удастся. На самом берегу озерка лошади, напуганные шумом, брыкались и рвались с привязи. Он протянул руку и схватил Полиона за тонкую лодыжку. Мальчик ошалело размахивал мечом, но посмотрел вниз на впившиеся в его ногу пальцы. Нет, Булрион еще сохранял свою хватку.

Говорить не было нужды – его мысль отразилась эхом от джоолграта. Он измучен голодом. Отнеси ему еды. Отнеси эту сумку. Попроси его уйти. К этому примешивались мысли самого джоолграта, рассказывающие о долгих сутках без крошки во рту, без крова над головой, о постоянных и непрерывных изгнаниях. И такими же были прочие мысли: ненависть и ужас и сознание собственной вины, спутанные в безумный клубок. Но Полион понял его.

И сквозь клубок прорвалась его ответная мысль. Пойти в рощу? Когда джоолграт читает мои мысли? Знает, о чем я думаю? Сообщая всем? Страх. Неуверенность. Еще не настоящий мужчина.

Булрион: Помоги мне встать, и я сам пойду. Я тоже боюсь. Мы все боимся.

Полион схватил сумку. Докажи, что ты мужчина. Бери сумку. Голову выше. Все еще размахивая мечом, зажатым в другой руке, он обежал мечущихся родичей и повернул к деревьям. Ноги у него взлетали и опускались, как цепы. Мужчины двинулись следом за ним, думая: Кровь! Меченый Проклятием Джооль! Отрубить твари ее лгущую голову!

Тут вмешался Возион – встал перед ними, раскинув руки. Несмотря на малый рост, Возион всегда обладал зычным голосом, и теперь перекричал общий гомон:

– Не убивать! Это зарданцам не подобает! – Он сделал шаг вперед, и мечи опустились перед ним. – Только куольцы убивают меченых.

«Порой ты превращаешься в придирчивую старуху, сынок, – подумал Булрион. – Но я восхищаюсь твоей храбростью и всегда восхищался». Он не знал, уловил ли Возион эту хвалу и мог ли понять, от кого она исходила.

Фарион попытался вырваться вперед, Возион рывком преградил ему дорогу, рискуя напороться на меч. Долго ли удастся калеке удерживать крышку на этом кипящем котле? Ему помогало уважение к пастырю, и ведь они были его племянниками, его двоюродными братьями, но их засасывал водоворот безумия. И он всерьез подставлял грудь их мечам: сейчас хитрые маневры были уже невозможны. В том и заключалась вся беда. Любое сообщество, даже семья, скрепляется обманом, а теперь каждая душа оказалась на свету.

Семнадцать Тарнов, все обнажая самые тайные свои помыслы, изнывали от стыда из-за невольных своих признаний, ужасаясь тому, что узнавали, и отзывались гневом, завистью, похотью и всеми мелочными обидами, накопившимися за долгие годы. С их душ обдиралась кожа чувств, слой за слоем. Хватит! Хватит! Хватит! Если они не доберутся до джоолграта, то набросятся друг на друга.

Исходит ли этот гнилостный поток озлобленности от старого Хаймиона? Которая из замужних женщин с такой силой вожделеет юной стройности Полиона?

Полион, к счастью, как будто этого не уловил – он прорывался сквозь кусты, источая слабый страх перед колючками и возможностью сломать шею – а также более внятные объяснения собственных побуждений. Ничего мне не сделает. У меня меч. Покажу им всем, что не боюсь. Покажу, что я мужчина. Только бы не обмочить штаны. Покажу Мейлим, что я мужчина. В следующий раз она получит сполна. Покажу шлюхам в Далинге. Наемный воин, ничего не боюсь.

И джоолграт: У него меч, но он несет еду. Старика терзает боль. Знает, что умирает. Да, умирает. Домой ему не вернуться.

Как удар грома. Члены семьи исторгли поток ужаса и печали, заглушивший и джоолграта, и Полиона, лишь внезапно пробилось: Судьбы! До чего же тощая! – когда они увидели друг друга. Мальчик! Женщина!

А! Отвлекло вас, э? Булрион уставился на сомкнувшееся вокруг него кольцо испуганных лиц. Конечно, я думаю, что умираю, олухи! И вы все думаете, что я умираю! Он услышал неохотное согласие сквозь выкрикиваемые вслух отрицания. Я лгу, вы лжете. Мы всегда лжем друг другу. Но иначе нельзя. Никто из нас не совершенен. Мы все порой стыдимся себя. Но нам приходится жить и с нами самими, и друг с другом. Я еще не умер. Я глубоко тронут, что так важен для вас всех. Я страшно боюсь, что вот сейчас расплачусь перед вами. Я бы хотел, чтобы вы перестали стрекотать как сороки и доставили бы меня к хирургу.

Когда поблизости джоолграт, секретов быть не может.

И вновь Полион: Сделал! Настоящий мужчина! А теперь назад. Он уже бежал к ним. Надеюсь, они все оценят как должно. Герой семьи. Забить это поглубже в нутро Возиона. От него все еще исходили явные отголоски похоти, сластолюбивый шалопай! Завтра найду шлюху. Воин-наемник. Ух, потроха! Может, они слышат?

Внезапная мысленная буря стихла. Безумие исчезло. Джоолграт покинул пределы досягаемости с его… нет, ее поживой. Полион ведь увидел женщину.

Женщины – добрая их половина – рыдали. Мужчины – добрая их половина – казалось, готовы были убить первого, кто решится заговорить. Никто никого не утешал. Никто даже ни на кого не смотрел. Удастся ли им оправиться после такого?

Возможно, у юности меньше неприятных тайн, а возможно, Полион был слишком поглощен собой, чтобы оскорбиться, но он выглядел веселым и бодрым, когда вразвалочку прошел между всеми, чтобы доложить Булриону, как он выполнил его поручение. Глаза у него возбужденно блестели.

– Это женщина! – закричал он. – То есть она женщина. Не очень старая. Худая, как веревка!

– Конечно, из Далинга. – Вид у Возиона был такой же понурый, как у всех остальных, и глаза у него бегали точно так же. Пастыри ведь тоже люди и поддаются искушениям. – У них весной была вспышка звездной немочи. В империи меченых изгоняли, так поступили и в Далинге. – Усилия говорить спокойно придали его тону даже большую напыщенность, чем обычно,

– Кто вытерпит их близость? – пробормотала Элим.

Голос Булриона был невнятным хрипением:

– Ты не вернешься поговорить с ней?

Полион облизнул губы.

– Вернуться?

– Отнеси ей еще одну сумку. Попроси подождать здесь до нашего возвращения – через пару-другую дней. Мы возьмем ее с собой, дадим ей еду и кров.

Общий мятежный ропот заставил его замолчать. Кричать он не мог, и у него не осталось сил для объяснений. Он посмотрел на Полиона, и его взгляд сказал: «Сделай это, малый».

Мальчик посмотрел по сторонам, торжествующе выпятил цыплячью грудь и зашагал к роще. Остальные смотрели, как он идет, и воцарилась тишина. Мужчины, хмурясь и перешептываясь, направились к лошадям. Наверное, думают, что их бесценный Старик бредит. А вот и нет! Но он побережет дыхание и ничего не станет объяснять. Пусть сами сообразят!

А пока он как-нибудь взгромоздится на спину Грома. Он чувствовал себя лучше, чем раньше. Волнение пошло ему на пользу. И отпала нужда притворяться. Это тоже пошло ему на пользу. Да и Судьбы только что напомнили ему, что жизнь еще может приносить радость. Даже последние ее капли. Ему прежде не доводилось встречать джоолгратов или других меченых Проклятием. Встреча не из приятных, но наводящая на мысли. Далинг мог изгнать их много – и похуже, чем джоолгратов.

Империя никогда не терпела меченых. Зарданцы были помягче, но как можно было ужиться с джоолгратами, которые быстрехонько сводили с ума всех, включая и самих себя? Джоолграты были вроде бы обречены на отшельничество. Однако сохранились легенды, что короли и императоры делали их доносчиками или привратниками. Ни лазутчик, ни убийца не мог проскользнуть мимо джоолграта незамеченным. Просто требовался в меру большой дворец, чтобы держать их на безопасном расстоянии от всех прочих. А уж Тарнская Долина достаточно велика! Построить бедняге хижину у дороги, и она сумеет обнаружить появление любых врагов. Найти способ, чтобы она могла просигналить… рог… лошадь… костер? Ну, да все это можно обдумать потом… а малый молодец… надо дать ему еще одного орла… на поддержание Далингских бардаков… воин-наемник?

9

Незадолго до заката Возион сказал, что пора устраиваться на ночлег. Еще некоторое время будет светло, но лошади уже еле бредут. Про себя Полион одобрил его выбор – укромная лощина с ручьем и чахлыми деревцами. И западный край неба виден прекрасно. Безлюдные пустоши уже переходили в населенные земли, и вдали поблескивали воды Флугосса, великой реки. Еще немного – и какой-нибудь толстосум потребовал бы с них плату за место для ночлега.

Старику было очень худо. Полион увидел, как Возион с Фарионом снимали его с седла, и поежился: ну словно покойника понесли хоронить! Женщины принялись разводить костер.

Полион, чтобы не сидеть без дела, решил позаботиться о Громе. Гром так устал, что даже не оскалил зубы на Мотылька, которого терпеть не мог – совсем как сам Полион. Он расседлал их обоих, растер самой лучшей травой, какую сумел найти, и стреножил. Овес они получат завтра в Далинге.

Никакого сравнения с тем, что получит там он! Почти весь день он поглаживал два золотых орла, подаренных Стариком, и обдумывал наслаждения, какие купит на них. Первый был чудесной неожиданностью – и если на него можно купить лучшую в доме, так как распорядиться вторым? А чем еще было занять ему мысли, выглядывая опасности, которые так и не возникли?

Ни у кого не было настроения разговаривать, и ехали они в мрачном молчании, точно участники похоронной процессии. Очевидно, джоолгратка сделала общим достоянием некоторые неприятные тайны – Полион так сосредоточился на самой джоолгратке, что все самое неприятное упустил. То, как Анейм старательно держалась подальше от Вардалиона, доказывало, что их маленький секрет перестал быть секретом. Кто поведает печальную новость Килбиону, когда они вернутся домой? Кто-нибудь уж постарается, и тогда Килбион переломает каждую кость Вардалиона пополам.

Солнце исчезало в туманной дымке на горизонте. Полион выбрал удобный бугор и прислонился спиной к дереву, не глядя на закат. Возион сказал, что у него самые зоркие глаза в семье. Сегодня они должны получить добрые знамения. Он зевнул и потянулся. Судьбы! Ну и долгий же выдался денек! Как только старичье выдержало?

Хрустнула ветка. Он оглянулся: Фарион собирался натянуть балахон на свою жирную тушу. Простоватая веселая физиономия Фариона расплылась в улыбке.

– Как делишки?

– Я весь в пузырях, от колен до пупа. А как ты?

– Судьбы тебя побери! В пузырях! На своих сухожилиях натер? – Толстяк натянул балахон и подмигнул, когда его голова высунулась из выреза. – А не хлебнуть ли нам ночного веселья, когда мы доберемся до города, э?

– Я не прочь.

Фарион снова подмигнул.

– Только девчонкам не проговорись. Они все выболтают. Но если мы сумеем улизнуть, я покажу тебе кое-что интересное.

– Но ведь это же стоит денег, дядя?

– Об этом я позабочусь. Каждый соколенок когда-нибудь да должен начать бить добычу. Позаботиться об этом следовало бы твоему брату, но ты же знаешь Джукиона! Только не завтра – начинать надо свеженьким, верно? Вечерком послезавтра. Увидимся тогда, э?

– Ты очень добр, дядя. Жду, не дождусь.

– Мужчина что надо, так? – Еще раз подмигнув, Фарион повернулся и зашагал прочь.

Интересно! Итого – три. Полион задумчиво побрякал монетами в кармане…

Элим весь день не сказала никому ни слова. Незадолго до того, как Возион выбрал место для ночлега, она пристроила свою лошадь к Мотыльку. Но продолжала ехать в пугающем молчании, свирепо глядя прямо вперед, а ее осеребренные сединой волосы в беспорядке колыхались у нее за спиной. Ее балахон был в пятнах пота, запорошен дорожной пылью. Но Полиону вполне хватало следить, как подпрыгивают ее груди в такт движению лошади, и воображать, сколько могут весить эти громадины. В молодости она наверняка была горячей – обожжешься.

– Ты хорошо показал себя с джоолграткой, Полион. – Она словно выстреливала слова из рогатки. Что ее грызет? Беспокоится за Старика? Или он что-то натворил, сам того не зная? Беда была в том, что его обычно винили и за чужие грехи.

– Это было просто, тетя. – Брр! Он забыл, что признан мужчиной. – Ты устала, Элим?

– У меня такой измученный вид?

– Да нет. Я хочу сказать – конечно, нет! Просто в твоем положении надо соблюдать осторожность.

Она насмешливо дернула бровью.

– О-о! Мы же теперь взрослый мужчина, верно?

– А ты и не заметила? – сказал он игриво, уже готовя что ответить, когда она скажет, что нет, не заметила.

Но милая пухлая тетя Элим отвернулась, оглядывая пустоши, всматриваясь в птицу, которая возвращалась в гнездо, сжимая что-то в когтях… затем она резко откашлялась.

– Да, заметила. Затем я к тебе и подъехала. Мне надо извиниться перед тобой.

Полион не помнил, чтобы перед ним когда-либо извинялись. А вот драли его, чтобы извинился он, чуть ли не каждый день.

– Тебе, Элим? Но за что?

– Слова отца о тебе и Мейлим на сене сегодня утром… напомнили мне о моей юности.

– Вот что? (Это начинало становиться интересным.)

– И, боюсь, я подумала… Ну, я знаю, что выдала себя, когда джоолгратка… – Ее лицо заботливой матери было красным, как закат, даже краснее. Он уставился на нее в недоумении, а потом почувствовал, что тоже краснеет, разделяя ее смущение. Судьбы!!!

Что должен ответить мужчина? Быть взрослым оказалось совсем не так просто, как он думал. Отшутиться… Нет, это было бы совсем невпопад.

– Не понимаю, почему ты извиняешься. Я не заметил, но это ведь очень лестно. И я же сам все время так… То есть не могу взглянуть на женщину, не подумав… На любую женщину!

Она улыбнулась:

– Благодарю тебя. Очень учтивый ответ, Полион!

– Я только что восхищался твоей грудью и думал, как ты выглядишь и… э… и как, если бы прикоснулся к тебе, и…

Она ахнула.

– Мне кажется, нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.

– А почему? Я бы не прочь быстренько…

– По-ли-он!

Он пожал плечами. Сама же начала.

– Послушай! – сказала она поспешно. – Отцу плохо, как тебе известно. Не то, конечно, он сам об этом позаботился бы. Но раз он нездоров, я решила… ну, взять это на себя. Вот, бери.

Она протянула руку и уронила ему на ладонь четыре серебряные монеты.

– А… спасибо, тетя Элим! Это мне?

– Да. Вроде семейного обычая, когда в первый раз… Просто тебе следует иметь немного денег в городе. Возможно, ты захочешь купить подарок Мейлим или еще что-то…

Ну, уж на это он деньги тратить не будет! Полион еще раз поблагодарил Элим, и она проехала вперед, без других полезных советов. Он добавил ее монеты к уже позвякивающим у него в кармане. Он не мог понять хода ее мыслей. Смешно подумать, что у старушки тети Элим совесть нечиста! И только вообразить, что она бы подстерегла его на стогу! А ему бы не помешало немного поучиться у опытной женщины – пусть бы показала ему, что к чему.

И вот теперь – Фарион! Странно, странно. Словно бы вся семья хочет, чтобы он поскорее перестал быть девственником. Ну, противиться он не станет. Может, после он хоть иногда будет думать о чем-нибудь другом.

Солнце закатилось – Поуль, подательница жизни и смерти, пребывала теперь в Доме Мужчин. Полион сел прямо, поджав ноги, и оглядел небо. Оно еще оставалось таким сияющим, что пока нечего было и надеяться отыскать узкий серп Авайль. Он повернулся и посмотрел на восточную часть небосвода в сторону надвигающейся ночи – прямо на багряную Муоль, Носительницу Страсти, подательницу любви и войны. Светилось еще мало звезд, и нельзя было определить, в каком она Доме, но, вероятно, все еще в Доме Детей, Муоль находилась в противостоянии Поуль, что наверняка важно, хотя ни страсть, ни дети, казалось, не могут иметь к деду отношения.

Утром он видел рассветную звезду в Доме Печалей. Это явно было дурным знаком, а одно дурное знамение обычно означало, что и остальные следует считать дурными. Джооль, Сияющая, была либо у Ведущих, либо у Любящих, что всегда было чревато неясностями. Джооль, как подательница истины и законов, объясняла появления джоолгратки – ведь она делала ложь невозможной. В некоторых рассказах деда о былых временах упоминалось, что зарданцы пользовались джоолгратами, чтобы выслушивать показания и разрешать споры. Законы, казалось, к семейным бедам отношения не имели, но ведь Джооль кроме того несла хаос, противоположность закону. И опять-таки джоолгратка отлично в это укладывалась, она же ввергла семью в смятение.

– Увидел что-нибудь? – Вверх по склону к нему, хромая, поднимался Возион.

– Пока нет. В каком доме сейчас Джооль?

Возион опустился на землю с усталым вздохом.

– Ведущих.

– А! (Хаос? Нерадостное известие для деда.)

– Но Джооль удаляется. Обратное движение означает, что знак дома меняется на обратный.

Полион задумался.

– Но все равно может означать и хорошее, и дурное.

К его удивлению, Возион засмеялся:

– Малый, ты никогда не думал о том, чтобы стать пастырем?

– Я-а-а?! – Он посмотрел на искалеченную ногу дяди и тут же отвел глаза.

– Почему бы и нет? У тебя зоркий глаз и быстрый ум. «О Судьбы!»

– Пастыри должны заставлять людей вести себя как должно, а мои способности прямо противоположные.

Возион потер длинный нос.

– Знать подноготную о дурном поведении очень полезно. Я ведь тоже испытываю похоть и зависть. И нынче джоолгратка ввергла меня в стыд не меньше, чем всех остальных. Значительная часть обязанностей пастыря сводится к тому, чтобы поддерживать в людях бодрость духа, а у тебя это получается хорошо. Ты доводишь людей до исступления, но одновременно заставляешь их смеяться. А это очень ценная способность.

Лошадиные яблоки!

– Тебя, мой дорогой дядя Возион, я заставляю смеяться, только когда ты приговариваешь меня к неделе колки дров!

Пастырь расхохотался.

– Ты скромничаешь. Штука, которую ты в прошлом году устроил с ужами в прачечной… Я еще долго просыпался по ночам и смеялся. Да и все мужчины просто умирали со смеху. Мы смеялись месяцы и месяцы.

– Что-о?! – взвыл Полион. – Ты поставил меня за это рубить дрова ДВЕ недели, а прежде ободрал мне задницу розгой!

– Да. Я должен был исполнить свой долг. И ты заслужил свое наказание сполна – хорошо еще, что дело обошлось без выкидышей. Но мы все были тебе очень благодарны.

Полион горько хмыкнул. Странный способ выражать благодарность!

– А теперь о твоем вопросе. – Возион снова стал серьезным. – Остальные захотят перед сном узнать про знамения. Я скажу им, что подательница порядка сейчас в Доме Ведущих, а так как она удаляется, он станет Домом Идущих Вслед. Это их подбодрит. Но?

– Но она может принести и хаос!

– Верно! – Возион вздохнул. – Знамения всегда можно истолковать двояко. Обычно бывает подсказка, как тебе известно – подсказка, указывающая нам, как именно их следует истолковывать. Но найти эту подсказку бывает очень нелегко. Нередко пастырю приходится полагаться лишь на собственное суждение.

– Насылательница болезней в Доме Печалей должна… Вот! Смотри вон туда, между ветками! – В сумерках там замерцал маленький алмаз, совсем низко над землей в угасающих лучах Поуль.

– Где? – вскричал Возион, сощуривая глаза. – Я не вижу… Да! – воскликнул он. – Ты прав! Это Огоуль!

Возвратилась Слабомерцающая, Стремительная, Распределительница Жребиев.

– Счастье или злосчастие? – возбужденно спросил Полион.

– По-моему, счастье. Конечно, она ниспосылает и то и другое, но всегда выбирает неожиданное, особенно когда являет себя только-только, вот как сейчас. И мы должны ожидать неожиданного!

– Так, значит, дедушка будет жить? Ведь правда, Возион?

– Думаю, что да, Полион. Я правда так думаю. Это подсказка! Беги, оповести остальных, чтобы они сами увидели и возрадовались.