Текст книги "Рассказчик. Воспоминания барабанщика Nirvana и фронтмена Foo Fighters"

Sure, I wanna be your dog!

Торонто, Канада. 22 июня 1990 года. Солнечный полдень. Мы со Scream только что отправились в очередное турне по Северной Америке на своем надежном (но убогом) фургоне «Додж», начав с серии концертов за границей в двух моих любимых городах Канады – Монреале и Торонто. За эти годы Scream обзавелся небольшой, но преданной фан-базой на Великом Белом Севере[32]32
  Альтернативное название Канады. – Прим. пер.


[Закрыть], одновременно подружившись с удивительными людьми, которые любезно принимали нас на складских чердаках и общих квартирах каждый раз, когда мы приезжали (куда более удобное жилье, чем то, к которому мы привыкли). Начиная с моего первого турне в возрасте восемнадцати лет, я всегда любил Канаду: травка отличная, девушки симпатичные, концерты обычно удавались, собирая достаточно купивших билет зрителей, чтобы мы могли без особых проблем доехать до следующей остановки. Но действительно стоящими эти поездки делали безумные тусовки с нашими канадскими друзьями после концертов. Потому что, давайте посмотрим правде в глаза, канадцы просто охрененные. Спокойные, искренние и чертовски веселые. Никому не удастся пройти и одного городского квартала, тут же не найдя себе канадского друга. Там нас всегда с распростертыми объятиями встречала наша большая семья фриков и гиков, и всегда нас ждали развлечения, будь то пьяные прогулки по улицам Монреаля далеко за полночь в поисках сэндвичей с копченым мясом и путина[33]33
  Пути`н – национальное квебекское блюдо, состоящее из картофеля фри, посыпанного молодым рассольным сыром и политого слегка подслащеенной гарнирной подливкой. – Прим. пер.


[Закрыть] или ночной просмотр Night Ride в дыму марихуаны. (Night Ride – до сих пор одна из моих любимых передач, – по сути, представляла собой камеру, установленную на приборной панели автомобиля, в течение часа катающегося по городу под джазовый флюгельгорн. Жанр с ужасно смешным названием «медленное телевидение» в сочетании с небольшим количеством травки и выпивки превращался в сюрреалистичную, абсурдистскую медитацию. Очень популярная штука среди заключенных… по крайней мере, так говорят.)

Из всех площадок Торонто Rivoli на Куин-стрит-вест был, пожалуй, самым крутым клубом. Известный тем, что в нем играли самые модные коллективы андеграундной сцены, вместимостью около 250 человек, это был, конечно, не Royal Albert Hall, но для такой группы, как наша, вполне подходил, и мы определенно были готовы порвать его в клочья. Когда мы загружали и распаковывали наше снаряжение на крошечной сцене перед саундчеком, я заметил, что бармен развешивает рекламные плакаты нового альбома Игги Попа Brick by Brick на липких от никотина стенах. «Странно», – подумал я, но, поскольку это не имело никакого отношения к нашему выступлению, мы продолжили подготовку к своему высокооктановому панк-року, стараясь максимально точно выстроить уровни колонок и мониторов. В то время наша дорожная команда состояла из одного роуди, Барри Томаса (канадца до мозга костей), поэтому процессом сборки оборудования в основном занималась группа. Ни звукорежиссера, ни светотехника – только мы вчетвером и Барри. Обычно саундчеки в клубе устраивались во второй половине дня, незадолго до открытия дверей, так как выступления обычно приходились на поздний вечер.

Но по какой-то причине в тот день нас попросили прийти гораздо раньше, в полдень, при том, что наш выход был в девять вечера. Странновато. Тем не менее мы не стали спорить. Пока я настраивал барабаны и смотрел, как на стене появляется все больше и больше плакатов с Игги, у меня возникло смутное ощущение, что что-то не так, поэтому я остановился и спросил бармена: «Слушай, чувак, а в честь чего постеры?»

«До вашего концерта у Игги здесь будет презентация альбома, – пофигистично ответил он. – Они будут играть сет».

В моей голове будто прогремел взрыв. Это чудо музыкальной судьбы! Вот что значит оказаться в нужное время в нужном месте! Скоро я буду в одной комнате с крестным отцом панка, ИГГИ, МАТЬ ЕГО, ПОПОМ! Ранее известный как Джеймс Ньюэл Остерберг-младший, он был ОДНОВРЕМЕННО Адамом и Евой того, что мы теперь называем панк-роком, и скоро он превратит эту дыру в настоящий Эдемский сад от мира музыки! Термин «живая легенда» даже примерно не описывает всю его важность и значимость. Чувак, блин, изобрел стэйдж-дайвинг[34]34
  Прыжок со сцены в толпу во время выступления.


[Закрыть]. Что вы на это скажете!

«Но вам, парни, нужно будет уйти после саундчека. Это закрытое мероприятие для представителей звукозаписывающих компаний».

В один миг все мои мечты о встрече с этой легендой музыки рухнули. Я просил. Я умолял. Я пытался сдержать слезы тысяч фанатов Cure и яростно ломал голову над тем, что бы такое придумать, чтобы убедить его, что мы должны остаться. «Но… но… как же наше оборудование? Нам нужно быть здесь, чтобы убедиться, что ничего не украдут!» – выпалил я, надеясь, что он клюнет на удочку и разрешит нам остаться. «С оборудованием будет все в порядке, – сказал он. – Там будут только представители лейбла».

Разочарованные, мы закончили саундчек и вернулись к нашему старому ржавому ведру, припаркованному в переулке, зализывая раны, проклиная презентации пластинок крупных лейблов и желая им сгореть в аду. Лишенные возможности, выпадающей лишь раз в жизни, мы были сломлены. Мы чувствовали себя отвергнутыми, и с этим чувством соперничать могло только то, что я испытал, когда меня бросили прямо на выпускном вечере (выпускной был на корабле, а это означало, что я оказался в ловушке подросткового ада, ожидая несколько часов, пока мы не причалим). Если бы термин FoMO[35]35
  Fear of missing out; сокр. БПИ или FoMO, – боязнь пропустить интересное, упустить возможность. – Прим. пер.


[Закрыть] в 1990 году существовал, он был бы здесь определенно к месту. Теперь нам оставалось только бродить по городу в поисках выпивки или сидеть в фургоне девять долбаных часов, есть пиццу и слушать радио. Небольшое похмелье после вчерашнего заставило меня выбрать второй вариант.

Вскоре, когда мы отдыхали в фургоне, появился черный лимузин. Словно из тайной операции рок-н-рольных спецслужб, он украдкой въехал в переулок, остановился и открыл багажник. Одновременно с этим распахнулась дверь клуба, где охранник ждал ценного пассажира, охраняемого, будто это действующий президент. Выглядывая из своего приюта для бездомных на колесах, мы нервно вытягивали шеи, пытаясь увидеть своего кумира во плоти. А потом, как ангел, явившийся пророку Даниилу… появился он. Буквально там же, где был припаркован наш фургон, он вышел из машины – пять футов и семь дюймов[36]36
  Около 1,74 см.


[Закрыть] легендарного рока, облаченные в старые джинсы и футболку. Он подошел к багажнику, схватил кофр для гитары и поспешил внутрь. Никогда в жизни я еще не был так близко к настоящей рок-звезде. За годы изучения творчества Игги Попа у меня в голове сформировался его прекрасный, хоть и искаженный образ, но сейчас передо мной не обложка альбома и не плакат из спальни. Передо мной – живое воплощение крутизны. И вот за ним уже захлопнулась дверь служебного входа.

Я уже много раз говорил о прелести живого человеческого взаимодействия, особенно в отношении живой музыки, поскольку это переносит нас от одномерного виртуального к трехмерному осязаемому опыту, давая понять, что эта жизнь реальна и что мы не одиноки.

Даже случайная встреча с человеком, на песнях которого ты вырос, часами разглядывая обложки его альбомов, обучаясь игре на барабанах по его невообразимым ритмам, может тебя изменить. В тот вечер мне этого было достаточно. Моя вера в музыку окупилась, и для этого мне нужно было просто увидеть, как Игги проходит небольшое расстояние от машины до той же темной двери, из которой я только что вышел. Мой мир стал немного ярче. Вот и все.

Спустя некоторое время в окно фургона постучали: «Кто из вас барабанщик?»

Если я и научился чему-то за свои тридцать три года в качестве профессионального гастролирующего музыканта, так это тому, что этот вопрос никогда не сулит ничего хорошего. Чаще всего за этим следуют либо наручники, либо вызов в суд, либо быстрый удар по челюсти. Не то, что бы вы хотели услышать, припарковавшись в грязном переулке в 800 милях от дома, в другой стране. Я высунул голову из затхлого спального мешка в задней части фургона, в ужасе ожидая жестокого возмездия за какое-то (одному богу известно какое) ужасное, достойное Инквизиции преступление. Я судорожно начал анализировать все поступки, которые могли бы привести меня к такому развитию событий. Может, во время саундчека я оставил на стойке барабана зажженную сигарету, которая, разгоревшись, сожгла дотла весь зал вместе с Игги Попом? Может быть, сделал колкое замечание о какой-то местной группе в интервью для фэнзина[37]37
  Фэнзин (англ. fanzine) – фанатский малотиражный журнал. – Прим. пер.


[Закрыть], разозлив несчастного друга-музыканта? Может быть, мстительный бывший парень ждал этого момента с того дня, как его девушка бросила его ради меня? (Наименее вероятный сценарий. Я вас умоляю, я жил в долбаном фургоне.) Я робко поднял руку и дрожащим голосом выдавил из себя: «Мммм… это я?»

«Хочешь сыграть с Игги Попом?»

Теперь «быть в нужное время в нужном месте» выходило совершенно на новый уровень.

Сбитый с толку таким невообразимым предложением, я на какое-то время завис. Как и большинство музыкантов, я мечтал, что когда-нибудь меня вызовет на сцену моя любимая группа, чтобы заменить их барабанщика, который по какой-то причине не мог выступать. Я представлял, что выйду так со Scream, еще до того, как к ним присоединился. А теперь это становилось реальностью. Я учился играть на барабанах, слушая записи любимых групп, так что мог с точностью до ноты сыграть любую запись из их альбомов, включая Игги и The Stooges. Это воплощение мечты. Сердце с облегчением вернулось на свое место, и я закричал: «О ДА, МАТЬ ТВОЮ!», – выпрыгивая из своей импровизированной кровати. Пытаясь собрать себя в кучу, я выскочил на улицу, оставив в фургоне моих охреневших товарищей по группе, и как подорванный помчался к служебному входу.

Оказавшись внутри, я услышал искаженный звук электрогитары, наполняющей помещение оглушительными частотами. Повернув за угол, я увидел Игги с гитарой в руках, лицом к лицу с полным усилительным стэком, возвышавшимся над ним, как монолит из «Космической одиссеи 2001 года». Он играл отрывистые, диссонирующие аккорды и крутил ручки, пытаясь найти правильный тон. Первое впечатление? На нем были очки. И попрошу заметить, не крутые очки рок-звезды. Нет, я почти уверен, что это очки для чтения. «Слава богу», – подумал я, поскольку это мгновенно сняло то ужасающее напряжение, которое охватило меня, пока я медленно приближался к сцене. Прежде чем я смог должным образом представиться, парень, вытащивший меня из комфорта спального мешка, выпалил: «Вот барабанщик из сегодняшней группы».

Игги повернулся, протянув мне руку, и сказал: «Привет, я Джим». Я нервно сжал его ладонь, ту самую, которой были написаны тексты таких классических произведений, как «Lust for Life», «No Fun», «Search and Destroy», «I Wanna Be Your Dog» и многих других.

«Привет, я Дэйв», – сказал я, словно мальчишка, знакомящийся со своей первой учительницей.

«Ты знаешь мою музыку?» – спросил он со своим знакомым протяжным среднезападным акцентом. С самого детства мне всегда говорили, что глупых вопросов не бывает, но никакая моя скромность не могла избавить Игги от того нелепого «Ага», которое я выдал в ответ на этот абсурдный вопрос. «Да. Я знаю твою музыку», – сказал я с улыбкой. «Поджемим?» – продолжил он. Удар номер два. «ДА», – естественно, ответил я. Я прополз к своей установке. Игги, мать его, Поп стоял всего в шести дюймах от желтой ударной установки Tama, которую я купил на деньги, полученные от покраски домов и стрижки газонов. Вскоре помещение заполнил раскатистый рифф «1969», и я присоединился, выбивая на барабанах том-том знаменитый ритм, нота за нотой, точно как на пластинке. Только гитара и барабаны, наша урезанная версия песни была даже ярче классической альбомной версии (выкусите, White Stripes). Затем дьявольская «I Wanna Be Your Dog», вероятно, моя любимая песня из дебютного альбома The Stooges 1969 года. Затем произошел поворотный момент: он начал показывать мне песню из нового альбома, которую я еще не слышал. Она называлась «I Won’t Crap Out». Отчаянно, будто он выступал на переполненном стадионе, Игги пел:

 
     I’m standin’ in a shadow, hating the world
     I keep a wall around me, block out the herd
     It’s a nerve-wreck place to be, it kills real quick
     You gotta scrape the concrete off your dick…
 

Я никогда не слышал эту песню, так что усердно старался подыгрывать, но не мог не удивляться, какого черта он так старается научить меня тому, чего никто никогда не услышит. Может, ему просто было одиноко и хотелось поиграть? Может быть, он по доброте душевной решил воплотить в жизнь мечту какого-то ребенка, приглашая меня сыграть с ним, зная, что эту историю я буду рассказывать до конца своих дней? Каким бы странным это ни казалось, я сосредоточился на бьющей по струнам руке и старался не выпасть из композиции, играя, будто мы РЕАЛЬНО на переполненном стадионе. Мы закончили в унисон триумфальным финалом.

«Отлично, – сказал Игги, когда мы закончили. – Наш выход в шесть».

Что? В смысле? Наш? Здесь? Сегодня? Это совсем не то, чего я ожидал. Я ни на секунду не предполагал, что он захочет исполнить эти песни со мной ПЕРЕД ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ. Я думал, это просто импровизированный джем-сейшн, чтобы как-то скоротать время, как я делал тысячу раз до этого с друзьями в подвалах и пыльных гаражах, заполненных канистрами с бензином и садовыми инструментами. Я не понимал, что это, мать его, прослушивание! У меня отвисла челюсть, я с недоверием посмотрел на него и спросил: «Ты хочешь сыграть сегодня вечером?» Улыбаясь, Игги ответил: «Да, чувак!» «Ммммм… а разве нам не нужен бас-гитарист?» – спросил я. Удивившись, он спросил: «А у тебя есть басист?» Я на максимальной скорости побежал к фургону, чтобы вытащить нашего басиста Скитера. Мне не терпелось поделиться этим уникальным опытом с товарищем по группе, который, я был уверен, будет счастлив не меньше меня. Скитер был большим поклонником Игги и The Stooges (не говоря уже о том, что он феноменальный бас-гитарист с идеальным чувством ритма), так что мы быстренько порепетировали и вскоре уже были готовы выходить на сцену. Теперь официально: мы ритм-секция у Игги Попа. По крайней мере, на одну ночь в Торонто.

Пока зал заполняли представители звукозаписывающих компаний, мы зависали с Игги в крошечной гримерке за кулисами, курили сигареты и слушали истории из его легендарной карьеры. Этот сумасшедший, которого обожали за живые выступления, на которых он намазывал все тело арахисовым маслом, резался осколками стекла и обнажался перед публикой, был дружелюбным, милым и скромным джентльменом. Как будто еще более странным это все быть уже не могло! Он заставил нас почувствовать себя желанными гостями, и вскоре наш страх превратился в возбужденное предвкушение. Время от времени в дверь стучали, и представитель лейбла спрашивал: «Вам что-нибудь нужно?» Мы со Скитером быстро поняли, что эти люди думали, будто мы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО группа Игги! Долго не раздумывая, мы стали проверять, что еще можем получить из этого и без того невообразимого опыта. «Пачка сигарет?» Выполнено. «Ящик пива?» Без проблем. «Блок сигарет?» Конечно! Затем до меня дошло: вот каков на вкус успех. Не спать вчетвером в холодном фургоне на фанерной платформе, прижимаясь друг к другу в спальных мешках, как сардины в банке, с суточными по 7,50 долларов в день, которых хватало на Taco Bell и дерьмовую травку. Не возвращаться домой после тура, умоляя начальника снова взять тебя на работу, терпеливо ожидая, пока представится возможность снова вырваться из этой реальности. Не ждать в грязных переулках своего воображаемого шанса прославиться. Я знал, что это чувство успеха мимолетно, поэтому вместо того, чтобы просто попробовать, откусил большой кусок.

Когда мы вышли на сцену, нас встретили аплодисментами, каких я никогда раньше не слышал, – аплодисментами уровня Игги Попа. «НААА ХУУУЙ!!!» – кричал он в микрофон. Мы начали отсчет для первой песни «1969», и толпа просто обезумела. Это больше не был тот милый и скромный джентльмен, с которым я только что подружился в гримерке. Он мгновенно превратился в Игги, которого знали и любили панки во всем мире. Выдавая песню за песней, я едва успевал задуматься о полном круге этого невероятного поворота судьбы, поэтому, опустив голову, растворился в моменте и выбил все дерьмо из этой большой желтой барабанной установки, будто это моя последняя ночь на земле. Время от времени я поднимал глаза и сквозь свисающие грязные волосы видел его угловатую фигуру, царящую на сцене, как на всех тех знаковых одномерных фотографиях и видео, которые я сотни раз видел раньше. За тем только исключением, что сейчас он трехмерный, убеждая меня, что жизнь реальна и что я не одинок. Все закончилось в считанные минуты, слишком быстро; и, с бесплатными сигаретами и пивом в руках, мы поблагодарили Игги и разошлись. Я наконец «достиг успеха», хотя бы на одну ночь, и именно так, как я всегда мечтал. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Итак, без малейшего разочарования я наслаждался этим прекрасным опытом. Было бы глупо ожидать, что я когда-нибудь снова окажусь в нужном месте в нужное время. Каковы шансы?

Наше турне со Scream продолжилось, хотя и не без осложнений. Концерты, которые мы должны были играть по всему Среднему Западу, по дороге на Западное побережье, отменились, а это означало, что мы должны были проехать 4000 миль до Олимпии, штат Вашингтон, не имея ничего, кроме бесплатных сигарет и наличных в карманах. Терять нечего, так что мы решили пойти на это. В конце концов, мы зашли так далеко; а это всего лишь одно долгое путешествие по Америке.

Мы тогда не знали, что оно станет нашим последним.

Каждый день – это чистый лист

«Кто-нибудь видел Скитера?»

Все еще не совсем придя в себя после дикой пьянки в Лорел Каньоне, мы вылезли из спальников, в которых дрыхли на полу гостиной полуразрушенного голливудского бунгало, где жили вместе с несколькими участницами женских боев в грязи из клуба Hollywood Tropicana, и устроили перекличку. Пит? Здесь. Франц? Здесь. Барри? Здесь. Скитера не было. «Время еще есть», – подумал я: саундчек перед вечерним концертом назначен лишь на поздний вечер, так что, заползая обратно в свой уютный маленький кокон, чтобы поспать еще пару часиков, я закрыл глаза и скрестил пальцы в надежде на то, что, прежде всего, со Скитером все в порядке, но и на то, что он не бросил нас в турне за тысячи миль от дома без денег и без пути назад. Беспокойство небеспочвенное, учитывая, что раньше он уже так исчезал.

К 90-м вместе со Scream я проехал от Луизианы до Любляны, от Мемфиса до Милана, от Сан-Франциско до Стокгольма и к этому моменту уже стал закаленным ветераном дорог, которого не пугали периодические конфликты или другие трудности, так что пропавший участник группы не воспринимался как что-то из ряда вон выходящее. То, что когда-то начиналось как экспресс-курс выживания в фургоне на менее чем 10 долларов в день, теперь стало рутиной, и я довольно легко вошел в роль бродяги-странника.

Европейские гастроли всегда стояли особняком. Мы посещали страны, которые я видел только в вечерних новостях или о которых мог только читать в учебниках (коими я, впрочем, не то чтобы часто пользовался). Но вместо обычных достопримечательностей, которые посещает, путешествуя за границу, большинство, я открывал для себя мир подполья андеграундной панк-рок сцены. До моего присоединения к группе Scream уже гастролировали по Европе, поэтому успели обрасти друзьями, которые приняли нас в свою семью, помогая нам с жильем, едой и оборудованием для концертов, так как у нас не было денег на отправку инструментов почтой из дома. Большинство из этих друзей тоже были музыкантами, многие из которых жили в сквотах – заброшенных зданиях, заполненных панками и анархистами, которые, чтобы выжить, частенько пользовались городской инфраструктурой нелегально. Мою юную впечатлительную натуру не только интриговали эти сообщества радикалов, но и в немалой степени вдохновляли: жизнь в этих импровизированных коммунах сводилась к самым базовым потребностям; стандартные атрибуты успешной жизни (материализм, корысть и социальный статус) уходили на второй план во имя протеста, свободы и понимания того, что мы нужны друг другу, чтобы выжить. Эта идея казалась мне прекрасной, разительно отличаясь от мещанских ценностей, которые ждали меня дома. Просто променяв теплую постель на музыку, я заложил основу благодарности за то, что я музыкант, которая и по сей день помогает мне найти смысл в моменты, когда я чувствую себя потерянным в урагане своей, теперь гораздо более сложной, жизни…

Амстердам стал нашей базой по множеству причин: некоторые вполне очевидные (травка), некоторые чисто логистические (близость к северной Европе). Обычно мы с трудом откладывали деньги, заработанные дома на низкоквалифицированной работе, и летали лоукостером за 99 долларов. По прилете в международный аэропорт Схипхол в первый вечер мы украли велосипед и следующие несколько недель тратили на подготовку к туру: делали звонки по телефону с пиратской телефонной картой, собирали оборудование и арендовали фургон, который должен был стать нашим домом на следующие несколько месяцев. Чтобы подзаработать, мы сдавали бутылки в ночной магазин, испытывали удачу в игровых автоматах в барах и даже брались за подработки, чтобы выжить. (Однажды я работал в небольшой музыкальной компании Konkurrent, занимающейся доставкой пластинок по почте, и подготавливал коробки с пластинками для отправки по всему миру, просто чтобы до начала тура хоть как-то заработать на травку.) Мы с трудом сводили концы с концами, но гостеприимство наших друзей и окружавший нас дух товарищества заставляли нас чувствовать себя королями, и в итоге я настолько полюбил этот город, что даже попытался выучить голландский – язык, на котором, как я убежден, невозможно говорить, если ты не родился в Голландии.

Но главное, я был свободен, и за КАЖДЫМ новым поворотом меня ждало приключение.

Однажды вечером в Амстердаме, выпивая на тротуаре у нашего любимого панк-рок бара De Muur, мы заметили какую-то движуху через дорогу в одном из самых известных сквотов Голландии Vrankrijk. Толпа скинхедов и ультраправых фашистов, решивших напасть на здание, двигалась по небольшой улице, а сквоттеры готовились отражать атаку. На балконах зажигали ослепляющие прожекторы, из окон спускали проволочную сетку. Панки, используя самодельное оружие и щиты, защищали свой сквот. Конфликт набирал обороты, и вскоре к нему присоединились и мы, кидая бокалы с пивом и засыпая осколками стекла разъяренную толпу фашистов, словно катапульты, запускающие гранаты. Вскоре фашисты сдались и ретировались, а мы продолжили вечер, теперь уже отмечая победу, как викинги, вернувшиеся с войны. Это рок-н-ролл. Это чертово Средневековье.

И это всего лишь вечер вторника.

Путешествовать по потрясающей европейской глубинке мне нравилось куда больше, чем мчаться по длинным монотонным автострадам родной Америки, – но эти путешествия не были лишены сложностей. Каждую неделю мы сталкивались с новым языком, так что наше общение сводилось к примитивной версии языка жестов, граничащей с нелепой пантомимой. При этом я изучал языки и культуры, с которыми никогда бы не познакомился в школе, и то, что я физически находился в этих странах, углубило мое понимание мира как сообщества, которое намного меньше, чем все думают. А вот пересекать границы всегда было весьма интересно… Представьте восторг таможенника, когда он видел молодых панков, путешествующих на фургоне с голландскими номерами (большой красный флаг), забитым гитарами и усилителями (еще больший красный флаг), – это как ловить рыбу в бочке. Они выстраивали нас, как заключенных, на тротуаре и обыскивали каждый уголок фургона в поисках всякой контрабанды. (Должен признать, что за эти годы мне пришлось пережить не один инвазивный досмотр.) Правда, мы слишком много раз видели фильм 1978 года «Полуночный экспресс», чтобы не знать – нужно успеть скурить всю травку или гашиш до пересечения границы, если не хочешь сесть за решетку. Так что нам всегда приходилось искать «нужного парня». Мы выкручивались как могли, чтобы выжить: запихивали в корпус от динамиков футболки с мерчем Scream, которые продавали на концертах (наш основной источник заработка в дороге), скрываясь от налогов; прятали кусочки гашиша в дредах Скитера, чтобы было что курить во время долгих переездов между концертами (наблюдать, как наш басист играет с собакой-ищейкой на границе, прекрасно зная, что в его волосах немало отборного гашиша, – бесценно). Но несколько раз мы были буквально на грани.

Однажды, во время прогулки по переулку в Амстердаме со старым другом Марко Пиза, итальянским татуировщиком, с которым я познакомился в Болонье, когда красил стены в его тату-студии в обмен на красивую татуировку на левом плече, к нам подошли два нарика, пытаясь продать героин. Мы оба не были поклонниками героина (или нариками), поэтому Марко вежливо отказался, сказав твердое: «Отъебитесь!», – и мы продолжили путь. Они настойчиво шли за нами по пятам, хлопая нас по плечам, и в мгновение ока Марко со скоростью ниндзя вытащил нож и повторил: «ОТЪЕБИТЕСЬ!» Охренев, я развернулся, чтобы уйти, но краем глаза заметил, что один из наркоманов собирался со всей силы ударить меня по голове металлической трубой, подобранной им на стройплощадке, мимо которой мы шли. Мы с Марко рванули прочь, преследуемые группкой кричащих зомби, и с трудом унесли от них ноги, прежде чем сели пообедать в тайском ресторанчике у живописных каналов.

Многим бы этого было достаточно, чтобы собрать вещи и улететь домой к своей теплой кроватке, но меня манило именно это ощущение опасности. Ты никогда не знал, что принесет тебе новый день: путешествие в апокалиптическую скандинавскую пургу на арендованной развалюхе, украденные, пока вы спали, паспорта или драку с пьяным быдлом, которое пытается стырить из фургона наше оборудование. Каждый день – это чистый лист.

Даже в худшие моменты голода и отчаяния мне и в голову не приходило сдаться. К чему мне возвращаться? К тому, чтобы умолять начальника снова взять меня на работу и покрывать диваны токсичными химикатами? К вечным пробкам, к торговым центрам и ресторанам быстрого питания на каждом углу? Уж лучше я буду лежать в бреду в крошечной испанской квартирке, истекая потом в попытках побороть ужасный грипп под эхом доносящихся звуков оживленного квартала Рамблас в Барселоне. Уж лучше я буду спать на холодной сцене в клубе, куда вызывали скорую помощь, чтобы спасти умирающего от передозировки. Уж лучше я буду играть в сквоте в Италии, где жители жгли простыни на улице после эпидемии чесотки, или пусть лучше меня будут предупреждать о том, что не стоит есть пасту, приготовленную местным промоутером, который пытался отравить нас в отместку за сломанный унитаз.

Как говорится, идти до конца, несмотря ни на что.

Но, возможно, именно эта нестабильность и заставила Скитера в первый раз нас бросить. Во время моего последнего европейского турне со Scream весной 1990 года он решил, что по какой-то причине просто больше не может, и улетел домой, оставив нас на другом континенте за тысячи миль от дома. К счастью, наш хороший друг Гай Пиньяс выручил нас, заменив Скитера на нескольких концертах, так что мы могли закончить тур, заработав достаточно денег, чтобы улететь обратно на рейсах авиакомпании El Al, но я начинал думать, что, возможно, Скитер не так предан группе, как Пит, Франц и я. Мы бы сделали все что угодно, чтобы остаться на плаву.

Хотя незаменимых людей не бывает, между нами четырьмя бесспорно была химия, а у нас со Скитером – особая связь, которая образовалась еще много лет назад на одной из первых репетиций и которой очень не хватало, когда мы играли с другим басистом. Едва присоединившись к Scream, я был похож на дикого пони, играя максимально быстро и колошматя изо всех сил, добавляя бессмысленные барабанные брейки в конце каждой фразы, чтобы произвести впечатление на любого в пределах слышимости. Однажды Скитер усадил меня, скрутил огромный косяк из бумажной обертки тампона, найденной в ванной, и накурил меня так, что я едва мог видеть, что у меня перед глазами. «Так, мы будем играть один рифф, один и тот же рифф в течение тридцати минут, и ты при этом не сделаешь ни одной барабанной дроби», – сказал он. «Легко!» – подумал я. Я сел за свою установку, и он начал играть свою шелковистую басовую партию, частично регги, частично Motown, и я уверенно вступил. Не прошло и сорока пяти секунд, как я захотел сыграть барабанную дробь, но он покачал головой и дал мне понять, что этого делать не нужно, поэтому я просто продолжил. Минуту спустя я снова почувствовал непреодолимую потребность сыграть сумасшедшую барабанную дробь. Это можно сравнить с музыкальной формой синдрома Туретта или попыткой сдержать приступ чихания, но Скитер снова только покачал головой. По сути, Скитер ломал дикого пони, приучая меня уважать простоту и мощь грува, и учил воздерживаться от беспричинного бахвальства. Через тридцать минут я стал совершенно другим барабанщиком. Это, пожалуй, самый ценный музыкальный урок в моей жизни, и я всегда буду ему благодарен за это.

Те несколько басистов, которые заменяли его в следующих турах, были отличными музыкантами, но, когда Скитер предложил вернуться, было трудно сказать «нет», даже несмотря на то, что мы волновались – вдруг он снова решит в один момент исчезнуть. В то время положение группы казалось довольно стабильным. Было ощущение, что дела шли в гору: мы только что записали новые песни, которые привлекли внимание нашего знакомого панк-рокера, со временем перекочевавшего в музыкальный бизнес и предложившего помочь нам найти место в более крупном лейбле. Он был другом друзей, пользовался большим уважением на панк-рок сцене как человек порядочный и предложил нам подписать контракт, который позволил бы ему продавать наши записи и таким образом найти для нас хорошие предложения. Мы подумали, это наш шанс. Может быть, билет, позволявший оказаться подальше от переулков с наркоманами и чесоточных сквотов, к которым мы с годами привыкли. Но, как бы заманчиво ни было подписать его прямо здесь и сейчас, мы решили подумать, прежде чем доверять свою жизнь совершенно незнакомому человеку.

И только в душный жаркий день в Спокане, несколько месяцев спустя, застряв на стоянке у Denny’s после отмены нескольких концертов по всей стране, мы сели в фургон, вытащили контракт и решили прочитать его, думая, что нам уже нечего терять. Потому что на тот момент реально терять было нечего. Казалось, что тиски сжимаются, и как бы мы ни старались, этого никогда не было достаточно. У нас не было юриста, и мы подписали этот контракт из чистого отчаяния. Эдакая безрассудная наивность. За которую я расплатился, когда год спустя этот «прекрасный порядочный панк-рокер» подал в суд на меня, двадцатиоднолетнего парня, за то, что я присоединился к Nirvana, фактически утверждая, что я принадлежу ему. Это, дамы и господа, мое знакомство с музыкальной индустрией.