Текст книги "Феникс в полете"

Люсьер не без удивления осознала, что почти сверхъестественная чувствительность Дулу к языку движений и жестов распространяется и на инопланетную аристократию, а способность воспринимать ультразвук дает им недоступные людям преимущества.

И тут ей пришлось сопротивляться отчаянному приступу смеха при виде того, как келли, прощаясь, отвесили безукоризненный по изяществу и церемонности формальный поклон. При всей несхожести их строения она безошибочно распознала обращение: старшего к младшему, но с уважением к более важному роду занятий. Именно так полагалось обращаться к Пророку и, кланяясь в ответ, она услышала удивленное перешептывание окружавших.

(Ты все еще считаешь, что Ансония представляет собой сложный случай?) – В голосе Ранора зазвучал теплый юмор. – (По сравнению с келли интеграция вашего народа в Панархию будет просто детской игрой.)

(Будем надеяться), – ответила она. – (Но ты, возможно, недооцениваешь всю глубину наших предрассудков.)

(Не сосчитать, сколько раз нам приходилось иметь дело с рационалистическими демократиями – этой стадии развития не миновала ни одна цивилизация. Но принцип всегда один и тот же: те, кто в жизни своей отвергают значение ритуала и символов, бессильны перед ними.)

Оживление у входа означало прибытие новой группы гостей. В центре её шагал рослый мужчина, которого она еще не встречала. На нем был строгий черный мундир, единственным украшением которого служил Солнечный Герб. Она навела на него айну и дала максимальное увеличение.

(Это Миррадин, Демарх Облака Архиленга), – подсказал Ранор. – (Возможно, самый могущественный высокожитель Панархии, правящий почти тысячей онейлов.)

Пока высокий Дулу пересекал зал, её еще раз поразил контраст между Нарбоном и Артелионом. Здесь Солнечные Гербы встречались чуть ли не на каждом шагу – там их почти не было. Здесь высокожители и нижнесторонние гармонично сливались в одной пестрой толпе – там налицо была власть нижнесторонних, скупых на слова и узколобых.

Понемногу Дулу начали выстраиваться в две шеренги, протянувшиеся по обе стороны от дверей в Тронную Залу: близилось время Третьего Воззвания. Пятясь вместе с остальными, она обратила внимание на некоторую нерешительность в движениях окружающих её людей, совершенно не характерную для обычной для Дулу церемонии. Да и шум толпы тоже изменился: он сделался резким, даже зловещим, отчего по спине её пробежал неуютный холодок.

(Что происходит?) – спросила она.

С минуту Ранор не отвечал. Когда он заговорил, она ощутила в его голосе напряжение.

(Многие здесь, как и ты, связаны через босуэллы с кем-то вне зала, и сейчас расходится весть: никто не знает, где Крисарх нур-Аркад.)

Ларгон вошел в Зал Слоновой Кости; за ним, как и прежде, шла представительница Поллои. Лицо его было спокойно, но глаза метались по сторонам, как пойманные светляки.

(Зачем же они продолжают? Почему не отложат Третье Воззвание?)

Голос Ранора прозвучал беспомощно.

(Нет прецедентов. Если его задержка или отсутствие преднамеренны, то это непростительно: здесь сегодня собралось фактически все правительство, кроме Внутреннего Совета. Если нет...) – Она услышала странный звук; судя по всему, Ранор сглотнул слюну. – (Если нет, если это связано с отсутствием Эренархини, это может означать первый шаг дворцового переворота.)

(Ваннис... И Крисарх Брендон?) – поперхнулась она от неожиданности, пытаясь представить себе холодную, как бриллиант, Эренархиню и симпатичного, голубоглазого младшего сына Панарха, вечно имевшего полусонный вид. За год, проведенный при дворе, ей приходилось встречать обоих, но она ни разу не видела, чтобы они хотя бы разговаривали друг с другом.

Ларгон остановился перед массивными дверями, которые вновь слегка приоткрылись, и поднял жезл над головой; в движениях его ощущалась какая-то безнадежность. В третий раз качнулся он из стороны в сторону, заглушая людской ропот странной музыкой жезла.

Наконец он выпрямился и ударил жезлом об пол.

– Его Королевское Высочество, Крисарх Брендон Такари Бёрджесс Нджойи Уильям су Геласаар и Илара нур-Аркад д'Мандала!

Наступила мертвая, полная напряжения тишина, и в этой тишине Люсьер услышала слабый свистящий звук. Поначалу она решила, что это звенит у нее в ушах, но потом заметила выбивающееся из щели в дверях голубоватое свечение. Парившие высоко над головой люстры, еще не зажженные в этот час, замерцали неестественным светом.

Теперь уже весь замысловатый узор Ars Irmptus засиял голубыми красками, мерцавшими и переливающимися вдоль тонких металлических раскладок инкрустации. Двойная цепочка Дулу распалась, когда они начали пятиться от неизвестного источника энергии; одновременно с этим по толпе пробежал странный, чуть слышный шепоток. Люсьер не сразу поняла, что это такое, и тут её босуэлл тоже присоединился к общему хору. Она удивленно опустила на него взгляд – прибор светился тревожным красным огнем, и ужасная догадка осенила её одновременно с отчаянным криком Ранора в ушах:

(Люсьер, любовь моя, беги оттуда!)

Но было уже поздно. Безразличный голос босуэлла уже объявлял её судьбу:

ПОЖАЛУЙСТА, НЕМЕДЛЕННО ОБРАТИТЕСЬ К ВРАЧУ. СМЕРТЕЛЬНАЯ ДОЗА РАДИАЦИИ. ПОЖАЛУЙСТА...

Свечение, исходившее от дверей, усилилось.

На лицах окружающих её людей она увидела растерянность; должно быть, точно такая же отражалась и на её лице. Теперь она уже ощущала пощипывание кожи – словно первое предупреждение о солнечном ожоге. Звон стекла заставил её обернуться, и она успела увидеть, как пузырь нуллера, выбив витражное окно, вырывается из превратившегося в смертельную западню Зала Слоновой Кости.

И тут же она повернулась обратно на отчаянный тройной вопль. Троица келли корчилась в непередаваемой муке. Двое более крупных келли отрывали от Мхо большие клочки зеленых лент, а маленькая келли в порыве исступленного самоуничтожения помогала им, швыряя их высоко в воздух. Ленты разлетались во все стороны. Фонтаны желтой крови били из тела связующей, движения её шейного отростка становились все менее связными, и она обмякла, поддерживаемая только продолжавшими терзать её остальными келли.

И в эту минуту боли и шока, когда смертоносная энергия заливала зал, среди воцарившихся здесь гнева и паники, способности Люсьер, которые келли приравняли к таланту Пророка, проявили себя в полной мере. Не отдавая себе отчет в своих действиях, она бесстрастно фиксировала на мемочип последние минуты множества Дулу – и тех, кто силой пробивал себе дорогу к недостижимому уже спасению, не замечая тех, кого топчут, и тех, кто с безнадежной отвагой пытался заслонить собой своих близких от всепроникающей радиации,

(Слишком поздно, Ранор, милый), – отвечала она. – (Пусть это будет моим прощальным подарком твоему прекрасному, запутанному, изящному, обреченному миру.)

Значит, этим и ограничится её знакомство с Тысячей Солнц и их людьми, и она в последний раз видит этот мир единственным глазом айну. В агонии последних минут она произнесла эпитафию той Панархии, которую успела узнать. И поскольку искусство её было изобразительным, не словесным, она позаимствовала строки человека, умершего за много веков до того, как Воронка поглотила беглецов с древней Земли, унося их навстречу одиночеству Тысячи Солнц:

 
Прилив волной кровавой смел преграды
И затопил невинности обряды...
 

Перевод Наны Эристави

Вспышка яркого света ослепила ее, и на короткое мгновение она ощутила испепеляющий жар, а потом не было больше ничего, только беспомощное мужское всхлипывание доносилось из оплавившегося босуэлла.

5

ШАРВАНН

Себастьян Омилов, доктор ксеноархеологии, гностор ксенологии, Хранитель Врат Феникса и Верховный Советник Его Величества Геласаара III, поднял бокал бренди, любуясь сквозь него на закат, окрасивший горизонт в красно-золотой цвет. Янтарная жидкость в бокале играла и переливалась в лучах заходящих солнц, отбросив золотой отсвет на его руку.

Он опустил хрустальный бокал, смакуя отпил немного и повернулся к сыну.

– А все-таки почему ты не отправился на Артелион, на Энкаинацию нур-Аркада? – снова спросил Осри.

– Неужели непонятно? – удивился Омилов. – Меня не пригласили.

Осри нахмурился еще сильнее. «Интересно, – подумал Омилов, глядя на напряженно выпрямившегося сына, все еще в мундире Академии, – носит ли он вообще штатское платье?»

Омилов отсалютовал Осри бокалом.

– Посмотрим завтра вместе на видео. Почему ты не пьешь, мой мальчик?

Осри в очередной раз покачал головой.

– Должен же быть хоть какой-то повод. При твоем положении как личного друга Панарха, наставника Крисархов – это просто оскорбление.

«Скорее, предостережение», – подумал Омилов, но промолчал. Он пытался противостоять Семиону в Лусорском деле десять лет назад и проиграл. Возвращение на Шарванн имело целью спасти семью; ничто не защищало Осри так, как неведение.

Впрочем, если бы у него и был шанс, он вряд ли смог бы привлечь сына на свою сторону.

«Слишком много в тебе присущей геттериусам любви к букве законов, – не без огорчения подумал он, глядя на лицо сына, – и слишком мало омиловского интереса к их истинному содержанию».

Осри почесал руки о подлокотники кресла, глядя на зеленую лужайку у веранды. Поднимался вечерний ветер; когда первое из солнц Шарванна коснулось горизонта, над головой пролетела стая джизлов – неуклюжих, похожих на клоунов крылатых существ. Осри невидящим взглядом посмотрел на них; выражение лица его не изменилось. Ветер теребил его коротко остриженные волосы, закат горел отражением в темных глазах.

Собственно, лицо было вполне симпатичным, и даже длинные омиловские уши не портили его. Хорошее, честное, умное лицо, вот только улыбка появлялась на нем слишком редко.

«Дурная наследственность: уши, как у меня, и полное отсутствие чувства юмора, как у матери».

– Даже Зал Слоновой Кости не в состоянии вместить всех тех, чье положение позволяет им считать, что им «положено» там быть, – сказал Омилов, надеясь отвлечь сына от мрачных рассуждений по поводу воображаемых обид. – С точки зрения бедолаги-чиновника, составлявшего список приглашенных, старый наставник, к тому же официально ушедший на пенсию...

Омилов замолчал, услышав в глубине дома звонок.

– Это еще что? – удивился Осри. – У тебя что, до сих пор стоят комсигналы? Почему ты не носишь босуэлл?

– Мне кажется, к нам кто-то пожаловал, – сказал Омилов, обходя два последних вопроса. – Кто-то знающий пароль для входа в наше поместье.

– Ты кого-то ждал? – нахмурился Осри.

– Только тебя, – пожал плечами Омилов.

– Папа, тебе просто необходимо носить босуэлл, – упрямо заявил Осри.

Омилов только усмехнулся, вглядываясь в горизонт.

– Одним из преимуществ выхода на пенсию является то, что тебя уже никто не может в любой момент вызвать на прямую связь, – сказал он. – Ага. Вот и мы.

Над верхушками далеких деревьев возникло и описало изящную дугу над поляной золотое яйцо. Там, где пролетал фаэтон, по траве пробегало волнение как от ветра, и муаровые разводы пригнувшейся травы отражались в его зеркальном днище. Зависнув перед верандой, он скользнул вбок, поближе. Ветер, поднятый возмущенным гравиполем, коснулся лица Омилова, и он отступил на шаг.

Словно угадав его мысли, водитель такси отодвинул машину на несколько метров и плавно опустил на траву. В воздухе остро запахло раздавленной зеленью.

Омилов молча смотрел, как изогнутая дверь бесшумно скользнула вбок и из такси на траву спрыгнули две фигуры: одна чуть выше среднего роста, стройная; вторая рослая и массивная. Тот, что побольше, нес багаж. Второй поднял взгляд на веранду и зашагал к ним.

Омилов не мог поверить своим глазам. Он узнал Брендона нур-Аркада прежде, чем тот поднялся по ступеням и остановился перед ним, улыбаясь и протягивая обе руки. Так скоро после Энкаинации?

«Слишком скоро».

– Себастьян! Я так и думал, что застану вас здесь.

Омилов поколебался, потом поклонился, как того требовал формальный этикет, протягивая руки ладонями вверх для положенного прикосновения.

– Себастьян, – мягко произнес Брендон. – Мне казалось, это единственный дом, где учитель главнее ученика, а титулы не играют ни малейшей роли.

– Ну, когда это было... Вы были тогда еще мальчишкой, так что это имело смысл, – ответил Омилов, глядя в голубые глаза. – Не припомню, чтобы вы заглядывали сюда, в Низины, с тех пор, как выросли.

– Не заглядывал, – признался Брендон. – Хотя и не по своей вине. Может, вернемся к прежним порядкам?

– Можем, – сказал Омилов. – Добро пожаловать, Брендон. – Обеими руками он сжал правую руку Брендона.

Брендон повернулся к Осри, вежливо стоявшему рядом с непроницаемым лицом.

– Осри. Надо же.

– Ваше Высочество, – произнес Осри, с безукоризненной четкостью отдавая честь. Он выбрал чисто формальное обращение; это огорчило, но никак не удивило Омилова.

«Они даже в детстве слишком отличались друг от друга, чтобы быть друзьями, а уж теперь, десять лет спустя, когда Осри до сих нор не отошел от шока по поводу исключения Маркхема лит-Л'Ранджи из Академии...»

Правда, возможно, и не прошлое являлось причиной такого выражения на лице Осри. Те тревожные догадки, что омрачили радость Омилова при виде Брендона, вновь выступили на первый план, и они же обозначились свершившимся фактом во взгляде его сына. Омилов не слишком хорошо считал в уме, но Осри, зарабатывавший на жизнь преподаванием астрогации, без труда рассчитал бы минимальную продолжительность перелета с Артелиона на Шарванн. Холодок пробежал по спине Омилова: или Брендон сумел каким-то образом побить все известные рекорды скорости, или...

– Брендон? – произнес он. – Разумеется, я рад видеть тебя, но к чему такая спешка?

Омилов подумал обо всех неизбежных ритуалах, связанных с королевской Энкаинацией: по установившемуся порядку Брендону полагалось бы пировать несколько недель, гостя в самых богатых домах Панархии.

– Может, я некстати? – Брендон перекинул длинную ногу через перила и уселся. Лицо его, высвеченное последними лучами заката, было откровенно усталым. – Если вам не хочется меня видеть, мы улетим,

«Он совершенно точно улетел в день своей Энкаинации. Почему?»

Словно для того, чтобы поддразнить его, к Омилову вновь вернулась недавняя мысль: «Слишком много уважения к форме законов и никакого интереса к их истинному содержанию...» Он внимательнее вгляделся в лицо Крисарха. Нет, тут не только усталость, тут что-то еще.

– Что случилось? – спросил он, стараясь, чтобы голос его звучал ровно и, не удержавшись, добавил, словно цепляясь за последнюю соломинку: – Ты, должно быть, улетел сразу после Энкаинации?

Брендон взял пустой бокал, который Омилов только что забрал у сына, и налил в него из графина.

– Перед, – сказал он с убийственной простотой. – Я заскочил сюда попрощаться.

Омилов тряхнул головой.

«Если Семионовы ищейки не пасут нас уже – а в таком случае мы все равно бессильны что-либо изменить, – с этим можно обождать. Раз он здесь, у него должна быть на то причина. В присутствии Осри он все равно её не откроет».

– Пошли. Спрошу у Парракера чего-нибудь выпить, – произнес он вслух, пытаясь оправиться от шока и не думать о тех разрушительных последствиях, которые мог иметь неожиданный визит Брендона. Он перевел взгляд на второго человека, до сих пор терпеливо державшегося на заднем плане, и испытал новый шок, на этот раз несколько слабее, когда узнал в нем Леника Деральце, телохранителя, исчезнувшего вскоре после этой лусорской истории...

– Заноси багаж в дом, Деральце, – кивнул он. – Парракер разместит вас со всеми удобствами.

«С этим я как-нибудь разберусь. В конце концов, разве не за умение справляться с ситуациями, не предусмотренными правилами, меня ценили?»

На мгновение в памяти его мелькнул знакомый образ, и он окончательно сбился с толку, затерявшись в воспоминаниях.

Он едва успел подойти к двери, как из его рабочего кабинета послышался еще один звонок коммуникатора, на этот раз пронзительный и настойчивый. В первый раз за последние десять лет у Омилова пересохло во рту от страха: это мог быть знак того, что Семион готов нанести удар. Он услышал шаги за спиной.

– Что это, папа? – спросил голос Осри.

– Я... – Омилов так и не решил что сказать, когда Парракер, его дворецкий, вышел ему навстречу, держа что-то в руках.

– Сэр, это прибыло только что, с пометкой «срочно, лично в руки».

Омилов принял у него посылку, и Парракер, переведя взгляд на вновь прибывших, не смог сдержать удивления. Не вымолвив больше ни слова, он склонился в низком поклоне.

– Парракер! – улыбнулся Брендон. – Как жизнь?

Дворецкий поклонился еще раз, потом повернулся к Омилову. Лицо его снова сделалось непроницаемым,

– Спасибо, – поспешно сказал Омилов, представляя себе, что творится у дворецкого в голове. – Проводишь Деральце в гостевые покои?

Деральце поднял свою ношу и, прежде чем последовать за Парракером, смерил Осри долгим, оценивающим взглядом.

Омилов повернулся, так и не выпуская коробки из рук. Какое-то странное было от нее ощущение: она казалась тяжелой и одновременно легкой, и от того ощущение нереальности, охватившее его еще в тот момент, когда он узнал лицо Брендона, только усилилось. Он вернулся на веранду; чувства его обострились, словно чтобы противостоять окутавшему его мысли туману. Теплый вечерний ветерок принес на веранду ароматы сандалового дерева и юмари; в саду пробовали голоса к ночному концерту местные лягушки.

– Не посмотреть ли нам на это? – предложил он, сам удивляясь тому, что голос его может еще звучать нормально. Он протянул руку, чтобы поставить коробку на столик. От странного несоответствия массы и легкости все внутри у него болезненно сжалось, но, оказавшись на столе, коробка больше не двинулась, и он с облегчением выпрямился.

– От кого это? – спросил Осри.

Омилов всмотрелся в сопроводительную карту.

– Похоже, сюда посылку переадресовали. Первоначальным адресатом тут значится некто «Мартин Керульд, Первый Эгиос». Забавно. Мой давний студент, о котором я ничего не слышал лет десять, не меньше. – Он поднял взгляд на Брендона, пытаясь понять, не связаны ли эти два события между собой, но Брендон никак не отреагировал на это имя.

Омилов сорвал защитную обертку, и у него перехватило дыхание: под ней оказался альгаманский ларец с секретом – резной деревянный ящичек с перламутровой инкрустацией. Осри и Брендон не сводили с него глаз. Осри хмурился, как всегда, когда происходило что-то неожиданное; лицо Брендона оставалось вежливо-невозмутимым, но взгляд его беспокойно шарил по саду. Почему он не прошел Энкаинации? Омилов никогда еще не слышал о подобном. До сих пор не слышал.

Пока пальцы Омилова сами собой пробовали варианты решения отпиравшей ларец головоломки, в голове его всплыли воспоминания о Брендоне, каким тот был десять лет назад – он обожал различные розыгрыши безотносительно к наказанию, неизбежному даже для Крисархов. Ярче всего запомнился, пожалуй, гриб-вонючка, загадочным образом оказавшийся в кресле кого-то только что произведенного в рыцари на банкете в честь этого события.

Конечно, все это было неизмеримо серьезнее, и все же что-то во взгляде Брендона убедило Омилова в том, что тот полностью отдает себе отчет в своих действиях. Это было тяжелейшее мыслимое оскорбление всей дворцовой верхушке – такое не забудется никогда, ни за что. Даже его отец, Панарх, не в силах будет заглушить ту бурю возмущения, которую оно поднимет.

«И еще, – подумал Омилов, – учитывая то, как нынче принимаются решения в Тысяче Солнц – осторожными, тщательно рассчитанными ходами Тех, Кто Служит, – бегство Брендона не сможет не затронуть самые основы государства». Его отец при всей своей любви к Брендону даже не будет пытаться защитить его. Геласаар всегда ставит интересы триллионов своих подданных выше личных.

И Брендону это известно.

– Ну? – нетерпеливо спросил Осри. Взгляд его скользнул по лицу Брендона, потом торопливо переместился обратно так, будто не видя его, он мог отрицать случившееся. – Открыл, папа?

Омилов еще раз стряхнул тревожные мысли и внимательно посмотрел на ларец у себя в руках. От солнца осталась лишь узкая полоска света на горизонте, и перламутровая инкрустация мягко переливалась в свете ламп, включившихся на смену закату.

Крышка, наконец, с тихим щелчком подалась. Внутри ларца лежал маленький шар с зеркальной поверхностью – размером в полкулака. И снова Омилов испытал потрясение, сильнее прежнего.

Как это сюда попало?

На мгновение перед глазами его снова встали гулкие своды Храма, тысячекратно отраженные в фасетчатых глазах невыразимо древнего странного существа; в ноздри ударил странный, похожий на благовония аромат; он услышал скрипучий голос, словно кто-то водил по толстым струнам грубым смычком. Он снова испытал страх от безразличного взгляда этого существа, чья жизнь началась, когда его собственные предки высекали каменные орудия среди ледников Потерянной Земли.

– Но это же просто шар, – сказал Осри. – Металлический шар.

Тряхнув головой, Омилов отогнал воспоминание и осторожно вынул шар, стараясь не поднимать его слишком быстро, чтобы не усилить ощущения его странности. Как и в первый раз, когда ему довелось видеть этот предмет, Омилов невольно скосил глаза, пытаясь сфокусировать взгляд – такой идеально ровной, зеркальной была его поверхность, что заметить его можно было только по искажению отраженных им линий.

Как он ни старался, что-то в том, как он держал шар, выдало его, ибо Брендон слегка прищурился, когда он положил его на стол.

Осри протянул к нему руку и застыл, глядя на карту.

– Керульд... Кажется, я слышал это имя.

– Кажется, он теперь эгиос, ответственный за ДатаНет на Брангорнийском узле, – припомнил Омилов, катая пальцами шар; было что-то странное, почти неестественное в том, как тот перемещается по столу. Осри и Брендон завороженно следили за его движениями.

– В жизни не видел ничего похожего, – признался Осри. Он все еще держался настороженно. – Что это такое?

– Что это такое или для чего его создавали, я не знаю, но этой штуке по меньшей мере десять миллионов лет.

– Ур? – сипло спросил Осри.

Омилов кивнул и протянул шар сыну. Тот принял его в ладони, и они сразу же опустились – шар оказался тяжелее, чем он ожидал. Осри поднял шар, и брови его изумленно полезли на лоб, ибо руки двигались слишком быстро для такого веса. Омилов улыбнулся: Осри, несомненно, ощутил пугающее несоответствие между массой шара и его инерцией.

– Кинь его Брендону.

Осри заколебался.

– Не беспокойся, он не хрупкий. Сомневаюсь, чтобы мы вообще могли его как-то повредить.

Осри попытался перебросить шар Брендону, выжидающе поднявшему руки, но маленький шар отказался слетать с его руки – казалось, он приклеился к ладони, хотя при этом свободно перекатывался по ней.

– Бросай, не бойся, – усмехнулся он. Шок прошел, но ощущение нереальности происходящего осталось.

«Брендон – конченый человек. Семион, возможно, уже замкнул кольцо вокруг нас, а мы сидим и беседуем об артефакте, построенном расой, уничтоженной десять миллионов лет назад...»

Осри взял шар и несильно толкнул, словно ядро, но стоило его пальцам растопыриться в момент броска, как шар соскользнул с его ладони и упал на стол – совершенно бесшумно. Он упал так быстро, что самого падения никто не успел увидеть, но коснувшись стола, замер без движения, не прокатившись и миллиметра. Осри толкнул его к Брендону, но как только рука его прекратила поступательное движение, остановился и шар.

Осри наморщил лоб и потянулся к нему, но Брендон взял его быстрее. Он поднял его, положил под него на стол руку ладонью вверх и, подмигнув, отпустил шар с высоты двух футов. Осри вздрогнул, Брендон тоже напрягся, но рука Крисарха осталась невредимой, несмотря на очевидную тяжесть шара.

– Не может быть! – выдохнул Осри. – Никакой инерции!

– Может или нет, видите сами, – ответил его отец. – Возможно, разумеется, она есть, но так мала, что мы просто не можем её измерить. Во всяком случае, те физики, которым разрешили обследовать его шесть столетий назад, сошлись во мнении, что это не более вероятно, чем полное её отсутствие.

– И если такое можно проделать и с кораблем... – начал Брендон.

– То скорость его будет ограничена лишь плотностью межзвездного пространства, – договорил за него Осри, словно за спасательный круг хватаясь за отвлеченную тему.

Брендон уронил шар обратно на стол, взял свой бокал и налил себе еще из графина.

– Так ты знаешь, откуда это взялось? – продолжал Осри.

– Откуда – да, знаю. Как – не имею ни малейшего представления, – ответил Омилов. – Но если я только не ошибаюсь, Мартин Керульд не имел права получать это. Шар почти наверняка украден с планеты, вот уже больше семисот лет находящейся под карантином класса А.

Осри зачарованно дотронулся до шара.

– Ты слышал про систему Парадисиума? – продолжал отец.

– Это один из Обреченных миров, – вмешался Брендон, который стоял, облокотившись на балюстраду и глядя на звезды.

– Двойная планета двойной звезды, обреченная на смерть где-то через пятьдесят тысяч лет, произведение искусства чужой цивилизации, давным-давно исчезнувшей из Галактики, чему мы можем только радоваться. – Омилов нерешительно помолчал. – И я совершенно уверен в том, что это урианский артефакт, поскольку видел его прежде, в храме Демона на Парадисиуме.

– Рельефы, – вспомнил Осри. – Я видел их репродукции – они покрывают целый континент.

– Раз в пятьдесят лет Панархия разрешает ксеноархеологической экспедиции посетить планету. Таких экспедиций было уже четырнадцать, и все встречались с одним и тем же существом – Стражем из Храма. – Омилов издал странный горловой звук, напоминающий бульканье. – Так – насколько я могу воспроизвести без хитиновой гортани – звучит его имя. – Он усмехнулся, задумчиво глядя вдаль. – Одна из членов нашей экспедиции, высокожительница, как выяснилось, страдала неожиданной фобией: не выносила насекомых. В общем, её пришлось выносить из Храма на руках, напичкав успокаивающими.

Омилов взял шар со стола.

– Страж сказал нам, что это – яйцо демона, вроде того, что вылупится из их двойного солнца в конце времен.

– Они что, поклонялись ему? – с легким отвращением спросил Осри.

– Не совсем. Скорее, держали в заточении. Страж сказал, что для его рода это большая честь: на протяжении пятисот поколений хранить его в ожидании дня, когда их солнца, взорвавшись, поглотят его.

Он помолчал немного.

– Пятьсот поколений, считая от исчезновения Ура, – это по двадцать тысяч лет на одного Стража. Эта цифра подтверждается результатами первой экспедиции: анализом радиоактивных изотопов хитиновых чешуй у алтаря, генным сканированием... собственно, потому и установили карантин. Ни одно из естественным путем развившихся существ не может жить так долго.

В наступившем молчании хор лягушек и шорохи в саду показались громче обычных, режущими ухо, особенно на фоне музыки, негромко звучавшей на веранде. Окна дома за их спиной засветились; на востоке поднималась над горизонтом ближняя луна, Килелис, бесстрастно отражая холодным ликом свет зашедшего солнца. По небу тянулись редкие полосы облаков. Окружавший поместье парк казался в розоватом свете луны еще таинственнее.

– Страж не позволил нам прикасаться к шару, а наши инструменты не дали ровным счетом никаких показаний. Поскольку Страж, несомненно, являлся разумным существом, он попадал под защиту Пакта Анархии. Мы не могли заставлять его. Мы и не собирались... впрочем, кто-то тем не менее это сделал. – Омилов тронул клавишу на подлокотнике своего кресла с высокой спинкой, и огни на веранде погасли, а над их головой раскинулось во всей своей красе звездное небо.

– Кажется, я что-то припоминаю, – пробормотал Брендон. – У него ведь есть название... какое-то там Сердце, верно?

Омилов сидел, прижимая шар к груди, и лицо его вместе с яркими звездами причудливо искажалось, отражаясь в его поверхности.

– Сердце Хроноса, – произнес он. – Пожирателя Богов.

Вставала вторая луна, когда Деральце бесшумно скользил по коридору следом за сыном гностора – тот только что вышел из своей комнаты в ночной рубашке.

Сквозь высокое окно в конце коридора светила Тира, и от Осри на стену падала гротескно-большая тень. Он остановился у двери в покои своего отца, и эхо от шарканья его шлепанцев по полированному паркету стихло.

Он дотронулся до панели замка, и дверь бесшумно скользнула в сторону, оставшись открытой, когда Деральце набрал код первоочередного доступа. Свет горел и в спальне, и в кабинете. Гностор предпочитал простоту Карельского Ренессанса: дверей внутри его покоев не было, лишь высокие проемы. Деральце остался в холле, за границей света, и принялся терпеливо ждать.

Омилов сидел в глубоком старом кресле; в руке он держал кружку с горячим питьем, наполнявшим воздух пряным ароматом. Над головой его виднелись в полумраке ветви изящного аргана, чьи длинные серебряные листья туго свернулись на ночь, кроме тех, на которые падал свет настольной лампы. Казалось, растопыренные как человеческая кисть листья защищают кресло и сидящего в нем человека.

По наклону головы гностора Деральце понял, что тот смотрит на рисованный портрет покойной Кириархеи, Илары кир-Аркад. Осри тоже покосился на портрет, висевший на стене еще с тех пор, когда Деральце приходил сюда охранником юного Крисарха.

Омилов оглянулся на стоявшего в дверях сына и улыбнулся.

– Ночные духи не дают спать и тебе, мой мальчик? Заходи, попьем чаю из сон-ягод. Не было случая, чтобы он не помог мне.

– Ночные духи? – переспросил Осри. – Знаешь, папа, иногда мне кажется, что ты и сам почти веришь во все те сказки и мифы, которые изучаешь.

– То верю, то сам смеюсь над ними, – с улыбкой ответил гностор.

Вид у Осри был недовольный. Деральце вдруг припомнилась леди Ризьена в одно из редких посещений семейного поместья.

– Твой отец, Осри, – говорила она тогда сыну, – настоящий ребенок в теле взрослого мужчины. Надо же: отказаться от доли в семейном бизнесе, чтобы забавляться со всякими грязными безделушками и прочим хламом, который он навыкапывал, и хотя у него есть знакомые и в Магистерии, и в Совете Геральдики – хотя меня он с ними так и не познакомил, – он, видите ли, ни за что не опустится до того, чтобы просить у них помощи во благо семьи. Так что тебе, сын, остается страдать из-за его эгоизма.

Деральце стоял тогда рядом, ожидая выхода Брендона к завтраку; госпожа обращала на него не больше внимания, чем на мебель, но Осри выдал свои чувства легким румянцем, а позже извинился перед охранником.

– Мне надо поговорить с тобой, – сказал Осри.

– Ну? – Все еще улыбаясь, Омилов поднял на него взгляд.

– Ты сообщил кому-нибудь о прибытии Крисарха?