Текст книги "Властители рун"

11. Обязательства

Холодная черная вода клокотала у бедер Габорна, словно мертвая рука пыталась схватить его и увлечь вниз по течению. И тут с берега, из темноты, раздался стон. Рован схватилась за живот и сложилась вдвое.

– Что с тобой? – прошептал Габорн, едва осмеливаясь разжать губы.

– Королева… она мертва… – проскулила служанка.

Он понял все. После долгих лет оцепенения, отрешенности ото всех ощущений на Рован обрушился мир чувств. Холод воды и ночи, боль в израненных ногах, усталость после трудного дня: все то, о чем она успела позабыть.

Когда к человеку, уступившему осязание, возвращался его дар, он начинал ощущать весь мир словно впервые в жизни. Это могло стать немыслимым потрясением. Могло даже повлечь за собой смерть, ибо все воспринималось в двадцать раз острее, чем раньше. Габорн встревожился: ему подумалось, что молодой женщине будет не под силу продолжить путь. Слишком уж холодна вода.

Хуже того, если умерла королева, значит Радж Ахтен решил не щадить членов правящей семьи Гередона. Вполне возможно, он готовил зверскую расправу над королем Сильварреста и над Иом.

Обязательства. Габорн чувствовал, что перегружен обязательствами. Он взял на себя ответственность за Рован, а теперь не знал, как переправить ее через реку. Кроме того, он обещал вернуться за Иом. Спасти ее.

Принцу хотелось встать на колени, чтобы поток охладил жгучую рану на его груди. Легкий ветерок раскачивал над головой ветки ольхи и берез. По поверхности воды плясали оранжевые отблески пламеневшего наверху пожара.

Сад Биннесмана был охвачен пламенем. С другого берега доносилось рычание нелюдей. Они таращились через водную гладь, но заросли надежно укрывали принца – во всяком случае, пока он не шевелился. Ниже по течению за отмелями следили фраут. Несмотря на это, Габорн полагал, что в одиночку он мог бы выбраться отсюда и сообщить отцу о падении замка Сильварреста. Будучи превосходным пловцом, принц надеялся, что сумел бы проскочить мимо врагов даже на мелководье. Сумел бы, не будь с ним Рован. К тому же он просто не имел права покинуть замок Сильварреста.

– Я поклялся Иом, – размышлял принц. – Обещал защитить ее. Меня связывает этот обет, равно как и обет, данный Земле.

Оба обета были не из тех, какие можно легко нарушить.

Днем раньше, на рынке в Баннисфере, Миррима упрекнула Габорна в том, что он неохотно принимает на себя обязательства. Что соответствовало действительности. Ко всякого рода обещаниям принц относился более чем серьезно.

– Кто есть Властитель Рун, – наставляла его мать еще в детстве, – как не человек, верный своим обязательствам. Вассалы одаряют тебя умом, и ты мудро правишь страной. Они отдают тебе мускульную силу, и ты сражаешься за них с яростью опустошителя. Получаешь от них жизнестойкость, и не зная устали трудишься ради их блага. Ты живешь ради них. И, если любишь их так, как должно, ради них умираешь. Ни один вассал не станет попусту растрачивать свой дар на Властителя Рун, который живет только ради себя.

Такими словами поучала Габорна мать. Эта сильная женщина всегда говорила, что за внешней черствостью его отца таится твердость принципов. Правда в прошедшие годы король Ордин покупал дары у бедняков, что многие считали сомнительным, с точки зрения морали. Однако владыка Мистаррии смотрел на это иначе.

– Некоторые люди, – говаривал он, любят деньги больше, чем своих близких. Почему бы не обратить их слабость в свою силу?

И то сказать – почему? Этот довод звучал убедительно в устах человека, всегда стремившегося лишь к процветанию своего королевства. Однако еще три года назад король перестал приобретать дары у бедных.

– Я был неправ, – сказал он Габорну. – И впредь буду принимать дары лишь если мне достанет мудрости верно оценить мотивы дарителей.

Однако нельзя было не признать, что стремившиеся продать дары бедняки как правило имели на то свои резоны. Многие, даже самые малодушные, не были лишены некоторых благородных чувств – любви к родине и своей семье., – а потому, продавая дар, совершали своего рода акт самопожертвования. Кроме того, к такому решению зачастую подталкивала беспросветная нужда: люди просто не видели иного способа избавить близких от нищеты, кроме как запродать себя. Четыре года назад, после разорительного наводнения, один несчастный крестьянин умолял отца Габорна купить его слух.

– Какой мне прок в ушах, – говорил он. – Коли все, что я слышу, это крики голодных детей?

Увы, мир был полон отчаявшихся людей, по той или иной причине уже не ждавших от жизни ничего хорошего. Однако король Ордин не стал покупать слух того земледельца. Напротив, он снабдил его припасами, позволявшими пережить зиму, выделил древесину для восстановления дома и направил ему в помощь плотников, и дал бедолаге семян, чтобы по весне тот мог засеять свое поле.

Надежда. Король дал этому человеку надежду. Интересно, – подумал Габорн, – что бы сказала Иом, услышь она эту историю? Возможно, се мнение о моем отце изменилось бы в лучшую сторону?

Хотелось надеяться, что принцесса доживет до того дня, когда он сможет рассказать ей, на какие поступки способен прагматичный король Ордин.

Принц поднял глаза и посмотрел вверх, сквозь выглядевшие черными мазками на темном фоне деревья. Вид павшего города наполнял его сердце отчаянием.

– Я мало что могу предпринять против Радж Ахтена, – размышлял Габорн – Можно, конечно, укрыться в городе и нападать из засады на вражеских солдат. Но долго ли это продлится?

Скорее всего довольно скоро его выследят и поймают. Но если он убежит сейчас, то бросит на произвол судьбы тех, кого должен бы защищать. И Иом, и Биннесмана и… всех остальных. С другой стороны, его отцу следовало узнать все об обстоятельствах падения замка Сильварреста.

Колебания принца отчасти объяснялись тем, что его тянуло домой. Габорну нравился Гередон, нравился и здешний народ, и величественные каменные здания со столь высокими потолками, что в огромных помещениях гулял ветерок, и разбитые чуть ли не на каждом перекрестке сады удовольствий. Все это восхищало, но оставалось чужим.

Последние восемь лет принц почти не бывал во дворце: все это время он провел милях в пятидесяти от родного очага. В Доме Разумения, где заправляли строгие ученые и царил аскетический уклад. Еще перед поездкой в Гередон, он с удовольствием предвкушал возвращение. Не один год он мечтал как заснет на мягкой перине, на какой ему доводилось спать в детстве, а поутру проснется от свежего дуновения ветерка, что налетел с пшеничных полей, всколыхнув кружевные занавески.

Эту зиму он рассчитывал провести дома: вкусно есть, сладко пить, изучать военную тактику под руководством отца и оттачивать боевое искусство в поединках с королевскими рыцарями.

Боринсон обещал Габорну познакомить его с лучшими питейными заведениями Мистаррии. А еще принц лелеял надежду привезти на родину Иом. Еще недавно зима сулила ему столько удовольствий.

Габорну хотелось домой. Он испытывал наивное, глупое желание отрешиться от всех забот и вновь почувствовать себя ребенком. Юноша вспоминал, как в детстве целыми днями пропадал в зарослях орешника, охотясь на кроликов со старой рыжей собакой. Вспоминал счастливые дни, когда отец брал его ловить форель на реку Дьюфлад, где низко склонялись над водой плакучие ивы, а с ветвей на шелковых нитях свисали, поддразнивая рыбу, зеленые гусеницы.

В ту пору жизнь представлялась ему вечным летом. Но вернуться домой Габорн не мог. Не мог, хотя сомневался, что оставшись, сумеет покинуть замок Сильварреста живым.

По большому счету у него не было весомых причин, которые оправдали бы бегство. Отец и без него узнает о падении замка довольно скоро. Крестьяне разнесут эту весть по всем окрестностям. Король Ордин уже в пути. Уже дня три, как в пути. Он услышит обо всем к завтрашнему дню.

Нет, у Габорна не было необходимости покидать замок. Здесь его удерживали взятые обязательства. Ему следовало доставить Рован в какое-нибудь теплое, безопасное место, где та могла бы оправиться. Следовало позаботиться о Иом. И подумать об исполнении еще одного, только что принятого обета.

Габорн поклялся никогда не вредить земле. Поклялся, полагая что исполнить клятву несложно, ибо он отроду не желал земле зла. Однако теперь принц задумался о смысле данного обещания. Пламяплеты жгли сад Биннесмана. Требовал ли принесенный обет, чтобы он помешал им, вступил с ними в бой?

Юноша прислушался к своему сердцу, надеясь, что ответ ему подскажет земля.

Огонь на холме разгорелся еще ярче – впрочем, возможно, пламя отражалось от зависших над садом облаков дыма. За рекой завывали нелюди. По слухам, эти твари боялись воды. Хотелось верить, что они боятся се настолько, что не решатся переплыть реку.

Земля молчала. Ничто не подталкивало Габорна немедленно броситься на спасение сада. В конце концов, он рассудил, что Биннесман сам вступил бы в борьбу за свое детище, сочти он это необходимым.

Принц медленно вышел из реки и направился к Рован, скорчившейся под ивами. Обняв девушку за плечи, он задумался о том, где бы укрыться. Ему хотелось зарыться под землю, забиться в какую-нибудь нору. Неожиданно Габорн понял, почувствовал, что это желание подсказано ему землей. Земля укроет его.

– Рован, знаешь ты место в городе, где можно как следует спрятаться? Погреб, подвал – что-нибудь в этом роде?

– Спрятаться? Разве мы не поплывем?

– Здесь слишком мелко, да и вода слишком холодная. Тебе нельзя плыть. Поэтому, – принц облизал губы. – Поэтому мы останемся в городе. Я буду бороться с Рад ж Ахтеном, как смогу. Здесь у него есть солдаты и Посвященные. Может быть, мне удастся нанести ему урон.

Рован прижалась к нему, стараясь согреться. Зубы ее клацали. Юноша ощутил округлость се груди, развевавшиеся на ветру волосы щекотали его щеку. Пролезая под стеной, она вымокла до нитки и сейчас дрожала не столько от страха, сколько от холода. У нес не было жизнестойкости Габорна.

– Вы собираетесь остаться, потому что боитесь за меня, – стуча зубами пробормотала девушка. – Но мне нельзя оставаться. Радж Ахтен устроит перепись…

Обычно всякий новый король проводил перепись своих подданных, дабы исчислить причитающиеся подати. Не приходилось сомневаться в том, что Радж Ахтен поступит так же. Его способствующие станут выискивать тех, кто способен отдать дары. Если они узнают, что Рован была Посвященной погибшей королевы, бедняжку наверняка подвергнут пыткам.

– Об этом мы подумаем позже, – сказал Габорн. – Первым делом необходимо спрятаться. Так что расскажи мне про какую-нибудь нору. Желательно с сильным запахом.

– Может быть, погреба с пряностями? – прошептала Рован. – Это наверху, у королевских конюшен.

– Погреба?

Габорн сразу почувствовал, что это подходящее место. Как раз такое, где его может укрыть земля.

– Летом Биннесман закладывает туда на сохранение травы. На праздник их продают: король покупает, что ему нужно. Сейчас там все заполнено коробами. Это вверх по холму, еще выше конюшен.

Габорн призадумался. Все получалось складно – им не придется забираться в глубь города, да и вернутся они по своим следам.

– А как насчет охраны? Пряности стоят немалых денег.

– Есть там сторожка, а в ней ночует поваренок. Да только он спит без просыпу: говорят, его и гром не разбудит.

Габорн подобрал узелок с форсиблями и с трудом засунул его в карман. Погреба казались ему именно тем, что требовалось, а уж погреба со специями и паче того. Ведь аромат пряностей перебьет любой запах.

– Идем, – сказал принц, но отнюдь не направился вверх по склону. Вместо того, он поднял Рован на руки, вошел в реку и медленно, пригибаясь чуть ли не к самой воде, двинулся по мелководью, вверх по течению. Габорн хотел сделать все возможное, чтобы сбить врага со следа.

Выше по. реке течение ускорялось: от основного русла отделялся рукав, приводивший в движение мельничное колесо и питавший ров. Под прикрытием крутых, высоких берегов этого протока Габорн перешел вброд отмель и вышел прямо к колесу, которое с шумом расплескивало воду, вращая жернова. Справа от него высилась каменная стена, отделявшая мельничный проток от русла реки и отводной плотины. Слева стояла мельница, от которой вверх, к замку, вела крутая, узкая тропа.

Принц остановился. Идти дальше по воде он не мог.

Пришло время выбраться на берег и подняться по тропе к замку.

Оказавшись на суше, Габорн приметил возле самой мельницы выделявшуюся на пожухлой стерне темную фигурку. То был феррин – крохотное человекоподобное существо с крысиной мордочкой. Карлик держал в руках острую палку, служившую ему копьем. Он стоял спиной к Габорну, охраняя дыру-подкоп под фундамент мельницы. Из норы вылез другой феррин, он тащил набитый чем-то узелок.

Вне всякого сомнения, карлики воровали муку. Скорее всего просто сметали то, что оставалось на полу мельницы, но и это было опасным занятием. Многие феррин убивали за меньшее.

У кромки воды под деревьями появились движущиеся тени: шесть человек с мечами и луками. Один из них был облачен в чешуйчатую броню. Габорн понял, что разведчики Радж Ахтена снова напали на его след.

Принц припал к склону, укрываясь в высокой траве. Долгих две минуты он наблюдал за солдатами. Надо полагать, они наткнулись на тело убитого товарища и двинулись за Габорном и Рован, ориентируясь по запаху. Взгляды их были устремлены вниз по течению. Преследователи полагали, что Габорн направится туда, – попытается проскользнуть мимо великанов и укрыться в относительной безопасности Даннвуда. Это представлялось единственно разумным решением. Никому и в голову не приходило, что беглец, сумевший выбраться из замка, вздумает вернуться обратно.

Принц проезжал по лесу не далее как сегодня утром. ЕСЛИ бы поиски увлекли врагов в Даннвуд, запах Габорна мог увести их довольно далеко.

Однако малый в чешуйчатом панцире упорно таращился в сторону мельницы. Габорн стоял ниже по ветру, а потому не думал, что командир следопытов его учуял.

А может, внимание врага привлек феррин, – бурое пятнышко, выделявшееся на фоне серой мельничной стены? Жаль, что он почти не шевелится, иначе воин сразу бы понял, что видит всего лишь безобидного карлика.

Обучаясь в Доме Разумения, Габорн не слишком утруждал себя занятиями в Палате Наречий. Кроме родного, рофехаванского, он говорил лишь на ломаном индопальском. Занятие языками принц откладывал на будущее, на те времена, когда он обзаведется еще несколькими дарами ума и сможет схватывать чужеземные наречия на лету.

Однако холодными зимними вечерами Габорн порой наведывался в пивнушки, в компании приятелей с подмоченной репутацией. Один из них, мелкий воришка, приучил парочку феррин приносить ему монетки в обмен на еду. Карлики подбирали деньги где угодно: находили оброненные монеты на улицах, на полях, в лавках и даже воровали из гробниц те, которыми прикрывали глаза усопших.

Приятель знал несколько фраз на языке феррин, примитивном наречии, представлявшем собой смесь резких посвистов с утробным урчанием. Габорну, с его дарами Голоса, не составляло труда воспроизвести эти звуки.

– Еда, – просвистел он. – Еда. Дам еды. Феррин наверху встрепенулся.

– Что-что? – проурчал он. – Слышу тебя. – Габорн знал, что у феррин слова «слышу тебя» зачастую означают просьбу повторить сказанное.

– Еда. Дам еды, – просвистел принц как можно дружелюбнее. Его словарный запас был весьма ограничен. Из леса над мельницей донесся ответный свист.

– Слышу тебя. Слышу тебя, – повторяли карлики на дюжину ладов. Что еще они говорили, Габорн разобрать не мог, хотя, кажется, узнал слово «идем». Звуки были вроде бы знакомыми, но, видимо, здешние феррин пользовались другим диалектом.

Из-под мельничной стены появились крошечные фигурки – не менее полудюжины. Карлики осторожно приближались к Габорну, принюхиваясь и урча на ходу.

– Что? Еда? Еда?

Принц перевел взгляд на следопытов. Сейчас их командир отчетливо видел у мельницы целую стайку феррин. Разум подсказывал ему, что находись беглец там, карлики пустились бы врассыпную.

Немного помедлив, воин в чешуйчатой броне взмахнул широким мечом, указывая направление поисков, и выкрикнул какой-то приказ. Слов Габорн не расслышал – их заглушил шум мельничного колеса – однако следопыты поспешили к деревьям и повернули на юг, явно вознамерившись осмотреть лес ниже по реке.

Убедившись, что они ушли и больше за ним никто не следит, юноша понес Рован вверх по склону.

12. Выбор

Шемуаз Солетт была потрясена до глубины души. Видя как Иом на се глазах лишается красоты и очарования, она едва не лишилась чувств.

Покончив с принцессой, Радж Ахтен вперил оценивающий взгляд в Деву Чести. Ноздри его трепетали от алчного вожделения.

– Ты прелестна, – прошептал Волчий Лорд. – Будешь служить мне.

Шемуаз не могла скрыть отвращения. Ее ближайшая подруга лежала на полу, обезображенная до неузнаваемости. Ее отец валялся на грязной телеге во дворе Башни Посвященных.

Девушка промолчала. Радж Ахтен усмехнулся. Волчий Лорд не рассчитывал получить какой-либо дар: ненависть Шемуаз была так сильна, что поколебать ее не мог даже его Голос. Но он имел возможность взять у нее нечто иное. Радж Ахтен рассматривал красавицу так, словно она стояла перед ним нагая.

– Отведите ее в Башню Посвященных, до поры, – приказал он. – Пусть ухаживает за своим королем и своей принцессой.

Холодок страха пробежал по спине девушки, однако она смела надеяться, что Радж Ахтен про нес забудет.

Стражник поднял Иом с пола и, придерживая за локоть, вывел из зала. Шемуаз последовала за принцессой вниз по лестнице, а затем к Башне Посвященных. Затолкнув Иом в ворота, где уже стоял караул Радж Ахтена, солдат сказал что-то по-индопальски. Караульный понимающе усмехнулся.

Шемуаз поспешила к отцу, которого к тому времени отнесли в Холл Посвященных и уложили на чистый тюфяк.

Трудно было смотреть без боли на этого несчастного человека. Семь лет назад отец Шемуаз, Эремон Воттания Солетт, стал Рыцарем Справедливости. В тот день он поклялся убить Волчьего Лорда Радж Ахтена, освободившись тем самым от присяги, принесенной королю Сильварреста. Путь его пролегал через зеленеющие весенние поля в далекое царство Авен.

Тогда Шемуаз с гордостью взирала на своего отца, великого воина на прекрасном коне. Девятилетней девочке он казался непобедимым. Сейчас его платье пропахло заплесневелой соломой и кислым потом. Руки беспомощно скрючились, подбородок упирался в грудь. Дочь принесла воды и чистую тряпицу, чтобы вымыть отца, но стоило ей начать протирать ему лодыжки, как Эремон застонал от боли. Ноги его были до крови натерты кандалами.

Радж Ахтен шесть лет продержал отца Шемуаз в цепях. Подобное обращение с Посвященным казалось неслыханным. Здесь, на севере, к Посвященным относились с почтением и окружали их заботой. Но Радж Ахтен пренебрегал обычаями. Поговаривали, что ради утоления своей жажды даров, он обращал людей в рабство.

Дожидаясь, когда с кухни принесут похлебку, Шемуаз держала отца за руку, снова и снова покрывая ее поцелуями. Эремон неотрывно смотрел на дочь неспособными мигать глазами.

Из Королевской Башни донеслись крики – кто-то еще отдавал дар. Чтобы отвлечься, девушка начала говорить.

– Отец, я так рада тебя видеть. Я ждала тебя так долго.

Брови Эремона изогнулись в печальной улыбке. Он хрипло вздохнул. Шемуаз не знала, как сообщить ему о том, что она ждет ребенка. Ей хотелось порадовать отца, уверить, что в ее жизни все хорошо. Признать, что она нанесла урон чести принцессы значило усугубить его страдания. Зачем ему знать горькую правду? 'Пусть лучше пребывает в заблуждении, способном дать хоть какое-то утешение.

– Отец, я ведь теперь замужем, – прошептала она. – За сержантом Дрейсом, из дворцовой гвардии. Помнишь его? Он был мальчишкой, когда ты уехал.

Эремон чуть заметно склонил голову в сторону.

– Он славный, добрый человек. Король пожаловал ему земли возле самого города.

Тут Шемуаз осеклась, испугавшись, не наговорила ли она лишнего. Даже самым лучшим сержантам редко даровали земельные владения.

– Мы живем с его матушкой и сестрами. Очень хотим ребенка – и он, и я. Так что я жду дитя.

Она не могла рассказать о том, что ее возлюбленный погиб от руки посланного Радж Ахтеном убийцы, рассказать, как призывала она дух в том самом месте, где не раз предавалась запретной страсти, навлекая позор на свою семью и свою принцессу. В ту ночь холодная тень проникла в ее чрево и Шемуаз впервые ощутила, как шевельнулся младенец. Это казалось чудом.

Она бережно распрямила сведенные судорогой пальцы отца и тот пожал ей руку в знак признательности и любви. Однако пожатие Эремона, сохранившего дары мускульной силы, причинило ей боль. Несколько секунд Шемуаз терпела, но потом не выдержала, и прошептала:

– Отец, не надо так сильно.

Эремон попытался разжать руку, но не смог: человек, лишившийся грации, почти не способен расслабить мышцы. Его усилие привело лишь к тому, что хватка стала еще крепче. Шемуаз прикусила губу.

– Отец… – взмолилась она, – отпусти, пожалуйста отпусти.

Бедняжке показалось, что он разгадал обман и хочет ее наказать. Лицо Эремона исказила страдальческая гримаса. Собрав всю волю, он снова попробовал ослабить хватку. В первое мгновение, рука его стиснула нежное запястье дочери еще сильнее, но потом пальцы все же разжались.

Похлебку все еще не принесли, а утративший эластичность желудок Эремона мог переваривать только жидкую пищу.

– Отец, – пролепетала Шемуаз сквозь слезы. – Я ждала тебя так долго. Если бы ты мог рассказать, что с тобой случилось…

Эремон Воттания Солетт был захвачен в плен в Авене, в зимней, приморской резиденции Радж Ахтена.

Вскарабкавшись по белокаменной стене, он забрался в окно, прикрытое кисеей бледно-лиловых занавесей, и попал в помещение, где курился жасминовый фимиам, а на низких кушетках спали темноволосые, нагие, если не считать полупрозрачных вуалей, женщины. То был гарем Радж Ахтена. На сандаловом столике – латунный кальян с восемью трубками, отходившими в стороны как щупальцы осьминога. Черно-зеленые шарики опиума внутри уже прогорели почти до пепла. На какой-то миг рыцарь позволил себе помедлить, залюбовавшись обольстительными красавицами. В расставленных между кушетками золотых жаровнях тлели уголья, наполняя комнату приятным теплом. Мускусный аромат красавиц казался бы райским, но впечатление портил резкий запах опиума.

Из соседней комнаты послышался прерывистый женский смех и сладкие стоны. Эремона охватило возбуждение, у него появилась надежда застать Радж Ахтена врасплох. Напасть на Волчьего Лорда когда тот, обнаженный и безоружный, предается любовным утехам.

Прижавшись спиной к стене, облаченный в черное, воин уже вытащил свой кинжал, когда одна из одалисок неожиданно открыла глаза и увидела за занавеской темную фигуру.

Одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние, воин вонзил кинжал в горло несчастной женщины, но было уже поздно. Та успела издать крик.

Увлекшись лицезрением красавиц, Эремон не приметил маленького алькова, где дремал страж гарема. Пробужденный испуганным воплем евнух выскочил оттуда и обрушил на голову рыцаря тяжелый посох За поимку убийцы этот упитанный малый с женоподобными, как свойственно евнухам, чертами, высоким голосом и мягкими, словно у лани, карими глазами получил от Радж Ахтена щедрую награду. Евнуху по имени Салим аль Дауб было позволено принять дар грации у самого Эремона.

Возможно, Рыцарь Справедливости предпочел бы смерть необходимости уступить дар слуге Волчьего Лорда, но он остался в живых, ибо в сердце его теплились две великих надежды. Первая заключалась в том, что он надеялся вернуться когда-нибудь в Гередон и хотя бы разок взглянуть на свою дочь

Сейчас, видя перед собой юную женщину, столь же прекрасную, какой была ее мать, Эремон не мог сдержать слез. Мечта его стала явью.

С болью в душе взирала Шемуаз на отца. Каждый вздох давался ему с великим трудом. Казалось немыслимым, что человек мог выдержать такую муку в течение долгих шести лет.

– Отец, милый, что я могу для тебя сделать? – спросила она.

Несколько долгих мгновений Эремон силился заговорить, и под конец сумел вымолвить всего два слова.

– Убей… нас.