Текст книги "Забытая сестра, или Письмо на чужое имя"

– Думаешь, мне не стоило тебе рассказывать? Том сказал, что мне не следует в это лезть.

– Нет, хорошо, что вы мне все рассказали, просто… – Я пыталась успокоить взбудораженные мысли. – Нет, все-таки я сомневаюсь, что вы говорили именно с моей мамой.

Вернис улыбнулась.

– Понимаю тебя, – сказала она. – Я бы на твоем месте тоже засомневалась. Но это была твоя мама, честное слово. Это правда.

Я думала, меня вырвет, пока я доберусь до своей машины – запах жаренного на углях бекона, распространившийся по участку, преследовал меня всю дорогу. Мне хотелось уехать немедленно, но по пути я встретила Тома Кайла, возвращавшегося с рыбалки. В руках у него были удочка и ведро.

– Здравствуйте, мистер Кайл, – сказала я, когда он подошел достаточно близко. – Могу я задать вам один вопрос?

– О чем? – спросил он, чуть замедлив шаг. Похоже, его не обрадовал мой приезд, впрочем, как и недавно.

– Я узнала, что отец выплачивал вам по пятьсот долларов каждый месяц. Не скажете ли, что это за деньги?

– Сейчас это уже неважно, – ответил Кайл, не останавливаясь. Когда он поравнялся со мной, я почувствовала запах перегара, как и в прошлый раз, и подумала: может, у него проблемы с алкоголем?

– Том, – окликнула я его, и он повернулся. – Вы тоже считаете, что меня удочерили?

Он нахмурился.

– Я бы тебе посоветовал держаться отсюда подальше, – с неудовольствием бросил он мне. – И особенно подальше от Вернис. Она и так почти выжила из ума, а когда видит тебя, то и вовсе расстраивается.

– О чем вы?! – воскликнула я. – Если кто и должен расстраиваться, так это я.

– Просто держись отсюда подальше, о’кей? Для собственного же блага.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но он повернулся и пошел к трейлеру, оставив мне больше вопросов, чем ответов.

10

Всю дорогу до своей машины я только и думала, что мне обязательно нужно поговорить с братом. Дэнни было четыре, когда я родилась, значит, ему известно – усыновили меня или нет. Но я не могла поехать к нему сейчас – я ведь пообещала не ворошить прошлое нашей семьи! Так что… пересилив свое желание, на выезде из парка я повернула налево и поехала домой, минуя трейлер Дэнни.

Как же было странно ощущать себя чужой в нашей семье – внешне я не похожа ни на кого из своих родных, выходит, и гены у меня совершенно другие. Вернис Кайл была абсолютно убеждена, что говорит мне правду. И при этом она отнюдь не производила впечатления потерявшей рассудок. Напротив, она вела себя со мной по-честному и видела в честности доброту. Как психолог, я не могла с ней не согласиться – правда всегда лучше лжи. Но как Райли Макферсон, которую в последнее время довольно часто подводило здравомыслие, я не была уверена в правильности ее действий.

Дома первым делом я попыталась подключить к новенькому широкоформатному телевизору старый видеоплеер, но для этого мне сначала понадобилось выйти в Интернет. Я принесла в гостиную ноутбук, положила на стол и, открыв, машинально сделала в поисковой строке Гугла запрос: «Как узнать, что тебя усыновили». Один из сайтов тут же выдал ответ: «Поговорите с вашими родственниками». Разумеется, я бы поговорила, но у меня их нет! Единственная надежда на Дэнни. Следующее предложение было: «Поищите записи о вашем рождении». Легко сказать, но записи о рождении не хранятся так просто на сайтах. «Проверьте место рождения в своем свидетельстве». Мое свидетельство о рождении осталось у меня в квартире в Дархеме, к тому же я не знаю, где оно там лежит. Кажется, в последний раз я держала его в руках подростком. Не помню, чтобы я в нем обнаружила что-нибудь необычное.

Закончив поиски в Интернете, я села у ноутбука, сложив на коленях руки – настраивалась на предстоящий просмотр кассет. Я немного нервничала – как я отреагирую на эти записи? Какой увижу сестру? Я ведь ее совсем не помнила. Она всегда была для меня девочкой с фотографии, но сейчас… Я боялась, что мне станет еще больнее и еще более грустно от сознания своей потери. Дэнни жаловался, что ему слишком часто приходилось слушать, как Лиза играет. Ну а я, наоборот, с радостью бы отдала год жизни, лишь бы услышать ее хоть раз!

Согласно инструкциям в Интернете мне нужно было подсоединить видеомагнитофон к телевизору специальным кабелем, который, как я догадывалась, мог храниться на кухне, в ящике, набитом разным хозяйственным барахлом. Я пошла в кухню и стала там рыться. Найти нужный кабель в ворохе всевозможных других проводов оказалось не так-то просто. Наконец я нашла то, что мне было нужно, вернулась в гостиную, подсоединила видеомагнитофон к телевизору и, вставив самую старую кассету, датированную 1980 годом, нажала на кнопку «Воспроизвести».

Как только видео началось, я машинально пересела на край дивана, сжимая в руке пульт. Картинка была зернистой, но все же я смогла разглядеть девочку на огромной сцене – она приготовилась играть на скрипке, зажав инструмент между плечом и подбородком. Она казалась такой маленькой, что мне с трудом верилось, что это Лиза. Но вот она заиграла, камера приблизилась, и я смогла разглядеть ее светлые волосы и лицо. Из-за плохого качества пленки черты были нечеткими. И тем не менее теперь я могла представить себе, какой была моя сестра в 1980 году. Она выглядела худенькой и хрупкой, но по-взрослому сосредоточенной. Отрывок, который она исполняла, был мне незнаком, но, как я поняла, он был очень сложным. От всего этого у меня слезы навернулись на глаза.

Я пересела на пол, к телевизору, словно это могло помочь мне стать ближе к сестре. Горло сжималось от боли. Какой же надо было быть смелой, чтобы стоять вот так перед большим залом!.. Я не могла видеть зрителей, но и без этого знала – их было много, сотни людей. Дэнни тогда еще не родился, и я подумала: а не могло ли все то, что он наблюдал потом с Лизой, пробудить в нем зависть? Он видел ее успех в своем столь нежном возрасте! А она… Успех был ношей, которую она несла на себе, и под этим прессом она находилась всю свою короткую жизнь. Теперь я поняла это.

Видео с нарезкой из разных концертов и репетиций длилось чуть больше часа, но я, как завороженная, не могла отвлечься ни на секунду. В некоторых отрывках Лиза выступала с другими детьми, причем среди них она была самой маленькой – и оттого особенно хрупкой. На одной записи она была единственным ребенком в окружении взрослых скрипачей – и смотреть на это было тяжелее всего. Лиза играла очень уверенно, но все же в ней чувствовалась уязвимость и невинность семилетней девочки. Насколько сильно давило на нее окружение взрослых? – невольно подумалось мне. Или, может быть, она все же делала то, что ей нравилось? Смогла ли она хоть немного насладиться детством?

– Бедная малышка… – прошептала я, прикасаясь к экрану.

Кассета закончилась, и я, чуть помедлив, вставила следующую, с пометкой «Римский музыкальный фестиваль, июнь 1987». Лизе было тогда четырнадцать. Качество видео оказалось намного лучше, и снимал, судя по всему, профессионал. Начало съемок, похоже, проходило в каком-то аэропорту. Группа энергичных подростков заняла места в зале ожидания, кто-то сидел, кто-то стоял – все смеялись и балагурили. Среди незнакомых лиц я искала лицо сестры, но не находила. На экране мелькали то лица детей, то недовольные физиономии взрослых, которых, кажется, раздражал галдеж и шум. Как я поняла, все эти подростки учились с Лизой в одной музыкальной школе и были примерно одного с нею возраста – именно с такими я чаще всего имею дело на своей работе. Тридцать или сорок ребят целиком заполнили собой зал ожидания, валяя дурака и болтая. Наблюдать за ними было довольно забавно, но меня интересовала сестра, которую я никак не могла отыскать посреди этого веселого неугомонного стада.

Вдруг на экране появился темноволосый мужчина и поднял руку. Подростки, как по волшебству, затихли, приняли благопристойный вид и обратили к нему свои лица. Мужчина был высоким и стройным, с тонкими и острыми чертами, которые, как ни странно, не делали его красивым. Едва заметно кивнув, он дал детям знак, и те, вынув из футляров инструменты – скрипки, альты, виолончели, – заиграли. Я не знала, что это за мелодия, но едва она, веселая и бойкая, разлилась по залу ожидания, как пассажиры, сидевшие до того с кислыми лицами, заметно оживились и стали улыбаться, а кое-кто даже захлопал.

Наконец я заметила Лизу. Она стояла в стороне и почти не попадала в кадр. Я узнала мальчика рядом с ней – того самого Мэтти с темными кудрявыми волосами. Когда мелодия закончилась, дирижер или учитель – не знаю, кем он там был, – сделал ей знак, и она вышла вперед. Затем мужчина поднял дирижерскую палочку, и Лиза начала играть. Она была необыкновенно хороша. Такая красавица! И очень походила на Дэнни. Черты ее лица были нежными и тонкими, однако, когда она прижимала к себе скрипку, вся ее хрупкость куда-то испарялась. Инструмент был полностью в ее власти. И это выглядело действительно гениально. Ее невероятный талант просто разрывал душу. Я же не могла отделаться от мысли: как дорого обошелся ей этот талант. Она заплатила за него всем, что у нее было.

Я прокрутила видео вперед и снова увидела на кадрах толпу подростков: расположившись перед фонтаном Треви, они вели себя как придурки, галдели и веселились. Там же, но чуть в сторонке, я заметила и сестру с Мэтти. Посмеиваясь, они о чем-то разговаривали и совершенно не выглядели частью толпы. После этого пошли кадры, как юные музыканты с сотней других скрипачей и виолончелистов выступают перед зрителями в каком-то огромном старинном здании с толстыми колоннами и настолько высокими потолками, что они не попадали в кадр. В какой-то момент от группы ребят, как и в аэропорту, снова отделилась Лиза и стала солировать. Она была одета во все белое и походила на ангела, спустившегося с небес. Между нею и дирижером, стоявшим на переднем плане на значительном расстоянии от нее, казалось, была протянута невидимая нить – настолько они были связаны. Эту музыку я узнала – то был скрипичный концерт ми минор Мендельсона. Отец постоянно его слушал. Всякий раз, как эта мелодия звучала в нашем доме, я приходила в восторг, но сейчас, когда я слышала, как ее исполняет Лиза, меня обуревали совсем другие чувства. Я сглотнула ком в горле, желая одновременно и выключить видео, и продолжить проигрывать его дальше. Когда камера сфокусировалась на сестре, я приблизила лицо к экрану и увидела ее длинные светлые ресницы и нежную морщинку между бровей, словно музыка причиняла ей боль. Как же мне не хватало Дэнни в эту минуту! Мне так хотелось разделить с ним свои чувства…

Я досмотрела первую часть концерта, но потом все же прервала просмотр: слезы сами собой лились и лились из глаз, и мне не удавалось унять их. И душило чувство утраты. Я потеряла сестру – потеряла ее сейчас, услышав ее игру и увидев ее на пленке живую. Ну как так могло случиться, что мы не встретились? Мне выпало всего несколько часов видеозаписи прошлого, но ощущение было таким, точно минул месяц – настолько я изменилась за эти мгновения. Да, я Лизу не знала. Но она очень повлияла на мою жизнь, и сейчас любовь к ней переполняла меня. Я осознала, что до настоящего момента во многом придумывала ее себе. Мне и в самом деле пришлось представлять, какая она была. Но теперь я увидела ее, ее фигурку, лицо и поняла, что все не так просто. За красотой игры было видно, как много она работала. И это ребенок! Совсем маленький на первой кассете – и полный надежд подросток на второй. Люди, слушавшие ее, могли оценить лишь талант, мастерство. Но разве же кто-то знал, что творилось в ее душе и сердце, пока она шлифовала игру?

Из-за чего же она сломалась? Из-за дирижера, который требовал от нее совершенства? Или из-за родителей? Может быть, бремя славы оказалось для нее непосильным? Я запустила пальцы в волосы, и слезы снова наполнили мои глаза. Как бы я хотела ее обнять! Крепко-крепко. Я бы сказала ей, что она не обязана быть совершенной – ей достаточно быть просто Лизой. Мне хотелось прикоснуться к тому хрупкому юному ангелу и шепнуть: «Держись, все будет хорошо».

11

– Чего только не покупают люди на распродажах имущества! – воскликнула Дженни, когда мы перебирали в столовой мамин фарфор. – Кристин захочет, чтобы ты и это оставила! – Она показала на старую зеленую тарелку в моей руке, однажды кем-то разбитую, а потом склеенную.

– Неужели битые тарелки кого-то интересуют? – не поверила я.

– Представь себе, – ответила Дженни. – Художники делают из таких вещей бижутерию и много чего еще – тебе бы и в голову не пришло. Поэтому оставляем всё! Эти коробки тебе не понадобятся? – Она указала на три пустые коробки.

Я притащила их из подвала, намереваясь заполнить вещами, которые планировала отдать на благотворительность, о чем и сообщила Дженни. Но у нее возникла другая идея.

– Сначала я хочу хорошенько рассмотреть коллекции. Надо понять, каких оценщиков приглашать, – сказала она. – Если есть что-то, что захочешь оставить себе, сразу отложи в сторону – отведем этим вещам специальное место. Ну хоть в кабинете. А пока можно заняться бумагами, которые хранятся в шкафах в гостиной. – Она взяла у меня зеленую тарелку и поставила обратно в шкаф. – Пойдем посмотрим, что там, – и она потянула меня за собой в гостиную.

Встав посреди комнаты – руки на бедра, – Дженни окинула единым взглядом десять встроенных в стену шкафов, расположенных по периметру. Они замыкали собой почти все помещение.

– В основном твой отец хранил здесь свои страховые бумаги и еще массу всего ненужного. Так что все это можно будет пропустить через бумагоизмельчитель. Ты как раз можешь этим заняться.

– Хорошо… – Я побаивалась даже открывать эти шкафы: мне приходилось видеть, как папа засовывал в них бумаги, будто выбрасывал.

– Только взгляни на эти гортензии! – Дженни подошла к окну, из которого был виден двор. – Твой отец их очень любил, – сообщила она, – жаль, что он не дожил до этого лета. Он так его ждал! Его любимое время года…

Я не знала этого об отце, и мне было неприятно осознавать, что Дженни известно о нем больше, чем мне. Но я сегодня настроилась быть с нею милой, коли уж нуждалась в ее помощи.

– Что за?!. – воскликнула вдруг она, заметив, что в шкафу с коллекцией трубок отсутствуют стеклянные дверцы. – Где стекло?

Я думала было соврать, но в итоге решила рассказать все как есть.

– Недавно здесь был Дэнни… Его что-то… расстроило, и он шарахнул по шкафу бутылкой из-под пива, – честно призналась я.

– Какой ужас! – возмутилась Дженни. – А твой отец утверждал, что Дэнни не склонен к вспышкам злобы, вполне нормальный.

– И это действительно так. – Я вспомнила, как Дэнни рассказывал мне, что специально изображал перед ней неуравновешенную личность. – Он тогда просто рассердился. Дэнни никогда не навредит человеку.

– Вы близки?

– В детстве были близки. Но с возрастом он стал скрытным, и мы почти перестали общаться. Боюсь, что он, как отец, стал интровертом. – Мне очень не хватало того Дэнни, каким он был в детстве.

– Не думаю, что отец твой был таким уж интровертом, – не согласилась со мной Дженни.

Я заставила себя улыбнуться: меня все больше царапало, что она на каждом шагу демонстрировала, что знала отца лучше меня. Это выглядело как хвастовство.

– Наверное, мы просто видели его с разных сторон, – дипломатично заметила я.

Теперь улыбнулась – или заставила себя улыбнуться – Дженни.

– Главное, мы обе знаем, каким хорошим он был человеком.

Не согласиться с этим я не могла.

Дженни подошла к шкафу с трубками и вынула одну из подставки.

– Вот эта меня всегда привлекала, – сказала она.

Трубка была вырезана в форме птичьей головы с взъерошенными перьями и зелеными бусинками вместо глаз. Я заметила, что руки Дженни дрожат. Интересно, невольно подумала я, она нервничает или просто плохо себя чувствует? Как бы то ни было, эта маленькая слабость, подмеченная мною, неожиданно заставила меня проникнуться к ней симпатией. Никогда не знаешь, с какими демонами приходится человеку бороться.

– Хотите взять ее себе? – предложила я.

Дженни удивилась.

– О, нет! Что я буду с ней делать? Хотя, должна признаться, я все еще не могу переварить тот факт, что Фрэнк оставил коллекцию Кайлам.

– Я думаю, они много помогали ему с парком и…

Дженни с отвращением фыркнула:

– Вот что я тебе скажу… Я не люблю сплетничать, но тебе следует знать, почему я так к этому отношусь. На самом деле – Том Кайл был в долгу у твоего отца, а не наоборот.

– Это как?

Дженни осторожно положила трубку на место в шкаф.

– Твой отец был его руководителем, когда они состояли в службе маршалов США, – начала она. – У Тома случился роман с клиенткой, которую он должен был защищать, и Фрэнк об этом узнал. Он мог тогда уволить Тома, но не сделал этого. Более того, он помог ему это скрыть. И благодаря ему Том сохранил тогда свою работу и, возможно, даже брак. Так зачем твоему отцу…

– …нужно было каждый месяц давать Тому по пятьсот долларов?

Дженни метнула на меня быстрый взгляд, и я заметила в ее глазах искры гнева.

– Твой отец мог бы и мне давать такие деньги, раз уж ему не терпелось с ними расстаться, – с горечью высказалась она. – Ипотека скоро загонит меня в гроб. Я думала, что после шестилетних отношений… – Дженни покачала головой. – Извини меня… – Она провела рукой по лбу. – Говорю как есть.

Теперь мне было понятно, почему она с таким равнодушием восприняла новость, что отец оставил ей фортепиано и десять тысяч долларов. На моем же счете скоро будет сто тысяч.

– Мне очень жаль, Дженни, – проговорила я. – Может быть, я могу вам чем-то помочь? Папа оставил мне гораздо большую сумму, чем мне требуется в данный момент, и…

Дженни взяла меня за руку.

– Даже не думай об этом, дорогая. – Черты ее лица смягчились. – Прости, что потеряла самообладание. У меня все хорошо, честное слово. Я бы просто хотела понять, почему он так высоко ценил Тома и Вернис?

– А вы знакомы с Вернис?

– Не совсем. Они какие-то себе на уме.

– Она утверждает, что меня удочерили.

Дженни округлила голубые глаза.

– Что? – поперхнулась она и кашлянула. – Да она в своем ли уме?

Мне показалось или она побелела?

– Вернис сказала, что ей в этом призналась моя мама.

– Да они ведь даже знакомы-то не были! – Дженни нахмурилась и снова достала из шкафа трубку, пальцы ее дрожали.

Я не сразу решилась продолжать разговор:

– Вернис с этого и начала. Они были совсем незнакомы. Но она увидела ее на приеме. Кого-то провожали на пенсию, и их места за столом оказались рядом. Вернис была подавлена; ребенок, которого они так ждали, родился мертвым. Вернис поделилась этим горем с мамой – а она и сказала ей, что я у них приемная дочь, и посоветовала сделать то же, взять чужого ребенка на воспитание, усыновить, возраст, требующийся по формальностям, еще позволял… Таким образом моя мама вдохновила Тома и Вернис на то, чтобы усыновить Люка.

– Нелепость какая, – протянула Дженни. – Это просто нелепость! Сама подумай, даже если бы это было правдой, твоя мать не стала бы рассказывать об этом первому встречному! Господи, да ты же знаешь, какой она была скрытной!

– Кажется, этого я тоже не знаю, – пожала я плечами. – Со мной она была…

– Послушай, Райли, я была лучшей подругой твоей матери, мы дружили со школьных лет. Но она все равно не рассказывала мне и половины того, что с ней происходило! Поэтому сама мысль, что она признается в чем-то настолько личном совершенно незнакомой ей женщине, просто глупа.

– Возможно… – уклончиво отозвалась я.

Я почувствовала облегчение, но главным образом из-за того, что мама не всегда была откровенна с Дженни. Кто знает, может быть, в тот момент она дала слабину, была тронута несчастьем Вернис и захотела ей как-то помочь? Вернис такая милая, и мне было понятно, почему мама решилась довериться ей.

– Ну, хватит всей этой чепухи! – воскликнула Дженни и, взяв блокнот, подошла к банкетке перед фортепиано, потрогала и двинулась дальше. – Теперь мне нужно осмотреть дом и составить список того, что следует сделать в первую очередь. Пойду взгляну на коллекции наверху. Жду не дождусь, когда вы познакомитесь с Кристин. Вы точно друг другу понравитесь. Кстати, она знает, как оценивать вещи и как сделать рекламу для успешной распродажи имущества. Я тебе уже говорила, – зачастила она в своей энергичной манере.

– Если вам понадобятся ключи от шкафов, то я их нашла. Они наверху. – Я вспомнила про ключ от трейлера, который оставила Вернис. – А вы не знаете, папа давал кому-нибудь свой трейлер?

– Боже, конечно нет! Он обожал эту старую развалюху. Называл ее своей берлогой. И даже меня в нее не пускал.

– Странно, – произнесла я задумчиво. – У него там куча CD-дисков. Причем в основном блюграсс и кантри. Вы знали, что отец слушал блюграсс?

– Нет, – призналась Дженни. – Думаю, поскольку это не моё, он этого и не слушал при мне. Твой отец был человеком разносторонних вкусов. – Она взглянула на меня. – Но мы ведь уже выяснили, что ты не очень хорошо его знала.

Это была и не подколка даже, а самая настоящая оплеуха, и вся моя симпатия к этой женщине окончательно испарилась. Она мне не нравилась! И я ей не доверяла – просто не могла доверять.

– Ну, – Дженни взяла меня за руку и подвела к стене из шкафов, – ты пока разбирай бумаги, а я пойду наверх.

Выглядело это так, будто она указывала мне, что делать. Но, с другой стороны, мне было совершенно неважно, с чего начинать работу. С бумаг так с бумаг. Сьюзен предупредила меня, чтобы я сохранила все счета за три года, поэтому остальное я смело могла выбросить. Как только Дженни ушла, я открыла первую дверцу и невольно вскрикнула – на колени мне повалился поток документов. Чтобы уничтожить это море макулатуры, понадобится просто сверхмощный бумагоизмельчитель! Тяжело вздохнув, я принялась складывать все в одну кучу. Было бы ужасно неприятно, если бы в ворохе этого хлама, которым набиты все десять шкафов, оказались погребенными мои документы по удочерению. Хорошо бы, если бы их там не было.

Приблизительно час спустя, когда у меня уже все плыло перед глазами, я услышала странный звук наверху, точно кто-то осторожно открыл или закрыл ящик. Она что, в спальне отца? Я встала и неслышно прошла к лестнице. Если бы Дженни громко открывала и закрывала ящики, мне бы и в голову не пришло насторожиться, но меня смутил именно этот воровской звук, точно она боялась, что я его услышу. Мне стало любопытно, и я начала подниматься по ступенькам.

Когда я дошла до последней ступеньки, Дженни как раз вышла из папиной спальни и, увидев меня, вздрогнула.

– О! – выдохнула она, схватившись за горло. – Ты меня напугала.

– Решила посмотреть, как у вас тут идут дела, – сказала я, хотя на самом деле меня подмывало спросить у нее, что она потеряла в ящиках моего отца.

– Хорошо, – кивнула она, видимо, понимая, что ей придется объясниться. – Я искала кое-что, что мне нужно было забрать. – Дженни сделала жест в сторону спальни.

Наверх она уходила с блокнотом, но теперь вместе с ним держала в руке белую коробку, которая по размеру могла быть как коробкой для мужских сорочек, так и коробкой для хранения документов. Дженни прижала ее к груди вместе с блокнотом.

– Я вижу, вы нашли то, что искали. – Я показала на коробку, и Дженни взглянула на нее так, будто только увидела.

– Да, – сказала она. – Здесь парочка вещей, которые я забыла. Так… старье. Просто показывала твоему отцу. – Она нервно засмеялась, и мне невольно стало ее жаль. Судя по тому, как она покраснела, в коробке лежало откровенное неглиже или даже что-то похуже. Я вспомнила, как Сьюзен рассказала, что нашла у своего умершего отца порно, – мне очень хотелось надеяться, что ничего подобного у моего не было.

– Ну так что с коллекциями? – спросила я, спускаясь по ступеням. Дженни не отпустила коробку, даже чтобы взяться за перила. – Кстати, бумаг в шкафах оказалось столько, что потребуется не меньше недели на их сортировку, – добавила я.

– Могу представить. – Она остановилась на последней ступеньке. – Нужно, чтобы кто-нибудь оценил трубки, прежде чем отдавать их Кайлам. И, боже мой, – она усмехнулась, – нужно хотя бы приблизительно понять, сколько у него виниловых пластинок, – и только потом сообщать о них Кристин. Не знаешь, может быть, у него еще где-то хранятся вещи? Например, на чердаке?

– Вряд ли, – ответила я, хотя понятия не имела, что творилось на чердаке – хранилось ли там вообще что-нибудь.

Какое-то время мы работали молча – я разгребая бумаги, Дженни – разбирая музыкальные альбомы. Голова моя шла кругом от обилия дат на медицинских счетах и выписках из банка.

– Кажется, на сегодня с меня достаточно, – выдохнула я, поднимаясь с полу. – Может быть, по бокалу вина?

Дженни устало вздохнула.

– Пожалуй, соглашусь лишь на полбокала. Если выпью больше – засну по дороге.

Я прошла на кухню за бокалами. А следом за мной появилась Дженни. Пройдя мимо меня, она скрылась за дверью ванной, и я снова подумала: как же хорошо она знает дом.

Дженни все еще была в ванной, когда я принесла бокалы в гостиную и заметила на подставке, рядом с коллекцией трубок, ее блокнот и коробку. Закусив губу, я с любопытством смотрела на нее, отчетливо понимая, что не очень-то хочу знать, что там. Вдруг Дженни что-то украла? Она сама призналась, что ей нужны деньги, и злилась на отца за то, что он не оставил ей больше. К тому же она провела наверху целый час.

Я прислушалась к звукам в ванной: за дверью была тишина. Тогда я осторожно убрала с коробки блокнот и приподняла крышку. Внутри лежали пожелтевшие вырезки из газет, на одной из которых значился заголовок:

«ЛИЗА МАКФЕРСОН СЧИТАЕТСЯ ПОГИБШЕЙ В РЕЗУЛЬТАТЕ ПРЕДПОЛАГАЕМОГО САМОУБИЙСТВА»

– Господи! – воскликнула я сдавленно.

Зачем он хранил эти статьи? Бедный отец, бедная мама. Каково им было знать, что они не удержали дочь от самоубийства?

Я услышала, как открылась дверь ванной, но даже не сдвинулась с места, когда Дженни вошла в комнату.

– Райли, нет! – Она подбежала ко мне.

Схватив коробку, я повернулась спиной к ней, и Дженни беспомощно опустила руки.

– Дорогая, не надо было этого делать. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Зачем он их хранил? – спросила я, снова заглядывая под крышку.

Взяв верхнюю вырезку со статьей о предполагаемом самоубийстве, я замерла с поднятой рукой: мне бросился в глаза еще один заголовок, напечатанный крупным шрифтом. Смысл слов до меня дошел не сразу:

«ЛИЗА МАКФЕРСОН, ОБВИНЯЕМАЯ В УБИЙСТВЕ, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО МЕРТВА»

12

Я медленно повернулась и посмотрела на Дженни. Она стояла, прижав руки к лицу, и в глазах ее блестели слезы.

– Что это? – прошептала я, показывая на коробку, в которой лежала статья, озаглавленная «Лиза Макферсон, обвиняемая в убийстве, предположительно мертва».

Дженни осторожно забрала у меня коробку.

– Он не хотел, чтобы ты знала. Я надеялась, что мне удастся вынести ее из дома, прежде чем ты на нее наткнешься, но я не знала, где твой отец ее прятал. Я так волновалась, что ты… – Она покачала головой. – Ее нужно просто выбросить. Не стоит тебе в нее заглядывать, Райли. Твоему отцу бы очень не понравилось, если б он узнал, что ты ее нашла.

Она говорила очень быстро, стараясь заболтать меня и отвлечь от коробки. Но я снова потянулась к ней и вытащила статью, в которой мою сестру называли убийцей.

– Я не понимаю, – медленно проговорила я, перечитав заголовок. – Совершенно ничего не понимаю.

– Я знаю, – поспешила продолжить Дженни, – что тебе говорили, будто бы она покончила с собой из-за депрессии и усталости. Твои родители не хотели, чтобы ты знала правду.

– Какую… правду? – Я снова взяла коробку и перенесла на стол. Сев, я стала перебирать статью за статьей, каждый заголовок буквально кричал словами: «Убийство», «Убийца», «Убила».

– Они именно поэтому сюда переехали после смерти Лизы. – Дженни прошла к банкетке возле фортепиано и села. – Они хотели увезти вас с Дэнни подальше от всего этого, от всех этих обвинений. Считали, что будет лучше, если ты вырастешь там, где тебя никто не будет называть сестрой убийцы.

Я посмотрела на Дженни.

– А она?.. Она и в самом деле кого-то убила? Кого? Почему?

– Это был несчастный случай. – Дженни сжала руками голову. – Ты не представляешь, как бы расстроился твой отец, если б узнал, что ты обо всем этом узнала.

– Расскажите мне, – попросила я.

– Лизу должны были судить, – сдавленно, преодолевая себя, начала Дженни. – И она думала, что проведет остаток жизни в тюрьме, потому что ей грозило обвинение в убийстве «умышленном и запланированном». Ей бы и в самом деле дали пожизненный срок, если бы доказали вину. Но мне кажется, она покончила с собой просто потому, что не могла продолжать жить после всего случившегося, нести все это в себе. Семнадцатилетняя девчонка – совсем ребенок! Боюсь, она просто не сумела справиться с чувством вины.

– Боже. – Мне казалось, я не выдержу свалившегося на меня груза открывшихся фактов. – Кто этот человек? Кого она убила?

– Его звали Стив Дэвис, – ответила Дженни. – Он учил ее играть на скрипке.

Я ахнула, вспомнив высокого стройного дирижера из видео. Это о нем говорила Дженни.

– Лиза и правда была зла на него из-за того, что могла не попасть в Джуллиард. Но она бы не стала его из-за этого убивать! – сказала Дженни. – Она была тихой, воспитанной девочкой. И не смогла бы никого убить, тем более намеренно! Мы просто не могли в это поверить.

Все это и впрямь казалось невероятным. У меня возник миллион вопросов, в которых я захотела разобраться. Я порылась в пожелтевших вырезках и достала одну с фотографией Стива Дэвиса. Да, это был он, тот человек с видео. Прижав руку ко рту, я стала читать статью, а Дженни молча наблюдала за мной.

«Лиза Бет Макферсон, семнадцатилетняя скрипачка, ожидавшая суда за убийство своего учителя скрипки, Стива Дэвиса, пропала и считается погибшей. Ее желтый каяк был найден в замерзших водах реки Потомак рядом с парком Форт-Хант в Александрии в понедельник утром, а белую «Хонду Сивик» обнаружили припаркованной на обочине дороги южнее гавани Бэлль-Хейвен. В машине мисс Макферсон не было ничего, кроме ее школьной сумки и кошелька, в котором лежали водительское удостоверение и немногим более тридцати долларов наличными. Принадлежавшую ей синюю куртку подобрали в замерзших камышах неподалеку.

Отец Лизы Макферсон, Фрэнк Макферсон, связался с полицией около восьми утра в понедельник, обнаружив в комнате дочери ее прощальную записку. Содержание записки не было обнародовано, однако представитель полиции заявил, что мисс Макферсон говорила в ней о желании покончить жизнь самоубийством. У отца девушки нет сомнений, что записка написана ее рукой. Остальных ее родных – матери, младшего брата и сестры в то утро в городе не было.