Текст книги "Спасительный свет (Темная сторона света)"

ГЛАВА 15

– Откуда у тебя это? – Клей смотрел через стол на сестру.

Алек оторвался от газеты, чтобы взглянуть, о чем он говорит. У Лейси на голове были наушники, а провод от них шел к маленькому красному транзисторному радиоприемнику, который лежал рядом с ее тарелкой. Алек видел его в первый раз.

– Джессика подарила мне на день рождения, – сказала Лейси без всякого выражения. Она взяла радиоприемник со стола, прицепила его к поясу своих шорт и поднялась, оставив недоеденными не меньше половины глазированных вафель.

Алек нахмурился:

– Тебе на день рождения? Какой день рождения?

– Неважно. – Лейси схватила ранец с книгами со стола. – Мне пора бежать.

– Лейси, подожди минутку. – Алек встал, но Лейси уже выскочила за дверь. Он услышал, как ее спортивные тапочки хлопают по двору, она выскочила на автобусную остановку. Сегодня был первый день ее учебы в летней школе.

Он посмотрел на Клея, застывшего с вилкой в руке.

– Мы забыли о ее Дне рождения, – сказал Клей.

– Этого не может быть. Ведь у нее – первого числа, правильно?

– Да. А сегодня – второе.

Алек чувствовал себя так, как будто кто-то хорошенько двинул его в живот.

– Черт! – он снова сел и, закрыв глаза и сжав руками внезапно занывшие виски, стал вспоминать вчерашний день. За завтраком Лейси молчала, а он был поглощен докладом об эрозии берегов Кисс-Ривер. Едва ли он хоть раз поднял глаза за весь завтрак. А когда вчера вечером он вернулся домой, она была наверху, в своей комнате и сказала, что не голодна. Они с Клеем заказали пиццу и съели ее сами на кухне. Лейси весь вечер не выходила из своей комнаты. Он был удивлен этим обстоятельством. Последние дни она проводила много времени у себя в комнате, но ни разу не появиться за весь вечер для нее было необычным.

– Пап!

Алек открыл глаза, услышав незнакомый, по-взрослому звучащий голос сына. Он со вздохом осел на стуле.

– Не могу в это поверить, – сказал он. – О твоем дне рождения я тоже забыл?

Клей улыбнулся:

– Нет, пап. У меня в октябре.

Алек провел рукой по подбородку. Ему нужно было побриться.

– Мы должны устроить праздник сегодня, – сказал он. – Я куплю ей подарок. А у тебя будет время тоже ей что-нибудь купить?

Клей кивнул.

– Что ей купить? – он беспомощно посмотрел на сына. – Чего бы ей хотелось?

– Мама на каждый день рождения покупала ей старинную куклу.

– Верно, но ей уже четырнадцать.

Да он и не знал, где взять такую куклу. Энни обычно покупала ее заранее и припрятывала до дня рождения Лейси. Кроме того, это был особый подарок Энни. И поскольку Энни умерла, когда Лейси было тринадцать, значит у Лейси должно быть тринадцать кукол.

Когда Клей ушел, Алек заглянул в комнату Лейси. Там не было такого беспорядка, как перед ее стремительной уборкой в день выпуска Клея, но уже вновь накопились и одежда, и бумажки. Эта комната стала ее убежищем.

На днях она вернулась домой поздно и пронеслась мимо него прямо в свою комнату. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: что-то стряслось. Ее блузка была расстегнута, на лице – следы слез. Он постоял несколько минут у ее двери, слушая, как она плачет, прежде чем постучаться и войти. В комнате было очень темно, и ему пришлось пробираться к ее кровати на ощупь. Алек сел на край постели, и, когда его глаза привыкли к темноте, увидел, что она лежит на боку, лицом к стене. Она чуть слышно всхлипывала, пытаясь скрыть от него свои слезы.

– Что случилось, Лейс? – спросил он.

– Ничего. – Ему пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать.

– Тебя кто-нибудь обидел? Она неприязненно хмыкнула:

– Господи, до чего же ты примитивен. Он сжал руки у себя на коленях.

– Может быть, тебе сходить к консультанту? – предложил он. – Вдруг тебе это понравится? Ты сможешь выложить ему все, что тебя мучает.

Она не ответила.

– Лейс, ты хочешь сходить к консультанту? – снова повторил он.

– Нет.

– В таком случае, может быть, ты скажешь мне, что тебя тревожит?

– Я уже сказала тебе: ничего.

– Девочка моя, – он прикоснулся к ее руке, и она резко отдернула ее. С ее губ сорвался возглас оскорбления и боли.

– Ты не мог бы уйти? – спросила она. Он встал и направился к двери.

– Я люблю тебя, Лейс, – сказал он, отвечая на ее молчание, прежде чем закрыть дверь.

Он постоял некоторое время в коридоре под ее дверью, достаточное, чтобы убедиться в том, что она снова начала плакать, на этот раз еще сильнее, как будто он каким-то образом усилил ее боль.

Сейчас он стоял в дверях ее комнаты, размышляя над тем, как загладить свою вину. Куклы взирали на него с немым укором, и со стен злобно усмехались молодые люди в коже и с голой грудью. Ну, что ж, на этот раз он без сомнения дал ей повод для слез.

Алек купил ей шоколадный торт с белой глазурью и попросил продавщицу в кондитерском отделе супермаркета написать между сахарных цветов голубыми буквами: «С днем рождения, Лейси!». Он заглянул в магазин одежды, куда Лейси обычно ходила с Энни. Ряды шорт и футболок, юбок и платьев ошеломили его. Он не знал размеров дочери, ее вкусов. В конце концов он остановился на подарочном сертификате из музыкального отдела – теперь он уже не знал, какую музыку она предпочитает – и, довольный собой, отправился домой, намереваясь приготовить к обеду ее любимые инчиладос из цыпленка.

Записи Энни мало помогли ему. Очевидно, большую часть рецепта инчиладос Энни придумывала на ходу, а то немногое, что оказалось в тетради, было написано ее каракулями, которые за долгие годы он наловчился разбирать. Но на сей раз единственное, что ему удалось прочесть, это слова «Лейси обожает», нацарапанные в нижнем правом углу.

Он позвонил Ноле.

– Представляешь, я забыл о дне рождения Лейси.

– Я знаю, дорогой. Джессика сказала мне.

– Мне следовало записать это в календаре. В последнее время моя память часто меня подводит.

– Не вини себя, Алек. Все перемелется, Лейси простит тебя.

– Я хотел приготовить инчиладос, которые обычно делала для нее Энни. Лейси любит их, но прочесть записи Энни совершенно невозможно. У тебя есть рецепт?

– Конечно. Давай я приду и помогу тебе.

– Нет, пожалуйста, не надо. Не надо приходить. Ты можешь просто продиктовать его мне? – Нола жила на другой улице и ей потребовалось бы не более минуты, чтобы прийти, но он меньше всего хотел этого. Догадывается ли она, спрашивал он себя, о том, как старательно он избегает оставаться с ней наедине?

Приготовление инчиладос оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал. Он поранил пальцы, разделывая цыпленка, и испортил четыре тортильи, прежде чем наловчился погружать их в соус и быстро наполнять начинкой.

Лейси появилась с черного хода в половине шестого. Он обнял ее, крепко прижав к себе, прежде чем она успела увернуться. Ее тело показалось ему худым и напряженным. Наушники у нее на голове оказались рядом с его щекой. Они были холодными, и он расслышал слабый ритм рок-музыки.

– Прости меня, Лейси, – сказал он. – Я просто не замечаю течения времени, дни ускользают от меня.

Она отодвинулась, даже не взглянув на него:

– Это неважно. – Она сняла наушники и положила их на стол.

– Позовешь Клея обедать, ладно? – попросил он. – Я сделал твои любимые инчиладос.

Она глянула на духовку и направилась к лестнице.

– Вкусно, пап, – сказал Клей, копаясь в сырной массе на тарелке.

На вкус инчиладос были совсем не похожи на те, которые делала Энни, и Алек пытался понять, что он сделал не так. Лейси низко склонилась над тарелкой, перемешивая вилкой ее содержимое.

– Но совсем не такие, как делала мама, – сказал Алек, признавая свою неудачу прежде, чем это сделает кто-либо из них.

– Мама клала в них ту приправу, чили, из маленьких баночек, – сказала Лейси, не поднимая головы.

– А, – сказал Алек, – в следующий раз буду знать.

– Не стоит беспокоиться, – в голосе Лейси звучал сарказм. Даже жестокость.

Клей поднял глаза на Алека. Он не верил своим ушам.

– Ты сучка, – сказал он Лейси, и Алек осуждающе покачал головой.

– Давайте просто перейдем к десерту, – предложил он. – Его готовил не я, и поэтому он, возможно, окажется съедобнее, чем горячее.

Торт стоял на столе в столовой, и, зажигая четырнадцать свечей, он вдруг подумал, что Энни никогда не устраивала дней рождения на кухне, а он сделал это сегодня и даже не заметил. Они не обедали в столовой с тех пор, как Энни умерла.

Он принес торт с горящими свечами на кухню, распевая: «С днем рождения…»

– Пожалуйста, перестаньте, – сказала Лейси, как бы кокетничая, когда Клей присоединился к отцу. Но когда они запели громче, она зажала уши руками и закричала:

– Хватит, я это ненавижу!

Алек увидел слезы у нее на глазах и перестал петь, показывая Клею, чтобы тот сделал то же самое.

– Ладно, – сказал он, – хватит представлений. Он поставил торт на стол и вручил Клею нож, а сам достал с одной из кухонных полок завернутые подарки. Он положил их на стол перед Лейси и внезапно ощутил волну неудовлетворенности. В свертке лежала коробка с ластами от Клея и тонкий конверт от него самого. И все. Энни всегда готовила десятки разных свертков – для Лейси, для каждого из них. Обычно стол ломился от подарков, которые она сама заворачивала в разноцветную бумагу. А вот он сделал все не слишком удачно, да к тому же с опозданием на день.

Лейси ожила. Ей на самом деле очень понравились ласты – это было написано у нее на лице – и Алек был благодарен Клею за то, что тот так хорошо знал свою сестру. Она поблагодарила Алека за подарочный сертификат, а затем принялась лениво ковырять свой кусок торта. Алеку отчаянно хотелось сделать ее счастливой.

– Еще у меня для тебя есть чек, Лейси, – сказал он, хотя это только что пришло ему в голову. – Пятьдесят долларов. Ты можешь потратить их на что угодно.

Энни убила бы его. Просто опрокинула бы его на пол и прямо здесь вышибла бы из него дух.

– Все, что я получала в детстве – это деньги, – сказала она ему однажды, когда он предложил подарить детям в качестве рождественского подарка деньги. – Я получала только их, тогда как на самом деле мне нужны были мои родители. Я отдала бы все, что у меня было, каждый цент, полученный от них, если бы хоть раз они сказали мне: «Мы любим тебя, Энни. Неважно, что ты делаешь, как выглядишь – ты наш ребенок, и мы тебя любим».

– Это первый день рождения в моей жизни, на который я не получила куклу, – произнесла Лейси. Не глядя ни на брата, ни на отца, она ковыряла вилкой в розовом сахарном цветке.

– Но я подумал, что тебе уже четырнадцать, – сказал Алек, – и ты взрослая для кукол.

Она пожала плечами:

– Мама говорила, что будет дарить их мне по одной каждый год, пока мне не исполнится двадцать один.

– Она так говорила? – Алек был удивлен. Лейси подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза, кажется, впервые за много месяцев. Боль в ее лице заставила его внутренне сжаться от острого чувства вины.

– Когда у меня будут дети, я никогда не буду забывать их дни рождения.

– На самом деле я не забыл, Лейси. Я знаю, что твой день рождения первого июля. Просто я не сообразил, что уже июль.

– Так, может быть, ты думаешь, что сегодня еще двадцать девятое июня или тридцатое? Ты же должен был заранее придумать, что мне подарить. Разве не так? – Она выскочила из-за стола, разрыдалась и попыталась скрыться от него за стеной волос, позволив им свободно упасть на лицо и скрыть ее глаза.

Алек тоже встал и взял ее за плечо.

– Милая Лей…

Она увернулась от него.

– Ручаюсь, что ты знаешь точную дату, когда был построен твой дурацкий маяк. Разве я не права? Ручаюсь, что ты планируешь грандиозное торжество по поводу его годовщины. – Она выскочила в дверь черного хода.

– У тебя завтра занятия в школе, Лейс, – крикнул он ей вслед. – Я не хочу…

– Иди ты к черту! – крикнула она не оборачиваясь. Эти слова заставили его замолчать, отозвавшись острой болью внутри, как раз там, где тяжелым грузом лежали неудавшиеся инчиладос. Он хотел броситься за ней и сказать, что не позволит ей разговаривать с ним в таком тоне, но Энни никогда бы этого не сделала. Кроме того, Лейси была во многом права. Строительство кисс-риверского маяка началось пятого апреля 1869 года и было завершено через пять лет. А фонарь впервые был зажжен тридцатого сентября 1874 года, и именно к годовщине этого события комитет планировал грандиозные торжества. Он уже заказал для них торт.

ГЛАВА 16

Нельзя сказать, что решение заехать в отделение скорой помощи возникло у Алека внезапно. Он уже несколько дней собирался это сделать, но что это будет именно сегодня, понял, только уже въехав на стоянку, и его сердце тоскливо сжалось при воспоминании о последнем разе, когда он был здесь.

Приемная была переполнена, и у него возникли сомнения, сможет ли Оливия выйти к нему. Однако он обрадовался, что все эти люди были здесь. Они придавали отделению скорой помощи другой вид, совершенно не такой, как в ту ночь, когда умерла Энни. Он с трудом осознал, что находится в том же самом месте.

Он подошел к регистратуре, возле которой лысеющий мужчина с бочкообразной грудной клеткой наскакивал на молоденькую испуганную регистраторшу.

– Черт побери, я жду уже целый час! – Мужчина навалился на стойку, нацелившись в нее подбородком. Рука у него была перевязана окровавленной тряпкой. – Здесь можно истечь кровью и умереть, дожидаясь, пока тебя примут.

Регистраторша, заикаясь, пыталась объяснить причину задержки, но мужчина прерывал ее бранью и угрозами. Алек обреченно подумал, что, видимо, ему придется вмешаться. Он пытался придумать, как лучше действовать, когда за спиной регистраторши появилась Оливия. Алек не сразу ее узнал. Здесь она выглядела абсолютно иначе. Дело было не только в белом халате. Сама она казалась выше, ее глаза – зеленее, а ресницы – длинными и черными. Она не заметила Алека, наклонившись через стойку регистратуры к скандальному пациенту.

– Мне очень жаль, что вам приходится ждать – произнесла она, – но здесь не Мак-Доналдс.

Алек усмехнулся, а мужчина открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Оливия прервала его:

– Перед вами в очереди ожидают люди с более серьезными, чем у вас, ранениями, – сказала она. – Мы займемся вами, как только сможем.

Что-то в ее голосе заставило мужчину угомониться. Он повернулся, ворча что-то себе под нос, и сел на свое место. В этот момент Оливия заметила Алека. Она нахмурилась.

– У вас все в порядке? Вопрос удивил его.

– О да, со мной все хорошо. – Он наклонился через стойку, чтобы его слышала только Оливия. – Могу ли я пригласить вас на обед?

Она улыбнулась:

– Вы действительно хотите пригласить меня в ресторан после того, как я залила Слезами свой салат с крабами?

– Да, – подтвердил он, – я хочу.

– Ну, а почему бы нам не купить чего-нибудь в китайском ресторанчике и не пойти ко мне домой? Я заканчиваю в семь.

Очевидно, ее муж до сих пор не вернулся к ней.

– Прекрасно, – сказал он. – Я заеду в ресторан, и мы встретимся около вашего дома. Чего бы вам хотелось?

– Выберите сами. – Она черкнула на листочке свой адрес и вручила ему.

Он пошел обратно к своей машине. Здесь она была в своей стихии, и здесь в ней была уверенность, полностью отсутствовавшая тогда в Даке. Ему хотелось бы понаблюдать за ее работой. Ему хотелось бы посмотреть, как она будет обрабатывать руки того скандального пациента, как она будет разговаривать с ним при этом. Ему хотелось бы увидеть ту гармонию, в которой работают ее голова и руки. Он знал это ощущение, все еще помнил его, хотя прошло уже немало времени.

Внезапно он ощутил острый приступ тоски: ему не хватало прикосновения к живому существу, ощущения своих лечащих рук. «Я лечу маяк, – уговаривал он себя, – спасаю его», – но при этом отлично знал, что это далеко не то же самое. Каким бы теплым ни был день, каким бы жарким ни было солнце, маяк под его руками оставался все таким же холодным и безжизненным.

Оливия едва успела покинуть отделение скорой помощи, как уже пожалела о своем приглашении. Она хотела увидеть Алека, поговорить с ним, но у нее в доме… В доме, половину которого все еще оплачивает Пол. И Пол даже может оказаться там. Конечно, маловероятно, но такая возможность существует. Впервые она ехала домой в надежде, что у него не возникнет желания навестить ее.

Алек ждал ее на крыльце, придерживая правым локтем бумажный пакет. Она поставила машину рядом с его «бронко» и вылезла из нее.

– Пахнет хорошо, – сказала она, проходя мимо него, чтобы отпереть дверь. Он вошла в гостиную. – Проходите.

Сильви приветственно мяукнула, когда они через комнату прошли на кухню. Алек поставил пакет на стол и наклонился, чтобы взять кошку на руки.

– Какая симпатяга. – Он держал Сильви перед собой на вытянутых руках, а та норовила двинуть его лапой по носу. – Сколько ей лет? – Алек прижал кошку к груди, и Оливия услышала, как Сильви замурлыкала.

– Шесть, – ответила она. – Ее зовут Сильви, и она, как правило, ненавидит чужих.

– М-м-м. – Алек улыбнулся и опустил кошку обратно на пол. – Просто не говорите ей, что я ветеринар, и мы с ней чудесно подружимся.

Оливия вынула из шкафчика две тарелки. Она пыталась избавиться от чувства неловкости. Доставая столовые приборы и салфетки, она уголком глаза наблюдала, как Алек извлекает из пакета коробочки. На нем были джинсы и рубашка в бело-голубую полоску с короткими рукавами, открывавшими загорелые мускулистые руки, покрытые темными прямыми волосами. От него исходил едва уловимый запах одеколона, а волосы были влажными после душа, или, может быть, после купания в заливе. Он, бесспорно, внес мужское начало в ее дом, а она не могла вспомнить, когда последний раз оставалась наедине с мужчиной, если не считать ее мужа. Что если Пол заедет прямо сейчас? Расставляя на подносе тарелки, она вслушивалась в уличные шумы: не приближается ли его автомобиль. Что если он зайдет и обнаружит, что она принимает у себя мужа Энни О'Нейл?

– Это работа Энни. – Алек коснулся витража с павлиньим пером на окне над раковиной.

– Да, – сказала она. – Я купила его, когда первый раз зашла в студию.

Если Алек понял, что это работа Энни, то Пол, конечно же, тоже это поймет. Ей следует убрать его куда-нибудь, где Пол не увидит его, если зайдет.

– Давайте поедим на террасе, – предложила она, поднимая поднос.

Она провела его через раздвижные стеклянные двери на заднюю крытую террасу, выходящую на залив.

– Замечательно! – воскликнул Алек, выгружая коробочки на стеклянную столешницу. Он выпрямился и, уперев руки в боки, окинул взглядом открывавшийся вид. – Мой дом тоже на заливе.

Оливия села и принялась распечатывать коробочки.

– Я была просто потрясена, когда мы приехали сюда и обнаружили, что можем позволить себе купить нечто подобное – прямо у самой воды. Я почувствовала себя так, как будто обрела наконец жилище близкое мне по духу. – Она печально улыбнулась. – Я была полна оптимизма. Мне казалось, что здесь мы совьем гнездо.

Алек уселся напротив нее.

– Как поживают близнецы? – спросил он.

– Что? – Оливия давно уже не слышала, чтобы кто-нибудь задавал этот вопрос. Она мысленно перенеслась в крошечный домик с одной спальней, в котором выросла, вспомнив, как этот вопрос задавали ее матери, а та что-то бормотала в ответ.

Алек глазами показал на ее живот.

– А, – засмеялась Оливия. – Пожалуйста, Алек, мне не нужно близнецов.

Ее пальцы дрожали, когда она открывала коробку с рисом.

– Вы себя плохо чувствуете, – спросил он, – или это просто от голода?

Он великодушно подсказал ей объяснение ее нервозности, но она отказалась от помощи.

– Когда вы здесь, меня преследует странное ощущение, как будто я делаю что-то не так.

– Вот как?.. – Он застыл, не донеся до тарелки ложку с рисом. – Может быть, мне лучше уйти?

– Нет, – быстро ответила она. – Я просто размышляла, как я объясню своему мужу ваше присутствие здесь, если он вдруг решит сегодня зайти.

Алек пожал плечами и передал ей коробку с рисом.

– Мы скажем ему, что мы – просто два одиноких человека, которые время от времени встречаются, чтобы в очередной раз поговорить о своих потерях. А он часто заходит?

– Почти никогда. – Она положила себе рис на тарелку. – Мне нужно сказать вам о нем кое-что.

– Что именно?

– Ну, прежде всего, вы с ним знакомы. Его зовут Пол Маселли, и он работает в комитете по спасению маяка. Впрочем, когда мы виделись с вами в последний раз, я об этом еще не знала.

Алек положил вилку и уставился на нее.

– Пол? Журналист? Он ваш муж? Господи, я и представить себе не мог, что он может быть вашим мужем.

– Что вы имеете в виду?

– Я представлял себе вашего мужа каким-то… ну, я не знаю, здоровым мускулистым парнем. С темными волосами, небритым, что-то вроде неандертальца, подловатым и недалеким. В общем, достаточно тупым, чтобы оставить такую женщину, как вы.

Оливия засмеялась.

– Пол кажется таким… рассудительным, – продолжал Алек.

– Да, он такой и есть.

– Он очень впечатлительный. Взял интервью у Старой смотрительницы маяка и прислал мне своего рода эссе на тему того, что он узнал. Оно такое… ну, не знаю… трогательное что ли. Просто очаровательное. Я ожидал чего-то интересного, но сухого, понимаете? Чего-то вроде нескольких фрагментов, в которых излагаются те или иные факты. Он очень талантлив.

Она улыбнулась.

– Я знаю.

– Но он такой тихий, погруженный в себя.

– Не всегда. – Однако она вполне могла представить, каким погруженным в себя мог быть Пол рядом с мужем Энни. – И еще кое-что. – Она должна была тщательно взвесить каждое слово, чтобы Алек не смог сложить вместе разрозненные части этой мозаики. – Вы знаете, что именно он написал ту статью об Энни для журнала «Сискейп»?

– Он? А я даже не обратил внимания, как звали того парня. Я знаю, что Энни дала ему несколько интервью… Так это был Пол?

– Да. – Она внутренне напряглась; «Только, пожалуйста, не надо делать выводы».

– Это была потрясающая статья. Я немного беспокоился, как она получится, потому что Энни прошлой осенью была сама на себя не похожа. У нее был один из периодов необъяснимой тоски. – Алек пожал плечами. – Я давно уже не видел ее настолько далекой, и поэтому испытал облегчение, когда прочитал статью и увидел, что ему удалось ухватить действительную сущность Энни. – Он отпил чаю и посмотрел на Оливию. На его лице появилось озадаченное выражение. – Почему же он не сказал мне, что он автор той статьи?

– Но вы же сами заметили: он погружен в себя, скромен. – Она откусила кусочек острого и пряного цыпленка «ханан». – Мы с ним вместе написали книгу. Вы помните ужасное крушение поезда в Вашингтоне в тысяча девятьсот восемьдесят первом году?

– Когда большинство вагонов упали в Потомак? Она кивнула.

– Тогда мы с ним и познакомились. Пол работал в «Вашингтон пост» и делал репортаж из отделения скорой помощи, где я работала.

Она даже не заметила Пола, но он определенно ее заметил. Он представился ей, когда кризис миновал, через два дня после катастрофы. Сказал, что влюбился в нее. Она была настолько спокойной и уверенной, настолько умело обходилась с пациентами и в то же время так сочувствовала родственникам пострадавших. Он показал ей статьи о крушении в «Вашингтон пост»: хроникально-документальные статьи других репортеров и свои очерки об удивительной молодой докторше в отделении скорой помощи. Ее поразил романтический идеализм Пола, и она не могла отрицать, что была взволнована, когда узнала, что он наблюдал за ней во время ее работы и влюбился.

– Так вот, через несколько лет мы решили написать книгу об этой катастрофе, – продолжала Оливия. – Мы хотели показать крушение с различных точек зрения: с точки зрения пассажиров, спасателей и персонала больницы. Получилось очень даже неплохо. Мы организовали турне с презентацией книги и выиграли пару призов.

– Я бы хотел ее прочесть.

Она встала и прошла в гостиную, где достала с книжной полки свой потрепанный экземпляр «Крушения „Восточного ветра“. Вернувшись назад, на террасу, она вручила его Алеку.

– О Боже! – сказал он, изучая обложку, на которой был изображен вид места крушения с самолета. Фотография была сделана с такой высоты, что с первого взгляда трудно было различить между двумя берегами реки, на которых цвели вишневые деревья, следы катастрофы, унесшей сорок две жизни. Он раскрыл книгу и прочитал аннотацию на клапане суперобложки, а затем перешел к последней странице и изучил краткую справку о них с Полом.

– У него опубликована книга стихов? – спросил Алек.

– Да. Она называется «Сладкое приближение».

– «Сладкое приближение», – улыбнулся Алек. – А о чем она?

– Обо мне. – Оливия покраснела. – Он сказал, что вся его жизнь встала на место, когда я вошла в нее.

Алек сочувственно посмотрел на нее. Он потянулся через стол и мягко пожал ее руку, золотое обручальное кольцо на его пальце сверкнуло, отразив свет, падавший из кухни. Он перевел взгляд на обложку книги. Оливии была видна маленькая черно-белая фотография ее и Пола кверху ногами, и поэтому ей казалось, что их лица не улыбаются, а наоборот – нахмурены.

Алек покачал головой.

– Видимо, это был сущий кошмар. Неужели такая работа не разрушает вас?

– К этому привыкаешь. В какой-то мере черствеешь, я полагаю. Грустные фильмы и тому подобные вещи заставляют меня плакать. Я могу заплакать в ресторане, но на работе – почти никогда. – Она опустила глаза на обложку книги, лежавшей рядом с тарелкой Алека. – Однако в тот вечер, когда умерла Энни, я немного плакала.

– Почему? – спросил Алек. – Как это могло вас задеть после всех ужасов, которые вы видите в отделении скорой помощи?

– Это из-за вас. – Она сказала ему только половину правды. – Ваши глаза… Вы были настолько опустошены. Я только что потеряла Пола, и… Я не хочу сравнивать свои переживания с тем, что пришлось пережить вам… Но я чувствовала вашу печаль. Очень долго ваше лицо стояло у меня перед глазами.

Алек взялся было за вилку, но тут же снова положил ее на стол.

– Помните мою дочь? – спросил он. Оливия улыбнулась.

– Она пыталась меня побить.

– Правда? Я совершенно этого не помню. – Он повернулся лицом к заливу. – Она меняется буквально на глазах. Я проглядел это, потому что с тех пор, как умерла Энни, мои дети были предоставлены сами себе. Сын отлично справляется сам. Он работает и осенью собирается в Дюкский университет. А Лейси… – Он покачал головой. – Она начала курить. Я полагаю, это еще не большая беда – большинство детей в ее возрасте пробуют покуривать. Гораздо хуже то, что она стала очень легко ударяться в слезы, буквально по любому поводу. На днях она вечером пришла домой в слезах, и ее блузка была в беспорядке. Я не хочу видеть за этим слишком много…

– Сколько ей лет? – прервала его Оливия.

– Три… Четырнадцать. Только что исполнилось. Оливия тоже отложила вилку и сложила руки на груди.

– Для девочки это крайне ранимый возраст, – сказала она, – особенно, если у нее нет матери.

– Но я пытаюсь быть не слишком наивным. Она всегда была очень хорошим ребенком, очень ответственным. Я уверен, что она не занимается сексом или чем-то еще, но…

– Может быть, против ее воли? – осторожно предположила Оливия.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, она плакала, была растрепана… Я думаю, может быть, кто-то… я не имею в виду, что ее изнасиловали на улице, но вы знаете, какими бывают мальчишки. Может быть, она была на вечеринке, и кто-то… воспользовался ее наивностью. Глаза Алека округлились.

– Ну, вы меня успокоили!

– Извините, работа в отделении скорой помощи дает несколько искаженное представление о мире. Почему бы вам не поговорить с ней об этом? Напрямик?

– Она не захочет со мной разговаривать. Я убеждаю себя, что все это подростковая ерунда, но Клей никогда не вел себя подобным образом, и я не знаю, как с этим справиться. Мы с Энни позволяли им просто быть. У них не было никаких правил, которым они должны были бы следовать. Мы доверяли им, и они были практически идеальными детьми.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «никаких правил»?

– Никакого «пора спать», никаких ограничений. Они сами принимали решения, куда им пойти, и что им делать. – Он отодвинул свою тарелку к середине стола. – Даже когда они были совсем маленькими, мы предоставляли им право решать, что надевать и чем питаться. Энни прекрасно умела заставить их отвечать за собственные поступки. А теперь Лейси сидит за столом с наушниками и радиоприемником. Мне хочется крикнуть: «Выключи радио и послушай меня, черт побери! – Он ударил кулаком по столу. – И не огрызайся, а просто давай поговорим». Но Энни никогда бы не стала разговаривать с ней в таком тоне, а я представить себе не могу, что бы она сделала, если бы Лейси при ней повела себя подобным образом.

Оливия откинулась на спинку стула.

– Может быть, это не важно, что бы сделала Энни, – сказала она. – Делайте то, что хотел бы сделать Алек. Скажите, что за столом нельзя слушать радио, скажите…

– Я не могу. Я боюсь потерять ее тоже. Я… – Он на секунду закрыл глаза, а затем встал. – Извините. – Он положил салфетку на стол и ушел в дом.

Оливия закрыла коробки и поставила их на поднос, подобно Алеку пытаясь представить себе, что на ее месте сделала бы сейчас Энни. Она наверняка не позволила бы гостю уйти просто так, а обязательно последовала бы за ним, чтобы убедиться, все ли в порядке. Оливия оставила еду на подносе и зашла на кухню. Алек стоял у окна, не отрывая глаз от залива. Она дотронулась до его руки.

– Алек?

– Я боюсь своей дочери, – сказал он. Залив, отражаясь в его зрачках, превращал бледно-голубой цвет в молочно-серый. – Я боюсь смотреть на нее, потому что каждый раз вижу Энни. – Он взглянул на Оливию, и она смущенно убрала руку. – В тот вечер она была вместе с Энни в приюте, – сказал он.

– Я не знала об этом.

– Она помогала раздавать еду. Она стояла как раз рядом с Энни, когда в нее выстрелили. Она видела, как это случилось.

– Вот откуда она знала, что было совсем мало крови, – сказала Оливия. – А я-то все удивлялась. Как это ужасно для нее, Алек!

– Я мог бы потерять и ее тоже. Теперь я так хорошо знаю, как быстро можно потерять кого угодно. Если она или Клей будут для меня слишком близки, и что-нибудь с ними случится… я не смогу пройти через это еще раз. И когда я пытаюсь придумать, как можно ее дисциплинировать, то начинаю бояться, что она начнет ненавидеть меня. Похоже, что она уже ненавидит. – Он снова взглянул на Оливию. – Я совершенно забыл о ее дне рождения. Замечательный отец, правда?

Внезапно Оливия почувствовала симпатию к Лейси. В ее детстве о ее днях рождениях тоже, как правило, никто не вспоминал, но у нее, по крайней мере, был Клинт, который делил с ней обиду.

– Ну, – сказала она, – я думаю, что Лейси теперь поняла, что вы – такой же человек, как и все.

Он повернулся спиной к окну и оперся на кухонный стол.