Текст книги "Огонь и дождь"

Диана Чемберлен
Огонь и дождь

Невоспетым героиням моей жизни —

подругам, которые всегда со мной.

ГЛАВА 1
ЛЕТО

Дом догорал во тьме. Густой дым тянулся из разверстых проемов окон и клубами поднимался вверх, образуя причудливые фигуры на фоне неба, принявшего жутковатый оранжевый оттенок. Морщась от резкого запаха и пронзительного воя сирен, Кармен вышла из съемочного автобуса телепрограммы «Новости после девяти». Ее вдруг охватила усталость, скорее моральная, чем физическая, и Кармен всеми силами постаралась не дать ей проявиться на ее лице. За последние несколько дней она уже видела, как сгорели один за другим двенадцать домов. Сначала это было захватывающе. Прекрасный материал для репортажа. Материал для ее работы. Но сегодня ей вдруг стало от этого тошно.

Утром во время завтрака она обнаружила, что, несмотря на постоянное мытье, ее волосы все равно пахнут дымом пожарищ. Ее барабанные перепонки все еще звенели от ночного завывания койотов, которых огонь выгнал из привычных убежищ в глубине каньона, а в окна кухни бесцеремонно ломилось раскаленное золотое солнце, сжигая жалкие остатки зелени в саду. Солнце превратилось во врага, в безжалостного убийцу всего, что когда-то украшало Долину Розы.

Этот дом, подобно другим, сгоревшим недавно, был расположен на краю Бурого Каньона – причудливо изогнутого живописного оврага, образовавшего широкое и глубокое ущелье на плодородных просторах Долины Розы. Буйные заросли сухого чапарраля были столь густыми и плотными, что в косых лучах заходящего солнца их можно было принять за гигантское покрывало, которое кому-то пришло в голову накинуть на землю. Однако теперь вся эта первозданная дикая красота была уничтожена. Уже много дней подряд жители долины просыпались в страхе, с трепетавшими от тревоги сердцами. Каждое утро они выглядывали из окон, чтобы узнать, как далеко по каньону продвинулся за ночь огонь, сколько еще земли он успел превратить в черную пустыню, насколько приблизилась к их жилью жуткая завеса дыма.

Прижимая к носу надушенный носовой платок, Кармен стояла перед полыхавшим домом. Съемочная группа суетилась вокруг с аппаратурой, а возле Кармен крутился, то и дело осведомляясь, Крейг, собиравший для нее информацию у пожарных и шоферов «скорой помощи». Похоже, что этот домишко в стиле ранчо, размером чуть больше трейлера, никогда и не выглядел особенно презентабельным, однако трудно было говорить об этом с уверенностью после всего, что здесь только что произошло. Он стоял на небольшом выступе плато, нависавшем над каньоном. В крохотном заднем дворике еле помещались качели и детская горка, мрачно сверкавшая обнаженной полосой стали в отблесках пламени. Возле качелей валялся трехколесный велосипед, а по засыпанной пеплом узкой площадке, служившей передним двориком, были рассыпаны игрушки. На короткой подъездной дорожке стояло несколько пузатых черных саквояжей. Бурый Каньон позади дома превратился в грозно ревущее море огня. Кармен сделала несколько шагов по направлению к каньону, чувствуя себя загипнотизированной ужасом происходящего. Наверное, так должна была бы выглядеть преисподняя, если бы она и вправду существовала.

Над морем разбушевавшейся стихии выписывал пируэты маленький самолетик, рассыпая химикалии, а за спиной Кармен пожарники, не жалея драгоценной воды, поливали ею соседние дома, стараясь спасти их от ненасытного пламени. Какими же крошечными казались они здесь – и пожарники, и самолет! Какими беспомощными!

Крейг снова оказался возле нее. Он сообщил адрес сгоревшего дома, время начала пожара и мрачные прогнозы по поводу возможности возгорания соседних домов. Его темные редкие волосы растрепались и торчали какими-то немыслимыми вихрами, а глаза дико поблескивали. А ведь он обожал такую обстановку, подумала Кармен, записывая информацию у себя в блокноте.

– Погибшим детям было два, четыре и пять лет, – бубнил у нее над ухом Крейг.

– Погибшим детям?! – застыв, переспросила она. Это правда, дома горели один за другим, но жертв до сих пор не было.

– Ага, – и Крейг кивнул в сторону саквояжей, стоявших на подъездной дорожке. Кармен прошиб холодный пот: она поняла, что в этих «саквояжах» были укрыты не вещи погорельцев, а детские тела. Ее колени внезапно задрожали, и она снова прижала к носу надушенный платок.

– Эй! – обратился Крейг к коллегам. – Как звали этих детей?

– Иозеф, Эдвард и Хейзл[1]1
  Hazel (англ.) – орешник, ореховый прутик.


[Закрыть], – крикнул кто-то позади них, и Крейг затряс головой, не в силах подавить смешок.

– Хейзл, – повторил он. – Ты можешь себе представить, чтобы ребенка назвали Хейзл? – Казалось, что его голос доносится откуда-то издалека.

Кармен молча записывала имена, и ей казалось, что ее руки и блокнот сверкают как горящие угли. Она была захвачена врасплох – и этим огнем, и Крейгом, и даже самим дымным золотистым небом. А главное – тем, что ей предстояло сделать в ближайшие мгновения. Во рту у нее пересохло, раскаленный воздух обжигал горло. Она беспомощно оглянулась на съемочную группу. Там было почти все готово.

– Мы поставим тебя прямо здесь, перед домом. – Карандаш Крейга указал на несколько футов вперед от того места, где она стояла. – Тогда в кадр попадут и дети, – и карандаш качнулся в сторону подъездной дорожки, где оранжевый свет из каньона весело играл на блестящем черном виниле ужасных мешков, напоминая Кармен о Дне Всех Святых, о ребятне в карнавальных костюмах, о лакомствах и хлопушках. – А после ты сможешь поговорить с их матерью.

Взгляд Кармен безвольно скользнул вслед за карандашом Крейга, указывавшим в сторону «скорой помощи». Задние двери фургона были распахнуты настежь, и кто-то старательно бинтовал руку сидевшей внутри отрешенной от всего происходящего женщины. Крохотная девчушка – нежный темноглазый херувим – припала к ее боку, свободной ручонкой стараясь зажать ухо, чтобы не слышать ужасною треска пламени и визга сирен.

– Так ты сможешь рассказать все как надо? – спросил у Кармен Крейг.

– Думаю, что да, – заявила она, но тут же смутилась. Ее лицо наверняка блестит от испарины. Оставалось надеяться, что Крейг припишет это царившей от пожара духоте, а не ее состоянию. Кармен собрала в пучок свои роскошные темные волосы и крепко стянула их в узел на затылке, достав заколку из нагрудного кармана.

– Мать зовут Джанис Рейско. – Крейг подсунул поближе свой блокнот, чтобы она смогла прочесть его каракули. – С тобой все в порядке? – поинтересовался он, пока Кармен писала.

– Я в том смысле – ты уверена, что проведешь все как надо?

– А почему ты считаешь, что я этого не сделаю? – О, неужели ему специально поручили слежку? Она не смела поднять на него глаза. Взгляд мог выдать ее смятение. Крейгу наверняка известно, что Кармен впервые столкнулась с подобной ситуацией за те два месяца, что проработала в «Новостях».

Она посмотрела на изможденное лицо матери, блестевшее от слез, на маленькую девочку, испуганно сосавшую палец, и в смущении перевела взгляд на каньон, на бушевавшее над ним пламя. Пятью годами позже она сама будет стремиться узнать подробности жизни этой женщины и ее детей, кропотливо выискивать новые факты и даже кормить этих несчастных обедом, чтобы легче было их разговорить. А сегодня она не имеет права дать Крейгу догадаться, что сомневается в своих силах. Один-единственный момент слабости. Они все с такой жадностью его ждут.

– Готова? – Крейг уже протягивал ей микрофон. Она взяла микрофон у нею из рук и встала перед камерой, слишком поздно спохватившись, что волосы у нее сколоты, на затылке. Проклятье. Только этого не хватало. Вкупе со ставшей весьма заметной проседью она будет выглядеть настоящей старухой, только что вышедшей из ванной.

На камере заалела сигнальная лампочка.

– С вами говорит Кармен Перес, – произнесла она в микрофон. – Я веду свой репортаж из окрестностей Бурого Каньона в Долине Розы, где разбушевавшаяся вследствие засухи огненная стихия избрала себе в качестве первых жертв несколько юных жизней. – Она скосила глаза на свои записи. – Пожарные смогли спасти от огня лишь трехгодовалую Дженнифер Рейско и ее мать, Джанис, но пламя настолько быстро охватило весь дом, что в нем погибли пятилетний Эдвард, четырехлетний Иозеф и двухгодовалый Хейзл.

Камера дала крупным планом три черных мешка на подъездной дорожке, а затем обратилась к распахнутым задним дверям фургона «скорой помощи». Следом за камерой Кармен двинулась в сторону Джанис Рейско, инстинктивно стараясь поскорее покончить со всем этим – словно тем самым можно было уменьшить охватившие ее ужас и боль. – Миссис Рейско, вы не могли бы подробнее описать нам то, что случилось здесь сегодня вечером?

Отблески пламени, бушевавшего в каньоне, окрасили увядшее лицо Джанис Рейско в неправдоподобно шафранный оттенок. Ее редкие темные волосы были кое-как обстрижены вровень с ушами, а лоб еле прикрывала взлохмаченная короткая челка.

– Мои дети, – хрипло прошептала она в микрофон, который подставила ей Кармен. Голова ее медленно повернулась из стороны в сторону, а взгляд оставался пустым и ко всему равнодушным. – Мои дети.

Кармен видела, что Крейг оторвался от видоискателя и бешено сигналит ей руками, побуждая продолжать интервью, но предпочла сделать вид, что ничего не заметила. Снова выступив вперед перед камерой и заставляя объектив удалиться от Джанис Рейско и ее единственной выжившей в огне дочери, она закончила репортаж несколькими обычными, ничего не значащими фразами.

Еле дождавшись конца съемки, она тихонько проскользнула в пустой автобус и уселась на одно из передних кресел, поджидая остальных. Вскоре к ней присоединился Крейг.

– Почему ты ни слова не спросила у ребенка? – начал он сыпать словами, еще не успев усесться на место. – Ты ведь знаешь, какую-нибудь ерунду вроде: «Ты сильно испугалась, детка?»

– Как-то не пришло на ум, – слабо сопротивлялась она. Но тут Крейга отвлекли остальные члены съемочной группы – трое парней и две девушки, влезшие в автобус. Им особо не о чем было с ней говорить. Все, кроме Крейга, были моложе ее лет на десять, а то и больше. Они раскупорили несколько бутылок минеральной воды и пустили по кругу пакет жареной кукурузы, маслянистый дух которой сразу же заполнил тесный салон автобуса. Кармен откинула голову на спинку сиденья, стараясь заставить себя не слышать их голосов и не ощущать тошнотворный запах кукурузы. Она боялась, что не сможет справиться со спазмами в желудке.

– Хейзл, – не унимался Крейг. – Ну и козел же его папаша! Не мог найти приличного имени.

– Останови на секунду, Пит. – Кармен потянулась вперед и вцепилась в плечо шоферу. – Мне показалось, что мы проскочили что-то интересное на дороге.

Пит свернул на обочину и притормозил, и в то же мгновение Кармен распахнула дверцу и выскочила.

– Куда к чертям ты собралась? – спросил ей вслед Крейг.

Она была не в силах ответить. Тошнота подступила к самому горлу. Она повернулась спиной к автобусу и постаралась отойти от него как можно дальше, но успела сделать лишь несколько неуверенных шагов, а потом упала на колени, извергая на дорогу содержимое своего желудка. Интересно, видно ли ее из автобуса в сгустившейся тьме? И могли ли они расслышать, как ее вырвало? Кармен немного пришла в себя. Со стороны Бурого Каньона, на этом участке еще не пострадавшего от пламени, наползали приятная прохлада и темень.

– Эй, Кармен, – окликнул ее Крейг. – Ну что там?

– Всего лишь мое воображение, – отвечала она, стараясь взять себя в руки. Казалось, что ей будет не под силу сделать несколько коротких шагов, отделявших ее от автобуса. Опираясь на дрожавшие колени, она кое-как дотащилась до дверцы.

– Пока ты там прогуливалась, мы получили новое сообщение, – провозгласил Крейг, когда она наконец уселась на свое место. – Как полагаешь, чей дом пришелся по вкусу этому чертову огню на сей раз?

– Чей? – машинально переспросила она.

– Дом, принадлежащий столь любезному твоему сердцу бывшему центровому. Ты ведь не забыла того малого, который нынче собрался ни много ни мало как осушить политическое болото нашей Долины Розы? – С заднего сиденья донесся чей-то приглушенный смешок.

– Крис? – все еще не могла включиться Кармен. – Загорелся дом Криса? А что с ним самим?

– По счастью, господина мэра не было дома.

– Он, наверное, все еще в офисе, – сказала она, наклоняясь вперед к радиотелефону, и ее не удивило, что, несмотря на поздний час, на звонок ответили.

– Пожар в Буром Каньоне достиг твоего дома, – кратко сообщила она. – Мы только что об этом узнали.

На другом конце провода наступило короткое молчание. Девицы на задних сиденьях фальшиво затянули «Свет, мой огонь». Кармен пришлось зажать уши.

– Ты будешь там? – наконец спросил Крис. – Наверное, вместе с «Новостями»?

– Да.

– Хорошо, – снова помолчав, ответил он. – Я сейчас же выезжаю.

Хотя обычно дорога от административного центра Долины Розы, где находился его офис, занимала у Криса пятнадцать минут, сегодня он доехал до Бурого Каньона всего за десять. Шоссе, прихотливо петлявшее по самому краю обрыва над каньоном, имело немало опасных участков. Однако он выучил наизусть все его повороты и спуски еще двадцать пять лет назад – его отец оказался терпеливым учителем. Крис вел машину почти на ощупь, не отрывая взгляда от оранжевою пламени впереди.

Он уже знал о погибших детях Час назад ему позвонил Дон Элдрик. Как член мэрии, Дон заведовал пожарным департаментом. Когда умер Джордж Хит, и место мэра осталось вакантным, именно Дон убедил городской совет предложить исполнять его обязанности Крису. Крис согласился, хотя и весьма неохотно, даже несмотря на то, что после ухода из спорта всего год проработал учителем в старших классах и мог безболезненно сменить род занятий, в отличие от остальных членов совета. В наследство от Хита ему достались доведенные чуть ли не до хаоса городские дела, причем день ото дня этот хаос все разрастался. Крис опасался, что если так пойдет дальше, то скоро пожар и вовсе выйдет из-под контроля, и отчаянно ломал голову, как помочь согражданам спасти от ненасытной засухи их драгоценные авокадо и апельсины. Ни до чего путного он пока не додумался, а разбушевавшееся чудовище, призвав на помощь пламя, похоже, всерьез намеревалось покончить с тем немногим, что до сих пор умудрялось выжить.

Однако сейчас, по дороге к пылавшему дому, он вовсе не думал о Долине Розы с ее неприятностями. Все его мысли занимал Дастин. Там, куда он едет, Дастина быть не могло – он теперь и не живет дома, – но там были его фотографии. Несколько альбомов. Криса не заботило даже то, что могут сгореть его гитара и спортивные трофеи. Он боялся лишь потерять фотографии своего сына.

Подъезды к Камино Линда были так плотно забиты полицейскими автомобилями и фургонами «скорой помощи», что ему пришлось оставить свою машину и пройти пешком последние четверть мили.

В какой-то момент ему показалось, что пламя все же пощадило его дом, так как он мог разглядеть лишь стоявший перед ним автобус «Новостей после девяти». Но, подойдя ближе, он увидел, как позади автобуса ярко полыхает то, что он считал частью себя, своими новыми корнями, пущенными в эту землю нынешней весной. Он застыл на тротуаре, стараясь справиться с ситуацией, стараясь не дать своим чувствам вырваться из-под контроля. Присмотревшись, он понял, что огонь хозяйничает пока лишь в северной половине дома. Маленькая гостиная, где хранились альбомы с фотографиями, гитара и спортивные трофеи, пока стояла целая. Не сможет ли он пробраться туда через веранду?

Неожиданно возле него очутилась Кармен. Они уже давно не виделись, хотя он смотрел ее репортажи в вечерней программе «Новости после девяти», куда Кармен вернулась работать уже два месяца назад. Три раза в неделю ей предоставлялось для выступления несчастных десять минут, которые казались Крису оскорбительными для Кармен, столько сделавшей в прошлом для этой программы.

– Мне ужасно жаль, Крис, – сказала она, не сводя глаз с горевшего дома.

– Как ты думаешь, я смогу пробраться в гостиную? – завороженно спросил он, словно она могла дать ему дельный совет. – Я бы хотел вытащить оттуда кое-что.

– Конечно же, нет, – неодобрительно нахмурилась она. – Ты только посмотри, – и Кармен кивнула в сторону дома. – Твои награды не сголь уж драгоценны, чтобы рисковать ради них жизнью.

– Это не награды, – еле слышно отвечал он. – Это фотографии Дастина.

Она резко отвернулась, и когда кто-то из съемочной группы окликнул ее, безмолвно удалилась.

Крис наблюдал за тем, как она берет из рук молодого парня микрофон и становится перед камерой. Грохот пролетавшего над каньоном вертолета и крики пожарных заглушили то, что она говорит в микрофон, но он смог прочесть по губам: «Сегодня вечером загорелся дом исполняющего обязанности мэра города мистера Кристофера Гарретта».

Через несколько минут на камере вдруг погасла контрольная лампочка, и до Криса донеслась перепалка между Кармен и ее коллегой. Она отрицательно качала головой. «Нет, – смог расслышать он. – Пожалуйста». Они одновременно повернулись в сторону Криса, и тот внезапно понял смысл происходившего. Они же хотят, чтобы Кармен взяла у него интервью – сунула ему под нос микрофон, чтобы он своим горем мог поразвлечь скучавших телезрителей в Южной Калифорнии. Кармен этого делать не хотела. Об этом говорил весь ее облик, и Крис был ей за это благодарен. Хотя и сомневался, что она сможет выстоять до конца. Они будут настаивать, и она подчиниться их натиску. Ведь ей так необходимо вернуть уверенность в себе, которую она потеряла за последние несколько лет. Ей так необходимо восстановить репутацию деятельного, выносливого и независимого журналиста, забытую за те четыре года, которые отняла у нее болезнь. Она должна продемонстрировать им, что по-прежнему сильна, что у нее есть все необходимые качества для работы репортером.

Он по-прежнему испытывал к ней жалость, он жалел их обоих. Он удалился от горевшего дома и затерялся в небольшой толпе собравшихся вокруг зевак. Найдя неподалеку укромное местечко, Крис наблюдал, как Кармен принялась высматривать его. Ему даже показалось, что он рассмотрел в ее глазах вспышку радости оттого, что она не смогла его разыскать. Вот она пожимает плечами и что-то говорит стоящему рядом мужчине. Вот она повернулась лицом к пожару, пламя которого охватило и веранду, и гостиную. Крис гадал, задумалась ли она над тем, что он ей сказал? Задело ли это ее? Способно ли вообще что-нибудь ее задеть?

Кармен снова смотрела на толпу, за которой укрывался Крис, и по направлению ее взгляда он понял, что на сей раз она его заметила. Могло ли быть так, что она заметила его с самого начала? Не укрываясь больше, он долго и пристально смотрел ей в глаза. Если кто-то и был способен понять, что он чувствует, теряя фотографии Дастина, то этим человеком могла быть только она, только Кармен. В конце-то концов, ведь она – мать Дастина.

ГЛАВА 2
УБЫТКИ

Миа напечатала это черное угловатое слово на верхнем крае страницы. По просьбе Криса она составила скорбный список всего, что сгорело вместе с его домом, всего, что он потерял. Однако заголовок почему-то рассмешил ее – независимо от того, что ей предстояло напечатать под ним.

Машинисткой она была неумелой и еле-еле справлялась с работой двумя пальцами, хотя и несколько поднаторела в этом занятии за те полтора месяца, что успела проработать у Криса в офисе. Однако он не жаловался на недостатки в ее работе, хотя их было немало. Да и она, предложив свои услуги в качестве секретарши, честно призналась, что не может считаться в этом деле специалистом. Она сказала, что ей двадцать восемь лет, что она профессиональный художник и не умеет ничего, кроме ухода за больными. Она ухаживала в течение многих лет за тяжело больной матерью.

Он принял ее на работу так же охотно, как если бы она предъявила ему диплом с отличием об окончании школы секретарш. Миа скоро поняла, что Крису во всем свойственен этот легкий неторопливый стиль. Создавалось впечатление, что его трудно вывести из равновесия – словно он уже ничего и не ждет от жизни. Вот, к примеру, когда она пришла к нему наниматься на работу, он уже был готов к тому, что она окажется без квалификации.

И, однако, именно она обнаружила эти бумаги. Еще в первые дни своей работы, убирая роскошно отделанный дубовыми панелями кабинет прежнего мэра, она нащупала засунутые за подлокотник кресла сшитые в тоненькую тетрадку листки. На них ничего не было написано, но по тому, как тщательно они были спрятаны и старательно завернуты в три слоя оберточной бумаги, Миа поняла, что лучше отдать их Крису сразу, не читая.

Крис уселся на край своего стола, сорвал обертку и разгладил листки у себя на колене. Она хорошо помнит, как по мере чтения краска исчезала с его обычно невозмутимою лица.

– Боже мой. – Он поднял на нее взгляд, и Миа заметила в его голубых глазах огонек гнева. – Он спекулировал нашей водой, – продолжал он. – Он продал нашу воду для застройки той стороны Бурого Каньона. Ты можешь в это поверить? В городе, погибающем от засухи! Где жители собирают воду в сортирах в пластиковые баки, лишь бы иметь ее хоть на пару галлонов больше дневной нормы! И он продает эту проклятую воду своре оборотистых деляг! Чего же тут удивляться, что городской резервуар почти пуст.

Миа знала, что Крис родился и вырос в Долине Розы, помнит этот город совсем маленьким и сонным, и городские неприятности досаждают ему не меньше собственных. Он не раз громогласно удивлялся по поводу того, на какие это деньги почивший в бозе Джордж Хит приобрел роскошный «мерседес» и яхту. Или личный самолет для полетов в Сакраменто, где он встречался с другими государственными мужами и обсуждал проблемы, возникающие в связи с засухой. По иронии судьбы купленный им на деньги от спекуляции водой самолет и послужил причиной его гибели.

Миа печатала последний пункт списка убытков, который Крис приготовил для страховой конторы, и в этот момент отворилась входная дверь. В приемную вошел незнакомый мужчина, и следом за ним ворвался сухой раскаленный вихрь, прилетевший с безжизненных скал хребта Св. Анны. Ветер зашелестел стопкой бумаг на столе. Верхний лист вспорхнул в потоке теплого воздуха, на мгновение замер и опустился на пол. Незнакомец легким движением поднял его.

– Извините. – Он положил лист на место. Губы его дрогнули от улыбки. Он был одет в яркую гавайскую рубашку, коричневые брюки и теннисные туфли на босу ногу. Он выглядел так, словно только что вышел из душа и тщательно побрился. Мне показалось, будто она чувствует даже запах мыла.

Взгляд посетителя скользнул по дешевым ореховым обоям и потертому бурому ковру на полу.

– Это офис Криса Гарретта? – Он взглянул на нее, вернее – сквозь нее, – и она была потрясена идеальной симметрией его лица, формой его подбородка, носа, очертанием скул. Глубоко посаженные синие глаза казались неестественно темными, но в глубине их можно было различить блеск – что-то светилось в них.

– Да, – отвечала она.

– Я мог бы его увидеть? – и снова полуулыбка. Он наверняка репетировал ее перед зеркалом Свернутой в трубку картой, которую он держал в руке, посетитель взмахнул в направлении кабинета Криса. – Меня зовут Джефф Кабрио. Он не знаком со мною.

Она завороженно разглядывала его, представляя, как под ее руками в куске глины воплощаются удивительно правильные линии его лица. С трудом ей удалось перевести взгляд на коробку интеркома. Миа нажала кнопку и вызвала Криса По его изумленному тону было ясно, что он не ожидает никаких визитеров. За то время, пока Миа работала его секретаршей, к нему пришло всего несколько человек – в том числе группа школьников, с которыми Крис занимался бейсболом Они пытались убедить новоиспеченного мэра «бросить эту дурацкую работу и вернуться преподавать в их школу». Крис совершенно серьезно отвечал им, что и сам бы рад так поступить, да только нынче он, к сожалению, несет ответственность за всю Долину Розы, а не за одну бейсбольную команду городской школы, поэтому не может просто взять и все бросить.

Миа отключила интерком и сообщила Джеффу Кабрио, что Крис сейчас выйдет Он уселся, расправив на коленях свою карту. Пока он в задумчивости водил по бумаге пальцем, Миа потихоньку положила перед собой чистый лист и стала делать набросок его лица. Украдкой разглядывала его и снова принималась рисовать. Через какое-то время она поняла, что Джефф сосредоточился на карте и не замечает ее. Миа стала действовать смелее.

Он был именно тем, что Глен называл «искушением» для художника, то есть чем-то таким, что не может оставить художника равнодушным, что создано для того, чтобы быть воспроизведенным, неважно, будет то живопись, фотография или скульптура Миа была студенткой в группе у Глена задолго до того, как они стали любовниками, и он научил ее выделять в толпе такие лица.

– Это совсем не обязательно должно быть классически правильное лицо, – повторял он со своим едва уловимым лондонским акцентом, – но это должно быть лицо, которое способно привнести в свое скульптурное воплощение некий элемент драмы.

Хотела бы Миа, чтобы Глен увидел Джеффа Кабрио. Ему пришлось бы основательно поработать над собой, чтобы не дать волю эмоциям и не пуститься в рассуждения о том, каким образом различные планы в изображении его лица, рук и плеч изменяют очертания всего остального тела. Он для этого слишком хорошо воспитан, но не настолько, чтобы запретить себе в упор разглядывать свое «искушение». Он уже неоднократно имел неприятности из-за того, что людям не нравилась его манера бесцеремонно разглядывать их бицепсы, бедра или ягодицы.

Про Миа Глен говорил, что у нее искушением для художника может служить лишь тело, но никак не лицо.

– У тебя слишком толстые щеки и пухлые губки, – объяснял он. Она же, в то время была настолько уверена в его любви, что ей и в голову не пришло обижаться на эти слова. – Но твое тело, Солнышко, твое тело искушает своей целомудренной простотой.

Ей тогда было всего двадцать четыре года; она родилась и выросла в Южной Калифорнии, и город еще не наложил на нее свой отпечаток. Кожа ее была на удивление бледной. Нежные шелковистые пшеничного цвета волосы не выносили солнечных лучей, и она никогда не загорала. Она была хрупкой, настолько хрупкой, что сквозь кожу просвечивала каждая жилка, каждый мускул ее тела. А сильной она была не от занятий скейтингом или в клубе здоровья. Мышцы ее развились за те долгие годы, когда она ухаживала за матерью, кормила ее, переодевала, купала в ванной.

И вот теперь Глен был страшно заинтересован тем, как играет под тонкой кожей ее икроножная мышца, как мнут глину ее нежные пальчики, и она превратилась для него в искушение. Еще тогда, в далекие годы ученичества он сказал, что она необыкновенно талантлива.

– Это действительно необыкновенно, – повторял он, глядя, как она едва улыбается чему-то, целиком уйдя в работу. И в душе его зарождалось глубокое чувство.

Глен был ее учителем в течение десяти лет и все это время вел себя достойно. Он не хотел нарушать приличий.

– Ты – моя студентка, – обезоруживающе говорил он, – и пока это так, я должен держать свои чувства в узде.

После церемонии окончания школы он подошел к ней и, наклонившись, прошептал в ухо:

– Я хотел бы пригласить тебя пообедать в какое-нибудь шикарное местечко. Я собираюсь лепить тебя. И я хочу любить тебя.

– С этой же целью? – спросила она.

– С этой же целью.

Его желание лепить ее лишь слегка смутило ее чувства, но Миа и не сомневалась, что он собирается лепить ее обнаженной. За годы обучения ей не раз приходилось работать с обнаженной натурой. Однако она никогда не представляла себя, так сказать, по другую сторону глины.

Стоя в потоках солнечного света, заливавших его студию, Миа начала раздеваться. Хотя ей никогда не приходилось раздеваться перед мужчиной, она была настолько уверена в его порядочности, что и не подумала волноваться, а ее улыбка оставалась такой же безмятежной. Он звал ее Солнышком за эту неизменную улыбку и добродушие, не оставлявшие ее несмотря на тяжелые переживания из-за болезни матери. Он ходил вокруг нее, любуясь, как она расстегивает блузку, как спускает по бедрам длинную нижнюю юбку, оставляя ее лежать в солнечном пятне на полу. Наконец она сняла нижнее белье, часики и серебряную цепочку, доставшуюся ей от бабушки, и ее тело засверкало юной чистотой в солнечных лучах, от которых сам воздух мастерской начинал казаться расплавленным золотом. Она чувствовала себя ужасно храброй.

– Ты в точности такая, как я себе тебя представлял, – восхитился Глен, не переставая кружить возле нее, и его собственная золотистая шевелюра сияла в солнечном блеске. – В точности то, на что я надеялся. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.

Она кивнула. Она недаром была талантливой ученицей.

– Такая невинная нежность. Целомудренность. Ты просто восхитительна, Миа.

Он платил ей за то, что она позировала ему. Миа брала эти деньги с большой неохотой Она слишком нуждалась в них, чтобы позволить себе отказаться. И вот почти две недели она сидела в студии на широком диване посреди горы раскиданных подушек, облаченная лишь в шляпу с широкими полями, которую надел на нее Глен, и в длинную узкую ленту, обвитую вокруг шеи. Она восседала в углу дивана – одно колено поднято, один конец шарфа у нее в руке, другой же свисает между грудей.

В итоге поза получилась весьма игривой, вызывающей. Ее несколько покоробила мысль о том, как легко она позволила кому-то распоряжаться своим телом. Это было началом двух весьма легкомысленных лет в жизни. Больше с ней такое уже никогда не повторится.

Не сразу, а на второй или на третий день ее позирования Миа вдруг поняла, что, сидя на диване, она стала ощущать совершенно новые чувства. Низ живота стал вдруг наливаться кровью и казаться ей раскаленным – чувство столь непривычное и неуместное, что она рассердилась на самое себя. Ты – художница, он – художник И все же каждый раз, когда он прикасается к ней – поправляя подушки, подставляя одну ей под колено, другую под плечо, – она кляла себя за то, что ей были приятны его прикосновения.

К концу первой недели она уже умышленно принимала неправильную позу в ожидании возбуждающих прикосновений его теплых уверенных рук.

В какой-то момент ей показалось, что из-за слишком нежного сложения в этой позе у нее слишком виден живот, и она попыталась втянуть его. Глен тут рассмеялся.

– Нет, Солнышко, не надо. Все замечательно и так. Твое тело на первый взгляд кажется таким сильным, что некоторая размягченность линий только придаст тебе необходимую нежность, уязвимость Понимаешь ли, я стараюсь выразить все стороны твоей натуры: силу, чувствительность, жизнелюбие и нежность.