Текст книги "За рулем чужой жизни"

– Мы не поговорим! – мой вскрик несколько раз повторился в голове.

Не поговорим…

– Макс, – друг поднял руки в успокаивающем жесте. – Спокойно объясни мне, что случилось.

– Аня… – я зажмурился и схватился за голову. – Отвези меня домой! Прямо сейчас!

В отличие от меня Серый был практически трезв. Это всегда удивляло меня в друге. Он никогда не напивался, даже когда все было плохо, и я просто не находил другого выхода, кроме как прильнуть к бутылке. Сережа не злоупотреблял алкоголем и на праздниках, каким подразумевался этот вечер.

– Ты можешь нормально объяснить, что произошло? Кто тебе звонил?! – это паника? В голосе моего вечно спокойного друга паника?

– Пожалуйста, я умоляю тебя, просто сядь за руль чертовой машины и довези меня до дома!

На нас стали оборачиваться посетители клуба. Не знаю, это или мое состояние заставило парня отмереть и повернуться в сторону выхода, но вот мы уже на улице. Воздух бьет в лицо, но дышать от этого ни капельки не легче. Взгляд падает на автомобиль Завьялова, и я спотыкаюсь. Перед глазами ее машина. Я не должен был отпускать ее одну ночью на трассу…

Нет, тот прокурор точно ошибся. И сейчас Аня укачивает на руках нашего кроху, целует его в морщинистый лобик. Через полчаса я ее увижу и крепко обниму вместе с сыном, вымолю у них прощение и больше никогда не отпущу. И тот звонок окажется простой шуткой, над которой мы все вместе посмеемся. Правда?

Всю поездку я молча вжимал пальцы в подлокотник. Навигатор оповестил, что на одном промежутке трассы проезд перекрыт и нам придётся объехать его по другой дороге. В голове крутилась мысль: “Это ничего не значит! Может государство, наконец, решило выделить деньги из бюджета на заливку нормального асфальта, а, чтобы днем не мешать машинам, они решили сделать это ночью…”.

  Сережа косился на меня, но молчал, пока мы не заехали на парковку у многоэтажного элитного комплекса. Несмотря на темноту, я старался найти глазами знакомую машину. Ее не было. “Наверняка, просто все места ночью были заняты, и Ане пришлось припарковаться где-нибудь подальше…” – повторял я про себя.

Когда я уже стоял у подъезда, в голове успело сложиться множество теорий, почему по дороге произошло столько совпадений. Ну и кто придумал эту глупую фразу, что совпадений не бывает? Покажите мне этого идиота!

Ключи выпали из рук, и Серый наклонился, чтобы поднять их, но я лишь оттолкнул его, хватая их раньше него. Цифра над лифтом оповестила нас, что железная коробка находилась на последнем этаже. Я не выдержу, пока он спустится вниз! Немедля, сорвался с места и, не обращая внимания на крики друга, взлетел вверх по лестнице на пятнадцатый этаж. Те секунды, когда ключ поворачивается в замке, кажутся бесконечными. Свет горит…

– Аня! – зову я, но понимаю, что голос окончательно осип. Прокашливаюсь и зову заново. – Аня!

Из спальни слышатся шаги, и я уже готов был выдохнуть. На губах появляется счастливая улыбка. Моя Аня сейчас выйдет и обнимет меня… но даже если и не обнимет, я хотя бы смогу убедиться, что с ней все хорошо. Шаги приближаются, и дверь открывается.

Улыбка медленно сползает с моего лица. Вместо каштановых волос передо мной ярко рыжая шевелюра соседки. На ее руках лежал Андрюша, смотрящий прямо на меня своими огромными серо-голубыми глазами.

– Ты чего кричишь? – шикает она на меня. – Андрей и так заснуть не может… А где Аня?

На молодом лице пролегла морщинка. Я не смог ответить, просто не мог выдавить из себя ни слова. Ничего не понимая, Катя перевела взгляд на хмурого Сережу.

– Парни, вы меня пугаете. Аня должна была приехать к вам уже пару часов назад. Вы ее видели?

– Да, они поссорились с Максом, а потом она уехала.

Голоса звучали так тихо, что я их практически не слышал. Взгляд зацепился за мольберт. Не сложно было догадаться, что было изображено на новой картине, и кто был ее автором. Но мне даже подумать об этом было страшно. Надпись в нижнем правом углу гласила: “Мои Мальчики. Люблю вас, Аня”. Подойдя ближе, я холодной рукой коснулся недавно высохшей краски. Я чувствовал Аню в каждом мазке кисти. Она ускользала от меня, проникая между пальцев, испаряясь в пустоте.

Сзади раздалось громкое детское “гу”, от которого я вздрогнул. Мне хотелось сбежать, больше никогда не видеть этой картины, и единственный, кто мог меня спасти, находился здесь, совсем рядом.

Я преодолел расстояние между мной и Катей и забрал сына, который сразу схватил меня за челку. Закрыв глаза, я уткнулся носом в его шею, вдыхая родной запах. Я не имею права опускать руки. Ради него, моего мальчика.

– Макс, что тебе сказали по телефону? – осторожно, боясь услышать ответ, спросил Сережа.

– Аня… Ани больше нет…

ГЛАВА 7

Кто сказал, что время лечит, тот не знал большого горя.

Не заживают раны в сердце, просто привыкаешь к боли.

 Почему так тяжело открыть глаза? Кажется, ресницы весили не меньше тонны. Я попробовала поднять руку, но ничего не получилось. Если ресницы весили тонну, то все остальное тело раз десять больше. Мне стало страшно. Что случилось? Где я? И почему я не могу открыть глаза?

– Она очнулась! – чей-то незнакомый голос раздался справа от головы, где так противно пиликала какая-то машина. Желание осмотреться увеличилось вдвое.

Раздались шаги. Много шагов. По ощущениям не меньше трех человек.

– Пациентка начала шевелить веками, – повторил все тот же голос.

Как в подтверждение ее слов я наморщилась, почувствовав на лице что-то непонятное, и открыла глаза. Медленно, пытаясь сфокусировать взгляд на нависшем надо мной человеке. Это был мужчина около пятидесяти с морщинистым лбом и почти прозрачными глазами.

Его взгляд мне не понравился. Я вообще не смогла прочитать эмоции на его лице, покрытом небольшой щетиной.

– Вы меня слышите? – прокашлявшись, спросил он, пристально смотря мне в глаза.

Я кивнула, на что получила нервный толчок в висках.

– Это невероятно! После такой аварии она так быстро очнулась! – восхитилась медсестра, позвавшая врачей. Только она выглядела по-настоящему обрадовавшейся из всех присутствующих. – Бедная девочка…

– Ты помнишь, что произошло? – мужчина грубо перебил женщину и сжал левый кулак, в котором держал ручку. Скорее всего он работал над какими-то документами, когда я очнулась.

Попытка что-то вспомнить отозвалась очередной пульсацией в висках.

– Хорошо. А ты помнишь, как тебя зовут? – прежде чем задать вопрос, доктор обернулся на юношу, стоявшего за его спиной. Мой пока медленно соображающий мозг выделил их необычную схожесть между собой. Смуглая кожа, высокий рост, форма лица, густые темные брови и жесткие волосы цвета горького шоколада. Пусть у одного из них и проклевывалась седина на висках, в обоих мужчинах явно текла горячая испанская кровь.

– Я не… не знаю.

Собственный голос привел в ужас. Он больше походил на хрип старика.

Доктор глубоко выдохнул. То ли облегченно, то ли обреченно. Головная боль не давала возможности трезво оценивать ситуацию.

– Что… происходит?

– Тише, тебе нельзя волноваться, – взволнованно проговорил молодой парень.

Даже если эти двое родственники, почему они так по-разному странно реагируют на меня? Старший старательно отводит глаза и нервно теребит ткань халата. Такое чувство, что его мысли далеко за пределами палаты, а сам он чувствует глубокое разочарование и обреченность. На лице же младшего целая гамма эмоций. Боль, страх, вина, сожаление.

– Тебя зовут Вера, – наконец сказал доктор. – Три дня назад случилась страшная авария, вина за которую ложится на твои плечи. Тебя единственную удалось спасти. Сейчас я пытаюсь хоть как-то помочь тебе, но семья погибшего водителя слишком влиятельна в судебной сфере, и они так просто не отпустят тебя без наказания. Если бы ты дольше пробыла без сознания, у меня бы получилось найти какой-нибудь способ… к сожалению, теперь этого времени у меня нет. Амнезия – это, конечно, хорошо, но не сильно сыграет нам на руку на суде.

– Подождите, я ничего не понимаю! – я закрыла глаза. Боль становилась невыносимой. – Почему Вы мне помогаете, если я…, если я… убийца?

Последнее слово слилось с воздухом, вылетевшим из моего рта.

– Верочка… – мужчина опустился на корточки возле кровати и положил руку на мою кисть, в которую был вставлен катетер. – Как ты могла забыть меня? Это ведь я – твой папа? – тихо-тихо произнес он, словно боялся, что кто-то может его услышать. – Вадим, подойди. Вер, посмотри на него. Совсем не узнаешь своего старшего брата?

Больше я не могла этого терпеть. Слезы уже скопились в уголках глаз, а я даже вытереть их не могла. Мне хотелось заново провалиться в сон и больше никогда не просыпаться. Почему я вообще выжила?

– Все будет хорошо. В аварии ты сильно ударилась головой. Еще есть пара ушибов… но самое главное, – пальцы сильнее сжали мою руку. – Прежде чем Вадим успел вытащить тебя из горящий машины, ты успела получить несколько ожогов на лице и теле. Но не волнуйся. Ты же знаешь, какой у тебе папа профессионал. Я сделаю все так, что никто и не узнает, что были какие-то ожоги.

Я уже не слушала его. Мой взгляд был прицеплен к Вадиму. Брат? Мне хотелось заглянуть в его душу. Почему я ничего не чувствую к этому человеку. Только ненависть. Это он виноват. Он убил все мои чувства к нему. Точно…

– Зачем?.. – прошептала я, постепенно поднимая голос. – Зачем ты спас меня?! Почему не спас того водителя?! Знал же, что именно я виновата в аварии! Почему не помог им?! Я ненавижу тебя! Слышишь?! Ненавижу!

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Я просыпалась, меня кормили, и я снова засыпала. Но перед глазами снова и снова вставало лицо Вадима. Ужас на его лице, когда забрыкалась на кровати. Он не выдержал – убежал и больше ни разу не пришел.

Я чувствовала себя куклой, которая не может ничего сделать. Только я начинала приходить в себя, как мне вкалывали неизвестные мне препараты, и я снова проваливалась в пустоту. Успокаивало лишь то, что в этой пустоте не было ничего, никаких мыслей, никакой боли, никакой вины.

Чувствовала ли я вину? Нет. Абсолютно ничего. Я не помнила ничего, что могло бы меня заставить ее чувствовать. Меня просто поставили перед фактом какие-то люди, которых я видела впервые в жизни. Той жизни, что я помнила. Вот только в этом и проблема. В голове была пустота. Самое страшное, я даже не могла представить себя, свою внешность. Даже голос из-за хрипа казался чужим.

Я превращалась в овощ. Они превращали меня в него, а я не могла сопротивляться. И не хотела. Был ли смысл?

Когда прокурор пришел в первый раз, я не смогла даже слово произнести. Слишком сильно болела голова. Доктор попросил его покинуть палату. Даже в мыслях я пока не могла назвать этого человека своим отцом.

В следующий приход прокурору пришлось заново представляться, от него же мне стало известно, что у моей палаты установлена круглосуточная охрана, как у особо опасного преступника. Да как я могу быть особо опасной, если даже в туалет самостоятельно не могу сходить? Спустя несколько дней я узнала от медсестры, что Вадим позаботился о том, чтобы убрать двух амбалов от моих дверей.

Прокурор смотрел на меня не так, как Вадим или его отец. Во всей его позе читалось презрение и отвращение. Я не смогла ответить на его вопросы. В голове не было ни одного ответа. Он уже начал меня раздражать, когда неожиданно мужчина поднялся со стула, выключил диктофон и рыкнул в мою сторону.

– Лучше бы ты сдохла! Из-за тебя погиб хороший человек, а новорожденный ребенок остался без матери! В такие моменты мне по-настоящему жаль, что в нашей стране отменили смертную казнь.

Стоило двери за ним захлопнуться, как я разрыдалась.

А еще через пару дней пришел он.

Бледная кожа, синяки под красными мокрыми глазами полными ненависти, сальные, грязные русые волосы и болезненный вид мало чем отличали его от мертвеца. Незнакомец вихрем ворвался в палату и застыл в метре от кровати тяжело дыша. Я боялась пошевелиться, даже моргнуть.

Пальцы разжали кнопку экстренного вызова врача, которую постоянно теребили уже больше по привычке, нежели по надобности. Вот в эту секунду я впервые ощутила вину, душащую меня, перекрывающую дыхательные пути. Мне больше всего было страшно увидеть того, кто напрямую связан со стороной обвинения. Но увидев его и пронзающий душу, наполненный болью взгляд темно-синих глаз, я поняла, что больше мне не страшно. Именно поэтому я не позову на помощь, если он сейчас нападет на меня.

Медленный шаг в мою сторону. Еще. Еще.

Я не шевелюсь, упрямо смотря на него.

Моргнула. Быстро. Один раз.

А его пальцы уже переплетены вокруг моей шеи. Нужно кричать, но голоса нет. Продолжаю смотреть, ощущая, как сжимаются крепкие руки на бинтах.

Хватка резко ослабевает. Почему он остановился?

Грудная клетка парня сильно приподнялась, впуская в себя огромную порцию кислорода, словно он душил себя, а не меня, а затем он делает несколько шагов назад вжимаясь в стену.

– Почему ты? – один вопрос замораживает мое тело с ног до головы лучше жидкого азота.

После его ухода я не могла заснуть и даже медикаменты никак не действовали.

В первый раз пройтись от кровати до туалета у меня получилось через две недели. И то, это случилось случайно. В один миг я поняла, что если не встану сейчас, то вся кровать будет во вчерашнем ужине. Так унитаз стал моим лучшим другом. Доктор Виленский утверждал, что так мой организм реагирует на препараты, с помощью которых меня готовили к операции. Я поверила. У меня и не было оснований сомневаться. По сути я вообще не хотела никакой операции. А зачем? Останутся ожоги и что? Все равно я больше никому не нужна, останусь уродиной, в любом случае, ни один здравомыслящий человек теперь даже не глянет в мою сторону. К тому же, быстрее меня выпишут, быстрее сяду.

Да, суд прошел без меня. Об этом я случайно услышала из разговора Вадима и Виленского. В палате свет был выключен, но мне не спалось, и я решила подойти к окну, но силуэты у полупрозрачной двери привлекли мое внимание.

– Сынок, не делай глупостей!

– Я больше не могу так! Ей дали десять лет! Угон, вождение в не трезвом виде, да еще и без прав и авария с летальным исходом! Лучше бы я не вытаскивал ее из той проклятой машины!

– Вадим, забудь о ней! Эта девушка тебе никто! Она – убийца! И она сядет за то, что совершила!

– Но, отец, ты же зн…

Не выдержав, я распахнула дверь. Слова моего называемого отца пустили мороз по телу. Как он мог так сказать? Он отрекся от меня, и я знала, ждать помощи с его стороны теперь бессмысленно.

Оба мужчины выглядели уставшими и не выспавшимися. Похоже, все же не одна я мучилась бессонницей. Одежда на Вадиме была явно не свежей, будто парень несколько дней вообще не переодевался. А вот Виленский, как всегда, идеален, и даже синяки под глазами не могли испортить его вид. Ну, или же ему и, правда, было плевать на меня.

– Вера… – начал Вадим с надеждой глядя на меня, но доктор перебил его.

– Как ты себя чувствуешь? Сегодня не тошнило? – и не дождавшись моего ответа, продолжил. – Отлично. Тогда завтра же можем приступать к операции. Я с самого утра прикажу медсестрам подготовить тебя и операционную. Ситуация сложная, и, чтобы вернуть тебе твое лицо, придется долго и кропотливо поработать, но зато потом никто и не скажет, что на твоем лице были даже крохотные царапины.

Мне оставалось только кивнуть. Чем быстрее это все закончится, тем раньше… что случится, думать вообще не хотелось.

Десять лет. Эта цифра мигала люминесцентной вывеской в голове.

Слез уже не было. Они вымерзли вместе с остатками чувств, застыли вместе с сердцем.

Смешно, но я даже не знала сколько мне лет. Ни разу не удосужилась спросить. А зачем? Это еще одни сожаления о потерянной юности. Восемнадцать, двадцать, двадцать пять… это всего лишь цифра. Через десять лет она изменится, и тогда уже будет не важно сколько было. Ее все равно не вернуть.

Дальше я снова впала в свой нереальный мир, в который иногда вторгались какие-то люди во главе с Виленским. Бинты на моем лице то заматывали, то снова разматывали, а у меня даже не возникало желание посмотреть в зеркало. Я не хотела смотреть в глаза убийцы. Не хотела знать, какого они цвета: серые, как у Виленского, или карие, как у Вадима. Я не хотела быть похожей ни на одного из них.

Восемь недель пролетели в мгновение ока. Тот день запомнила навсегда.

Я сидела на заправленной кровати и пустыми глазами смотрела в окно, за которым уже начали желтеть листья. Ветер дул, играя с тонкими ветками, качая их из стороны в сторону, подхватывал опавшую листву и, кружа, уносил вдаль.

Вот она свобода.

Последние ее мгновения.

Бинтов уже давно не было, но я не знала радоваться этому или нет. За последние месяцы они стали моей второй кожей, частью меня, и без них я чувствовала себя голой перед этим миром, совершенно беззащитной.

В зеркало я попробовала посмотреть только один раз, но у меня не получилось. Я стояла, обхватив пальцами раковину и глубоко дыша. Нужно было всего лишь поднять взгляд на чертово зеркало. Но даже здесь я оказалась слабее, чем думала.

Это было не мое лицо. Это лицо принадлежало той прошлой мне, мне – убийце, о которой я ничего не знала.

Я ведь просила, умоляла оставить меня изуродованной шрамами, потому что не хотела видеть это лицо, а теперь оно снова со мной, теперь уже навсегда. Но они кололи меня успокоительными и тащили в операционную, не видели, что мне и так было плохо.

Тихий стук заставил содрогнуться всем телом. Это был отец, но я спиной чувствовала, что он не один. Слишком сильно давили на меня их взгляды.

– Пора.

Меня повели по белому коридору, а внутри начала зарождаться обида. Мне хотелось, чтобы рядом был кто-то родной, кто поддержит меня. Отца я не смогла засчитать за такого человека. Но был еще один. Пусть я и винила его сначала, но только спустя время все же смогла понять, кто не дал мне окончательно сломаться в этих отбеленных стенах, пропахших хлоркой. Он приносил мне сладости и цветы, пусть и не лично. Он упрашивал отца выпустить меня ненадолго на свежий воздух. Об этом рассказывала мне одна из медсестер, которая, кажется, тайно воздыхала по нему. А несколько раз он, видя мое состояние, просил отменить операции и остановиться, прекратить мучить меня.

Именно его взгляд помог бы мне взять себя в руки.

Но его не было.

Вадим не пришел.

Я осталась совсем одна в своей маленькой клетке, которую скоро увеличат с помощью бетонных стен и колючей проволоки.

ГЛАВА 8

Пока человек чувствует боль, он жив.

Пока человек чувствует чужую боль, он – человек.

ДНЕВНИК

День 4

Как бы банально это ни звучало, здравствуй, дорогой дневник. И не “дорогой”, потому что я тебя люблю или что-то в этом роде, а потому что ты дорого мне обошелся. Пришлось отдать теплый осенний свитер и несколько пар носок. Эти четыре дня были тяжелыми, хотя, сколько себя помню, еще не было ни одного простого дня. Так зачем ты мне? Я отвечу: чтобы не сойти с ума. Когда человеку грустно или одиноко, он вспоминает самые светлые моменты своей жизни и улыбки близких людей. И вот что я поняла. Пусть я в сознание чуть больше трех месяцев, ни один человек за это время не подарил мне улыбки. Мне просто нечего вспоминать.

В камере нас четверо. Их взгляды хищны, словно у диких зверей. Сколько они здесь? Наверное, долго. Черты их лиц словно смазались о стены камеры. Я даже не могла сказать с точностью, сколько им лет – их грубые морщины проступили вовсе не от возраста.

Их имена до сих пор оставались для меня не известны. Я не спрашивала – они не говорили. Кликали друг друга по фамилиям, написанным на тканевых бейджиках. Для меня же было особенное прозвище “Эй, ты!”. К счастью, трогать они меня не стали. Тут нужно сказать спасибо начальнице колонии, которая лично вызвалась сопроводить меня в первый день, чтобы предупредить сокамерниц о моем физическом здоровье и “пустой черепушке”. Вот только физически я чувствовала себя прекрасно, разве что легкая тошнота по утрам осталась, но и таблетками, выписанными Виленским, меня продолжали травить.

Душа болит.

День 5

В камере нет зеркала. Зато оно есть в общей душевой. Сегодня в первый раз попала туда вместе с остальными. Прошла мимо зеркала, не поднимая глаз. Страх остался.

День 10

Я плачу. Каждую ночь. Но ведь раньше я была уверена, что слез больше нет? Я не могу назвать причину слез, они просто есть, и мне никак их не остановить. А еще мне перестали приносить таблетки. Странно, но без них я чувствую себя лучше. Словно с меня сняли солнечные очки в комнате с тусклым светом. Все стало четче.

День 13

Сегодня в душе меня назвали чертовой мажоркой. А все из-за того, что я выглядела толще других. Все считали, что мне тайно проносят вкусную еду и кормят. Но ничего такого не было. Кажется, про меня вообще все забыли. На свою фигуру я обратила внимание только после их слов. Я и правда поправилась. Ноги и руки слегка опухли, а талия практически слилась с бедрами. Возможно это все из-за сменившегося рациона. От больничной еды я часто отказывалась, а тут такой трюк не проходил. Надсмотрщики были готовы собственными руками впихивать еду в рот заключенным. Им не нужны были голодные обмороки на рабочем месте.

День 14

Я правда не виновата. Я не лезла в драку. Это все Царькова. Я видела в ее руке вилку…

***

Тетя Галя вывалила мне в тарелку субстанцию, которую называла гречкой. Странно, но у меня аппетит никуда не пропал. С самого подъёма я ждала завтрак и даже собралась раньше всех, хотя обычно было наоборот.

– Эй, иди к нам! – крикнула Лариса из соседней камеры. С ней мы познакомились через неделю после моего прибытия. Нас отправили разгружать грузовик с привезенной едой и одеждой. Ларисе досталась одна из самых тяжелых коробок. Не знаю, какой черт меня дернул помочь ей, но тем утром я слышала, как та жаловалась смотрителю, что вчера порвала мышцу во время физических занятий. Я видела это. Мы бежали на скорость, но Лариса замедлилась на середине и дальше бежать не смогла, схватившись за переднюю часть бедра.

Мне просто захотелось ей помочь. Нас же отправили сюда, чтобы мы исправились. Помощь – хороший способ этого добиться. Подбежав к Ларисе, я забрала коробку и сама донесла до кухни. Вот так мы и нашли друг друга. Лариса и ее банда после этого в обиду меня не давали.

Борясь с не пойми откуда взявшейся слюной, я приземлилась на место рядом с женщиной. Странно, но только она с самого первого дня вызывала у меня симпатию. Ей было около сорока, из которых десять лет она уже находилась здесь. От соседки Кузнецкой слышала, что посадили ее за поджог. Муж ушел к любовнице, вот она и отомстила. Со слов самой Лары, она так и не раскаивается, потому что из-за того козла потеряла ребенка.

– Виленская, ну, конечно, у тебя и аппетит сегодня! – восхитилась женщина. – Я так за десяток свой к этой слизи не привыкла!

– Да, Лар, ты просто понюхай, она же огурцами пахнет! – подняла брови я, восхищенно перемешивая эту самую слизь и готовясь зачерпнуть новую порцию ложкой. – Жаль соленых здесь не дают. Мне в больницу их пару раз приносили, так я банку за раз могла съесть.

Ларка хмыкнула.

– Мне тоже так любая гадость вкусной казалась, когда я беременной была. Так может ты это, того?

– Что того?

Прежде чем услышать ответ, я заметила Царькову, идущую между столов в мою сторону. Она потирала потрескавшимися пальцами подушечку вилки, направив зубчики вперед. В глазах ее были предвкушение и злость. И куда смотрят смотрители, уж извините за тавтологию?

Она надвигалась не на меня, и это должно было радовать. Вера, просто отвернись, это не твои проблемы.

Она прошла за спиной моей соседки, Шуваловой, от одного взгляда которой хотелось зажаться в угол и не вылезать, и резким движением ударила вилкой ей в бок. Не успев обдумать свои действия, я вскочила и ударила рукой по кисти Царьковой, чтобы остановить еще один замах. Получилось. Зэчка разжала пальцы, и вилка перекочевала ко мне. И именно в этот момент Шувалова обернулась, держась за бок. Кроме ярости на ее лице ничего не было. Даже намека на боль или слезы. Все-таки вилка прошла сквозь кожу, пусть и не глубоко.

– Ах ты, дрянь, тебе не жить!

И вот я уже лежу на полу стараясь прикрыть лицо и живот, подставляя руки и ноги, а меня колотят из-за всех сил, как боксерскую грушу. Такое чувство, что охранники оттащили Шувалову спустя огромное количество времени. Все тело болело, и у меня не было сил открыть глаза и пошевелиться.

– Боже, почему так много крови?! – последнее, что долетело до меня, перед тем как я потеряла сознание.

День 15

“Ребенка удалось спасти,” – единственная фраза, которую запомнила я из длинного монолога врача…

***

– Простите, что Вы только что сказали? – заплетающимся языком спросила я.

– А Вы что, не знали? – брови врача поползли на лоб. – Хотя тогда бы это было записано в Вашей карточке… Тогда, поздравляю, мамаша, Вы беременны. Срок примерно пятнадцать-шестнадцать недель. Как Вы раньше сами до этого не догадались? Тошнота, задержка… Вас ничего из этого не смутило?

– Я… я… мне говорили, это побочные эффекты из-за сильной смеси лекарств, что мне давали в больнице…

– Странно. Вам же пришлось делать пластику из-за ожогов. Такие операции не разрешено проводить на беременных женщинах. Ваш хирург был обязан убедиться в готовности Вашего организма к внешнему вмешательству. Вы хотите, чтобы я доложил о случившемся в…

– Нет! – это вырвалось слишком резко. Какой-никакой, но тот хирург был моим отцом, даже если он сам отрекся от меня. Что-то внутри меня не позволяло подставлять его, хоть он и обидел меня.

– Ладно, – доктор снова погрузился в документы. Наверняка, ему было полностью плевать на меня и на моего отца. – Наделают детей, а потом бросают их по приютам… – тихо прошептал мужчина, что-то строча на желтоватом листке тонкой бумаги. – И с этим будет так же. Папаша-то у него есть?

Вопрос прозвучал громче остальных слов. Для меня же он завыл сиреной в голове.

Папа?

Беременна?

Только сейчас до меня начал доходить весь абсурд ситуации. Да ведь я бы еще час назад не смогла бы ответить на вопрос девственница я или нет!

До своего блока я не шла, а плелась на подкашивающихся ногах. На автомате руки сами норовились лечь на живот. Ребенок ведь ни в чем не виноват? Зачем тогда Бог решил подарить его такому ужасному человеку, как я?

– Мне нужно позвонить! – я резко замерла, не дойдя до камеры несколько шагов.

– Ага, сейчас, а интернет тебе в блок не провести? – рассмеялась охранница, толкнув меня вперед.

– Пожалуйста, это очень важно! Отведите меня к начальнице колонии!

Когда я оказалась у кабинета, сердце уже не просто танцевало, а отплясывало чечетку.

– А вот и наша мамаша пришла, – мне не удалось понять с какими эмоциями это было сказано. Вообще, мне сразу понравилась начальница. Но увидев бы ее без формы, ни один человек не догадался бы, кем она работает. Уж слишком были нежны черты еще совсем молодого лица. Волосы Марина Игоревна всегда убирала в сложную, но строгую прическу под фуражку, но ее объем говорил о немалой длине женской косы. – Если собираешься уговаривать меня пустить тебя на аборт, то можешь сразу уходить.

– Марина Игоревна, мне нужно позвонить, – я проигнорировала последнюю фразу, но она сильно уколола в самое сердце. Как можно убить своего ребенка? – Отец должен знать, кто…

– А вот это похвально, – меня не дослушали. Начальница потянулась к стационарному телефону и протянула его мне.

Я замялась.

– Простите, но я не знаю номер.

Женщина удивилась, но ничего не сказала, только глубоко вздохнула, потянувшись за толстым журналом.

– Ну что ж, посмотрим, что мы можем сделать, – зашуршали страницы. – В-в-в. Виленская. Вот твой домашний номер. Если не ответят, прости, но больше ничем не могу тебе помочь. И так сейчас нарушаю правила.

Я благодарно кивнула, а пальцы уже быстро забегали по клавишам телефона.

– Дом Виленских, слушаю, – раздался мелодичный женский голос.

– А отец дома? Мне нужно срочно с ним поговорить.

– К сожалению, это невозможно. Он в Центре, – и куда делась вся нежность и доброта?

– А Вы?..

– Марта. Домработница.

– Марта, Вы не знаете, встречалась ли я с кем-нибудь последнее время. Ну, Вы поняли в каком смысле, – мне стало стыдно. Как же глупо это выглядело со стороны?

– Да, Кириллом звать. Больше года только с ним тебя видела.

– Отлично. Можете дать его номер, пожалуйста, это очень важно, – за последние ночи я сгрызла все ногти, поэтому сейчас пальцы беззвучно затанцевали по столешнице.

– Вот, нашла в записной книжке. Записываешь?

Так как бумажки под рукой не было, пришлось положиться на собственную память. Стоило звонку прекратиться. Как я быстро набрала заветные цифры. Благо начальница молчала и лишь со стороны наблюдала за мной.

– Ало?

– Кирилл? – произнесла его имя, смакуя.

– Кто это? – слишком грубо…

– Это Вера. Я должна тебе кое-что сказать. Я беременна, четыре месяца и…

На другом конце трубки громко заржали. Смехом это было назвать невозможно.

– Вер, ты дура или прикалываешься? Ты сейчас серьезно решила повесить на меня своего нагулянного спинагрыза? Я знал, что такие, как ты, шалавы разное могут напридумывать, чтобы избавиться от “ошибок молодости”, но так откровенно лгать… можешь позвонить тому брюнету из “Мосс Бутика” или Марьянову, может, кто-то из них и поведется на все это. И передавай мои поздравления настоящему папаше!

Раздались короткие гудки. Всего несколько, а потом тишина, но в моей голове снова и снова воспроизводились слова Кирилла…

ГЛАВА 9

Жизнь можно начать с чистого листа,

но почерк изменить трудно.

Пауло Коэльо

ДНЕВНИК

День 19

Я молчу. Не хочу ни с кем разговаривать. Даже с Ларисой. Теперь она стала моим хвостом, и больше ни на шаг от меня не отходит. Иногда мне кажется, что если бы мы были в одной камере, то она бы и в кровать мою залезла.

День 25

Он толкнулся. Сегодня в первый раз. Один легкий толчок словно пробудил меня от долгого сна.

Лариса сказала, что мне идет улыбка. Не знаю, наверное. Ведь улыбка должна идти всем? Неважно, хороший человек или убийца. Это не имеет значения.

День 33

Сегодня впервые пришло письмо. Но не то, которое я так ждала. Отец умер. Сердечный приступ на фоне нервной почвы. Клеймо отца убийцы негативно сказалось на его работе и бизнесе. В колонию раз в неделю привозили пачки свежих газет. Я не читала их, но мои соседки старались вбить в мою голову, каждое слово с желтых листов.

Мне не больно. Мне – никак.

День 37

Меня отвели в комнату свиданий. Предупредили, что пришел семейный юрист Виленских.

***

Этого мужчину я видела несколько раз в больнице. На нем был дорогой идеально выглаженный костюм, не сочетающийся с обстановкой маленькой комнатки, в которую меня привели. Слишком контрастно смотрелся на фоне разваливающейся мебели и ковра на стене.