Текст книги "За рулем чужой жизни"

В его присутствии я не чувствовала себя спокойной. Мужчина смотрел на меня хмуро и безразлично, словно, я – тот самый ковёр за его спиной, давно исчерпавший свой срок годности, не подлежащий восстановлению. Юрист сидел ровно и не шевелился, чтобы случайно не задеть что-нибудь и не испачкаться “грязью”. Зря старался. Этот приторно горький запах сырых стен уже успел пропитать его насквозь.

– Добрый день, Вера. Я…

– Я знаю, кто Вы, – перебиваю его и ловлю удивленный взгляд. – Нет, я ничего не вспомнила, но я видела Вас в больнице. Или Вы думали, накачав меня какими-то таблетками, совсем лишить меня рассудка? Да, у меня было здесь много времени подумать. Если бы это у вас с отцом получилось, меня бы признали невменяемой или сумасшедшей, освободив от ответственности. Засунули бы в какую-нибудь психушку. Таков же был ваш план? – Тишина. Я громко хмыкаю. – Можете не отвечать.

– Я здесь по другому вопросу, – мужчине пришлось откашляться, чтобы восстановить голос. – Завещание Вашего отца…

– Да, мне написали про него в письме. Но на его оглашение ведь должны присутствовать все наследники. Где Вадим? – между бровей пролегла морщинка.

– Он уже слышал завещание. И… он является единственным наследником. Такова воля Владимира Виленского. Он был очень зол на Вас. В последнее время он почти все потерял… мне очень жаль.

Врет. Ему глубоко плевать, и он даже не пытается это скрыть.

– Где Вадим? – повторяю единственный волнующий меня вопрос.

– Сразу после похорон он уехал за границу.

– Куда и когда вернется? – сухо, но это все, на что я была способна, чтобы не выдать настоящие эмоции.

– Я не имею права распоряжаться такой информацией.

Мужчина встал и прошел мимо меня. Когда воздух в комнате после его резких движений успокаивается, я снова могу дышать. Руки сами ползут по плотной, слишком большой куртке, чтобы заметить мою фигуру, и останавливаются там, где бьется крохотное сердечко.

– Все будет хорошо.

День 46

Снова закрываю глаза и мечтаю проснуться в другом месте. Далеко. Почувствовать на губах соленый бриз. Кажется, я когда-то была на море. Точно была, иначе не смогла бы представить легкий ветер, пропитанный свободой. Была и еще не раз буду. Только в следующий раз со своим маленьким солнышком. Хотя, к тому моменту, оно уже и не будет таким маленьким.

День 54

Нечего писать. Дни однообразны. От звонка до звонка.

День 65

Еще одно письмо. Но на нем нет ничего, что могло бы намекнуть, кто отправитель. Но мне это и не нужно. Стоило распечатать конверт, как коленки подкашиваются и Лариса, которая так и мельтешит вокруг, подхватывает меня и тащит к скамейке.

“Привет. Я долго не мог себя заставить взять в руки ручку. Каждый раз, прежде чем скомканный лист летел в мусор, пальцы заливались чернилами из треснувшего капилляра. Не знаю, допишу ли это до конца. Надеюсь, да. Ты, наверно, заметила, что  на конверте нет обратного адреса. Прости, но я хочу сыграть с тобой в одну игру. Как в детстве. У тебя всегда получалось лучше. Ты не боялась, в отличие от меня, садиться на “горячий стул” и слушать все, что о тебе думали другие. Я хочу быть как ты, и уметь отвечать на каждый выпад, смело смотря в глаза. Но я боюсь раствориться в твоем шоколадном омуте, погрязнуть целиком. Я виноват перед тобой. Я… должен был успеть спасти всех. Думал, что успею, но у меня не получилось. И теперь ты меня ненавидишь. Но я ненавижу себя сильнее. За то, что не пришел тогда, не смог смотреть на то, как тебя уводят из стен больницы, которые не только тебе стали второй кожей. Я бы просто не сдержался…

На счет отца… сомневаюсь, что тебе нужны мои соболезнования…вы никогда не были близки, а после аварии… Я не знал про завещание. Я верну все, что принадлежит тебе, хотя папин юрист говорит, что это невозможно. Этот пункт отец тоже не забыл упомянуть в той чертовой бумажке!

А он ведь хотел застрелиться. Не думаю, что тебе об этом рассказали. В тот вечер, после очередной волны грязи в газетах, он напился. Сильно. Я случайно увидел это, зайдя в его кабинет. Эта картина навсегда въелась в мой разум. Я выхватил пистолет раньше… раньше, чем он это сделал. Но его время все равно закончилось. Я смог подарить ему минуту, а потом он упал к моим ногам. Просто не стал бороться, хотя я еще мог помочь ему. Он оказался слаб, и в этом нет твоей вины.”

День 71

Я запомнила каждую строчку его письма наизусть. Не могу остановиться и перечитываю его раз за разом.

День 76

Новое письмо от Вадима. На нем тоже нет адреса. В каждом его слове я вижу то ли помощь, то ли призыв о помощи. Он рассказывает что-то о моей прошлой жизни. Читать тяжело. Перед глазами мутнеет после каждого слова.

День 89

Мне так хочется рассказать Вадиму про мое маленькое солнышко, которое освещает мрачные дни медленно подкрадывающейся зимы. Я пока не думаю мальчик будет или девочка. А Лариса все время жужжит на ухо имена для мальчиков. Почему-то она уверена, что у меня родится сын. Кстати, ее перевели к нам в камеру, потому что Шувалова снова начала проявлять агрессию в мою сторону. Это был личный приказ начальницы колонии.

День 97

Ничего не хотела сегодня писать, но боль и страх не перестают рваться наружу из груди. Пока не понимаю, чего боюсь. Но вместе со мной волнуется и солнышко. Да еще и работать становится тяжелее из-за растущего живота и наступающего холода.

День 110

Письма от Вадима стали приходить каждый день. Иногда он говорит о прошлом, и это читать тяжелее всего. Он не рассказывает о плохом, хотя я понимаю, что много утаивает от меня. Но чаще всего он описывает что-то, что дарит ему вдохновение. Будь то пейзаж, или шумные улицы большого города, бродячие животные, или просто погода за окном. Он заставил меня кое-что вспомнить. Точнее не меня, а мои пальцы. Я поняла это, когда на страницах дневника начала рисовать то, о чем он пишет.

День 124

Сегодняшнее письмо удивило меня. Оно не такое, как предыдущие. Дрожь мелкими мурашками покрывает мое тело.

“Я знаю, что тебе до сих пор страшно. Страшно поднять взгляд выше раковины. Как тогда в больнице. Не знаю, помнишь ли ты, это было через три дня после того, как сняли последние бинты.

Я не знал, что дает тебе отец. Твои огромные зрачки пугали меня, но я, идиот, ничего не предпринимал, думал, отец поступает правильно. Пока не увидел тебя тогда в ванной. Твои пальцы вжимались в раковину с такой силой, что несколько ногтей сломались. После одного взгляда, я осознал, что не смогу разжать их, даже приложив все свои силы.

Зеркало было перед тобой, но я не сразу понял, что ты в него не смотришь. Твой взгляд медленно поднимался по отражению груди, выступающим острым ключицам, шее и застывал, наполняясь ужасом.

И до сих пор, ты не смогла поднять взгляд выше. Но пока ты это не сделаешь, тебе не станет легче. Думаешь, что закрываешься от прошлого, но нет, оно будет держать тебя. Столько, сколько ты будешь его бояться.

Посмотри себе в глаза, и скажи себе, что ты там видишь. Как только, ты одолеешь этот страх, многие вопросы в твоей голове найдут ответы. И тогда, может быть, и у меня получится сесть на “горячий стул”, который я так отчаянно боялся эти месяцы.”

День 150

Тишина пугает. Больше не приходят письма.

День 152

Лариса сказала, что я кричала во сне. Страх с каждым днем растет. Неужели, я все же решусь?

День 155

Сегодня я сделаю это. Да, я смогу.

***

Это ужасно. Душ у нас один общий на весь блок. Кабинок штук двадцать в ряд и ни одной дверцы. Охранница стоит у входа рядом с крючками для полотенец. Мы все открыты перед друг другом. Знаем шрамы каждого наизусть.

К этому привыкаешь.

Я слышу, как шумит вода в десятках труб. Шаги, голоса, хлюпанье босых ног, мат, чей-то ржач. Голова переполнена звуками. Ноги стоят на ледяном кафеле, покрытом тонким слоем воды. холод проносится по всему телу, пуская импульсы по нервам.

Мне не холодно. Я давно замерзла внутри. И один взгляд может разморозить ту глыбу льда, в которую я сама себя превратила.

На этот раз я не держусь за раковину. Руки опущены по швам. Больших усилий мне стоит расслабить кулаки и открыть глаза. Зеркало слишком большое. Или я слишком маленькая. Кажется, я могу в нем утонуть. Пока я ничего не вижу. Только запотевшее стекло. Пальцы с обгрызанными ногтями тянутся вперед и ложатся на холодную поверхность в самом низу зеркала, где по другую сторону стекла начала отходить серебряная пленка.

Медленно рука начинает двигаться выше, и теперь я вижу свой круглый живот, который выглядит слишком большим для моего миниатюрного тела. Грудь. Капли растекаются по ней в разные стороны, обволакивая. Ключицы. Вадим правильно подметил. Они слишком острые, двумя линиями стремятся к ямочке у основания шеи. Шея и подбородок.

Пальцы отрываются от зеркала, не рискуя двигаться дальше. Но я решительно делаю шаг вперед и одним махом смахиваю оставшиеся мелкие капли со стекла.

Судорожный вздох разрывает грудную клетку.

Я впервые за долгие месяцы смотрю в свои глаза и знаю, что смотрела в них и раньше. Мне мерещится в них страх, но я не могу вспомнить, чего так сильно испугалась.

Больше ничего. Абсолютная пустота. Чувствую себя ребенком, убедившимся, что в темноте, которую боялся все детство, нет никаких монстров. Лишь спокойствие. Странное, столь чуждое.

Сколько времени я простояла так? Меня растолкала Лариса, сказав, что охранница уже ругается. Она же дотащила меня до раздевалки

Только отойдя от зеркала, я поняла, как сильно болят глаза. Кажется, я так ни разу и не моргнула там…

День 156

Заснуть этой ночью у меня не получилось. В голове возникает мое лицо с глазами, переполненными страхом. Но этот страх не мой. Он чужой. Утром меня зовут в комнату свиданий. И я уже знаю, кто там. Он обещал, что придет, как только я сделаю это. И он не обманул. Но как узнал? Меня не волновал этот вопрос. Мы ведь брат и сестра. У нас должна быть какая-то ментальная связь.

Дверь за мной закрывается, и я замираю. Силуэт мужчины, сидящего ко мне спиной, совсем не похож на моего брата.

ГЛАВА 10

Как жаль, что память не убить.

Она одна нам жизнь калечит.

Как больно помнить все и жить…

С нелепой фразой “время лечит”.

МАКС

Ненавижу черный цвет.

Он внезапно заполнил мою жизнь, выедая глаза, не хуже кислоты, прожигая дырки в нервной системе.

Вы когда-нибудь замечали, что если посмотреть на солнце, потом все остальные цвета погружаются во мрак? И ты пытаешься проморгаться, чтобы вернуть все, как было.

Я слишком долго смотрел на солнце.

Я плохо помню похороны. Тело нам так и не показали. Сказали, мы ничего не увидим. Ничего, что напомнило бы нам об Ане. Весь день прошел, как в тумане. Какие-то люди приносили соболезнования. Да на что они мне все сдались?!

Я не пил. Хотя очень хотелось забыться. Я не мог себе это позволить. Ради ее семьи, ради нашего сына, ради нее…

Дни летели, сменялись, как кадры на старой пленке. За это время я успел подраться с Серым и братом Ани. Слава винил меня в произошедшем, а я не отрицал. Еще у меня захотели отнять Андрюшу. Зорины старшие настаивали на том, что у них в Питере моему сыну будет лучше. Но вот проблема: Андрей – мой сын, и отпускать его я никуда не собирался, а они этого не понимали. Хоть никто из них не говорил, я мог прочитать в их взглядах, что они также, как и их сын – Слава, винят меня в смерти Ани. Для них я просто безответственный глупый подросток, хотя цифра в паспорте и кричит, что я вышел из этого возраста лет пять назад.

После похорон свалились новые проблемы. Суд, органы опеки, постоянные проверки. Мы ведь так и не успели заключить официальный брак. Поскольку Андрюша родился вне брака, в графе “отец” поставили прочерк, как бы мы не настаивали, что этим самым отцом являюсь я. Закон и все дела. Я слышал что-то об этом на лекциях, но не думал, что сам окажусь в такой ситуации. Тогда перед нами было два решения: проводить ДНК-экспертизу или ждать до свадьбы, после чего появится возможность зарегистрировать Андрея. Аня предложила первый вариант, но мне это казалось какой-то дикостью. Словно бы, я сомневался в ее верности. Мне не нужно было никаких доказательств, чтобы сказать, что этот маленький комочек, пускающий слюни, мой и только мой.

А теперь… у меня нет абсолютно никаких прав на собственного ребенка, которого я не могу оставить ни на секунду. Не могу заставить себя положить его в детскую кроватку и уйти в спальню, в которой… еще витает аромат ее сладких духов.

Впервые оставшись с Андрюшей наедине мне стало страшно сделать что-то не так. Признаюсь честно, мне даже молоко удалось не с первой попытки развести. Слыша надрывающийся детский плач, я с быстро бьющимся сердцем никак не мог понять температуру в бутылочке, после того, как обжёгся, капнув молочко на язык. Потом уже, просматривая сотый видеоролик в интернете понял, как это правильно делается.

Впервые я запел. Никогда в жизни не делал этого. Но тут, укачивая завернутый в пеленку кулечек, запел. Тихо, еле слышно, потихоньку увеличивая громкость. Раньше Аня рассказывала ему сказки тогда, когда я сидел рядом и любовался самой прекрасной картиной в мире.

Я не задумывался о том, что в один вечер заявятся органы опеки и захотят забрать моего мальчика. Дальше все опять завертелось: ДНК-экспертиза, ссора с Зориными, несколько заседаний, суд и проигрыш… у них получилось забрать Андрюшу. Как мне сказали, на время. Пока я встаю на ноги после университета. Запершись с сыном в квартире, я совсем забыл о внешнем мире, о стажировке, о друзьях и родителях. Для меня существовал только Андрюша и наш крохотный мирок, в который мне не хотелось впускать еще кого-то.

Три месяца я видел своего маленького только на фотографиях. Ирина Зорина все же была настроена против меня не так категорично, как ее муж и сын, и при любой возможности связывалась со мной и рассказывала про Андрюшу.

Услышав решение суда, я сдался. Опустил руки. Мне нужен был лишь сын, за которым я постоянно следил, проводя у современной многоэтажки, в которой снимали квартиру Зорины, весь день.

Только после пощёчины отца мне стало легче. Он заставил меня бороться дальше. Я снова встал в строй, взял простое дело и выиграл его, а за ним и более сложное. Но только когда мне показали новое свидетельство о рождении Андрея, в котором у нас были одинаковые фамилии, я смог вдохнуть воздух полной грудью. Может, и никак раньше, но и родители, и Ирина считали это неплохим началом.

Правда, пришлось перебраться в родительский дом, но от этого, хоть я никогда в этом никому не признаюсь, в душе стало легче. Мама помогала с Андрюшей, научила меня всему, ведь теперь я ему не только папа, но и мама.

Он спас меня, не дал замкнуться в себе и стал новой звездой во мраке… но солнце никто и никогда не сможет мне заменить.

Вера Виленская.

Это имя слишком сильно въелась в мой мозг. Я ненавидел каждую букву в этих двух словах. Когда мне сказали, что эту тварь спасли, ее, а не мою Аню, мне захотелось собственноручно придушить и ее, и героя-спасителя. И у меня это почти получилось. Тогда в больнице… я не мог контролировать собственное тело и мысли. Все, что было в моей голове, – месть за справедливость. Ровно до того момента, пока пальцы не сомкнулись на шее, обмотанной бинтами.

А потом заглянул в ее глаза и отшатнулся. Я не такой, как она. Я – не убийца.

В тот момент в ее глазах не было страха. Это взбесило меня еще больше. Она должна была бояться меня.

Я, как маньяк, искал всю информацию на убийцу своей невесты. Все вкладки на телефоне были заполнены ей и ее страницами в социальных сетях. Поисковая система полностью была забита новостями о ней и ее семье. Я знал про нее абсолютно все, вплоть до того в каком роддоме она родилась. И ненавидел тех акушеров, которые помогли появиться ей на свет. Да, я псих. Свихнулся еще в тот момент, когда понял, что Ани больше нет.

А сейчас я сижу в комнате свиданий для заключенных и смотрю на потертый пол. Не помню, как добрался сюда, и даже не заметил ее появление.

– Что тебе нужно?

Ее тихий голос заставил содрогнуться. Я видел несколько видео с ее участием и интервью в интернете, но там голос был другим. Искаженным записью и пропитанным надменностью и фальшью. Сейчас он был другим, и впервые за долгое время я смутился, потому что не смог понять, почему.

Взгляд пробежал по столу и замер на худом и бледном лице. Если бы она не моргала, я бы решил, что передо мной посадили труп. Совсем не то, что я ожидал увидеть. Совсем не то, что было в интернете.

– С такой внешностью от тебя быстро все подписчики в Инстаграме разбегутся, – сказал первое, что пришло в голову.

Девушка недоуменно подняла бровь.

– Если это все, тогда я пойду, – шатенка начала подниматься со стула.

– Сидеть!

Словно, по моему приказу ноги Веры подкосились, но снова в ее глазах ничего. Никакого страха. Абсолютное безразличие.

– А ты знаешь, какой сегодня день? – спросил я, ставя локти на стол между нами. Почему я не могу прочитать ее? – Обычно в этот день я вставал раньше и шел в цветочный магазин, чтобы купить самый огромный букет анемонов – ее любимых цветов. А потом ехал за ней и забирался по высокому дереву к ее окну на втором этаже. Сегодня я залез туда вместе с анемонами, но новые хозяева наорали на меня с угрозами вызвать полицию.

Вера молча отвела взгляд.

– А тебе скажу. Сегодня день рождения той, кого ты убила!

– Жаль… – тихо проговорила зэчка.

– Жаль?!

– Жаль, что не свалился с дерева, – взгляд шоколадных глаз впился в меня, проникая внутрь. Нет, я не собираюсь тебя туда впускать! – Тогда бы ты не приперся сюда, чтобы растоптать мои останки.

– У, смотрю, язычок тебе здесь отрастили, – не выдержав, вскочил, нагнувшись над столом.

– А здесь без этого никуда, – она спокойно пожала плечами. Да какого черта, она творит? Она должна бояться меня!

– Уже привыкла? Молодец. Вряд ли ты отсюда выберешься. Я уж об этом позабочусь.

– Даже так? – слегка кривоватые брови приподнялись. – Не переживай. Я со всем справлюсь. Мне есть ради кого бороться…

Чтобы услышать ее последнюю фразу, мне пришлось перестать дышать, настолько тихо она вылетела из ее припухших и потрескавшихся от холода губ. Вот только смысл фразы остался для меня неразгаданным.

– И ради кого же? – резко выпрямившись, я вышел из-за стола и начал мерить шагами комнату. – Ради отца? Этого жалкого человека, который не выдержал позора, свалившегося на него из-за тебя. Я видел его в суде. Знаешь, до конца верил в то, что он сам убьет себя, чтобы не видеть больше твое лицо и не слышать имени. Но сердце само сдалось. Ради брата? Так он сбежал, как последний трус за границу и вряд ли когда-нибудь захочет вернуться. Наследство получил и до свидания. У него там и без тебя проблем хватает. Может быть, ради твоего Кирилла? Да, про него я тоже знаю, довелось пару раз мило поболтать. Так и он не встал на твою сторону, рассказав про все твои “похождения”, – я снова приблизился к ней, через стол наклонившись прямо к ее лицу. – Ты больше никто, и там тебя больше никто не ждет.

Во время моего монолога впервые на бледном лице появились эмоции. Но и они меня ввели в замешательство. Ее грудная клетка тяжело и быстро поднималась и опускалась, на лбу проступила испарина, а в глазах появился долгожданный страх. И я, как маньяк, впитывал его, не обращая внимания ни на что другое.

– П-помоги…

Я нахмурился. Не так это вырисовывалось в моей голове.

– Что?

– Помоги! – уже громче проговорила она и закричала, засунув руки под стол и согнувшись так резко, что чуть не ударилась лбом о стол.

Я видел боль и ненавидел себя за слабость. Мне нельзя было ей помогать. Мне должно было стать легче от того, что она кричит, от ее беспомощности и слабости. Но ноги сами меня понесли вперед к ней, но не дойдя всего шаг, тело словно отбросило назад. Ее лицо было спрятано под прядями каштановых волос, и всего на долю секунды мне померещилось, что передо мной Аня. Беременная…разум затуманился, все вокруг расплылось.

Она сидела в метре. Моя Аня. Беременная нашим сыном. Моим крохотным Андрюшей.

Вера снова закричала и подняла голову, вырывая меня из накативших воспоминаний.

– Конвой! – секунда, и мой кулак со всей силы бьет по входной двери.

Щелчок замка заглушается новым воплем.

– Что у вас тут происходит?! – закричала женщина в форме.

– Кажется, она рожает… – все, что смог я из себя выдавить, прежде чем предпринять попытку к бегству.

– Так! – грубые пальцы сжались на моем плече. – Стоять! Помогай нести ее в больничное крыло!

– Сами тащите ее куда угодно! Я не прикоснусь к убийце!

– А ну, быстро взял ее на руки и вперед! Не хватало нам еще, чтобы она коньки откинула раньше времени, – хватка у надзирательницы была, что надо. – Срок маленький! Ей еще недели две носить нужно было!

Я замер. Нет, она не могла так быстро сдаться…

Кое-как у меня удалось подхватить женское тело, словно, приклеившееся к стулу. На удивление, она была очень легкой, даже слишком для ее положения. До больничного крыла мы добрались быстро. По пути в голове не было ни одной мысли. Или же их было слишком много, чтобы разобраться в них.

– Все, Вы можете быть свободны, – подталкивая меня к выходу, сказала надзирательница, когда я положил Веру на кушетку. – Спасибо за помощь.

– Нет, – выдал неожиданно для себя я. – Я останусь здесь.

– Но это запрещено.

– Вы же знаете, кто я, – закатил глаза я. – Фамилия Ларский Вам ни о чем не говорит?

Женщина стушевалась и недоверчиво посмотрела сначала на меня, потом на врача и на глубоко дышащую Веру. Она лежала ко мне спиной, поэтому я видел только ее темную макушку. И вот снова дежавю. Снова на ее месте мне мерещится другая… и я готов кричать от безысходности.

Врач не обращала на меня ровно никакого внимания, сфокусировавшись на Вере, поэтому я остался стоять на месте, в отличии от надсмотрщицы, которая поспешила ретироваться.

Я стоял и не шевелился, словно, под огромной дозой наркотиков, дарившей мне мою идеальную реальность, в которой вместо Веры на кушетке лежит Аня и рождается вовсе не нагулянный, Бог знает от кого, ребенок, а мой. Моя кровь и плоть.

Внутри горело желание подойти и взять за руку Аню, но я не мог сделать ни шагу, боясь сорваться в пропасть, в реальность, где ее уже давно нет.

Детский крик вырвал меня из сновидения спустя, черт знает, сколько времени. Звонкий и чистый…

– Девочка, – констатировал врач. – Хотите подержать?

Только в тот момент я понял, что больше ноги не приклеены к полу, а я стою рядом с женщиной, только что перерезавшей пуповину новорожденной. Пальцы Веры напряглись и сжали простынь, но я даже не посмотрел в ее сторону, протянув руки к съежившемуся комочку. Она все еще плакала, но, оказавшись у меня на руках, начала потихоньку затихать. Я прижал малышку к белой рубашке, совсем не боясь испачкаться в крови. Так легко и спокойно мне становилось только тогда, когда рядом был Андрюша.

Я заглянул в ее огромные глаза и забыл, как дышать. Как и у большинства младенцев они были ярко-голубые. Такие же, как у Андрея. Они смотрели на меня, видя на сквозь.

Рядом завозилась Виленская.

– Макс… пожалуйста, позаботься о моей дочери… – прошептала Вера и закрыла глаза.

ГЛАВА 11

В глубине души все люди хорошие.

Только глубина у всех разная.

ВЕРА

Я сказала это. Сама не знаю, как слова сорвались с языка. Максим Ларский совершенно чужой мне человек, который к тому же ненавидит меня больше всех на свете.

Несколько месяцев я представляла себе этот момент и что будет после. При колонии был небольшой дом малютки со старыми потертыми игрушками, принесенными как акт пожертвования лет двадцать назад. Не так много женщин рожали здесь, но и такие случаи бывали. Начальница разрешила мне несколько раз в неделю проводить  пару часов с детьми. Их было пятеро, и все в возрасте до трех лет. Потом ребенка передавали в детский дом до освобождения матери, конечно, если ее не лишили родительских прав. Был еще вариант, что ребенка могли взять под опеку родственники, но у меня не осталось никого. После слов Кирилла я решила больше не думать об отце моего малыша, а Вадиму я не имела возможности ни написать, ни позвонить.

Я не хотела, чтобы мой ребенок рос так же, как эти дети. Обделенный, в поношенной одежде, без родительского уюта сначала три года в колонии, а потом еще несколько лет в дет доме. И даже, если бы Вадим узнал, ему бы не было дела до чужого нагулянного ребенка: у него и так сейчас много проблем с Центром и его собственной карьерой за границей. В газетах часто писали про него – молодого таланта пластической хирургии с целой очередью клиентов.

– Что? – переспросил Ларский.

– Пожалуйста, забери ее отсюда, – восстановившееся дыхание снова сбилось. – Здесь ей будет плохо. Я не имею права у тебя ничего просить, но… это не ради меня. Это ради нее. Она ни в чем не виновата…

– Да, ты права, она не виновата, что ее мать – убийца! – Максим повысил голос, рефлекторно прижимая крохотный кулек к себе. Словно хотел защитить мою дочь от меня. – Но я на это не подписывался! Ты хоть представляешь, что ты просишь? Каждый день в этом ребенке я буду видеть тебя и ненавидеть еще больше. Она – отродье убийцы!

– Как мать я бы сейчас врезала тебе со всей силы по твоей смазливой физиономии. Но только я не верю твоим словам, потому что твое тело говорит об обратном. Да, ты ненавидишь меня, но не этого ребенка. И сейчас я вижу в твоих испуганных глазах, что ты не сможешь оставить ее здесь, – мой взгляд упал на дочку. Сильнее всего на свете мне хотелось прижать ее к себе и никогда не отпускать. Просто раствориться вместе с ней прямо здесь и сейчас. Но это было бы эгоистично, не дать ей возможность иметь настоящее детство вне решетчатых стен. – Валентина Игоревна, как быстро я могу передать опеку над дочкой Максиму, простите, не знаю Вашего отчества?

Врач обернулась к нам и уже хотела ответить, но Ларский опередил ее.

– Я еще ни на что не соглашался!

– Да? Так давай быстрее с этим закончим. Если нет, то отдай мне мою дочь.

У меня не получилось приподняться на кушетке. Все тело до сих пор болело, а голова кружилась, но я. все равно, протянула руки вперед. Я должна была ее взять. Прямо сейчас. Прижать к себе крепко-крепко. Поцеловать. И прошептать на ухо, как сильно я ее люблю. Но парень не спешил.

Когда же малютка оказалась у меня на руках, я почувствовала себя самой счастливой на свете. Даже старая мигающая и пощелкивающая лампа не могла испортить момент. Впервые за долгие месяцы я ощутила полное спокойствие и умиротворение. Скукоженное, морщинистое с голубыми глазами и густыми ресничками чудо начало посапывать на моем плече, а через минуту малышка уже крепко спала, видя свой первый сон.

– Ладно, я согласен. Но с одним условием. Имя ей дам я, – Максим стал нервно перебирать пальцами.

– Хорошо, – я хотела произнести это твердо и уверенно, но у меня не получилось.

– Сейчас мне нужно будет забрать малышку на осмотр, – рядом материализовалась врач и потянулась к моей дочке, вызывая во мне негодование. – А мамочка должна отдохнуть, поэтому прошу Вас покинуть палату.

– Да, я уже ухожу. Но я вернусь за Аней.

Каждый следующий день в течении недели я проводила со своим крохотным солнышком. Начальница все устроила, чтобы меня никто не трогал. У нас вообще с ней сложились хорошие отношения. Хотя, наверное, если бы не Анечка, то она бы даже не обратила на меня внимания. Со стороны женщина казалась очень холодной, хоть ее молодость и красота никак не сочетались с этими качествами. С заключенными она была жестка и не терпела нарушения правил.

Узнала я ее секрет неожиданно. Марина Игоревна заглянула к нам в палату одним вечером. Я как раз покормила Анюту, и она тихонько начала посапывать у меня на руках, еще не уснув.

– Не помешаю? – и это начальница спрашивает заключенную?

– Конечно, Марина Игоревна, заходите, – я спокойно улыбнулась.

Женщина тихо подошла к моей койке и села на соседний стул, не отрывая взгляд от кулечка на моих руках. Что за магией обладают дети? Как им удается растопить сердца всех вокруг?

– Как вы тут? – тихо спросила начальница.

– Все хорошо.

– А можно я ее подержу? – вдруг спросила женщина, застав меня врасплох.

Я кивнула, поправив больничную пижаму. Материнский инстинкт внутри меня вдруг закричал: «Нет!», но произнести это вслух я не осмелилась. Девочка не спала. Она широкими глазами смотрела на Марину Игоревну и, словно, забывала моргать. Я подметила, как бережно держала ее начальница. Даже у меня так не получалось.

– А у Вас есть дети? – вопрос сорвался с губ неожиданно.

Женщина резко изменилась в лице, так что я пожалела о сказанном. На молодом лице появились тоненькие морщинки, которые состарили ее на несколько лет. Что-то случилось там, в прошлом, о чем она явно не хотела вспоминать. Но мои ожидания оказались неверными.

– У меня не может быть детей, – вдруг произнесла Марина Игоревна, вместе с Анечкой садясь рядом со мной. – Десять лет назад отец выдал меня замуж за состоятельного жениха. Выгодный брак, все дела. Уже после выяснилось, что родить я не смогу. Развод сопровождался огромным скандалом. Отец потерял свои позиции в обществе, ну, а я потеряла отца. Он отказался от меня, и с тех пор мы не разговариваем. Я назло ему пошла на военное дело и два года назад оказалась здесь, – женщина обвела помещение печальным взглядом. – Я всегда мечтала о детях и надеялась, что если матерью стать не смогла, то буду тетей. Вот только моя младшая сестра пропала несколько месяцев назад. Просто исчезла в один день.

Повисла тишина.

– Мне очень жаль…

– Нет. Не нужно, – резко отрезала женщина. – Я верю в лучшее. Сестренка была влюблена, но, как ты и сама поняла, отцу было плевать на наши чувства. Он обещал ее другому. Возможно, она просто сбежала со своей любовью и сейчас счастлива где-то там.

Она не верила в свои слова. Это отражалось в ее глазах, наполненных слезами. Она убеждала себя в этом, но не верила. А я не знала, что сделать, что сказать, чтобы помочь. Кто бы мог подумать, что скрывается за грозной маской начальницы колонии? Каждый за этими стенами несет свой груз, и у каждого он разный. Остается только понять, как с ним справиться.

– Так, ладно, что-то я тут разоткровенничалась, – Марина Игоревна, взглянув на Аню, передала ее мне и быстро поднялась, поправив брюки. – Если кому-нибудь об этом расскажешь, заключенная Виленская, простым СИЗО не отделаешься.

Я даже кивнуть не успела, как дверь с той стороны захлопнулась.

ГЛАВА 12

Иногда думаешь: все кончено, точка,

а на самом деле – это начало.

Только другой главы.

***

ДНЕВНИК

День 166

Ее забрали у меня. Забрали мою Анечку. Но я не плакала. Знала, что так будет лучше для нее. Мне до сих пор не верилось, что Максим согласился. До последнего меня не покидал страх, что он передумает. Уверена, он думает, что я чертова эгоистка. Но я ведь, правда, не думала, каково ему! Да, я эгоистка. Но судя по тем обрывкам, которые были мне известны о прошлой жизни, это не самая худшая моя черта.