Текст книги "Клинок инквизиции"

Сенкевич

Несовершенная система, думал Сенкевич, пробираясь по переулкам. Средневековые технологии в действии. Куда удобнее была бы программа «2ГИС» – сразу тебе адрес и карта. А тут – «Ищи большой серый дом с рыжим котом и белого человека под землей». Какая-то головоломка. Особенно если учесть, что половина домов – серые.

Подходящих жилищ попалось несколько, а перед двумя из них вальяжно прогуливались рыжие коты. Сенкевич понаблюдал за домами. Но в одном размещалась лавка мясника, куда постоянно наведывались покупатели, в другом жило почтенное семейство с множеством детей. Не самые подходящие места для настоящего колдуна.

Остальные дома если и подходили по внешнему виду, котов возле них не наблюдалось. Приходилось, с риском быть замеченным, выглядывать, не мелькнет ли где-нибудь рыжая шкура. Возле одного дома, стоявшего на отшибе, Сенкевич останавливался дважды. Вокруг было пусто и тихо, даже прохожих не видно. В третий раз, когда он уже решился уйти из места, казавшегося таким подходящим, подул холодный ветер. Сверху раздался скрип. Сенкевич поднял голову: на остроконечной крыше закрутился флюгер в виде кошки. Изогнутое тело покрывал слой рыжей ржавчины.

Вот он, рыжий кот… Дело оставалось за малым: отыскать белого человека. Обойдя вокруг дома, Сенкевич заметил у самой земли крохотное, полускрытое кустами подвальное оконце. Скорее всего, ход в подвал был внутри.

Входную дверь украшал медный врезной замок в виде кленового листа. Сенкевич оглянулся, не смотрит ли кто, поводил над ним ладонью – защиты не было. Правильно, это быстро выдало бы хозяина: у инквизиции свои сильные демонологи – правда, их там называют экзорцистами.

С замками Сенкевич научился справляться еще в юности. Два ловких движения отмычкой – и запор, щелкнув, подался. Он осторожно вошел в дом. Внутри тоже никаких ловушек не обнаружилось. Обычное жилище горожанина: стол, лавка, очаг у стены.

Сенкевич принялся ощупывать пол, в одном месте половицы слегка пружинили. Оставалось только ждать.

Сидеть возле входа в подвал пришлось до раннего утра. Наконец, когда в затянутое бычьим пузырем окошко проникли первые лучи рассвета, половицы заскрипели, отодвинулись, и наружу высунулась белобрысая голова. Хозяин вылезал спиной к Сенкевичу, поэтому не сразу заметил незваного гостя. Потом, видимо, почувствовал взгляд, резко обернулся, замахиваясь кривым ножом.

У человека было пугающе уродливое лицо – абсолютно бесцветная, почти прозрачная кожа, бескровные губы, приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, блеклые с красноватыми склерами глаза, ресницы и брови такие белые, что казалось, их вовсе нет.

Сенкевич вытянул руки, показывая, что не вооружен.

– Я пришел поговорить.

– Кто ты? – прорычал альбинос.

– Меня зовут Фридрих Берг. Хочу нанять демонолога.

– Нет тут таких. Убирайся, прихвостень монаший!

– Я не наушник, я сам колдун. Гроссмейстер чародейства.

– Так я тебе и поверил. – Ножа альбинос так и не опустил. – Пошел вон.

– Неужто в собственном доме вызываешь? – Сенкевич кивнул на вход в подвал. – Вряд ли. Это опасно даже для сильного демонолога. Там ты скорее всего делаешь расчеты, хранишь чертежи, изготавливаешь свечи и порошки.

На лице альбиноса не дрогнул ни один мускул, лишь отвислые губы презрительно скривились.

– Свечи из животного жира делаешь? Или из младенческого? На нем гораздо сильнее, – как ни в чем не бывало, продолжал Сенкевич.

Демонолог молчал. Сенкевич достал из кисета на поясе кусок угля, принялся вычерчивать на полу загадочные знаки.

– Эй, что ты делаешь? – забеспокоился альбинос.

– Хочу кое-что показать. И доказать.

Доделав рисунок, Сенкевич поводил над ним руками, бормоча слова из песенки «В лесу родилась елочка», потом резким движением бросил на пол маленький сверток.

Раздался грохот, полыхнула желтая вспышка, комнату заволокло белым едким дымом.

– Демон! – обреченно выдохнул альбинос и прочел изгоняющее заклинание.

Сенкевич отошел ближе к двери, там легче дышалось. Надеялся, что наскоро сооруженной петарды, какими он баловался в детстве, хватит, чтобы произвести впечатление. Эту смесь приготовил под его руководством Аарон. Сначала кипятил калий в воде, чтобы получить гидроксид калия, потом нагревал с ним марганцевую руду, выпаривая марганцовку. А ее уже смешал с серой пополам.

Демонолог опустил нож:

– Я делаю свечи из собачьего жира, Гроссмейстер. Покупные младенцы слишком тощие.

– Устраивает, – кивнул Сенкевич. – У меня принцип: женщины и дети страдать не должны.

Бледные губы растянулись в ухмылке, сделав лицо альбиноса еще более отталкивающим:

– Меня зовут Клаус. Так что ты предлагаешь, Гроссмейстер Фридрих Берг?

– Деньги, – твердо ответил Сенкевич. – Много денег.

– А они у тебя есть?

– Пока нет, но с твоей помощью обязательно будут.

Клаус фыркнул:

– Зачем деньги демонологу? Захочу, продам душу и получу любое богатство. А на жизнь мне хватает.

– Согласен. Но мне твоя душа не нужна, а деньги я добыть сумею. Тебе это выгодно. Но главное… – Голос Сенкевича стал вкрадчивым: – Не надоело ли тебе прятаться от всех, заниматься только наукой? Может, хочешь применить знания в деле? Отпустить своих питомцев погулять на воле?

Альбинос хищно оскалил зубы, казавшиеся желтоватыми на фоне бледной кожи:

– Я согласен, Фридрих Берг.

– Контрактов не будет, – улыбнулся Сенкевич. – Я не дьявол. Просто ударим по рукам.

Глава пятая

Дан

– Клинок и Ганс, вас хочет видеть брат Яков. – На пороге воздвиглась долговязая фигура брата Готфрида.

Дан только что повесил возле очага насквозь мокрый плащ, поставил башмаки и собирался рухнуть на тюфяк, вздремнуть хоть полчаса после караула в Ребедорфе. Энгель и Ганс уже мирно похрапывали.

– Быстрее! – толкнул его монах. – Живее, оба! Брат Яков ждать не привык.

Натянув башмаки, в которых хлюпало при каждом шаге, словно он ступал по болоту, Дан растормошил Ганса, и они вдвоем отправились за наставником.

– Ты только ничего не предрекай там, – шепнул Дан по дороге. – А то окажешься рядом с Андреасом…

Барона сразу же отвели в тюрьму, и Дан очень надеялся, что друга хотя бы до завтра не потащат на допрос.

Жилище Якова Шпренгера находилось на втором этаже ратуши. Монах осторожно поскребся в дверь, потянул ее, втолкнул Дана с Гансом внутрь.

Небольшая комната была обставлена со спартанской простотой и больше напоминала келью: очаг в углу, узкий топчан, распятие на стене, у витражного оконца стол, заваленный книгами и бумагами. Возле него на деревянном табурете сидел инквизитор, что-то писал.

– Расскажи все, что видел, Клинок, – сразу же потребовал он, откладывая перо.

Дан добросовестно описал охоту на волков, огромного вожака, смерть Кильхен, не утаил и о встрече Андреаса с девушкой – это было бы уже бесполезно, ведь барон сам сознался. Показал клочок шерсти, найденный возле трупа.

Следом Шпренгер допросил Ганса, но тот замкнулся, смог выдавить лишь обычную невнятицу. Инквизитор мягко поблагодарил его и отпустил взмахом руки. Долго молчал, разминая в пальцах серые шерстинки, наконец с горечью произнес:

– Выходит, фон Гейкинг – вервольф. Невероятно. Как глубоко проникла скверна, если она даже в рядах воинов Христовых…

– Позволь сказать, брат Яков. – Дан прямо взглянул в черные глаза. – Я не верю, что Андреас виновен.

– Вот как? Кто же, по-твоему, убил это невинное дитя? Фон Гейкинг совратил несчастную, чем нарушил одну божью заповедь, так почему бы ему не нарушить и другую? Тем более что вервольфы при обращении не могут сдерживать свою кровожадность.

– Он не вервольф, брат Яков. Готов присягнуть перед Господом.

Черные глаза опасно блеснули:

– Осторожнее, Клинок! Ты можешь впасть в грех лжесвидетельства. У тебя есть доказательства его невиновности?

Дан вынужден был сознаться, что нет.

– Что ж, тогда его вина или невиновность будут выясняться обычными способами, – пожал плечами Шпренгер. – Мы покажем народу: святая инквизиция не щадит никого, тем более своих ближних. Воины Христовы должны быть вне подозрений.

Вспомнилась пыточная и румяный палач с веселой улыбкой, лихорадочный шепот старика в камере: «Признавайтесь во всем». Друг был в опасности.

– Прошу милосердия, брат Яков! – воскликнул Дан.

– Милосердия?.. К убийце? Вервольфу? Оборотню?!

– Дай мне сутки! Всего сутки! Я попытаюсь доказать невиновность Андреаса.

Инквизитор долго смотрел в глаза Дану. Тот выдержал испытующий взгляд.

– Хорошо, – наконец произнес Шпренгер. – У тебя одни сутки. Ступай. – И уже вдогонку добавил: – Возьми на ратушной конюшне лошадь, скажи, по моему приказу. Так ты больше успеешь.

Дан вышел, в уме прикидывая план расследования. Он надеялся, что и в Средневековье сумеет применить навыки, приобретенные в ФСБ.

Длинный коридор был холодным и темным. Редкие островки света от факелов на стенах не могли разогнать мрак. Полную тишину нарушали только шаги Дана да слабое эхо от них. Вдруг откуда-то послышался стон – протяжный, полный то ли боли, то ли удовольствия. Следом – свист, шлепок – и снова стон.

Дан замер и огляделся. Одна из дверей была неплотно закрыта, оттуда и доносились странные звуки. Бесшумно ступая, Дан подошел, заглянул в щель и увидел оголенного по пояс толстого мужчину, стоявшего к нему спиной. В руке у него была плеть. Человек тяжело, со всхлипами, дышал. Размахнулся, ударил себя плетью, сладострастно застонал, содрогнулся так, что складки жира на спине затряслись. На спине появилась красная полоса.

– Во славу Господа, – протянул человек и снова ударил себя, на этот раз по ягодицам. – О-о-о…

Еще несколько ударов – толстяк упал на колени, захлебываясь и дергаясь. На тонзуре дрожали капли пота.

Дан поморщился и отошел. Пристрастия брата Генриха вызывали в нем отвращение. Умерщвление плоти? Больше похоже на откровенный мазохизм. Самобичевание доставляло инквизитору слишком явное наслаждение. Вот и успокоился бы на этом, думал Дан. Нет же, он еще смакует страдания жертв. Мразь, одним словом.

Он предпочел бы передвигаться пешком – конным спортом Дан никогда не занимался, только в детстве пару раз ездил на пони в парке. Но неисполнение приказов Шпренгера было чревато неприятностями, да и учиться когда-то надо. На конюшне он внимательно наблюдал, как конюх седлает серую кобылку, старался запомнить на всякий случай. Кобыла показалась высокой и какой-то… неудобной, не внушающей доверия. Дан вывел лошадь на улицу, секунду прикидывал, как взобраться на нее, не выглядя совсем уж неумехой. Потом решил, что бедный пехотинец и не должен демонстрировать грацию аристократа, вспомнил сцены из фильмов и вполне достойно справился с задачей.

Пустив лошадь быстрым шагом, Дан отправился в церковную библиотеку. Для начала следовало отыскать как можно больше информации о вервольфах.

Брат Юрген встретил его приветливо, выбрел из пахнущего пылью полумрака:

– Здравствуй, Клинок. Пришел на занятия?

– Нет, не сегодня. Мне нужны книги, в которых рассказывается про вервольфов. Расследование инквизиции, по приказу отца Якова.

– Вервольфы? – Старик пожевал беззубым ртом. – Да, я слышал о том, что случилось в Ребедорфе… Несчастная девица… Плохие настали времена, плохие, спаси нас господь… Но все эти книги в особом хранилище. Подожди здесь, Клинок…

Он зашаркал подошвами и вскоре исчез за полками. Появился не скоро, зато с двумя тяжелыми фолиантами, поверх которых лежал пожелтевший свиток.

– Вот все, что я нашел.

Они вдвоем уселись за стол, монах развернул свиток:

– Начнем с древнегреческой легенды о ликантропах.

– Брат Юрген, у меня мало времени…

Старик покачал головой:

– Клинок, если хочешь поймать вервольфа, ты должен понимать его и знать о нем все. Это очень хитрые, умные, опасные существа. Ты еще плохо читаешь, к тому же не знаешь языков. Я помогу. Итак, древнегреческая легенда. «Однажды Зевс-громовержец пришел в гости к царю Аркадии Ликаону и разделил с ним трапезу. Гордыня же Ликаона, тирана и безбожника, была так велика, что он решил посмеяться над владыкой Олимпа. Царь собственноручно убил своего сына и приказал приготовить из него жаркое. Когда же Зевс отведал кушанья, Ликаон признался, что оно приготовлено из человечины. Тогда Зевс разгневался и воскликнул громовым голосом: «Отныне ты навеки превратишься в волка. Волка среди волков. Это будет твоей карой. Смерть была бы слишком незначительным наказанием для тебя!» С тех пор ведет свой счет род ликантропов на земле…»

– Зачем мне это, брат Юрген?

– Оборотни – древние существа, Клинок. Они существуют столько же, сколько существует человечество, а потому нельзя недооценивать их ум. В разных странах их называют по-разному, но они есть везде.

Брат Юрген раскрыл толстый фолиант в потертом кожаном переплете:

– Труд доктора Йозефа Роуга, «Lykanthropie»: «…беда начинается с укуса оборотня. Спустя время у жертвы появляются первые симптомы: несчастные боятся дневного освещения, также водопогружения и начинают биться как в бешенстве, кусать и кружиться. На их собственно неподвижных лицах спазмы мускулатуры втягивают губы и обнажают язык и зубы, пена выступает изо рта, и ужасные, гортанные звуки издают эти замученные создания…» Посмотри, здесь есть рисунки.

Гравюры в книге изображали процесс превращения в оборотня. На первой больной лежал в корчах, похожих на столбнячные, но все еще сохранял человеческое обличье. Вторая изображала странное существо – нечто среднее между человеком и зверем. Тело его покрывала клочковатая шерсть, лицо вытянулось и заострилось, напоминая волчью морду. Существо неестественно выгибалось – понятно было, что его терзает сильная боль. На третьей гравюре нарисован был огромный волк, стоящий на задних лапах. Пасть свирепо оскалена, длинные когти похожи на кривые кинжалы, мускулистое тело напряжено перед прыжком.

– То есть оборотень заражает человека с помощью укуса и тот тоже становится вервольфом?

– Все не так просто, Клинок, – вздохнул монах, подвигая следующую книгу. – Экзорцист Абелард Хелмут пишет следующее: «Существует четыре опасности стать вервольфом. Первая – магическая. Ведьма или колдун налагают на себя или другого человека злокозненное волшебство, используя особую мазь и безбожные заклинания. Такое превращение бывает временным, пока действует мазь и волшба. Вторая опасность – проклятие. Случается, что колдун или ведьма, озлобившись на человека, насылают на него дьявольское проклятие. Тогда человек обращается в вервольфа навсегда, и ничто уже его не спасет. Третья опасность – укус оборотня. Жертва его обречена вести жизнь вервольфа, существа всеми проклинаемого и ненавидимого. Четвертая опасность – рождение ребенка от вервольфа. Бывает, что оборотень, одержимый похотью, овладевает женщиной. Дитя от такого зачатия непременно будет вервольфом, но природа его даст о себе знать далеко не сразу, она может много лет спать внутри такого человека и потом проявиться в самый неожиданный момент…»

Старик замолчал, переводя дыхание.

– Какое значение имеет происхождение вервольфа?

– Огромное. Человека, недавно ставшего вервольфом – проклятого, обращенного или ощутившего в себе врожденные способности, можно отличить от других. Он мечется, злится, становится прожорлив, жаден, жесток. Из-за неопытности такой вервольф может совершать ошибки, вести себя неосмотрительно, его легче найти и поймать. Самый опасный оборотень – колдун или ведьма, сознательно налагающие на себя заклятия. Они знают, чего хотят, а в обычное время не отличаются от других людей.

– Но я слышал, последнего вервольфа в Равенсбурге убили сто лет назад…

– Верно. Поэтому наш вервольф – не жертва укуса и не ребенок оборотня. Это создание колдуна либо сам колдун.

– Мне бы знать, где искать вервольфа, – сказал Дан. – После обращения они уходят в лес, так ведь?

Вспомнился огромный вожак волчьей стаи, его желтые глаза, в которых читался несвойственный зверю ум.

Брат Юрген усмехнулся:

– Расскажу тебе историю о последнем вервольфе Равенсбурга, Клинок. Я слышал ее от деда… Оборотень охотился в городе два года, он убил пять десятков девиц и восемь маленьких девочек. В то время люди не выпускали дочерей на улицу, а некоторые даже переодевали девочек в мальчиков. Но ничего не помогало – хитрая тварь прокрадывалась в дома, вырывала девушек прямо из постелей и всегда успевала скрыться с добычей. А потом на улицах находили покалеченные тела… Зверь терзал девушек ужасно: вспарывал животы и выедал внутренности.

Горожане жили в постоянном страхе, каждый подозревал каждого. Несколько раз мужчины города пытались поймать вервольфа и выходили ночью на охоту, но всегда он ускользал. За это время были казнены пять человек – два нищих безумца, мясник, лекарь и чернокнижник. Горожане приняли каждого из них за вервольфа. Но убийства продолжались…

Наконец тварь поймали. Ее выследил охотник на оборотней, вызванный из Брандербурга. И знаешь, кем оказался грозный вервольф? Почтенной и богатой вдовой, матерью четырех дочерей. Их она тоже убила. Вдову проклял колдун, за то что она отказалась выйти за него замуж. Подлец рассчитывал заполучить ее деньги. Обоих сожгли. – Брат Юрген навалился грудью на стол, посмотрел Дану в глаза и прошептал: – Вервольфы не уходят в лес, Клинок. Днем они обычные люди, такие как ты и я. Лишь ночью превращаются в чудовищ и выходят на охоту. Сейчас безбожная тварь живет среди нас, ею может быть кто угодно.

От этого шепота Дана словно обдало холодом.

– Но убийство произошло в Ребедорфе.

– Возможно, оттуда и следует начинать охоту, – пожал плечами брат Юрген.

Уж это Дан и сам знал: для начала – поиск и опрос свидетелей, потом беседа с крестьянами. Возможно, в деревне кто-то начал вести себя подозрительно. Придется поговорить с каждым жителем Ребедорфа, провести тщательный осмотр местности. Дел еще много, а время поджимает…

– Как я понял, вервольфы могут обращаться не только в полнолуние?

Старик пролистал книгу Абеларда Хелмута:

– Здесь написано, что полная луна лишь придает им сил, делает еще более свирепыми и кровожадными. Но обращение случается каждую ночь.

Дан встал.

– И последний вопрос, брат: как убить вервольфа?

– В книгах сказано, что оборотни – сильные и выносливые твари. Раны на их теле затягиваются почти мгновенно, они никогда не болеют и не стареют. Уничтожить вервольфа можно огнем либо отделив голову от туловища. Некоторые считают, что против вервольфа действенно серебро – ножи, мечи или наконечники стрел. Но это утверждение спорно: никто не проверял. Все истории, которые я знаю, заканчивались сожжением или обезглавливанием, так надежнее.

Поблагодарив брата Юргена, Дан быстро вышел и отправился в Ребедорф.

На этот раз он рискнул пустить кобылу рысью. Наверное, Дан как-то неправильно сидел верхом – к прибытию в деревню у него ломило спину и болел отбитый седлом зад.

Дул холодный ветер, тащил по серому небу лохматые тучи. Конские копыта раскалывали стянутую тонким ледком дорожную грязь. Холод пронизывал так и не высохший плащ. Дан радовался, что сегодня хотя бы нет ни дождя, ни снега.

Возле ворот Ребедорфа торчали на кольях оскаленные волчьи головы, покачивались под порывами ветра. Деревня встретила мертвой тишиной – даже собаки не лаяли, видно, всех пожрали волки. Людей на улице было мало, а те, кто встретился на пути, смотрели недобро и подозрительно. Пусто, холодно, не слышно детских криков и смеха… Ребятня сидит дома, под присмотром родителей, понял Дан. Даже днем крестьяне боялись вервольфа. Может, не зря?..

Привязав лошадь у коновязи возле жилища старосты, Дан постучал в дверь – никто не отозвался. Из соседнего дома выглянула строгая женщина лет тридцати, сказала:

– В часовне Одо, с дочерью…

– Да примет господь ее душу, – дежурно проговорил Дан.

Женщина поджала губы:

– Это еще неизвестно, примет или нет, – и с треском захлопнула дверь.

С нее Дан и решил начать опрос. Постучал. Хозяйка вышла на крыльцо, встала, уперев руки в бока и закрыв собою вход.

– Здравствуй, добрая женщина. Я Клинок инквизиции, приехал из…

– Знаю я, кто ты, – нахмурилась она. – Видела вчера. Вервольфа уже сожгли?

– Святая инквизиция ведет расследование. Его вина еще не доказана.

– Вина, говоришь? – прошипела хозяйка. – К кому Кильхен побежала на сеновал? Об этом весь Ребедорф шепчется. И кто теперь моих детей спасет, когда Кильхен встанет из гроба?

– Что ты такое несешь? – удивился Дан. – Почему Кильхен должна встать?

– Потому что ее покусал вервольф! И дело было в ночь полной луны! – с мрачной уверенностью ответила женщина. – Так что и она теперь оборотень. Надо ей голову отрубить, а лучше сжечь! Но Одо не дает. Одна надежда: что наши мужчины не побоятся и сделают, как положено.

– Но Кильхен мертва, она не может встать.

– Вервольфы не умирают. А ты, Клинок, лучше бы языком без дела не трепал. Сожги Кильхен, пока не поздно. Некогда мне с тобой говорить, пойду к детям. Нас защитить некому, я вдова, а на тебя надежды нет.

Женщина ушла. Вот это опрос свидетелей получается, уныло подумал Дан. Крестьяне запуганы, обозлены – на душевный разговор их не вывести, придется действовать привычными методами.

В следующий дом он уже вошел с важным видом, положив руку на эфес меча:

– Дело святой инквизиции. Именем Господа приказываю честно отвечать на мои вопросы. За неповиновение – тюрьма.

– Мы ничего не сделали, добрый господин, – задрожала старуха, та самая, которая вчера призывала сжечь Андреаса.

– Я этого не знаю. Может, это ты обернулась волком и убила Кильхен?

– Что ты, добрый господин! – Из мутных глаз потекли слезы, заскользили по бороздкам глубоких морщин. – Кильхен убил ваш человек. А теперь она всех нас сожрет. Проклят Ребедорф…

Дану стало жаль старуху. Да и смысла не было ее запугивать – она и так от ужаса плохо соображала. Он попытался успокоить:

– Не плачь, матушка. Я верю: ты не виновата, не трону. Но что, если это был не наш человек? Если вервольф – кто-то другой?

Бабка от неожиданности даже перестала плакать. Видимо, такая мысль не приходила ей в голову:

– Это кто же?

– Вспомни, матушка: может быть, в деревне кто-нибудь болел недавно? Или вдруг озлобился? На людей бросался? Вел себя как-то не так?

Старуха долго молчала, потом затрясла головой:

– Нет, добрый господин, ничего такого не припомню…

В других домах повторился примерно тот же диалог. Никто ничего не видел, не замечал, не помнил. Дан обошел половину деревни – бесполезно. Перепуганные женщины, дети, жмущиеся к матерям, дрожащие старики. И везде один и тот же страх: скоро Кильхен встанет из гроба, и Ребедорфу придет конец.

Распрощавшись с очередной крестьянкой, Дан вдруг сообразил: ни в одном доме он не видел мужчину. Он не разбирался в деревенской жизни – может, они, конечно, все были заняты какой-то работой. Но какой? Середина осени, урожай давно собран. В лес за дровами ушли? Все сразу?

– Где мужчины? – спросил он в следующем доме.

Хозяйка опустила глаза:

– Возле часовни…

Дану это очень не понравилось. Оставалось надеяться, что еще не поздно…

Часовня стояла на окраине Ребедорфа. Возле входа собралась толпа мужиков с топорами и вилами. Люди тихо переговаривались, спорили о чем-то, подталкивали друг друга. Худощавый остроносый парень за забором тщательно укладывал в кучу ветки и солому, собирая кострище.

– Именем Господа, отвечайте: что здесь происходит? – повелительно спросил Дан.

Крестьяне угрюмо молчали.

– Что происходит? – Дан повысил голос. – Ты! – Он указал на остроносого. – Говори!

– Вервольфа жечь будем, – насупился парень.

– И ты нам не указ! – подхватил пожилой мужчина в грязной рубахе.

Люди осмелели, из толпы раздались еще голоса:

– Ты уедешь, добрый господин, а нам здесь жить!

– И оборотень детишек пожрет!

– Уйди лучше! Не мешай!

– Я не позволю вам лишить несчастную христианского упокоения, – спокойно ответил Дан.

– А мы тебя не спросим, – из толпы выступил высокий парень. Поигрывая топором, остановился напротив Дана. – Уйди, святоша, пока цел.

– Не дам! – истерический вопль. Из часовни вышел Одо, встал у входа, растопырил руки: – Не дам жечь! Кильхен не вервольф! Добрый господин, защитите мою девочку!

– Пошел! – Двое крестьян оттащили старосту, швырнули с крыльца.

– Вы оскверняете дом Божий! – орал Дан. – Именем Господа, остановитесь!

Но обезумевшую от страха толпу уже не останавливала ни мысль о боге, ни присутствие человека из инквизиции. Остроносый парень вытащил из-за пазухи кремень, наложил на него кусочек трута, ударил кованым кресалом. Сноп синеватых искр упал на солому, рассыпался огненной дорожкой, перекинулся на ветки. Вскоре костер запылал.

– Готово!

Четверо мужчин вбежали в часовню, вытащили искалеченный труп в белом платье, понесли к кострищу.

Дан точно знал: этого допускать нельзя. Просто нельзя. Он, представитель церковной власти, обязан остановить самоуправство и как-то унять истерику. Иначе завтра сюда придет отряд ближних, и самим бунтовщикам не поздоровится. Обнажив меч, он встал перед костром.

– Именем Господа, в последний раз приказываю остановиться.

Его обступили со всех сторон. Один крестьянин поднял топор, другой нацелился вилами в грудь. Дан выставил перед собой меч, понимая, что находится на волоске от гибели. Сейчас прозвучит вечное «Бей!» – и его просто растерзают на куски.

– Не по-христиански это! – пробасили за спиной.

Один из мужиков лишился топора, взмыл в воздух и полетел через ограду, прямо на крыльцо часовни. Второй получил мощный удар в бок, согнулся, выпустил из рук вилы. Невесть откуда появившийся Ганс перехватил их обратной стороной, принялся орудовать как дубиной, охаживая бунтовщиков.

– Не по-христиански!

Энгель с мечом наперевес врезался в толпу, раздавая тычки направо и налево. Приставил клинок к шее одного из тех, кто держал Кильхен:

– Верни покойницу на место! Ну! Именем Господа!

Дан расхохотался и присоединился к друзьям, расшвыривая перепуганных людей. Теперь Энгель нравился ему гораздо больше.

– Только не убивайте никого!

– Да кому они нужны? – ответил Энгель, врезав одному из бунтовщиков рукоятью меча по лбу, а другому расквасив локтем нос.

Ошеломленные напором крестьяне отступили, толпа редела: люди разбредались по домам. Кильхен, под слезные благодарности старосты, была водворена в гроб, правда, уже в измятом и грязном платье.

– Вы откуда взялись? – спросил Дан, пожимая друзьям руки.

– Ганс тебе беду стал пророчить, вот мы и сбежали с занятий, – ухмыльнулся Энгель. – Волдо нам еще выдаст…

– А вон и священник пришел, – сказал Ганс.

К часовне быстро шагал человек в черной рясе. Дан решил подождать до похорон. После короткой мессы Кильхен упокоили на кладбище за часовней, недалеко от того места, где нашли ее тело. Пришлось помогать старосте нести и опускать в могилу гроб – никто из деревенских не захотел хоронить вервольфа.

– Смотри! – толкнул Дана Энгель, когда староста, рыдая, принялся забрасывать гроб землей.

За высокими кустами, окружавшими ограду, стояла немолодая женщина в черном платье и черном чепце, пристально смотрела на могилу. Худое, изможденное лицо выражало странное удовольствие, тонкие губы улыбались.

– Кто это? – спросил Дан.

Староста, на мгновение оторвавшись от скорбного занятия, близоруко вгляделся в кусты:

– Вдова Блау. Нехорошая она женщина, добрый господин. Живет на отшибе, ни с кем не здоровается. – Одо перешел на шепот: – Видно, за свежей землей с могилы пришла. Говорят, колдует она, порчу на людей наводит…

Поняв, что ее заметили, женщина развернулась и быстро зашагала прочь. «И знаешь, кем оказался грозный вервольф? Почтенной и богатой вдовой, матерью четырех дочерей», – вспомнился рассказ брата Юргена.

– Покажешь, где ее дом, – распорядился Дан.