Текст книги "Томас Дримм. Война с деревьями начнется тринадцатого"

9

Звонок трезвонил уже в пятый раз, а мать все не открывала. Не успев отдышаться после подъема по водосточной трубе, я спустился в гостиную, чтобы выяснить, в чем дело. Застыв перед экраном, она смотрела, как самолеты, бомбардирующие леса, необъяснимым образом теряют управление, врезаются друг в друга или проваливаются в пике прямо над районами городской застройки, сея там хаос и смерть.

Штурман объяснял, что радиосвязь полностью выведена из строя, будто бы деревья способны влиять на радиолокационные волны и системы навигации. До новых распоряжений все полеты отменены, включая и те, что обеспечивают доставку зажигательных бомб. В результате цифры на счетчике в правой части экрана, где показывают число погибших от заражения пыльцой, перестают мелькать с прежней скоростью. Не обязательно здесь есть взаимосвязь. Возможно, активность деревьев спадает с наступлением ночи. Сообщение телеведущей вызвало бурную дискуссию.

– Совершенно очевидно, – заявляет очередной эксперт, – что пыльца – далеко не единственный источник заражения. Измерения показали, что во время рубки у деревьев возрастает энергетическая активность, в том числе у тех, которые не трогают.

– И о чем это свидетельствует, о некоей форме телепатии?

– Не будем преувеличивать. Просто сигнал тревоги, передаваемый электромагнитными волнами. Наши исследования подтверждают наличие таких нервных импульсов и у овощей, особенно у помидоров. Озабоченность вызывают также изменения электрического потенциала у картофеля.

– Пока растительным гриппом заражаются только люди, животных это не касается. Как вы это объясните?

– Спросите у деревьев. Возьмем для примера антилопу, которая поедает листья акации. Давно установлено, что акация меняет состав своих танинов[4]4
  Химические соединения, содержащиеся в листьях, плодах, коре, корнях и т. д. большинства растений.


[Закрыть], чтобы отравить агрессора. Эту информацию получают соседние акации в радиусе шести метров и передают ее дальше. При этом информация касается строго определенного травоядного: то, что убивает антилопу, не убьет жирафа. Это как если бы дерево сканировало организм своего агрессора, чтобы узнать, каким способом его нейтрализовать. По-видимому, растительный мир решил, что самый опасный хищник – это человек. И теперь выполняет программу по его уничтожению…

– Мам, звонили в дверь.

– А?

Она даже не оборачивается.

– Звонили в дверь.

Она ждет, пока следующий приглашенный договорит, и только потом вяло отвечает:

– Так иди открой.

Я открываю дверь и изображаю удивление при виде Дженнифер с маской на лбу.

– Это ты? Что случилось?

– Я уж испугалась, что ты передумал, – отвечает она, натянуто улыбаясь. – И не хочешь, чтобы я пришла.

Знаками я показываю ей, чтобы она говорила тише, потом возвращаюсь в столовую. Она закрывает дверь и идет за мной.

– Мама, у отца Дженнифер проблемы. Можно ей сегодня переночевать у нас? Она вакцинирована, у нее есть маска, так что риска никакого.

Мать поворачивает к нам бледное, осунувшееся лицо, на котором отразились все ужасы, которые она жадно глотала весь вечер, не отрываясь от экрана телевизора.

Она машинально кивает и снова поворачивается к экрану, где в это время под траурную музыку рассказывают о погибших: солдатах, садоводах, подстригавших изгороди, крестьянах на тракторах, влюбленных в парке, семьях, разводивших японские карликовые деревья, детях, прогулявших школу, чтобы избежать вакцинации, и автомобилистах, перевернувшихся в своих машинах из-за вспучивания асфальта.

– Спасибо за гостеприимство, мадам.

Молчание.

– Мама, Дженнифер говорит тебе спасибо.

«Гостеприимная» отмахивается, чтобы мы замолчали. Генерал службы дорожной безопасности объясняет, что во всех пограничных районах отмечено невероятно активное движение древесных корней, которые насквозь пробивают асфальтовое покрытие и буквально разрывают его на куски. Само по себе это обычное явление, но его скорость и сила невообразимы. Он категорически не советует гражданам пользоваться автомобилями.

Несмотря на всю серьезность этих сообщений, они вызывают у меня смутный протест. Я чувствую фальшь. Военные и эксперты говорят вроде бы разумные вещи, но их тон не соответствует словам, и они все время отводят глаза от камеры. Кадры в репортажах слишком хороши по композиции. Они чересчур эффектные и четкие, какими бывают компьютерные изображения. Отец сказал бы, что это инсценировка.

Мне его очень не хватает. Его желчного ума, иронии, упорства, с которым он отстаивает культурные ценности… Не знаю, какую помощь он сейчас оказывает министрам, но без него у меня нет защиты против рабского страха матери. Она сидит перед экраном, словно приклеенная, и завороженно смотрит, как привычный мир неуклонно превращается в один бесконечный ужас. Ужас, к которому привыкают, так что он становится необходим, как наркотик. Я догоняю Дженнифер на лестнице. Скорее бы выключить свет и лечь в кровать, чтобы все обдумать…

На пороге комнаты она оборачивается и застывает на несколько секунд, глядя мне прямо в глаза. Потом отходит в сторону и пропускает меня вперед, как будто это я – ее гость.

– Дашь мне во что-нибудь переодеться?

Не знаю, что у нее в голове. То есть догадываюсь, конечно, но даже думать об этом не хочу. Мы еще недостаточно взрослые, к тому же я совершенно в нее не влюблен. Я открываю шкаф и выбираю самую уродскую пижаму с картинкой-ужастиком: на ней игроки в менбол ломают шеи, прыгая, как шары, по гигантской рулетке. И, чтобы избежать всякой двусмысленности, я раскладываю надувной пляжный матрас и начинаю накачивать его воздухом, мимоходом интересуясь, какая сторона ей больше нравится: с рыбой-молотом или с гигантским осьминогом.

Она молчит. Снимает туфли, подходит ко мне и наступает на мою правую ступню, усердно давящую на насос.

– Нам надо поговорить, Томас.

Я отвечаю, что падаю от усталости. Она поворачивается спиной и разочарованно говорит «окей».

10

Министерство игры, 23:00

Гостя вводят в столовую, где сервирован ужин при свечах на двоих. Он с удивлением оглядывается. Позолота, гобелены с охотничьими сюжетами и ультрасовременная мебель создают странную атмосферу. Он готовился к рабочему совещанию антикризисного кабинета, а не к романтическому ужину.

Лили Ноктис появляется из боковой двери. В сильно декольтированном обтягивающем платье из черного шелка с виноградными листьями из страз на груди и черепаховых туфельках. Кошачьей походкой она устремляется ему навстречу.

– Спасибо, что приняли мое приглашение. Все говорят, что вы – лучший знаток деревьев.

Он берет протянутую для поцелуя руку, быстро прикладывает к губам и возражает:

– Есть гораздо более квалифицированные специалисты.

– Их всех завербовало Министерство зеленых насаждений, а оно интересуется только войной. Я же хочу мира с деревьями, и для этого мне нужны вы. И ваши особые знания, которыми вы сейчас со мной поделитесь.

Лили подходит к глобусу, где изображено только одно государство – Объединенные Штаты, окруженное синими океанами и зелеными континентами, на которых растительность уничтожила людей. Она поднимает крышку глобуса, и гость с удивлением видит, что внутри, среди кубиков льда, лежит бутылка шампанского. Лили откупоривает ее.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, Робер, – говорит она, наполняя два фужера. – Для того чтобы деревья отменили программу уничтожения человека, мы должны вернуться к самому началу нашего взаимодействия, не так ли?

Он берет протянутый фужер и делает глоток, прочищая горло.

– Я не знаю, госпожа министр. Я всего лишь скромный учитель словесности…

– И знаток книг. И обладатель уникальной памяти, в которой хранится масса информации, в том числе и о древних религиях. Все то, что наше государство уничтожало в течение трех поколений. Ваша прежняя должность в Цензурном комитете давала вам доступ к Запретной библиотеке, не так ли?

– Простите, но какое отношение это имеет к ядовитой пыльце деревьев?

– Проблема в недопонимании, – улыбается Лили. – Деревья посылают нам сигнал. Если он вызывает болезнь, значит, наш мозг не знает, как обработать эту информацию, и тогда тело начинает сопротивляться. Но цель деревьев – не вызвать у нас болезнь, а восстановить диалог. Нам надо просто понять их и предпринять правильные ответные действия, ведь так?

– Совершенно согласен с вами, но не вижу, как лично я мог бы…

– Когда я говорю о ваших знаниях, я прежде всего имею в виду знание мифологии. Вы просто кладезь, Робер Дримм. Последний хранитель утраченной культуры. Но никто не пользуется вашими сокровищами, и это очень печально. Поделитесь ими со мной.

Она протягивает руку к его плечу и снимает волосок.

– Действительно, – отвечает он, волнуясь, – мифология – это первый этап взаимодействия между человеком и окружающим миром. Вы правы.

– Надеюсь.

Пытаясь поймать его взгляд, она поправляет виноградный лист из стразов, соскользнувший с груди.

– Мы должны вернуть лесу его душу, Робер. Показать ему, что мы не рассматриваем его лишь как сырье, как часть обстановки, как источник прибыли. И вы как раз тот, кто может это сделать.

Нахмурившись, он проводит рукой по затылку.

– Чего конкретно вы ждете от меня, мадам? Что я буду читать деревьям книжки вслух?

– Постараемся обойтись без книг – они сделаны из целлюлозы, а значит, из них самих… Нет, Робер, чтобы поставить эксперимент, будет достаточно памяти, голоса, прикосновений. Конечно, при условии, что вы оправдаете мои ожидания, – добавляет она хрипловатым голосом.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает он, стараясь преодолеть замешательство.

– Если выдержите три испытания, которые я вам предложу, то получите привилегию, недоступную простым смертным. Потерпите немного.

Она допивает шампанское, не отрывая взгляда от гостя, затем отступает и садится на какой-то матовый стальной трон, положив ногу на ногу.

– Расскажите мне миф о Мирре.

Сделав глоток, он удивленно поднимает брови.

– О Мирре?

Но потом отставляет в сторону фужер и спокойно начинает:

– Мирра была молодой девушкой, которая страстно любила своего отца. Так страстно, что хотела соединиться с ним. И однажды, изменив внешность, она совершила это. Но отец обнаружил обман, и его обуял такой гнев и ужас от содеянного, что он попытался убить ее. Она убежала, мучаясь раскаянием.

– Хорошее начало, – сладострастно вздыхает Лили Ноктис, потягиваясь на своем троне. – Вы помните, на что эта история вдохновила поэта Овидия?

Он закрывает глаза и произносит тихо и медленно, будто смакует старое вино:

– «О боги, – воскликнула Мирра, – я заслужила сурового наказания. Но я не хочу осквернять собой ни царства живых, ни царства теней: изгоните меня из обоих. Измените мою природу, чтобы лишилась я и жизни, и смерти».

Лили серьезно кивает, накручивая на палец свой черный локон.

– А дальше? – спрашивает она жадно.

– Пока она это говорит, разверзается земля. Ее ноги превращаются в корни, кожа – в кору, а кости – в ствол, сохраняя в середине свою мягкость…

– Обожаю, – шепчет министр, томно проводя кончиком языка по губам. – Во что она превратилась?

– В мирровое дерево.

– Продолжайте…

– Она плачет, и капли смолы стекают по стволу дерева. Эти слезы драгоценны: мирра, сочащаяся из коры, на долгие века сохранит имя девушки.

Лили Ноктис молча аплодирует.

– Ну вот и все. Мы поняли друг друга, Робер. Надо напомнить деревьям об их человеческих корнях. Ведь столько людей некогда превратилось в растения…

– Простите, но неужели вы думаете, что если я увижу мирровое дерево и расскажу ему, что его смола носит имя девушки, совершившей кровосмешение, то оно откажется уничтожать нас?

Она встает с трона и с вызовом бросает:

– Уничтожить человеческий род – значит уничтожить мечту, которая одушевляла деревья. Разве не так? Без воображения поэтов у лесов не будет души. Эту истину желательно им напомнить, при условии, что мы сами ее не забыли.

– Госпожа министр, правильно ли я понимаю, что вы поручаете эту миссию мне? – спрашивает он дрожащим голосом.

Она не спеша делает глоток шампанского и, испытующе глядя на него, произносит:

– Зовите меня просто Лили. Похоже, нам предстоит много времени провести вместе.

Она встает и подает ему руку. Он ведет ее к столу. Никогда я не видел его таким свободным. Таким уверенным, сильным, почти красивым… Я разрываюсь между восхищением, ревностью и страхом.

Открывается дверь, и появляются два официанта с подносами, прикрытыми стеклянными колпаками; за ними следует слуга с серебряным ведерком в руке, в котором лежит бутылка вина.

– «Шато Нарко» урожая 2024 года, – объявляет министр. – Ваше любимое вино, если я не ошибаюсь?

– Это отмечено в моем досье? – хмурится он.

– Я не упускаю ни одной детали, касающейся мужчин, которые мне нравятся, – отвечает она нежно. – Но вы вправе меня удивить.

– Я бросил пить.

– Знаю. А зачем? Это ничего не изменит в вашем досье. Вы не сможете подняться с социального дна, учитывая ваше прошлое. Вам не светит ни продвижение по службе, ни рост зарплаты, ни пенсия.

Он напрягается, его лицо каменеет.

– Просто я думаю о жене и сыне, вот и все. И больше не хочу, чтобы они терпели меня пьяного.

– Как угодно. Но если вашему нёбу отказано в удовольствии, остается запах. Вдохните хотя бы этот аромат.

Слуга наполняет бокал Робера Дримма на треть. Тот подносит его к лицу и, закрыв глаза, вдыхает запах.

– Действительно великолепно, – говорит он. – Жаль.

И ставит бокал на стол. Слуга наливает вина министру.

– Расскажите о вашем сыне, Робер.

Вздрогнув, он открывает глаза. Лили мягко кладет руку на его ладонь. Робер молчит.

– Томас – чудесный мальчик, – подбадривает она. – И очень похож на вас. Не столько внешне, сколько характером. Какая досада, что его мать вечно встревает между вами… Было бы здорово превратить ее в дерево, правда? Какое ей ближе всего?

Он улыбается, смущенно пожимая плечами.

Лили продолжает:

– Наверное, бревно. Шутка. Я вовсе не желаю ей зла. Но печально, что она всеми силами мешает вам с сыном быть вместе…

– У нее ничего не получится, – уверенно возражает Робер.

– Ошибаетесь. Родительские права принадлежат ей, а не курильщику и алкоголику, даже если он бросил пить и только иногда тайком покуривает. Так уж устроено общество, Робер. Вы всегда будете изгоем, неудачником, жертвой. Если только я не возьму вас под свою защиту. Но это надо заслужить.

Она подает знак официантам снять крышки с подноса. На тарелках лежит зеленоватая масса.

– Пюре из листьев лавра, – поясняет Лили. – Сейчас это самое опасное в мире угощение. Не станете рисковать? Или сможете его обезвредить?

Подперев руками подбородок и пристально глядя на тарелку, Робер произносит медленно и торжественно:

– Дух нимфы Дафны! Спасаясь от преследований бога Аполлона, ты превратилась в лавровое дерево. Заклинаю тебя: примири свою природу с нашей смертной плотью. Вспомни, как милосердный Аполлон, признав свое поражение, сделал тебя символом победы. Будь же достойна лаврового венка, коим коронуют военачальников, и стань съедобной.

Он берет вилку и медленно опускает в зеленое пюре. По знаку Лили Ноктис официант убирает тарелки.

– Не будем подвергать себя бессмысленному риску, – улыбается она. – Я слишком нуждаюсь в вас, чтобы так быстро потерять.

Он бледнеет, берет свой бокал и подносит к носу. Делает несколько вдохов, затем замечает:

– Вы говорили о трех испытаниях, госпожа министр. Это было первое?

– Именно так.

Она приказывает официантам выйти, вынимает из своей черной бисерной сумочки старый заржавленный ключ и кладет перед гостем.

– Второе испытание – забыть на время обо всех, кроме меня, а третье – догадаться, что открывает этот ключ.

Повисает напряженная пауза. Изображение перед моими глазами мутнеет и дрожит.

– То, что я вам сейчас сказала, не всем бы понравилось, – тихо произносит она, подняв глаза вверх, туда, где находится мое сознание.

– Это ключ от ворот? – спрашивает он, умалчивая о втором испытании.

– Не надо торопиться, – советует она, вставая.

Она подходит к нему в своих черепаховых лодочках на высоких каблуках и берет за руки. Он встает к ней лицом к лицу. Их разделяет три сантиметра, и ее грудь касается его груди.

– Если бы ваш сын был здесь, что бы вы сделали, Робер?

– Не понимаю вопроса, госпожа министр.

– Думаю, что, несмотря на юный возраст, он влюблен в меня. Нельзя смеяться над чувствами подростка. Мы должны быть разумными, господин Дримм.

Она отступает.

– Или очень осторожными, – бормочет он, делая шаг вперед и снова сокращая дистанцию между ними.

Она обвивает его руками.

– Я не буду против, если вы проявите инициативу. К тому же если сознание вашего сына и забредет сюда, пока он спит, то, проснувшись, он забудет все, что видел. Правда?

– Это было бы весьма желательно. – Робер обнимает ее за талию.

Она уклоняется от поцелуя, откидывая голову:

– Если бы он нас сейчас слышал, что бы вы ему сказали?

– Не знаю, а вы?

– Спокойной ночи, – отвечает она, глядя на люстру.

Потом Лили щелкает пальцами, и свет гаснет.

Пятница
Люди-мутанты

11

Из сна меня вырывает жжение в левой руке. В луче солнца, проникшем через чердачное окно, я вижу, как горит на коже телефонный номер, нацарапанный Лили Ноктис. Я снова закрываю глаза. Какое-то тягостное чувство не дает мне встать, словно я не сделал что-то очень важное во сне, словно я должен был что-то предотвратить… Обычно, проснувшись, я не помню своих кошмаров, но сейчас у меня ощущение, что снился мне отец, который был в страшной опасности и не подозревал об этом. Но больше всего меня тревожит то, что при этом он выглядел счастливым. Я пытаюсь снова заснуть, чтобы мое сознание вступило с ним в контакт, но тягостное чувство только усиливается. Будто кошмар продолжается и без моего участия. Будто мне отказано в доступе.

Бороться бесполезно. Я снова открываю глаза и с удивлением замечаю, что вижу привычные предметы не так, как обычно. И тут я разом все вспоминаю. Я лежу на пляжном матрасе, а рядом на моей кровати спит Дженнифер, которая вчера поблагодарила меня за галантность и быстренько там устроилась, пока я надувал для нее спальное место.

Впервые в моей комнате ночует девушка. Я должен испытывать гордость, волнение – все-таки важное событие для моего становления как мужчины. Но чувствую только неловкость. Двойную неловкость. Хорошенькая вертихвостка, которой Дженнифер так быстро стала, не может вытеснить из моей памяти неуклюжую толстушку, которой она была еще три дня назад. И у меня в голове одна Дженнифер словно накладывается на другую, хотя я знаю, что прежняя уже не вернется. Такое чувство, будто я поменял надежного друга на непредсказуемую подружку, с которой вообще-то не знаю, как себя вести.

Не надо было позволять ей ночевать у меня. К счастью, я сразу провалился в сон, пока она болтала, лежа в моей кровати. Уж не из-за ее ли присутствия мне приснился кошмар? Сейчас не осталось ничего, кроме неясного тягостного чувства, в котором я виню Дженнифер.

Одеяло соскользнуло на пол. Она спит на животе в слишком широкой для нее пижаме и мерно дышит. Руки и ноги странно выгнуты и широко раскинуты, как стебли растения, ищущие подпорку, какой-нибудь выступ, чтобы за него уцепиться.

Я бесшумно встаю и подхожу ближе, чтобы рассмотреть Дженнифер получше. От нее идет сильный запах. Одуряющий цветочный запах, которого вчера не было. С каждой минутой он становится все более пряным и отдает сырой землей, будто я нахожусь в теплице. Ее волосы сегодня кажутся гораздо длиннее, одна прядь обвилась вокруг деревянной перекладины в изголовье кровати.

Дженнифер поворачивает голову и открывает глаза. Раньше я не замечал, что они у нее такие темные. Она приоткрывает рот, и из него вылетает какое-то шипение, а ее руки тянутся ко мне. Я стою как парализованный, не в силах пошевелиться. Внезапно она бросается на меня, хватает и сильно прижимает к себе. Ее рука взбирается по моей, закручиваясь штопором, как усики растений, а правая обвивает шею и душит, словно лиана.

– Дженнифер, прекрати!

Мой голос почти не слышен сквозь ее шипение. Изо рта Дженнифер сочится зеленоватая жидкость. Я чувствую такую слабость, что даже не сопротивляюсь. И не шевелясь смотрю, как по коже распространяются пузырьки, словно от крапивного ожога.

Пьянящий запах цветов и перегретой земли обволакивает мое сознание, меня охватывает дрожь, внутри все сжимается, и я цепенею. Туман вокруг окрашивается в землистый цвет ее глаз, которые засасывают меня, как трясина. Я скоро умру, но это не важно. Меня просто поглотила другая форма жизни: я разлагаюсь, превращаюсь в пищу, которая идет кому-то на пользу, и так приятно это чувствовать… Блаженное оцепенение насекомого, которого хищный цветок обволакивает пищеварительным соком и переваривает еще живым…

– Томас, ты спишь? Ой, простите…

Это голос отца. Кольцо лианы сразу разжимается. Картина перед глазами тускнеет, дрожит и наконец снова проясняется.

– Твоя подружка могла бы поздороваться!

Я с трудом встаю с кровати. Отец улыбается.

– Мне жаль, что я вам помешал. Не знал, что она здесь. Давай скорее одевайся, у меня для тебя сюрприз. Со мной произошла необыкновенная вещь, и я хочу, чтобы ты об этом знал.

Он выходит. Пошатываясь, я плетусь в ванную и там смотрю на себя в зеркало. Моя кожа повсюду, где она соприкасалась с Дженнифер, покрыта красными рубцами. Что случилось? Что с ней происходит? Такие же точно волдыри я видел вчера вечером на теле ее отца. Может, нападения на тех, кого она любит, – это побочный эффект вакцины?

Я включаю душ, осторожно намыливаю следы на коже, и они постепенно исчезают. Я вспоминаю предупреждение Лео Пиктона, прозвучавшее у меня в голове в доме у Бренды: «Не пытайся ничего делать в одиночку, иначе пропадешь! Ты можешь вести переговоры с деревьями, Томас, но не от имени Зла!»

Но зачем деревьям эти переговоры? Если растительный грипп смертелен, а вакцина от него превращает людей в убийц, я не понимаю, как они могут проиграть войну.

Я спускаюсь в столовую. Мать сидит, словно пришитая к стулу, в той же позе, что накануне: упершись локтями в стол, обхватив руками щеки. Она так и не ложилась. Теперь она – бесчувственный робот, набитый информацией, с красными от бессонницы глазами.

– Нам только что сообщили о триста восьмом случае нападения, – скорбным тоном сообщает ведущий. – В Министерстве здравоохранения считают, что еще слишком рано делать выводы, но призывают соблюдать меры предосторожности…

– К столу! – весело говорит отец, внося поднос с завтраком.

Он расставляет чашки и кладет бутерброды перед матерью.

– Ты не спрашиваешь, Николь, почему я вернулся так поздно, вернее, так рано? Дело в том, что антикризисный комитет заседал всю ночь…

Она машет на него рукой и показывает на ухо, а потом на ведущего, который продолжает вдалбливать:

– …Каждый несовершеннолетний, прошедший вакцинацию и демонстрирующий неадекватное поведение и признаки агрессии, должен быть немедленно отправлен в больницу под наблюдение врачей…

На экране я вижу ребят моего возраста с выпученными глазами и зеленоватой пеной на губах, которых полицейские заталкивают в машины. Я краем глаза смотрю на отца. Улыбаясь в пустоту, он наливает себе кофе, совершенно не интересуясь тем, что происходит на экране. Поглощенный своей радостью, он явно не заметил, в каком состоянии была Дженнифер, когда он столкнулся с ней у меня в комнате. Наверное, он подумал, что застал нас врасплох за поцелуями и она убежала, смутившись.

Что касается матери, то она, борясь со сном, пока ей льют в уши поток информации, вообще не обратила внимания на появление моей приятельницы.

Что мне теперь делать? Выдать Дженнифер полиции? Чтобы ее вылечили и не дали заразить других людей?

– Ешь скорее, Томас, – говорит отец. – Нас ждет машина.

Я хмурюсь и смотрю в окно. У дома припаркован лимузин, приезжавший за ним вчера. Вокруг автомобиля – две пары мотоциклистов.

– Мы не знаем, является ли это реакцией на вакцину, – заявляет военный врач, – или же это мутация вируса, опасная в основном для детей младше тринадцати лет…

– Доктор, вы говорили, что, помимо побочных эффектов, проявляющихся только у детей, не было зафиксировано ни одного случая заболевания смертельной легочной инфекцией, которую и называют гриппом-V.

– Именно так. Деревья столицы, даже те, о которых сообщалось в анонимных звонках в полицию, не имеют никаких признаков заражения. Темпы роста, пыльца, состав листьев, электрическая активность – всё в норме. Единственные вирусы гриппа-V, циркулирующие в городе, – это микроскопические дозы, передаваемые путем вакцинации внутривенно. Скорее всего, проблема в размере дозы, которую организм наших детей отрегулирует самостоятельно. Но до поступления новых распоряжений при малейшем подозрении следует избегать контакта с такими детьми. И оповещать органы здравоохранения о появлении у кого-либо подозрительных симптомов.

– Каковы эти симптомы?

– Внезапная агрессивность, как уже было сказано, некоторое психическое расстройство, лихорадочный взгляд, выделение зеленоватой слюны…

Мать внезапно поворачивается ко мне.

– Ты в порядке, Томас?

Я отвечаю мягко и четко, глядя на нее ясным взглядом и демонстрируя совершенно сухой рот:

– Да, мама, спасибо, а ты?

Но она уже снова уткнулась в экран, где только что появился какой-то тип со шрамом и в камуфляже.

– Доброе утро, господин генерал. Итак, какие новости у нас на пожарном фронте?

Я вижу застывшую улыбку на лице отца, его взгляд, блуждающий на дне кофейной чашки. Спрашиваю, как все прошло в Министерстве. Его лицо озаряется радостью.

– Великолепно! Вообще-то, – торопливо добавляет он, поймав ошеломленный взгляд матери, – положение очень серьезное, но мне удалось их убедить прекратить войну и вступить в диалог с деревьями.

– Они говорят совсем другое, – кисло замечает мать.

Она показывает на экран, где генерал комментирует свои ночные неудачи на поприще уничтожения лесов: ветер снова поменял направление, и, когда Зеленые бригады подожгли лес, огонь полностью спалил авиационную эскадрилью, а затем охватил пригороды Зюйдвиля, которые выгорели на шестьдесят процентов.

– Надо держать население в постоянном страхе, – успокаивающе объясняет отец. – Чтобы не вздумало бунтовать. Но на самом деле правительство решило, что сопротивляться деревьям равносильно самоубийству. Мы должны прекратить борьбу и извлечь урок из своего поражения, пока не поздно.

Гневно потрясая пультом, как копьем, и явно приняв сторону телевизора, мать увеличивает звук, чтобы заглушить голос мужа.

– За каждого погибшего солдата мы будем уничтожать тысячу деревьев! – надрывается генерал.

– Вы забыли, – возражает эколог, – что одно дерево ежедневно производит кислород в количестве, необходимом для сорока человек.

– Пропаганда! Наши ученые умеют извлекать чистый воздух из углекислого газа с помощью генетически измененных бактерий! А чтобы было красиво, мы на месте ядовитых лесов посадим деревья из синтетической смолы, вот и все, мир от этого не рухнет.

– Когда закончишь завтракать, поедем, – вскользь говорит мне отец.

– Куда вы собрались? – невнимательно спрашивает мать.

– Это государственная тайна.