Текст книги "Испытай себя"

Неожиданно меня как током ударило: может быть, Тремьен торопится издать свое жизнеописание сейчас из-за Перкина, поскольку боится, что труды его сына станут антикварной ценностью через две сотни лет, а он так и останется забытым. Странная мысль – сильный отец не хочет уступать своему слабому сыну.

Я прекратил свои размышления, поскольку все мои доводы были бездоказательными и явно шли вразрез с моим статусом нанятого биографа.

В комнату ворвался Гарет – он не изменял своей манере жить на ходу – и посмотрел на меня неодобрительно: моя расслабленная поза в кресле ему явно не понравилась, особенно со стаканом вина в руке.

– Вы же обещали... – начал он, но тут же осекся, пожав плечами.

Привычка вести себя достойно в обществе взяла свое.

– Я так н сделаю, – ответил я.

– Неужели прямо сейчас? Я кивнул.

– Прекрасно. Пойдемте, я покажу вам холодильники.

– Оставь его в покое, – вступилась за меня Мэкки. – Дай человеку допить вино.

– Если оп сказал, что умеет готовить, не мешай ему, – с негодованием в голосе бросил Перкин.

– Конечно, – благодушно отозвался я, вставая с кресла, и, взглянув на Тремьена, спросил:

– Нет возражений?

– С моей стороны возражений нет, но с его – могут последовать, – ответил Тремьен.

Перкину явно не понравилось это скупое одобрение.

– Считайте, что вы у себя дома. Отец не даст вас в обиду, – щебетал Гарет, пока мы шли на кухню. – Что вы сделали для него?

– Ничего.

– А что для меня? – шутливо переспросил он и сам же ответил. – Полагаю, тоже ничего. Вам и не требуется что-то делать. У вас все сразу получается. Такой уж вы человек. Холодильники там дальше, в подсобке. Если через нее пройти, то вы очутитесь прямо в гараже.

Он указал на массивную дверь с солидными засовами.

– Я храню там свой велосипед. В подсобке оказалось два холодильника, содержимое обоих изумило меня.

– Этот, – Гарет открыл дверку одного из них, – папа называет пиццехранилищем.

– Или пиццедержателем? – предложил я свой вариант.

– Тоже очень хорошо, – согласился он. Действительно, холодильник был наполовину набит пиццей. Только пицца и ничего другого.

– Когда мы опустошаем холодильник наполовину, – серьезно начал объяснять Гарет, – то делаем новую закупку. Примерно каждые два или три месяца.

– Резонно, – согласился я.

– Все считают нас ненормальными.

Закрыв этот холодильник, мы принялись за другой, в котором я сразу же заприметил четыре упаковки бутербродов с мясом по пятьдесят штук в каждой. Также там было около десяти пакетов с нарезанным хлебом («для тостов», объяснил Гарет), огромная индейка (подаренная Тремьену еще на Рождество)" неимоверное количество брикетов шоколадного мороженого (пристрастие Гарета) и кубиков льда для джина с тоником.

«И за это я продаю свою душу», – пришла в голову дикая мысль, но вербальной реализации она не получила. Напротив, я очень спокойно спросил:

– А что в кладовой?

– Какой кладовой?

– Ну тогда в буфете.

– Посмотрите сами, – посоветовал Гарет, закрывая дверь второго холодильника. – А что вы собираетесь приготовить?

Я не имел ни малейшего представления, но вспомнил, что мы ели в последний раз: какую-то дикую смесь из подогретого пирога, приготовленного из теста и мяса, вынутого из двадцати размороженных бутербродов, сухого грибного супа (находка! ) и панировочных сухарей, тонким слоем покрывающих этот кулинарный изыск.

Гарет с восхищением наблюдал за моими простейшими манипуляциями, в то время как я рассказывал ему (совершенно для себя неожиданно) о том, чему меня в свое время научили: о системе выживания в загородной местности при отсутствии продуктов и магазинов.

– Жареные черви вполне съедобны, – заметил я.

– Вы шутите.

– Они набиты белком. Иначе их бы не ели птицы. Какая разница между ними и устрицами?

– Вы действительно можете прожить на необитаемом острове? Вы лично?

– Да, вполне смогу. Ты же умрешь от недоедания, питаясь одними кроликами.

– Откуда вы это знаете?

– Это моя работа. Да, мой бизнес. – Я принялся рассказывать ему о своих шести путеводителях. – Туристическое агентство направляло меня в отдаленные районы предполагаемых экспедиций. Я исследовал эти места и излагал на бумаге свои соображения относительно выживания в них. Я должен был на месте изучать все возможности спасения путешественников, оказавшихся в той или иной непредвиденной ситуации, например в случае, если все их снаряжение утонуло в стремительном речном потоке. Книги с моими рекомендациями каждый покупатель путевки должен брать с собой. Конечно, я допускаю и такую ситуацию, когда мои книги окажутся в бушующем потоке реки вместе с остальным снаряжением, но, кто знает, может быть, кто-то из покупателей заранее прочитает и запомнит мои советы.

Я взглянул на Гарета – тот готовил панировочные сухари.

– Почему вы выбрали такую профессию? С чего все началось? – в некоторой задумчивости спросил он.

– Мой отец был помешан на туризме. Натуралист. Он был банковским служащим, он и сейчас работает в банке, кстати сказать, однако раньше каждую свободную минуту предпочитал проводить среди дикой природы, таская за собой мать и, естественно, меня. Я воспринимал это как нечто само собой разумеющееся. Затем, окончив колледж, я осознал, что уроки отца не прошли даром. Вот так я и пришел к этой профессии. Оказался в выигрыше.

– Он по-прежнему продолжает путешествовать? Ваш отец, я имею в виду.

– Нет, мать начала страдать артритом и отказалась от этих поездок, а без нее отцу скучно. Они уже три года, почти четыре, живут на Каймановых островах. Отец работает в банке, а мать наслаждается погодой – при ее болезни тот климат ей очень полезен.

– А где находятся эти Каймановы острова? – наивно спросил Гарет.

– В Карибском море, к югу от Кубы и к западу от Ямайки.

– Что мне делать с этими панировочными сухарями?

– Положи на противень.

– А вы сами были когда-нибудь на Каймановых островах?

– Да, ездил на Рождество. Родители оплатили мой проезд в качестве новогоднего подарка.

– Везет же вам!

Я прекратил резать мясо и, задумавшись, ответил:

– Да, я им благодарен. Но ведь и у тебя прекрасный отец.

Мои слова явно доставили Гарету огромное удовольствие, я же подумал о том, что, как ни оценивай принятую в этом доме систему ведения хозяйства, Тремьен хорошо воспитал своего младшего сына.

Несмотря на полнейшую индифферентность Тремьена к еде, ему явно понравился мой пирог, и мы втроем с изрядным аппетитом умяли его до последней крошки. Я был произведен в почетные шеф-повара, что меня вполне устраивало.

Тремьен заявил, что завтра я могу поехать за покупками, затем молча вынул бумажник и отвалил мне сумму, достаточную для закупки месячного запаса провизии для нас троих, однако Тремьен заметил, что эти деньги предназначены на недельное существование. Я начал возражать, говоря, что этого слишком много; Тремьен добродушно ответил, что я не имею ни малейшего представления о ценах. Это заявление вызвало во мне внутреннюю улыбку – уж я-то знаю все цены до последнего пенни, – однако необходимости в препирательстве не усмотрел. Отложив деньги, я спросил, какая еда вызывает у них наибольшее отвращение.

– Спаржа, – встрепенулся Гарет. – У-ух.

– Салат-латук, – отрезал Тремьен. Гарет рассказал отцу о жареных червях и спросил, не захватил ли я с собой мои путеводители.

– Нет, как-то не думал, что они здесь понадобятся.

– А есть ли какая-нибудь возможность раздобыть их? Я бы купил их на свои карманные деньги. Я хочу их иметь. Они бывают в продаже?

– Иногда. Впрочем, я могу попросить приятеля, который работает в агентстве, чтобы он мне их выслал, – предложил я.

– Будьте любезны, – сказал Тремьен. – Я заплачу. Всем хотелось бы взглянуть.

– Но, папа!.. – протестующе воскликнул Гарет.

– Хорошо. Попросите прислать в двух экземплярах.

Мне начинала нравиться манера Тремьена быстро и легко решать все проблемы.

Утром, после того как я отвез его на тракторе в Дауне контролировать очередную тренировку, а затем привез, после апельсинового сока, после кофе с тостами, я позвонил своему другу в агентство и попросил его организовать пересылку книг.

– Сегодня? – спросил он.

– Да, будь любезен.

Он заверил меня, что если это необходимо и я того желаю, то он перешлет их почтовым поездом. Я посоветовался с Тремьеном – тому понравилась эта идея, и он порекомендовал отправить книги на станцию Дидкот, куда я смог бы заехать и забрать их во время моего продуктово-закупочного вояжа.

– Вполне подходит, – согласился мой приятель. – Сегодня днем они будут у вас.

– Передай своей тетушке, что я восхищен ею. И сердечно благодарю.

– Она упадет в обморок, – рассмеялся он. – До встречи.

Тремьен занялся сегодняшней прессой. Обе его газеты содержали информацию о результатах судебного процесса, но ни одна из них не заняла конкретной позиции по поводу того, виновен Нолан или нет, зато в своих весьма пространных оценках газеты не расходились во мнении относительно отца Олимпии. Они характеризовали его как угрюмого, одержимого навязчивой идеей человека, которого несчастье ввергло в пучину саморазрушающего гнева. Судьба этого человека не могла не вызывать сочувствия. Тремьен читал, что-то мычал про себя, но своего мнения так и не высказал.

День катился по наезженной колее и ничем не отличался от вчерашнего. В кухню зашла Ди-Ди, чтобы выпить кофе и получить очередные инструкции, а когда Тремьен вновь ушел наблюдать за проездкой второй смены, я вернулся в столовую к своим коробкам с вырезками.

Мне пришла в голову мысль поменять мою вчерашнюю систему: начать с вырезок последнего года, а затем идти назад.

Я обнаружил, что Ди-Ди, делая вырезки из газет и журналов, проявляла большую ретивость в работе, нежели ее предшественницы, поскольку вырезок за последние восемь лет оказалось больше всего.

Отложив коробку с текущими материалами – их там почти и не было, я принялся за вырезки, датированные январем – декабрем прошлого года. В этот период удача явно сопутствовала Тремьену – помимо того что его Заводной Волчок выиграл скачки Гранд нэшнл, он одержал еще целую серию блистательных побед. С фотографий на меня смотрело застывшее в улыбке лицо Тремьена, – даже с тех из них, сообщения под которыми извещали о смерти той девушки, Олимпии.

Погруженный в работу, я прочитал целую пачку заметок, касающихся этой смерти, причем из самых различных источников, и у меня сложилось впечатление, что кто-то намеренно покупал такую кучу газет. В целом эти заметки не добавили ничего нового к тому, что я знал; правда, в двух сообщениях Олимпию называли жокетессой – я сразу же почувствовал какое-то отвращение к этому слову.

Оказалось, что Олимпия принимала участие в престижных женских скачках, которые одна газета, чтобы просветить невежественных читателей, охарактеризовала как «прекращение сезона охоты на лис и начало гонок друг за другом». Жокетессе Олимпии было двадцать три года, она происходила из обеспеченной семьи, живущей в пригороде, и работала инструктором в школе верховой езды в графстве Суррей. Ее родители, говорилось в сообщении, «обезумели от горя».

В столовую вошла Ди-Ди и предложила мне кофе. Увидев, что я читаю, она сухо заметила:

– Эта Олимпия была похотливой сучонкой. Я присутствовала на той вечеринке, и ее испорченность сразу же бросалась в глаза. «Инструктор верховой езды из обеспеченной семьи» – какая чушь.

– А на самом деле?

– Это отец выставил Олимпию таким ангелочком. Возможно, он даже искренне сам верил в ее непорочность. Нолан не возражал, потому что ему это все равно бы не помогло. Вот и получилось – никто не сказал правду!

– А в чем же правда?

– На ней не было нижнего белья, – спокойно сказала Ди-Ди. – Только какой-то розовый балахон без бретелек и едва прикрывающий бедра. Спросите у Мэкки. Она знает. Она пыталась привести ее в чувство.

– Э-э... многие женщины не носят нижнего белья, – возразил я.

– Этот факт вам достоверно известен? – иронически посмотрела на меня Ди-Ди.

– Кончились те времена, когда я краснел от смущения.

– Так вы будете пить кофе или нет?

– Да, будьте любезны.

Она удалилась на кухню, а я вновь принялся за свое чтение вырезок, начав с той, где говорилось: "... не проводится никаких следственных действий по делу о смерти в Шеллертоне..., и закончил сообщением: «Отец Олимпии выдвинул частное обвинение». «Городские власти передали дело по обвинению Нолана Эверарда на рассмотрение Королевского суда». На этом тема исчерпывалась.

Я перешел к чтению бесконечных статистических отчетов об итогах завершившегося сезона скачек и неожиданно натолкнулся на интересное сообщение, вырезанное из местной газеты и опубликованное в одну из пятниц июня.

«Анжела Брикел, 17-ти лет, работавшая конюхом у известного тренера скаковых лошадей Тремьена Викерса, не явилась на работу во вторник, и с тех пор ее никто не видел. Викерс сообщил, что конюхи часто исчезают без предупреждения, однако выразил недоумение в связи с фактом ее исчезновения без востребования причитающейся ей суммы денег. Всех, кому известно о местонахождении Анжелы Брикел, просят известить полицию».

О родителях Анжелы Брикел, как и в случае с Олимпией, говорилось, что они «обезумели от горя».

Глава 6

Ежедневные газеты за следующую неделю продолжали сообщать об исчезновении Анжелы Брикел, упоминалось также о смерти Олимпии в Шеллертоне двумя месяцами раньше, однако никаких конкретных выводов не делалось.

Я узнал, что Анжела проживала в общежитии при конюшенном дворе вместе с пятью другими девушками, которые охарактеризовали ее как «человека настроения». С нечеткой газетной фотографии на меня смотрело личико ребенка, а не женщины, и я подумал, что призыв «Найдите эту девушку» вряд ли осуществится, если пытаться опознать ее по этому снимку.

Сообщений о том, что девушка нашлась, не было, и примерно через неделю упоминания об ее исчезновении прекратились.

Июльских вырезок я не обнаружил: видимо, сезон скачек закончился и конноспортивное братство ушло на каникулы. Августовские же вырезки были напичканы отчетами об открытии очередного сезона в Девоне. «Викерс продолжает побеждать» – это было основной темой.

Кроме того, я узнал, что Нолан выиграл скачки на одной из лошадей Фионы: "... известный жокей-любитель выпущен с отсрочкой исполнения приговора по обвинению в нападении, приведшем к смерти... "

В начале сентября имя Нолана вновь привлекло внимание прессы: на этот раз он давал показания в жокей-клубе, защищая Тремьена, которого подозревали в том, что он дал одной из лошадей допинг.

Я не поверил своим глазам. Даже при таком коротком знакомстве у меня сложилось мнение, что Тремьен менее всего похож на человека, способного поставить под угрозу весь свой жизненный уклад ради такой тривиальности. Однако в газетах было четко сказано, что анализ, взятый у одной из его лошадей, дал положительный результат на запрещенные стимуляторы – теобромин и кофеин.

Лошадь эта выиграла в скачках любителей еще в мае. Она принадлежала Фионе, скакал на ней Нолан, который и заявил, что не представляет, каким образом был введен стимулятор. В тот день он лично наблюдал за лошадьми, поскольку Тремьен был занят и отсутствовал. Тремьен отправил животное на ипподром в фургоне вместе с главным сопровождающим конюхом и шофером. Ни Тремьен, ни главный сопровождающий конюх ничего не знали о введенном наркотике. Миссис Фиона Гудхэвен тоже не смогла дать каких-либо объяснений, хотя и присутствовала на скачках вместе со своим мужем.

Вечером жокей-клуб вынес вердикт о том, что на данный момент не представляется возможным установить, кто и каким образом дал лошади допинг, и что вопрос о заслушивании ухаживающего за этой лошадью конюха Анжелы Брикел откладывается в связи с ее исчезновением.

Анжела Брикел. Боже ты мой, подумал я, вот так печальное совпадение.

С Тремьена, тем не менее, обвинение снято не было, и он был оштрафован на 1500 фунтов. Выкрутили ему все же руки!

Перед тем как покинуть зал, где проходило слушание по этому делу, он пожал плечами и пробурчал: «Такое иногда случается».

Стимулятор теобромин вместе с кофеином, писал репортер, очень часто содержится в шоколаде.

Заметки, относящиеся к зиме прошлого года, не содержали каких-либо сенсационных сообщений, хотя и изобиловали информацией о целом ряде выдающихся побед Тремьена. «Лошади в прекрасной форме», «Викерс, поднажми», «Победное шествие» – такими и подобными заголовками пестрели газеты.

Я покончил с этим годом и задумался, просто сидел и думал; неожиданно в комнате возник Тремьен, в пальто, источающем холод горного пастбища.

Как ваши успехи? – поинтересовался он.

– Я прочитал сообщения за прошлый год. О всех ваших успехах, – показал я на коробку с вырезками.

Тремьен просиял.

– Приходится постоянно быть начеку. Ошибок допускать нельзя. Просто удивительно. Иногда все идет нормально. В иной же год лошадей поражает какой-нибудь вирус, они теряют спортивную форму, умирают владельцы – жутко паршивые времена. Все, как в игре: везет – не везет.

– Анжела Брикел в конечном счете объявилась? – спросил я.

– Кто? А, она. Нет. Глупенькая сучонка. Одному богу известно, куда она смоталась. Самый последний профан в конноспортивном мире знает, что лошадям, заявленным к участию в скачках, нельзя давать шоколад. Жаль, конечно. Лошади его любят. Каждому также известно: плитка «Марса» никогда не стимулирует лошадь так, что она выиграет скачки. Однако, что бы мы ни говорили, по правилам шоколад считается допингом. Не повезло мне с тем делом.

– Не убеги она, были бы у нее неприятности? Тремьен усмехнулся.

– От меня, несомненно. Я бы уволил ее, но она исчезла до того, как я узнал, что анализ дал положительный результат. Обычная практика – большинство лошадей, выигравших скачки, обследуют на допинг.

Он замолчал, уселся в кресло с противоположной от меня стороны стола и начал в задумчивости рассматривать кипу вырезок.

– Знаете, любой на моем конюшенном дворе мог бы это сделать. Или сам Нолан, хотя за каким лешим ему это надо было делать? В любом случае, – он пожал плечами, – это часто случается. Методика проведения анализов в настоящее время очень хорошо разработана. Слава богу, сейчас после получения положительного результата уже автоматически не ставится вопрос о дисквалификации тренера, ведь наличие стимулятора можно объяснить чистой случайностью. Но риск всегда присутствует. Это дамоклов меч для каждого тренера. Риск халатности. Риск прямой диверсии. Приходится принимать всевозможные меры предосторожности и уповать на Бога.

– Если хотите, я включу эти ваши рассуждения в книгу.

Он оценивающе взглянул на меня.

– Все-таки я заполучил хорошего писателя, не так ли? Я покачал головой.

– Вы заполучили писателя, который постарается сделать все, что в его силах.

Тремьен улыбнулся с оттенком удовлетворения.

После завтрака (бутерброды с мясом) мы вновь приступили к работе. На сей раз я записывал историю его отрочества, историю тех лет, что он провел вместе со своим эксцентричным папочкой.

Казалось, Тремьен не испытывает никакого чувства обиды за былые унижения; он с легкостью парил над всеми этими психологическими нюансами. Он откровенно рассказывал о том, как работал чистильщиком сбруй и упряжей в одном семействе охотников на лис в графстве Лестершир, а годом позже – конюшенным мальчиком у какого-то ватерполиста в Аргентине.

– Но это же злоупотребление детским трудом, – протестующе заметил я.

Тремьен беззаботно улыбнулся.

– Меня не сделали педерастом, если вы это имеете в виду. В конечном счете отец разыскал меня, привез домой, отобрал заработанные деньги, а когда я возразил, что это, дескать, несправедливо, взял палку и врезал мне пару раз. Да, явно несправедливо, но отец сказал, что это послужит мне хорошим уроком и я навсегда запомню, что не все в этой жизни справедливо. «Никогда не рассчитывай на справедливость» – его слова. Но вам повезло: я не буду вколачивать эту сентенцию в вас палкой.

– А платить будете? Он от души рассмеялся.

– У вас есть Ронни Керзон, он приглядит за этим. А вас отец когда-нибудь лупил? – с любопытством спросил он. Улыбка не сходила с его лица. Тремьен явно забавлялся.

– Нет, он не признавал это воспитательное средство.

– Я тоже, слава богу. В жизни не поднял руку ни на Гарета, ни на Перкина. Не мог. Я всегда помню, что это такое и как я себя чувствовал после побоев. Впрочем, папаша все-таки взял меня потом с собой в Аргентину, и мы объездили весь свет. Я повидал то, чего не видели большинство английских мальчиков. Конечно, я пропустил много школьных занятий. Отец был ненормальным, в этом я не сомневаюсь, но именно он дал мне бесценное образование. Я ни о чем не жалею.

– У вас очень цепкий ум.

– Конечно, – кивнул он. – В жизни он необходим.

Да, в жизни он необходим, размышлял я, но где его взять, если ты с ним не родился, цепкий ум – это не правило для всех. Многие дети явно растерялись бы там, где Тремьен только приобретал и процветал.

Я все больше начинал ощущать себя в этой семье как дома, возросло также чувство симпатии к Тремьену.

Около полудня, когда мы закончили работать, он вручил мне ключи от своего «вольво», чтобы я поехал на станцию Дидкот, забрал коробку с книгами и сделал необходимые покупки, причем посоветовал, если это, конечно, возможно, не перевернуться в канаву.

Дороги стали, несомненно, безопасней, и уже не было такого жесточайшего мороза, хотя прогноз обещал еще несколько холодных дней.

В каком-то самозабвенном упоении я накупил еды, захватил книги и прибыл в Шеллертон задолго до возвращения Тремьена с вечернего обхода конюшен.

Вернулся он вместе с Мэкки. Пританцовывая и дуя на замерзшие пальцы, они обсуждали состояние лошадей.

– Лучше тебе самой проехаться на Селкирке завтра утром, – говорил ей Тремьен. – Последние дни он что-то не слушается своего конюха.

– Правильно.

– Еще я забыл сказать Бобу, чтобы он велел конюхам класть под седло по две попоны, если предусматриваются пробежки только рысью.

– Я ему напомню.

– Хорошо.

Увидев меня на кухне – я как раз закончил разбирать и складывал покупки, – он спросил, привез ли я книги. Я ответил, что привез.

– Прекрасно. Принесите их в нашу семейную комнату. А ты, Мэкки, действуй – джин с тоником.

Если большие поленья в камине гостиной не полыхали, то угли от них тлели постоянно. Тремьен, чтобы разжечь пламя, подоткнул их в одну кучу, добавил щепок и свежую порцию буковых дров. Вечер проходил подобно двум предыдущим – пришел Перкин с неизменным стаканом кока-колы и уселся в кресло.

Тремьен с явным нетерпением распаковал коробку и, вынув несколько книг, протянул их Мэкки и Перкину. Привыкнув к своим опусам, я не мог понять, что удивительного находят в них другие.

Книги были большего размера, чем те, которые продаются в мягких обложках; по своему формату они приближались к размерам видеокассеты и переплетены были в белые твердые глянцевые обложки, на которых красовались заголовки, причем заголовок каждой книги был исполнен буквами разного цвета, но с одинаковым черным контуром:

«Как вернуться живым из джунглей» – буквами зеленого цвета,

«Как вернуться живым из пустыни» – буквами оранжевого цвета,

«Как вернуться живым из открытого моря» – буквами синего цвета,

«Как вернуться живым из Арктики» – буквами фиолетового цвета,

«Как вернуться живым с сафари» – буквами красного цвета,

«Как вернуться живым из дикой местности» – буквами коричнево-ржавого цвета.

– Будь я проклят! – воскликнул Тремьен. – Настоящие книги.

– А что вы ожидали? – поинтересовался я.

– Ну... буклеты, полагаю. Возможно, тоненькие книжонки в мягких обложках.

– Туристическое агентство хотело, чтобы они были глянцевыми, – пояснил я, – ну и, естественно, полезными.

– Но это же, вероятно, огромная работа, – заметила Мэкки, листая «Арктику» и разглядывая иллюстрации.

– Должен признаться, что во всех книгах много повторов. Я имею в виду, что техника выживания во многих случаях одна и та же.

– Какая, например? – в своей обычной вызывающей манере спросил Перкин.

– Разжигание костра, поиски воды, сооружение укрытия. В таком вот роде.

– Книги великолепные, – сказала Мэкки, разглядывая «Открытое море». – Но как часто в наши дни люди оказываются на необитаемых островах?

Я улыбнулся.

– Нечасто. Но людям нравится сама идея выживания. Существуют специальные школы, где будущие путешественники проходят курс выживания. В действительности же самые опасные места – это горные районы Великобритании, если оказаться в них в стужу без подходящей одежды. Каждый год немалое количество людей замерзают там.

– А вы бы выжили? – спросил Перкин.

– Да, но прежде всего я бы не оказался там без соответствующей одежды.

– Необходимость выживания следует предвидеть, – сказал Тремьен, читая первую страницу «Джунглей». Затем поднял глаза и процитировал:

– "Выживание – это прежде всего психологический настрой".

– Именно.

– У меня он есть, – сказал Тремьен.

– Определенно есть.

Все трое с явным интересом углубились в изучение моих рекомендаций, наугад раскрывая книги, перелистывая их и вчитываясь в заинтересовавшие их страницы; я подумал, что, агентство не ошиблось в своем намерении напичкать путеводители всеми тонкостями приемов выживания, с тем чтобы они производили на читателей неотразимое впечатление и обладали могучей притягательной силой, ибо на практике большинству людей никогда не придется столкнуться с этой проблемой всерьез.

Неожиданно наш покой был нарушен: в комнате, подобно явлению полтергейста, материализовался Гарет.

– Чем это вы все так заняты? – требовательно спросил он и, заметив книги, воскликнул: – О! Вот так дела! Они уже здесь!

Он схватил «Как вернуться живым из дикой местности» и уткнулся в нее.

Я сидел, пил вино и размышлял, увижу ли я когда-нибудь, чтобы четыре человека с таким же упоением читали мою «Долгую дорогу домой».

– Весьма прозаические вещи, – через некоторое время высказала свое мнение Мэкки, отложив книгу. – Освежевание и удаление внутренностей. Бр-р-р.

– Если будешь голодать, сделаешь и это, – сказал ей Тремьен.

– Я сделаю это для тебя, – пообещал Гарет.

– То же сделаю и я.

– Ну, в таком случае я постараюсь не оказаться где бы то ни было без вас обоих, – нежно подшутила Мэкки. – А я буду сторожить очаг и молоть зерно.

Мэкки в притворном испуге прикрыла рот рукой.

– Боже праведный. Да простит меня женский пол.

– Какая волынка с этими уколами, – пожаловался Гарет, его явно не интересовали половые различия.

– Здесь написано, что «лучше сделать уколы, чем заразиться и умереть», – вставил Тремьен.

– Тогда конечно, – согласился Гарет.

– Тебе же делали укол против столбняка.

– Думаю, да, – признал Гарет и, посмотрев на меня, спросил: – А вам делали все эти уколы?

– Боюсь, что да, – ответил я.

– И от столбняка?

– В первую очередь.

– Здесь масса советов по оказанию первой помощи, – продолжал Гарет, переворачивая очередную страницу. – «Как остановить кровотечение из ран... Точки, которые следует прижимать». Целая схема с изображением кровеносной системы. «Как действовать при отравлении ядами»... Пить древесный уголь.

Он поднял глаза.

– Вы действительно так считаете?

– Конечно. Разводить в воде и пить. Углерод нейтрализует некоторые виды ядов, и, если повезет, можно избежать отравления.

– Бог мой, – вырвалось у Тремьена. Его младший сын продолжал читать:

– Здесь говорится, что можно пить мочу, если дистиллировать ее.

– Гарет! – негодующе воскликнула Мэкки.

– Но здесь же так написано. «Моча стерильна и не может вызвать отравления. В результате кипячения и конденсации получается чистая дистиллированная вода, совершенно безопасная для питья».

– Джон, это невыносимо! – протестующе сказала Мэкки.

– Но это правда, – улыбнулся я. – Отсутствие воды – это мучительная смерть. Если у вас будет огонь, но не будет воды, то теперь вы знаете, что делать.

– Я не смогу.

– Выживание – это психологический настрой, – повторил мою мысль Тремьен. – Человек не знает, на что он способен, до той поры, пока не окажется в экстремальных условиях.

– А вы сами когда-нибудь пили это? – спросил Перкин.

– Дистиллированную воду?

– Вы поняли, что я имел в виду. Я кивнул.

– Да, приходилось экспериментировать на себе, чтобы рекомендовать другим в своей книге. Я очищал и другие жидкости. Грязную воду в джунглях. Мокрую грязь. Особенно морскую воду. Если исходный продукт содержит воду и не бродит, то пар – это чистая НЈ0. Когда морская вода выкипит, то остается соль, которая тоже необходима.

– А что, если исходный продукт находится в процессе брожения? – спросил Гарет.

– Тогда пар – это алкоголь.

– О да. Когда-то нам говорили об этом в школе.

– Джин с тоником в дикой местности? – шутливо предложил Тремьен.

– Я абсолютно уверен, что смогу напоить вас допьяна в дикой местности, но получение настоящего джина будет зависеть от наличия можжевельника, а тоника – от того, растут ли в этой местности деревья, из которых можно добыть хинин. И я боюсь, что можжевельник и хинное дерево вряд ли будут расти в одной и той же местности, впрочем, все возможно. – Я сделал паузу. – Кубики льда – тоже проблема в лесу под дождем.

Тремьен рассмеялся глубоким грудным смехом.

– Вы когда-нибудь сами спасали себе жизнь с помощью всех этих хитростей?

– Не совсем так. Иногда я неделями занимался выживанием с помощью моей техники, но кто-нибудь обязательно приблизительно знал, где я нахожусь, и у меня были пути выхода. Я в основном занимался испытанием тех приемов, которые осуществимы, реальны и разумны в тех районах, куда агентство намеревалось посылать туристические группы. Лично же мне не приходилось выживать, например, после авиакатастрофы в горах.

В 1972 году произошла авиакатастрофа в Андах, и люди пожирали друг друга, чтобы остаться в живых. Но рассказывать об этом при Мэкки мне не хотелось.

– Но все же, – спросила она, – когда-нибудь случалось что-нибудь непредвиденное?

– Иногда.

– Что именно? Расскажите же.

– Ну... Укусы насекомых, пищевые отравления.

Они посмотрели на меня так, будто в этом нет ничего необычного, однако на самом деле пару раз эти причины вызывали у меня серьезнейшие заболевания, и я о них никогда не забуду.

С той же степенью правдивости, но более трагическим голосом я сказал:

– Однажды в Канаде на мою стоянку забрался медведь, разрушил мое жилище и несколько дней ходил кругами. Я не мог добраться до нужных мне вещей. Некоторое время мне было явно не по себе.

– Вы действительно такое испытали? – открыл рот Гарет.

– Все обошлось. Медведь в конце концов ушел.

– А вы не боялись, что он вернется?

– Я упаковал свои вещи и перебазировался.

– Ну и ну! – вырвалось у Гарета.

– Медведи едят людей, – наставительным тоном заговорил его старший брат. – И выбрось из головы идею когда-либо последовать примеру Джона.