Текст книги "Расследование"

Арчи был первоклассным конюхом, таких, как он, можно было по пальцам перечесть, и успехи Крэнфилда во многом были связаны с его работой. Если Арчи продаст дом и наймется к другому тренеру, Крэнфилду не видать его больше как своих ушей. Лицензия к нему рано или поздно вернется, но такой конюх – вряд ли.

Еще один конюх подвел лошадь к боксу. У него тоже был обеспокоенный вид. Я знал, что его жена должна была вот-вот родить первенца.

Некоторые конюхи, впрочем, не беспокоились. Работы в скаковых конюшнях хватало, и, в конце концов, многим было все равно, где жить. Если они уйдут, вернуть их будет очень сложно. Вряд ли удастся заполучить назад и большинство лошадей и их владельцев. Конюшню нельзя закрыть на несколько месяцев, а потом опять открыть. Утечет слишком много воды.

Переживая за себя и за других, я прошел по короткой аллее к дому. Машина Роберты стояла у парадного входа, а сама Роберта находилась рядом. Вид у нее был сердитый.

– А я уже думала, что вы струсили.

– Я поставил машину у конюшен.

– Я не могу заставить себя пойти туда. Отец тоже. Он не выходит из своей комнаты. Вам придется к нему подняться.

Она первой вошла в дверь, и затем мы двинулись по огромному персидскому ковру, устилавшему холл. Когда мы дошли до лестницы, дверь библиотеки распахнулась настежь и из нее вышла миссис Крэнфилд. Она всегда так открывала двери, словно подозревала, что за ними творится нечто неприличное, и пыталась застать виновников на месте преступления. Это была некрасивая женщина, не пользовавшаяся косметикой и одевавшаяся в бесформенные шерстяные платья. Со мной она разговаривала только о лошадях, и я подозревал, что больше она ни о чем говорить не может. Отец ее был ирландским бароном, что и определило, похоже, брачный интерес Крэнфилда.

«Мой тесть, лорд Кулихэн», – говорил Крэнфилд, причем делал он это слишком часто. Я подумал, не потерял ли он после общения с Гоуэри пиетет перед аристократией.

– Ах, это вы, Хьюз, – сказала миссис Крэнфилд. – Роберта сказала, что хочет привезти вас. Хотя какой от вашего приезда толк? Ведь если разобраться, из-за вас и разгорелся скандал.

– То есть?

– Если бы вы лучше проехались на Уроне, ничего бы не произошло.

Все шесть вариантов достойного ответа я вовремя забраковал и промолчал. Когда некоторым людям больно, они вымещают свои чувства на том, что попадается под руку. Миссис Крэнфилд продолжала вымещать свою боль на мне.

– Декстер был просто ошеломлен, когда узнал, что у вас есть обыкновение нарочно отдавать победы.

– Меня эта новость тоже ошеломила, – сухо произнес я.

– Мама, прекрати. – Роберта нетерпеливо вмешалась. – Пойдемте, Хьюз. Вот сюда!

Я остался стоять как стоял. Она поднялась на три ступеньки, остановилась и обернулась:

– Пойдемте, чего вы ждете?

Я пожал плечами. Чего я ждал, в этом доме мне было не дождаться. Я поднялся вслед за ней по лестнице, потом прошел по широкому коридору и оказался в комнате ее отца.

В ней было слишком много тяжелой массивной мебели красного дерева более позднего периода, чем сам дом, ковер тускло-фиолетового цвета, такого же цвета плюшевые шторы и кровать с индийским покрывалом.

На краю кровати сидел Декстер Крэнфилд – он сгорбился так, что спина его напоминала дугу, а плечи закрывали уши. Он сидел, уронив руки на колени, скрючив пальцы и уставившись в пол.

– Он может сидеть так часами, – прошептала у меня за спиной Роберта. Увидев его, я понял, почему она говорила, что отцу нужна помощь.

– Отец! – сказала она, подойдя к нему и тронув за плечо. – К тебе пришел Келли Хьюз.

– Пусть пойдет и застрелится! – отрезал Крэнфилд.

Она увидела, как я прищурился, и по этой гримасе, похоже, решила, что я обиделся и подумал, что Крэнфилд видит во мне причину всех его бед. Я не стал конкретизировать ее смутные опасения, объяснив себе истинную причину его грубости так: Крэнфилд пожелал мне застрелиться, потому что думал об этом.

– А теперь – пока! – сказал я Роберте, кивнув головой в сторону двери. Снова инстинктивно вздернулся подбородок. Затем она посмотрела на сгорбившегося отца и снова на меня, вспомнила, с каким трудом доставила меня сюда, и ее надменность исчезла без остатка.

– Ладно, я подожду внизу, в библиотеке. Не уходите... не сказав мне что и как.

Я кивнул, и она чинно вышла из комнаты, притворив за собой дверь.

Я подошел к окну. Разгороженные луга спускались в долину. Деревья наклонились в одну сторону из-за постоянных ветров. Ряд пилонов и крыши строений муниципального совета. Ни одной лошади. Окна комнаты Крэнфилда выходили на противоположную от конюшен сторону.

– У вас есть оружие? – спросил я.

Никакого ответа. Я подошел к нему и сел рядом.

– Где оно?

Крэнфилд чуть покосился в мою сторону и снова отвел взгляд. Он смотрел мимо меня. Я встал, подошел к столу у постели, но ни на нем, ни в ящиках не обнаружил ничего смертоносного.

Я обнаружил ружье за высоким, красного дерева изголовьем кровати. «Парди» ручной работы – вполне годится для охоты на фазанов.

Оба ствола заряжены. Я разрядил их.

– Очень неэстетично, – заметил я. – И бестактно по отношению к домашним. Впрочем, вы ведь не собирались этого делать, если всерьез, а? – В этом я как раз не был уверен, но не было ничего дурного в попытке переубедить его.

– Что вы здесь делаете? – вяло спросил он.

– Пришел сказать вам, чтобы вы выбросили это из головы. У нас много дел.

– Не говорите со мной так!

– Как же иначе с вами говорить?

Крэнфилд слегка вздернул голову – прямо как Роберта. Если мне удастся разозлить его, он сделается хотя бы отчасти похож на самого себя. И тогда я со спокойной душой могу вернуться домой.

– Что толку сидеть и дуться? Этим делу не помочь.

– Дуться? – Он понемногу начинал вскипать. Но этого было мало.

– Злой дядя взял и отобрал наши игрушки? Аи как нехорошо! Но от того, что мы будем сидеть по своим углам и дуться, ничего не изменится.

– Игрушки? Что за чепуха!

– Игрушки, лицензии... Какая разница? У нас отняли то, что мы ценили больше всего. Отняли обманным путем. Но вернуть их мы можем только сами. Всем прочим до этого нет дела.

– Мы можем подать апелляцию, – сказал он без особой уверенности.

– Ну конечно. Через полгода, не раньше. Но где гарантия, что наши просьбы будут удовлетворены? Единственный разумный способ – это действовать самим сейчас и узнать, кто нас подставил. Кто и почему. А когда мы узнаем, кто этот человек, я своими руками сверну ему шею.

Крэнфилд по-прежнему сидел сгорбленный, уставившись в пол. Он не находил сил взглянуть в лицо даже мне, не говоря уже обо всех остальных. Если бы он не был таким жутким снобом, злобно подумал я, беда не придавила бы его так сильно. Дисквалификация придавила его в самом буквальном смысле. Он просто не мог показаться на людях с такой ношей.

Впрочем, я не был уверен, что и сам сумею отнестись к этому со стоическим спокойствием. Прекрасно, конечно, сознавать, что ты ни в чем не виноват и что ближайшие друзья в этом не сомневаются. Но, к сожалению, нельзя расхаживать с плакатиком: «Я тут ни при чем. Я не сделал ничего дурного. Я – жертва мошенничества».

– Вам-то еще ничего, – сказал Крэнфилд.

– Святая правда, – согласился я и добавил после паузы: – Я прошел через конюшни. – Он издал тихий протестующий звук, но я продолжал: – Арчи сам за всем присматривает. Он очень переживает из-за дома.

Крэнфилд слабо взмахнул рукой, давая понять, что ему в теперешнем положении не до таких пустяков, как проблемы Арчи.

– Я думаю, вам имело бы смысл некоторое время выплачивать за дом Арчи.

– Что? – Только сейчас смысл предложения дошел до Крэнфилда.

Его подбородок вздернулся дюймов на шесть.

– Это какие-то несколько фунтов в неделю. Для вас сущие гроши. Для Арчи – это вопрос жизни. Если вы потеряете его, у вас никогда не будет первоклассной конюшни.

– Вы... вы... – Он кипел от негодования, но по-прежнему смотрел вниз.

– Качество тренера зависит от качества его конюхов.

– Глупости!

– Сейчас у вас хорошие конюхи. Вы избавились от бездельников, лентяев, грубиянов. Чтобы создать хорошую команду, требуется время, и без нее нельзя рассчитывать на победы в больших призах. Лицензию-то вам в конце концов вернут, только вы не вернете этих ребят, а чтобы восстановить нынешний уровень конюшни, понадобятся годы. Если это вообще удастся. А я слышал, вы уже предупредили их об увольнении.

– Что мне еще оставалось делать?

– Можно оставить их хотя бы на месяц.

Он чуть приподнял голову.

– Вы просто не представляете, во что это мне обойдется. На одну зарплату у меня уходит до четырех фунтов в неделю.

– Ну кое-что вам еще причитается от владельцев. Так что вам не придется сильно опустошать ваш собственный кошелек. Месяц вы выдержите. А больше нам и не понадобится.

– Не понадобится для чего?

– Чтобы получить обратно наши лицензии.

– Это же курам на смех!..

– Я серьезно. Чем вы рискуете? Месячным жалованьем вашим конюхам. Разве вы не готовы заплатить эти деньги за то, чтобы через месяц снова вернуться к своей работе? Если это удастся, то владельцы пришлют обратно своих лошадей. Особенно если вы намекнете им, что из достоверных источников знаете: в самое ближайшее время вас восстановят.

– Они мне не поверят.

– Они задумаются. А этого будет достаточно.

– У меня нет шансов.

– Да есть же, сэр, – сказал я с нажимом. – Только если вы сами готовы за это побороться. Скажите вашим ребятам, что вы подержите их на жалованье еще какое-то время. Особенно Арчи. Сходите на конюшню и сообщите им это, не теряя времени. Идите сейчас.

– Сейчас?

– Ну да, – нетерпеливо сказал я. – Возможно, половина из них уже читают объявления о вакансиях и написали другим тренерам.

– Все это без толку, – отозвался Крэнфилд. Он порядком увяз в болоте апатии. – Это безнадежно. И главное, случилось в самое неподходящее время. Мне собирался дать лошадей сам Эдвин Байлер. Все уже было договорено. Но теперь он, естественно, позвонил и сказал, что договор недействителен, его лошади остаются у Джека Роксфорда.

Тренировать лошадей Эдвина Байлера означало найти клад. Это был бизнесмен с севера, сколотивший пару миллионов на торговле по почте наложенным платежом, и немалую часть заработанного он пустил на то, чтобы сбылась его давняя мечта: ему всегда хотелось иметь лучших стипль-чезистов во всей Британии. За каждую из четырех своих лучших лошадей Байлер поочередно выкладывал рекордные суммы. Когда ему чего-то очень хотелось, он платил столько, сколько за это просили. Ему было нужно только самое лучшее, и два последних сезона он занимал первое место в списке владельцев, чьи лошади выиграли больше всех призов. Его лошадей с самого начала тренировал Джек Роксфорд, но я вполне мог понять, почему Байлер подумывал о смене тренера. Роксфорд в общем-то знал свое дело, но это был нервный, неуверенный в себе человек с заискивающими манерами. Такой не мог рассчитывать на расположение стюардов. Байлеру же хотелось вращаться в высшем свете, но такой тренер, как Роксфорд, был тут скорее помехой. Я вполне мог понять, что в глазах Крэнфилда упущенная возможность стать тренером лошадей Байлера была еще одной – и весьма изощренной – пыткой, устроенной обстоятельствами.

Но и для меня несостоявшаяся возможность выступать на лошадях Байлера – а, несомненно, это было бы поручено мне – стала болезненным пинком судьбы.

– Вот видите, – сказал я Крэнфилду. – Лишний повод нам с вами действовать безотлагательно. Пока же вы не только отказываетесь от того, что у вас было, но и от того, что могли бы получить. Почему бы, черт возьми, вам не встать с кровати и не выказать присутствие духа, как и подобает настоящему мужчине?

– Хьюз! – Он рассердился, но продолжал сидеть. И по-прежнему не смотрел на меня.

Тогда я помолчал немного и медленно проговорил:

– Ну что ж, тогда я сам скажу, почему вы сидите и бездействуете. Потому что вы считаете себя отчасти виновным. Вы поняли, что Урон не в состоянии выиграть, и поставили деньги на Вишневый Пирог.

Это доконало его. По-прежнему глядя в пол, он встал. Его сотрясала дрожь.

Глава 5

– Да как вы смеете? – крикнул Крэнфилд.

– Признаться, в моем теперешнем состоянии я смею делать все, что мне заблагорассудится.

– Вы сказали, что нас подставили.

– Это верно.

Его беспокойство стало угасать. Я решил слегка поворошить угли.

– Вы сами подали им наши головы на блюде.

Он судорожно сглотнул, его взгляд метался из стороны в сторону, но он не смел посмотреть мне в глаза.

– Я не знаю, что вы имеете в виду.

– Не будьте таким слабаком, – сказал я. – Помните, как прошел тогда дистанцию Урон? Он был не похож на себя!

– Если вы намекаете, – запальчиво начал он, – что лошадь была мною...

– Нет-нет, допинг исключается. Урона проверяли, и результаты были отрицательные. Это и понятно. Тренеру нет необходимости что-то вкалывать лошади, которую он хочет видеть проигравшей. Это все равно что давить муху бульдозером. Есть гораздо более тонкие методы. Неуловимые. Практически невинные. Может быть, вам следует проявить больше снисходительности к самому себе и открыто признать, что вы внесли свой вклад в проигрыш Урона. Может, вы сделали это подсознательно, страстно желая победы Пирогу.

– Ерунда!

– Подсознание выкидывает с нами порой коварные шутки, – сказал я. – Люди порой уверены, что делают что-то по одной причине, а на самом-то деле совершенно по другой.

– Чушь!

– Беда приходит, лишь когда настоящая причина поднимает свою мерзкую голову и целует вас в уста.

– Замолчите! – Он стиснул зубы и кулаки.

Я глубоко вздохнул. Я просто думал и гадал. И похоже, оказался недалеко от истины. Я сказал:

– Вы устроили для Урона слишком интенсивные тренировки перед самым «Лимонадным кубком». Он проиграл его еще до приза из-за чересчур резвых галопов.

Наконец-то он посмотрел мне в лицо. Глаза его были темные, словно зрачки расширились, поглотив радужку. В глазах читалось отчаяние и безнадежность.

– Все еще было бы не так скверно, – продолжал я, – если бы вы сознались в этом хотя бы самому себе. Потому что тогда-то уж вы не стали бы рисковать и непременно наняли бы адвоката.

– Я и не собирался выбить Урона из формы, – еле выдавил он из себя. – Только потом я понял, что допустил ошибку при его подготовке. Как я говорил на расследовании, сам я ставил на Урона.

Я кивнул:

– Очень может быть. Но и на Вишневый Пирог вы кое-что поставили.

Он ответил просто, забыв обычную надменность:

– Тренеры часто попадают впросак, когда та или иная их лошадь внезапно входит в форму. Вот я и подумал, что Пирог как раз приближается к пику своей формы, и поставил на него – на всякий случай.

Ничего себе на всякий случай! Пятьдесят фунтов у Ньютоннардса, пятьдесят в государственном тотализаторе. Чистый доход – две тысячи...

– Сколько же вы поставили на Урона?

– Двести пятьдесят.

– М-да, – только и сказал я. – Это ваша обычная ставка?

– На него много ставили... Вообще-то обычно я ставлю сотню.

Я подошел к ключевому вопросу и никак не мог понять, готов ли я его задать, во-первых, и способен ли понять, истинный или ложный будет ответ, во-вторых.

– Ну а почему, – спросил я равнодушным тоном, – вы не поставили на Пирог у вашего постоянного букмекера?

– Потому что я не хотел, чтобы Джессел знал об этом. – Крэнфилд ответил прямо. – Джессел – странный человек. Он во всем готов видеть личное оскорбление. После этого он вполне мог бы забрать Урона от меня... – Он осекся, вспомнив, что Джессел все равно забрал у него и Урона и всех остальных.

– Откуда мог узнать об этом Джессел?

– У нас общий букмекер, и он с Джесселом тесно связан. Круговая порука.

Вполне справедливое замечание.

– Ну а кто этот пожилой человек, который ставил за вас?

– Знакомый. Он тут ни при чем. Я бы не хотел, чтобы его вовлекали во все это.

– Мог ли Ньютоннардс действительно видеть вас разговаривающими у круга перед первой скачкой?

– Да, – удрученно признал Крэнфилд. – Мы действительно разговаривали. Я дал ему деньги.

Он поставил на аутсайдера и все равно не почуял никакой опасности. Он всерьез поверил словам Монти Миджли. Он ничего не сказал мне, хотя я мог бы предупредить его о последствиях.

– Что вы сделали с выигрышем?

– Деньги в сейфе, внизу.

– И вы, значит, никому так и не сказали, что выиграли эту сумму?

– Нет.

– Выходит, вы солгали на расследовании? – спросил я после небольшой паузы.

– А что еще оставалось делать?

– Пожалуй. По крайней мере, моя правдивость мало мне помогла. Значит, так. – Я снова подошел к окну, взвешивая услышанное. – Вишневый Пирог выиграл сам по себе. Вы поставили на него деньги, потому что поняли, что он внезапно обрел отличную форму. Урон же за два месяца выступил в четырех очень тяжелых скачках и отработал резвым галопом перед самым «Лимонадным кубком». Это все неоспоримые факты.

– Да... в общем-то так...

– Ни один тренер в мире не может потерять лицензию только за то, что у него вдруг вошел в форму жеребенок. Не понимаю, почему люди, затратившие столько сил, не имеют права на небольшую премию за свои труды.

– Владельцы тоже могут претендовать на вознаграждение. Однако хозяин Вишневого Пирога скончался за три недели до «Лимонадного кубка», теперь судьбу лошади должны были решать душеприказчики покойного. Кому-то придется сильно поломать голову, вычисляя истинную цену этой лошади.

– Это означает, – подвел я итоги, – что у вас есть фонд борьбы.

– Бороться бессмысленно.

– По сравнению с вами зефир может показаться гранитом, – заметил я.

У него стала медленно отпадать челюсть. До сегодняшнего утра я неизменно бывал с ним вежлив и учтив. Он всегда смотрел на меня так, словно я в общем-то и не существую. Я подозревал, что, если мы когда-нибудь и получим обратно наши лицензии, он не забудет, в каком жалком состоянии я его наблюдал, и постарается от меня избавиться. Он неплохо платил мне, но по годовому контракту. Ему ничего не стоило бы выгнать меня и нанять кого-то другого. На всякий случай я удалил из своих интонаций лишние шипы и колючки, за что внутренне себя же и осудил.

– Полагаю, вам хотелось бы получить назад лицензию тренера, – сказал я.

– Нет шансов.

– Если вы продлите контракт с вашими конюхами хотя бы на месяц, я вам ее добуду.

Он промолчал. Вся его фигура могла бы стать олицетворением поражения.

Я пожал плечами.

– По крайней мере, я попытаюсь. И если я принесу вам лицензию на блюдечке, будет обидно, что ни Арчи, ни другие ребята больше у вас не работают. – Я подошел к двери и взялся за ручку. – Я буду информировать вас о том, как идет дело.

Я повернул ручку. Открыл дверь.

– Погодите, – сказал Крэнфилд.

Я повернулся. Былая надменность вдруг снова напомнила о себе – прежде всего появлением знакомых противных морщинок вокруг рта. Плохой знак.

– Я не верю, что вам это удастся. Но раз вы так уверены в себе, я готов заключить с вами сделку. Я плачу конюхам две недели. Если вы захотите, чтобы я продержал их еще две недели, платите им из своего кармана.

Просто прелесть. Он заработал на Вишневом Пироге, выбил из формы Урона, из-за чего меня дисквалифицировали, и ставит такие условия. Я вовремя нажал на тормоза и холодно ответил:

– Хорошо. Я согласен. Но вы должны кое-что мне обещать. Вы будете помалкивать обо всем, что сделали, и не станете публично каяться. Я не хочу, чтобы все мои усилия пошли прахом из-за того, что вы станете разгуливать во власянице и признаваться в ваших грехах в самые неподходящие моменты.

– Это исключено, – процедил Крэнфилд.

Я не был в этом уверен.

– Я хочу, чтобы вы дали мне слово, – сказал я.

Он вдруг выпрямился с оскорбленным видом.

Моя реплика, по крайней мере, заставила его перестать сутулиться.

– Вы его получили.

– Отлично. – Я распахнул перед ним дверь. – А теперь давайте пройдем на конюшню.

Он заколебался, но в конце концов решил подчиниться, прошел в дверь первым и стал спускаться по лестнице.

В холле стояли в ожидании жена и дочь Крэнфилда с таким видом, какой бывает у родственников горняков, столпившихся у шахты после сообщения об обвале. Они смотрели на спускавшегося по лестнице главу семьи со смесью облегчения и тревоги. Миссис Крэнфилд осторожно сказала:

– Декстер...

Он ответил весьма раздраженным тоном, словно не видел никаких причин у домашних беспокоиться за судьбу человека, тридцать шесть часов просидевшего взаперти в компании с двустволкой:

– Мы идем на конюшню.

– Отлично! – воскликнула Роберта, удачно перекрыв вполне возможный поток эмоций с материнской стороны. – Я иду с вами!

Навстречу нам поспешил Арчи и пустился детально описывать, какие лошади уже отправлены, а какие готовятся к отправке. Крэнфилд плохо понимал, что говорит его старший конюх. Он ждал, когда поток информации Арчи иссякнет, но, не дождавшись, перебил его:

– Да-да, Арчи, я понимаю, вы все держите под контролем. Но я пришел сюда не для того, чтобы в этом убедиться. Передайте, пожалуйста, ребятам, что вы работаете у меня по крайней мере еще месяц.

Арчи покосился на меня, не очень понимая, что происходит.

– Увольнение откладывается, – пояснил я. – Будем бороться за восстановление справедливости. За наше доброе имя.

– И за мое тоже?

– Естественно, – уверил я его. – В первую очередь и за ваше.

– Хьюз убежден, что мы имеем шанс доказать нашу непричастность к случившемуся и получить назад наши лицензии, – весьма официальным тоном пояснил Крэнфилд, скрывая за этим собственное неверие в успех. – С тем чтобы помочь мне сохранить нашу конюшню на время расследования, Хьюз согласился оплатить половину суммы, что причитается вам за месяц. – Я удивленно посмотрел на него. Мы уговаривались вовсе не об этом. Но он не выказал ни малейшего желания исправить, мягко выражаясь, свою неверную трактовку моего предложения и продолжал уверенным тоном: – Поскольку уведомление об увольнении, ранее мною выданное, истекает через пять дней, вы еще можете работать здесь в течение пяти недель. Собственно говоря, – неохотно добавил он, – я был бы рад, если бы вы остались.

– Вы действительно на это согласились? – спросил меня Арчи, и в его глазах загорелась такая надежда, что я подумал: шанс на будущее стоит восьмисот фунтов, если это касается не одного меня.

– Да, – сказал я вслух. – При условии, что вы не потратите этот месяц на лихорадочные поиски новой работы.

– За кого вы нас принимаете? – обиделся Арчи.

– За циников, – сказал я, и Арчи расхохотался.

Я ушел, оставив Арчи в переговорах с Крэнфилдом. Оба они заметно ожили. Я подошел к моей оранжевой машине, а когда стал открывать дверцу, услышал за своей спиной голос Роберты, которая, как оказалось, шла за мной.

– Вы действительно можете это сделать? – спросила она.

– Что именно?

– Вернуть лицензию.

– Неудача мне слишком дорого обойдется. Поэтому или я верну ее, или...

– Что «или»?

Я улыбнулся.

– Или погибну в борьбе.

Мне понадобился час, чтобы попасть в Глостершир, и почти полчаса, чтобы разобраться в географии городка Даунфилд, состоявшего из сплошных тупиков.

Наконец после шести неудач – из-за неверных сведений от местных жителей – я нашел нужный дом. Он был старинный, но весьма уродливый, недавно покрашенный, но в мрачные тона, и в целом производил впечатление куда большей надежности, чем его владелец.

Когда миссис Чарли Уэст увидела, кто пожаловал, она попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Я успел протянуть руку, привыкшую справляться с норовистыми лошадьми, поймал ее за запястье и потянул к себе так, что если бы она захлопнула дверь, то прищемила бы себе руку.

Она издала вопль. Внутренняя дверь в холле приоткрылась на целых шесть дюймов, и в щели показалось круглое лицо Чарли. Выглядел он очень неуверенно.

– Он дерется, – пожаловалась миссис Чарли Уэст.

– Я хочу с тобой потолковать, – сказал я через ее плечо испуганному супругу.

Чарли Уэст хотел этого меньше всего. Бросив на произвол судьбы свою похожую на подростка жену – длинные волосы, длинные ресницы, бежевая помада, – он сделал шаг назад и резко захлопнул дверь. Миссис Уэст оказала решительное сопротивление, дабы воспрепятствовать моим дальнейшим контактам с хозяином дома, и я двинулся через холл, отбиваясь от ее кулаков и копытец.

Чарли тем временем просунул в ручку двери стул.

Я крикнул через дверь:

– Я пришел не бить тебя, хотя ты этого и заслуживаешь. Выходи, поговорим.

Никакого ответа. Я подергал за ручку двери с моей стороны. Безрезультатно. Несмотря на то, что вокруг меня вилась разъяренной осой миссис Уэст, я вышел на улицу и прошел к окну, пытаясь переговорить с ним хотя бы таким образом. Окно было открыто, но в гостиной никого не было.

Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть в отдалении фигурку Чарли, улепетывающего через поле. Миссис Уэст заметила это тоже и мерзко улыбнулась.

– Вот так! – торжествующе провозгласила она.

– Да, – сказал я. – Вам есть кем гордиться.

Улыбка увяла на ее устах, я же прошел через их сад к машине, сел в нее и уехал.

Первый раунд проигран.

Проехав две мили, я остановил машину возле одной из ферм и решил обдумать ситуацию. Чарли Уэст перепугался, увидев меня, куда сильнее, чем я мог предполагать, даже несмотря на то, что я был крупнее и сильнее его. Чарли боялся моего гнева не меньше, чем моих кулаков. Похоже, он заранее предвидел, что я предприму попытку отмщения, это, впрочем, с его стороны было только естественно, учитывая, что он наговорил на расследовании. Тем не менее через него мне было бы проще всего добиться ответа если не на вопрос, почему все это было подстроено, то, по крайней мере, кто за этим стоит.

Через некоторое время я снова завел машину и доехал до ближайшего городка. Вспомнил, что весь день ничего не ел, зашел в кафе, обставленное по-домашнему, и съел неплохой холодный ростбиф, потом немного подремал в машине, подождал, когда стемнеет, и затем поехал снова в гости к Чарли Уэсту.

Несколько окон его коттеджа были освещены. Стало быть, Уэсты дома. Я развернул машину, отъехал назад ярдов на сто и поставил ее на обочине. Вылез. Постоял.

План атаки? Очень смутный. На ум не пришло ничего лучше звонка в дверь и отхода в укрытие. Потом пускай либо выйдет Чарли, либо его куколка жена. Но пока я размышлял, возникли неожиданные союзники в виде мальчика с собакой.

Мальчик был с фонариком. Он говорил псу, остановившемуся осквернить дорогу в пяти шагах от меня:

– Что ты себе думаешь, здоровенный остолоп, зачем ты сожрал мясо для рагу? Неужели, черт тебя побери, ты никогда ничему не научишься? Теперь наш завтрашний обед в твоем проклятом брюхе, и папа закатит нам порку – не только тебе, болван ты безмозглый, но и мне! Неужели ты еще не понял, что есть разница между мясом для людей и мясом для собак? Неужели не понятно? Правда, тебе, похоже, все равно. Видать, у тебя глаза устроены по-другому. Ну что молчишь? Эх, жаль, ты не умеешь говорить!

Я хлопнул дверцей машины. Это их насторожило. Мальчишка обернулся и наставил на меня фонарик. Луч ударил мне в лицо. Мальчишка сказал:

– Только подойдите, я спущу на вас собаку. – Пес, однако, сидел, не выказывая воинственного энтузиазма.

– Тогда я постою здесь, – миролюбиво отозвался я, прислонившись спиной к машине. – Я только хотел узнать, кто живет вон в том коттедже, где горят окна.

– Откуда я знаю? Мы сами сюда переехали позавчера.

– Вот как! Наверное, здорово переехать на новое место, верно?

– Верно. Здорово. Сейчас я сам к вам подойду. – Он поманил рукой собаку, но та еще не сделала свое дело.

– А что, если ты принесешь домой маме деньги за съеденное мясо? Может, тогда она не пожалуется отцу и порка не состоится?

– Мама не велит мне разговаривать с незнакомыми людьми.

– А! Понятно. Ну тогда ступай своей дорогой.

– Пойду, когда захочу, – сказал он. Прирожденный бунтовщик, примерно лет девяти. – А что мне для этого надо сделать? – осведомился он, немного помолчав.

– Ничего особенного. Просто позвонить в дверь вон того коттеджа и сказать тому, кто откроет, что ты не можешь справиться с собакой, которая ест крокусы, что растут перед домом. Когда хозяева выйдут посмотреть, бегите с собакой прочь изо всех сил.

Ему понравился план.

– Мясо, наверное, стоит недешево, – предположил он.

– Наверное. – Я извлек из кармана пригоршню серебра и медяков. – Этого хватит на мясо и на кое-что еще.

– А собаке не надо взаправду есть крокусы?

– Нет.

– Тогда порядок. – Приняв решение, он сделался бойким и энергичным. Он запихал мою мелочь к себе в карман, храбро подошел к дверям коттеджа Уэстов, позвонил и сообщил осторожно выглянувшей в дверь миссис Уэст, что ее крокусам наносится непоправимый урон. Пока она шла за мальчишкой к грядкам с цветами, то на все лады бранила его и его собаку, а когда она наклонилась, чтобы проверить ущерб, мой соучастник бесшумно удалился. Прежде чем миссис Уэст успела сообразить, что ее провели, я вышел из темноты и отрезал ей путь к отступлению.

Когда я вошел в гостиную, Чарли, не отрывая глаз от газеты, спросил:

– Так это, значит, не он пожаловал?

– Он, он, – сообщил я ему.

Детская физиономия Чарли исказилась гримасой неописуемого страха. Миссис Уэст отчаянно звонила в звонок. Я прикрыл дверь гостиной, чтобы не было так шумно.

– Кого ты так перепугался? – громко спросил я.

– Тебя, – ответил Чарли.

– И правильно сделал, – сказал я и сделал шаг в его сторону. Он забился в угол кресла. В скачках он был храбрецом, и это делало зрелище еще более омерзительным. Я сделал еще шаг. Он попытался забраться под обивку.

Миссис Уэст дала тем временем звонку отдохнуть.

– Зачем ты это сделал? – спросил я.

Он замотал головой и поднял ноги на кресло, приняв классическую позу зародыша, подсознательно устремляясь в то убежище, где он был бы в безопасности от посягательств внешнего мира.

В окне появилось разгневанное лицо миссис Уэст, и она стала барабанить по стеклу с такой силой, что, казалось, еще немного – и оно разобьется вдребезги. Не спуская глаз с ее мужа, чтобы он снова не задал стрекача, я подошел к окну и открыл его.

– Убирайтесь отсюда! – крикнула она. – Сию же минуту убирайтесь!

– Лучше вы залезайте. Через окно. Дверь я не открою.

– Я позову полицию.

– Как хотите. Мне надо только поговорить с вашим слизняком-мужем. Хотите залезайте, хотите гуляйте на свежем воздухе, только помолчите.

Она залезла в комнату, но так и не замолчала. Из-за того, что она оказалась в комнате, у меня ушло двадцать минут на пустую болтовню и только после этого мне удалось задать Чарли первый вопрос, ответ на который можно было выслушать спокойно, без ее аккомпанемента.

Чарли и сам в конце концов устал от ее криков и велел ей замолчать, но ее воинственность, по крайней мере, позволила ему перевести дух. Он снова опустил ноги на пол и сказал, что нет смысла задавать ему эти вопросы, поскольку ответов он все равно не знает.