Текст книги "Рабочее самоуправление в России. Фабзавкомы и революция. 1917–1918 годы"

В борьбе за «фабричную конституцию»

Процесс трансформации низовых рабочих комитетов в органы самоуправления не был единовременным. Не сразу разобрались в природе фабзавкомов и политические лидеры революции. Например В. И. Ленин, один из немногих, кто понимал важность рабочего самоуправления, первоначально представлял рабочий контроль в виде вооруженных отрядов. Вернувшись в Россию, он отдал предпочтение Советам, и лишь на рубеже мая – июня начинает признавать возможность самоуправления непосредственно на производстве – через профсоюзы и фабзавкомы¹⁵³. То есть первоначально Ленин видел движение за рабочее представительство в западноевропейском его понимании – как орудие давления на буржуазию.

Переориентации на фабзавкомы Ленина и других наиболее радикальных деятелей тогдашнего политического спектра способствовало два обстоятельства. Первое из них носило чисто внешний характер и было связано с той не очень радужной для радикалов ситуацией, которая складывалась в прочих структурах рабочего движения в первые революционные месяцы. Так, рабочая кооперация не ставила перед собой каких-либо производственных задач, всегда выступая в качестве только торгового посредника¹⁵⁴. Что касается профсоюзов, то они, согласно данным отдела труда Моссовета, на конец весны – начало лета 1917 г. были ещё слишком слабы, чтобы «брать на себя руководство экономической борьбой»¹⁵⁵. Сам же Моссовет по своему составу также не мог возглавить борьбу за рабочее самоуправление. Более того, на одном из своих пленумов, состоявшемся 16 июня 1917 г., он принимает решение, по сути направленное против рабочего контроля и заметно осложнявшее развитие самоуправления. При этом подобное решение сложно считать изолированным актом. По мнению современников, оно являлось прямым следствием всей политики соглашательского большинства Моссовета на протяжении весенних месяцев 1917 г.¹⁵⁶. Такой расклад сил, при благоприятном стечении обстоятельств, и мог бы выдвинуть фабрично-заводские комитеты на передовые позиции, поскольку они имели гораздо более широкую социальную базу, чем профсоюзы, более многообразные функции по сравнению с кооперацией и, наконец, были обременены гораздо меньшей ответственностью, чем Советы.

Вторым обстоятельством, побуждавшим левые группировки от социал-демократов интернационалистов до анархо-синдикалистов внимательно присматриваться к развитию фабзавкомов, было само их внутреннее развитие, связанное с борьбой рабочих отдельных предприятий за свои экономические и социальные права. Эта борьба получила в отечественной историографии широкое освещение¹⁵⁷, о том, как её динамика и результаты сказывались на становлении фабрично-заводских комитетов в качестве особой, самостоятельной формы рабочего самоуправления, речь фактически не велась. В этой связи правомерно возникает вопрос об основных закономерностях и направлениях эволюции фабзавкомов. В каком направлении могло двигаться их развитие и каковы его механизмы?

Большинство исследователей, писавших о деятельности фабзавкомов в марте – апреле 1917 г., сходятся во мнении, что круг направлений деятельности фабзавкомов в этот период был достаточно узок. Предварительные подсчёты показывают: в первые месяцы революции, выполнив свою роль стачкомов¹⁵⁸, лишь около 10-15% заводских комитетов решали вопросы, связанные с управлением и жизнеобеспечением предприятий. Как замечает Д. Мандель, приметой февраля на заводах являлось всего три ключевых требования: удаление неугодных членов прежней администрации, 8-часовой рабочий день, повышение зарплаты. В понимании рабочих, эти требования, считает историк, составляли непреложную часть установления революционного порядка¹⁵⁹. С этим выводом можно согласиться лишь отчасти. Требования эти имели не только политическую окраску. Можно без особых натяжек утверждать, что в ряде случаев речь шла о выживании целых коллективов рабочих.

Поэтому, на наш взгляд, наиболее важным, не терпящим отлагательства был вопрос о справедливой оплате труда. Борьбу за выполнение этого требования обостряло два обстоятельства. Первое из них – экономическое. Реальная заработная плата за годы войны упала так низко, а цены поднялись так высоко, что для некоторых категорий рабочих реальной была угроза нищеты. Журнал «Металлист» в те дни писал, что заработок чернорабочих, например, едва покрывал прожиточный минимум, «опускаться ниже которого – значит голодать»¹⁶⁰. В цифровом выражении, по данным комиссии из представителей Московской торговой палаты и Московского отделения Министерства труда, пищевые продукты за годы войны вздорожали на 556%, что на 51% больше роста за тот же период оплаты труда¹⁶¹. По другим данным, составленным экономическим отделом Московского Совета рабочих депутатов, рост цен на промышленную продукцию и товары первой необходимости составил 1109%. Согласно подсчетам П. В. Волобуева и Б. М. Фрейдлина, реальная заработная плата в московской промышленности составляла в среднем 50-60% довоенной¹⁶². В пользу таких выводов говорят данные и по отдельным предприятиям. На металлообрабатывающем заводе Гужона зарплата рабочих составляла всего 53% довоенной¹⁶³.

Вторым же обстоятельством было то, что, выдвигая требование увеличить оплату труда, рабочие тем самым осуществляли своё завоёванное годами нищеты и подневольного положения право на жизнь, достойную рабочего человека и свободного гражданина, о чём прямо писала рабочая печать того времени¹⁶⁴.

Требования повысить зарплату выдвигаются фабзавкомами текстильщиков Орехово-Зуева, Богородска, Иваново-Вознесенска, Кинешмы, Шуи¹⁶⁵. Столкновения с предпринимателями произошли вокруг этого требования, например, на бумагольноткацкой и аппретурно-отделочной фабрике М. И. Колмазина. Фабрикант отказался повышать зарплату, а заодно выразил несогласие «вносить в кассу общества при клубе рабочих» дополнительные средства. Он попытался закрыть фабрику и обратился за поддержкой в Совет Общества шуйских фабрикантов и заводчиков¹⁶⁶. На защиту рабочих выступил Шуйский исполком СР. и СД., в своём письме рабочим призвавший их добиваться увеличения заработной платы и улучшения условий жизни. Рабочим в результате их активности удалось достичь ощутимых результатов и увеличить размер зарплаты в среднем в два раза. У ткачей она выросла с 30 до 50-58 рублей в месяц, а у слесарей, токарей и кочегаров соответственно с 60-100 до 100-160 руб., с 70 до 120 руб., с 50 до 90 руб. в месяц¹⁶⁷. Потребовали повысить зарплату мастеровые фабрики Кокушкина, о чём её хозяин также жаловался в Шуйское Общество фабрикантов и заводчиков, прося совета¹⁶⁸. Вызвал трения вопрос о зарплате между рабочими и администрацией Тульского патронного завода. На стороне владельцев выступили и служащие предприятия. Конфликт удалось урегулировать лишь после удовлетворения претензий завкома¹⁶⁹. В конце марта – начале апреля требования о повышении заработной платы предъявили рабочие завода Гакенталя. Когда хозяин отказался их удовлетворять, он был посажен под домашний арест, под которым ему пришлось просидеть 8 часов. После этого все условия рабочих были выполнены¹⁷⁰.

Не всегда, но такие случаи тоже были, борьба за справедливую оплату труда имела ещё одну подоплёку, кроме борьбы за выживание, о чём свидетельствует ситуация, сложившаяся на заводе Густава Листа. Это был один из немногих заводов, весь период революции, голода и разрухи работавший без существенных сбоев. По мнению самих рабочих, входивших в комиссию по подготовке десятилетнего юбилея революции, причина этого была в сознательности основного трудового ядра заводчан¹⁷¹. По заведённому на заводе самими рабочими порядку, их заработок на протяжении всего революционного времени увеличивался в соответствии с ростом производительности труда¹⁷².

Фабзавкомы выступали и против косвенных форм ограничения заработков на своих предприятиях. Решения об отмене штрафов были приняты фабрично-заводским комитетом Шуйско-Тезинской мануфактуры. Когда же администрация попыталась выписывать рабочим штрафы в обход комитета, фабком принял меры репрессивного характера по недопущению впредь ничего подобного¹⁷³. Другой случай произошёл на московской фабрике акционерного общества «Русская электрическая лампа». В июле 1917 г. фабком этой фабрики потребовал от Моссовета ограничить прибыли предпринимателей, подчеркивая, что прибавки к зарплате «не могут улучшить материальное положение рабочих»¹⁷⁴. Таким образом, в требованиях фабрично-заводских комитетов зазвучало посягательство на святая святых капитала – прибыль.

В предпринимательской среде требования рабочих повысить заработную плату были восприняты как проявление «безумных социальных экспериментов» и «рабочего анархизма»¹⁷⁵. Особенно усилилось сопротивление претензиям рабочих к лету 1917 г. Московское общество объединенной промышленности вынуждено было пойти даже на неординарные шаги, разослав всем районным обществам промышленников письмо, в котором требовалось: «Если отдельные фирмы будут в заработках превышать соседние, то против них принять меры, так как это совершенно недопустимо». Обо всех неподчинившихся рекомендовалось «сообщать» правлению Общества¹⁷⁶.

Не меньшую, чем борьба за повышение зарплаты роль в формировании фабзавкомов многие исследователи отводят их организационным усилиям по установлению на производстве 8-часового рабочего дня¹⁷⁷. И действительно, обосновывая необходимость 8-часового рабочего дня, заводской комитет Варшавского арматурного завода заявлял, что 8-часовой рабочий день позволит рабочим принимать участие в деятельности органов рабочего представительства, а следовательно, будет способствовать духовному развитию пролетариата. 8-часовой рабочий день, по мнению членов этого фабзавкома, должен был стать «первой ступенью к прочной сознательной организации»¹⁷⁸. Тот же подход прозвучал в наказе собрания рабочих Замоскворечья 4 марта 1917 г. – то есть в самые первые дни революции. Манифестанты, обращаясь к своим представителям в Советах, подчеркивали, что участвовать в строительстве новой России должен весь народ, а следовательно, работа пролетариев должна оставлять им силы для выполнения их гражданских обязанностей. Поэтому рабочие считали возможным прекратить начатую ранее забастовку и приступить к работе лишь в случае введения 8-часового рабочего дня с сохранением зарплаты и запрещением без чрезвычайной необходимости сверхурочных работ¹⁷⁹.

В вопросе о 8-часовом рабочем дне Московский городской Совет первоначально занял позицию даже более революционную, чем Петросовет. Так, 1 марта 1917 г. он призвал продолжать борьбу, допуская выход на работу лишь тех рабочих, от которых зависело жизнеобеспечение города. Забастовка должна была продолжаться, «по тем соображениям, что победа народа ещё не окончательно закреплена, и прекращение забастовки может повлечь к возрождению старой власти». Но уже 6 марта подход Моссовета меняется. Вопреки настроениям рабочих, руководство Моссовета принимает решение о возобновлении работ 7 марта 1917 г., обставив своё решение различными революционными и патриотическими призывами¹⁸⁰.

Рабочие подчинились, так как доверяли Советам. Но уже в тот же день отдельные депутаты сигнализировали, что рабочие решением Моссовета недовольны. Представитель Замоскворечья доводил до сведения представителей других районов, что рабочие ропщут: «Товарищи, где же лозунги, которые были написаны на нашем знамени, где же требования и где результаты, которые мы получили после окончания забастовки?» Сложная обстановка складывалась и в Пресненском районе¹⁸¹. Ситуация на местах обсуждалась Исполкомом Московского Совета неоднократно. Представители районов сообщали, что у них введение 8-часового рабочего дня происходит стихийно, без санкции Советов. В Пресненском районе, например, так поступили к тому моменту уже на трети фабрик, а на остальных протестовавшие рабочие с трудом сдерживались членами Совета рабочих депутатов от каких-либо радикальных самочинных действий до принятия соответствующего решения централизованно. Представители других районов прямо заявляли: «При отрицательном решении Советом рабочих депутатов вопроса о восьмичасовом рабочем дне он будет введён явочным порядком»¹⁸².

Так и случилось. О том, как проходила борьба за сокращение количества часов, проводимых рабочими у станка, рассказывает рабочий завода Гужона Н. И. Егоров. Первоначально владелец не только отклонил требования завкома, но и вывесил объявление: работать 12 часов вместо десяти. «Тогда рабочие решили сами перейти на восьмичасовой рабочий день, – вспоминает Егоров, – так и сделали»¹⁸³. Среди других заводов, где 8-часовой рабочий день устанавливается уже вскоре после победы Февральской революции, были заводы Михельсона, Военно-артиллерийский, Густава Листа, Моска, Доброва и Набгольца, Пэлка, Хлебникова и многие другие предприятия Благуше-Лефортовского, Бутырского, Замоскворецкого, Пресненского районов. До 18 марта 8-часовой рабочий день функционировал уже на 300 предприятиях Москвы¹⁸⁴. Но это не означало окончательной победы органов рабочего представительства. Продолжалась борьба за меньшие нормы рабочего времени и позже: так на Первомайской демонстрации знамя заводского комитета завода бр. Бромлей украшал лозунг: «Мы требуем декрета о 8-часовом рабочем дне» – рабочие хотели не только фактического, но и юридического закрепления своих прав¹⁸⁵.

Задержка решения о 8-часовом рабочем дне со стороны Моссовета вызывала у рабочих чувство протеста и недоверия. В своей резолюции рабочие завода Михельсона, как и некоторых других предприятий, прямо говорили о том, что Совет отстаёт от революционного потока, требуя от «депутатов вынести резолюцию», а от Временного правительства «поставить своей штемпель»¹⁸⁶.

Аналогичную позицию занимали не только отдельные фабзавкомы. Требование 8-часового рабочего дня прозвучало 4 марта на собрании 36-ти фабрик Замоскворечья¹⁸⁷. В одном из «большевистских» районов Москвы – Лефортовском, объединяющем до 30 000 рабочих, 17 марта была принята особая резолюция, в которой утверждалось, «что лозунг о 8-часовом рабочем дне является также политическим лозунгом», и что «только полное раскрепощение рабочего класса от тяжести изнурительной работы может дать возможность рабочему классу стоять на страже интересов своего народа». Резолюция, правда, не поясняла, почему рабочий класс не может «стоять на страже интересов» на своём рабочем месте, выдавая необходимую продукцию¹⁸⁸.

Активность трудящихся не могла больше не учитываться руководителями Моссовета, и 18 марта они вновь возвращаются к рассмотрению вопроса о сокращении рабочего дня. На пленуме Совета представители районов категорически утверждали, что если Моссовет не примет решение о 8-часовом рабочем дне, то с ним никто не будет считаться, и престиж Совета окажется подорванным. А представитель завода Густава Листа так и заявил, что «рабочие не могут простить Совету прекращение политической забастовки до введения 8-часового рабочего дня»¹⁸⁹. В результате Моссовет принимает решение о сокращении времени работы до 8 часов в сутки начиная с 21 марта 1917 года на всех предприятиях города, после которого фабзавкомы устанавливают 8-часовой рабочий день на Цинделевской мануфактуре, заводе Износкова, «Динамо», AMO и прочих предприятиях¹⁹⁰.

После принятия этого постановления Московского Совета можно было ждать, что переход на 8-часовой рабочий день в дальнейшем пройдёт без особых потрясений. Надежду вселяла и позиция магнатов торгово-промышленного Петрограда, заключивших с Петросоветом и профсоюзами соглашение о сокращении рабочего дня¹⁹¹. Меньшевистская «Рабочая газета» по этому поводу писала: «Массовая политическая сила заставила представителей капитала сдать одну из своих экономических позиций»¹⁹². Однако петроградская буржуазия и сама полагала, что «введение 8-часового рабочего дня – лучшая гарантия дальнейшего духовного роста рабочего класса» и появившееся у них время пойдёт на самообразование и развитие профсоюзов, целью которых должно было стать «установление справедливых и упорядоченных отношений» между трудом и капиталом¹⁹³.

Но совсем по-иному повела себя буржуазия Центрально-промышленного района, и особенно Москвы, ставшая основным ядром сопротивления 8-часовому рабочему дню. Третьяков, например, позднее признавался, что ещё 3 марта на одном из совещаний у министра торговли и промышленности Коновалова он категорически заявлял, что 8-часовой рабочий день является, «по крайней мере с точки зрения Москвы, неприемлемым»¹⁹⁴.

Острые конфликты по поводу сокращения рабочего времени были на целом ряде московских предприятий: заводе «Мотор», фабрике Ганзена, заводе «Поставщик» и других¹⁹⁵.

Помимо увольнений и локаутов, в борьбе с сокращением рабочего дня московской буржуазией активно использовалась патриотическая пропаганда. Газеты «Русское слово» и «Русские ведомости», например, утверждали, будто некоторые воинские части против сокращения рабочего дня¹⁹⁶. Правление завода Гужона вывесило «Объявление», в котором говорилось, что принятие 8-часового рабочего дня «противоречит долгу всего народа напрячь свои силы», а также «долгу перед нашими доблестными союзниками» и «доблестной армией»¹⁹⁷. Московский торгово-промышленный комитет предупреждал о возможном сокращении товаров на внутреннем рынке и росте цен – и все это из-за 8-часового рабочего дня. Комитет промышленников выступал «в защиту общественных идеалов пролетариата», поскольку теперь пролетариату Запада придётся работать и за Россию при рабочем дне, значительно превышающем 8 часов¹⁹⁸. Иногда, правда, пропаганда была более продуманной и прагматичной. Например, свои «возвышенные» призывы к патриотизму в развешенном по всему заводу «Объявлении» правление товарищества мануфактур Савы Морозова не забыло подытожить: харчи по-прежнему будут отпускаться по пониженным, против существующих, расценкам, – дескать, хотите есть, будьте патриотами и забудьте о всяких нелепостях, типа 8-часового рабочего дня¹⁹⁹. Подобная тактика буржуазии, как правило, имела обратный результат. В протоколах Исполкома Моссовета сохранилось выступление офицера-фронтовика 34-го Севского пехотного полка, доходчиво и на примерах рассказавшего о недовольстве армии попыткой натравить её на рабочих²⁰⁰.

Борьба за 8-часовой рабочий день шла не только в Москве, но и в других городах ЦПР. Так, в Шуе введением 8-часового рабочего дня занимались фабзавкомы не только отдельных предприятий, но и Союз фабрично-заводских комитетов города, решив этот вопрос 15 апреля в пользу рабочих²⁰¹. За введение 8-часового рабочего дня и против клеветы об эгоизме рабочих выступил Совет старост Тульских меднопрокатных и патронных заводов. В обращении, подписанном членами президиума Совета И. Каптельцевым, А. Колыхановым и А. Котлером, однозначно поддерживались рабочие, выступавшие за немедленное сокращение рабочего времени²⁰².

Упорное сопротивление по вопросу о продолжительности рабочего дня встретили рабочие многих предприятий Иваново-Вознесенска – фабрики А. И. Бурляева-Курочкина и сыновья, фабрики т-ва Волжской мануфактуры, бумаготкацкой фабрики Ф. С. Пелевина, предприятия Е. Барановой²⁰³.

Как и в Москве, в остальных городах ЦПР важную роль в сокращении продолжительности рабочего дня сыграли Советы рабочих депутатов. Так, в Иваново-Вознесенске и примыкающих к нему мелких городках и посёлках выступления за 8-часовой рабочий день со стороны фабрично-заводских комитетов координировались местными Советами²⁰⁴. В Ярославле уже 23 марта на совместном заседании Совета рабочих депутатов и Совета Общества фабрикантов и заводчиков Ярославского района было решено ввести 8-часовой рабочий день начиная с 27 марта. Сами фабзавкомы Ярославля не смогли бы добиться положительного результата так оперативно²⁰⁵.

О том, какую роль сыграла борьба за 8-часовой рабочий день в укреплении фабрично-заводских комитетов, говорят и такие факты. В Иваново-Вознесенске, например, после его введения некоторые фабзавкомы добровольно взяли на себя обязанность следить за нормой выработки на своих предприятиях, как это произошло в случае фабзавкома ткацкой фабрики бумажных и льняных изделий т-ва Волжской мануфактуры П. Миндовского и И. Бакакина в Наволоках. Члены местного комитета этой фабрики завели специальный подробный журнал «Нормы выработки за 8-часовой рабочий день льняного товара» по отдельным участкам производства – рабочие стремились с фактами в руках доказать, что свободный труд более эффективен²⁰⁶. Другой пример привёл на митинге во Введенском народном доме один из членов завкома московского

Военно-промышленного т-ва, заявивший, что переход к 8-часовому рабочему дню на его предприятии позволил поднять производительность труда²⁰⁷.

Пожалуй, наибольший размах в первые недели получает деятельность фабзавкомов по устранению с предприятий представителей прежней администрации. По данным Главного Управления Милиции МВД России, обобщенных Флеером, до 83% всех выступлений рабочих в марте-апреле 1917 г. произошло именно на этой почве²⁰⁸. Причем особенно массовыми расправы над служащими были на казенных предприятиях и железных дорогах, администрация на которых назначалась непосредственно центральной властью и поэтому отождествлялись рабочими с царским правительством²⁰⁹.

Иногда члены администрации устраняются за некомпетентность, как это было на Московской телефонной фабрике, рабочие которой потребовали уволить двух инженеров из-за их слабой теоретической подготовки в высшем учебном заведении и незнании практической стороны дела²¹⁰. Но чаще выступления против представителей администрации носили политический характер, одним из самых ярких подтверждений чему может служить обстановка, сложившаяся в первые дни после революции на заводе бр. Бромлей²¹¹. Так, 10 марта 1917 г. рабочие кузнечной и насадочной мастерской потребовали увольнения заведующего мастерской Цинцадзе²¹². В обращении завкома к администрации с обоснованием необходимости этого шага подчеркивалось, что «в политическом отношении убеждения Цинцадзе таковы, что угрожают делу свободы»²¹³. Цинцадзе был монархистом и, в отличие от многих, даже членов императорской фамилии, не скрывал этого. Правление завода не поспешило удовлетворить притязания рабочих. Упорство администрации в этом и многих других вопросах подтолкнуло рабочих к принятию 4 марта 1917 г. решения «об увольнении директора от обязанностей»²¹⁴. За «неуважительное отношение к рабочим» и «контрреволюционность» был отстранён от должности управляющий рабочим общежитием костромской фабрики Кашина М. Смирнов. По сообщению местной рабочей прессы, «благодаря доносам М. Смирнова, как из сборной (общежития), так и с фабрики, в своё время было уволено много рабочей молодёжи», а также «из экономии Смирнов переставил клозетные раковины к кранам, где рабочие брали воду для самоваров и приготовления кушанья»²¹⁵.

С другой стороны, там, где фабзавкомы упускали инициативу в отстранении наиболее одиозных представителей заводского начальства, дело подчас принимало драматический характер. Так случилось на том же заводе бр. Бромлей по отношению к конторщику Шайгаму, которого под свист и улюлюканье вывезли с завода на тачке²¹⁶. На Патронном заводе в Туле острые, носившие спонтанный и неорганизованный характер эксцессы и стычки рабочих с мастерами продолжались вплоть до августа 1917 г.²¹⁷.

Рабочие далеко не всегда были инициаторами и сторонниками подобных и ещё более радикальных действий. Иногда насилие было чуть ли не единственным способом выполнения требований рабочих, вне зависимости от того, были ли эти требования оправданными или нет. 23 мая 1917 г. рабочие фасонолитейного отделения завода Гужона заявили заведующему своего участка Маттиесу, «что они не желают иметь его своим начальником и считают его отстранённым от заведования отделением». Днём позже, 24 мая, такое же заявление было сделано рабочими болтового отделения их начальнику И. И. Дервье. Правление завода воспротивилось. Оно оперативно, уже 25 мая, распространило объявление, в котором говорилось: «не может быть допущено, чтобы рабочие, по собственному усмотрению, отстраняли служебный персонал завода». В ответ на это завком, оценивавший степень своего влияния реалистично, заявил, «что он не может гарантировать со стороны рабочих, что не будет произведено никакого насилия над служащими завода»²¹⁸. Похожий случай произошёл на Трехгорной мануфактуре. Защищая членов своей администрации – управляющего Протопопова, завхоза Бузникова и заведующего пожарной частью Юшина, – на общезаводском митинге выступил сам владелец предприятия Прохоров. В своём выступлении Прохоров заявил о том, что в душе он сам является социалистом-революционером и что все требования рабочих будут выполнены. Нужно лишь названных хозяйственников оставить в покое. Но уговоры не помогли. Под угрозой, что членов администрации подвергнут насилию и вывезут за ворота на тачке, 24 апреля Прохоров уступил²¹⁹. Такие, казалось бы, локальные победы имели весомый психологический эффект. Кроме этого, они, естественно, постепенно меняли соотношение сил в целом.

Словом, успехи рабочей самоорганизации уже весной 1917 г. были вполне ощутимы. Впрочем, это не делает их оценку менее противоречивой, поскольку сами эти успехи были более чем неоднозначны, что определялось уже самим содержанием борьбы, которую вели органы рабочего представительства на этом этапе их становления. В это время фабзавкомы боролись, по существу, за выполнение тех же требований, что волновали рабочих ещё с дореволюционных времён. Новизна если и была, то в основном сводилась к большей настойчивости в защите своих позиций, поскольку обнищание рабочих возрастало, что в ещё большей мере, чем политическая агитация, служило стимулом к проявлению активности²²⁰. Чувство голода резко контрастировало с чувством собственной силы и чувством победителей в революции, что и создавало тот специфический фон, на котором шло развитие рабочего движения в первые недели революции. Н. Бухарину принадлежит меткая оценка этого этапа послереволюционного рабочего движения. Катастрофическое падение самодержавия, писал он, застало врасплох сами борющиеся классы, эта быстрота «удивила не только тех, кто падал, но и тех, кто вызвал это падение»²²¹. И действительно – выдвигаемые фабзавкомами требования больше напоминали судорожные попытки выбраться из-под обломком рухнувшего строя, чем революционный натиск.

Как справедливо полагает 3. Галили, рабочие в первые недели революции создавали организации по «обустройству своей жизни» в тех областях, которые не были непосредственно связаны с производством, а касались сугубо потребительской сферы. По её мнению, это было оправданно из-за бедственного положения рабочих и отсутствия развитого, с налаженными внутренними связями рабочего движения. Другие исследователи пишут об этой стадии рабочего движения как о стадии представительства со стороны фабзавкомов интересов рабочих перед предпринимателями²²². Тем самым, несмотря на примитивизм и неразвитость, уже на первом этапе организационного развития фабзавкомы сумели продемонстрировать свою эффективность в качестве орудия борьбы за решение важнейших и самых злободневных для рабочих вопросов. Без той школы, которую проходило рабочее представительство весной 1917 г., оно не было бы способно перейти к отстаиванию более глубоких интересов рабочего класса, не завоевало бы авторитет масс и, как следствие этого, не стало бы инструментом внутренней самоорганизации в последующие месяцы революции.