Текст книги "Предсказание"

Вьющиеся мелким бесом волосы Кучерявого, казалось, закаменели, и теперь он напоминал уже не Арта Гарфункеля, а невесту Франкенштейна.

– Наши действия здесь – это политическое заявление.

В этот момент к ним присоединился и Носач, самый флегматичный из всех троих. Все эти рассуждения о мести и политике так разозлили его, что густые брови, казалось, ожили и шевелились, как две толстенные гусеницы.

– Наличные! – рявкнул он. – Наличные, и ничего больше. Я здесь для того, чтобы хапнуть денег и убежать. Не будь банка, я бы в этом не участвовал, на все остальное мне наплевать, и если вы, парни, тотчас же не заткнетесь и не займетесь делом, я уйду, а с остальным вы будете разбираться сами.

Вероятно, без Носача обойтись они не могли, поскольку его угроза произвела должное впечатление на партнеров.

Их ярость, однако, никуда не делась. Выглядели они как бойцовые псы, которых не спускают с цепи. Глаза горели жаждой насилия, утолить которую они могли лишь в бою.

Как же мне хотелось дать им что-то из выпечки, скажем, немецкий пряник или хрустящее шотландское песочное печенье. А может, шоколадное с орехом-пеканом. Поэт Уильям Конгрев как-то написал: – Музыке под силу успокоить злобного зверя», – но я подозреваю, что хорошая сдоба справится с этим еще лучше.

Понимая, что одной угрозы недостаточно для обеспечения конструктивной коллективной работы, Носач бросил кость идее фикс каждого, начав с Кучерявого:

– Часы идут, а мы должны еще много чего успеть. Вот о чем я толкую. И если мы доведем работу до конца, она станет твоим политическим заявлением, которое обязательно будет услышано, не сомневайся.

Кучерявый прикусил нижнюю губу, в манере нашего молодого президента. С неохотой кивнул.

Зеленоглазому маньяку Носач сказал другое:

– Ты все это спланировал, потому что хотел отомстить за смерть своей матери. Так давай доведем работу до конца, и тем самым ты восстановишь справедливость.

Глаза убийцы библиотекарей затуманились, как и чуть раньше, когда он узнал от меня, что моя мать когда-то гладила мне носки.

– Я нашел номера газеты, в которых описывалась эта история, – признался он Носачу.

– Наверное, читать было очень тяжело, – посочувствовал Носач.

– Мне казалось, что у меня из груди вырывают сердце. Я едва… едва заставил себя прочитать все, – от волнения у него сел голос. – А потом я разозлился.

– Понятное дело, – кивнул Носач. – У каждого из нас только одна мать.

– Дело не в том, что ее убили. Меня разозлила ложь, Носач. Практически все, что написали в газете, ложь.

Глянув на часы, Носач пожал плечами:

– А чего ты, собственно, ожидаешь от газет?

– Все они – капиталистические прихвостни, – заметил Кучерявый.

– Они написали, что моя мать умерла в родах, а мой отец в ярости застрелил врача, как будто в этом был какой-то смысл.

Безымянный маньяк был примерно моего возраста. То есть мы могли родиться в один день… час… минуту. Если он унаследовал красоту и зеленые глаза от матери…

Потрясенный, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я спросил:

– Панчинелло?

Носач нахмурился, и его глаза скрылись в тени густых бровей.

Кучерявый сунул руку под ветровку, ухватившись за рукоятку пистолета или револьвера, торчащую из плечевой кобуры.

Маньяк, убивший библиотекаря и расстрелявший газеты, отступил на шаг, потрясенный тем, что я знаю его имя.

– Панчинелло Бизо? – уточнил я.

Глава 15

Три клоуна установили последние брикеты взрывчатки и синхронизированные детонаторы.

Все они были клоунами, пусть и без костюмов. Носач, Кучерявый: сценические прозвища, которые прекрасно уживались с туфлями 58-го размера, мешковатыми штанами, оранжевыми париками. Возможно, Панчинелло использовал свое имя и на манеже, а может, там его звали Загогулиной или Хлопушкой.

Однако как на манеже, так и здесь, под землей, ему более всего подходило другое прозвище: Чокнутый.

Лорри и я сидели на каменном полу, привалившись спинами к зеленым металлическим шкафам, в которых хранилась банковская документация первых ста лет его деятельности. Судя по работе клоунов, зданию предстояло взлететь на воздух за семьдесят восемь лет до своего двухсотлетия.

Настроение у меня было препаршивое.

Ужаса, который парализует волю, я не испытывал, но наше будущее представлялось мне в самом мрачном свете.

Я не только тревожился, но и злился на судьбу, которая, по моему разумению, обошлась со мной несправедливо. Путь потомственной семьи глубоко порядочных, добросердечных пекарей просто не мог второй раз пересечься с представителями семьи Бизо. Прямо-таки история с Уинстоном Черчиллем, который выиграет Вторую мировую войну, а неделей позже в соседний дом вселится женщина с двадцатью шестью кошками, сумасшедшая сестра Гитлера.

Да, конечно, аналогия не слишком уместная, может, даже вообще неуместная, но она достаточно точно отражала мои чувства. Меня подставили, сделали жертвой, зашвырнули в какой-то безумный мир.

Я не только тревожился, не только злился на судьбу, но и ощущал какую-то неопределенную решимость. Неопределенную, потому что решимость обычно требует четких рамок, в которых человек должен действовать, но я не знал, какими должны быть эти рамки, не знал, что должен делать, когда придет пора действовать, и как.

Мне хотелось откинуть голову назад, уставиться в потолок и выть от раздражения. Удерживало меня только одно: я опасался, что Носач, Кучерявый и Панчинелло, стоит мне закричать, последуют моему примеру, да еще будут дудеть в трубу, дуть в свисток, сжимать надувные резиновые шарики, издавая звуки пердежа.

До этого момента я никогда не страдал арлекинофобией, то есть боязнью клоунов. Бессчетное число раз я слышал историю о ночи моего рождения, историю об убийце из цирка, не выпускающем изо рта сигарету, но никогда раньше действия Конрада Бизо не вызывали у меня страха перед любыми клоунами.

И вот менее чем за два часа, свихнувшийся сынок добился того, что оказалось не под силу папаше. Я наблюдал, как он и два его помощника, собратья по клоунскому цеху, управляются со взрывчаткой, и все они казались мне чужими (вроде инопланетян в «Похитителях тел»), пришельцами, выдающими себя за людей, но на самом деле отличающимися от них, как небо от земли.

Как я и отметил выше, настроение у меня было препаршивое.

Тот самый ген веселости, свойственный семье Ток, по-прежнему функционировал. Я прекрасно осознавал абсурдность ситуации, в которой мы оказались, но смеяться мне совершенно не хотелось.

Безумие – это не зло, но зло всегда безумно. Зло никогда не бывает веселым, а вот с безумием такое иногда случается. Нам необходимо смеяться над иррациональностью зла, потому что этим мы отрицаем власть зла над нами, уменьшаем его воздействие на мир, принижаем его привлекательность для некоторых из нас.

Но в подвале банка я не смог ни отрицать, ни уменьшать, ни принижать. Сидел, обиженный судьбой, встревоженный, злой, и даже Лорри Линн Хикс при всей своей красоте не могла поднять мне настроение.

Как вы можете себе представить, у нее было много вопросов. Обычно я с удовольствием пересказываю историю, связанную с моим рождением, но в этот раз я предпочел бы помолчать. Тем не менее она вытащила из меня часть истории, связанную с Конрадом Бизо. Не давала мне покоя, пока не получила желаемое.

А вот о предсказаниях моего деда я не упомянул. Если бы затронул эту тему, почти наверняка рассказал бы ей о том, что произошло со мной в газетном морге под библиотекой. О том, что и мне открылось будущее, и в этом будущем, пусть и без особых подробностей, ее убивали.

Я не видел особого смысла в том, чтобы вселять в нее тревогу, учитывая, что мое внезапно обретенное на какой-то миг шестое чувство могло дать осечку, и никто бы не убил Лорри, а ее смерть, которая мне привиделась, была всего лишь плодом моего разыгравшегося воображения.

Закончив минирование помещения, трое клоунов расставили по полу газовые фонари, чтобы зажечь их после того, как вырубится электричество. На всю комнату фонарей не хватило, освещенной осталась бы только та ее часть, где они собирались взламывать дверь, ведущую в хранилище. Мы с Лорри сидели чуть в стороне, поэтому оказались бы в темноте.

Выслушав мою историю, Лорри какое-то время молчала, а потом спросила:

– Все клоуны такие злые?

– Среди моих знакомых не так уж много клоунов.

– Ты знаешь этих троих. И Конрада Бизо.

– Я не встречался с Конрадом Бизо. Наши пути разошлись, едва я родился.

– Все равно, ты с ним встречался. Получается, что из четырех клоунов все четверо злые. Я в шоке. Все равно что встретить настоящего Санта-Клауса и выяснить, что он – алкоголик. Эта штуковина все еще у тебя?

– Что? – переспросил я.

– Штуковина.

– Ты про пилку для ногтей?

– Да, если ты хочешь так ее называть.

– Это и есть пилка для ногтей.

– Как скажешь. Когда ты намерен действовать?

– Когда придет время, – ответил я.

– Будем надеяться, что это произойдет до того, как нас разнесет на куски, а не после.

Из пяти фонарей один они поставили у подножия лестницы, ведущей к двери в хранилище, второй – посередине, третий – на верхней площадке, рядом с дверью.

Панчинелло откинул крышки двух больших чемоданов и достал из них инструменты, маски сварщика, еще какие-то непонятные мне предметы.

Носач и Кучерявый затащили на верхнюю площадку лестницы баллон с ацетиленом.

– Что это за имя – Панчинелло? – спросила Лорри.

– Отец назвал его в честь знаменитого клоуна. Ты знаешь, Панч и Джуди.

– Панч и Джуди – марионетки[33]33
  «Панч и Джуди» – традиционное уличное кукольное представление, вроде русского Петрушки. Его главные действующие лица – горбун Панч с крючковатым носом, воплощение оптимизма, и Джуди, его жена, неряшливая и нескладная. Появилось в Англии во второй половине XVII в. (от итальянского Punchinello).


[Закрыть].

– Да, – кивнул я, – но Панч еще и клоун.

– Я этого не знала.

– Он носит шутовской колпак.

– Я думала, Панч – продавец автомобилей.

– С чего ты это взяла?

– Почему-то так решила.

– Представление «Панч и Джуди» показывали в девятнадцатом веке, может, и в восемнадцатом. Тогда автомобилей не было.

– Слушай, да кому захочется заниматься одним и тем же двести лет? Тогда, до появления автомобилей, он, возможно, изготовлял свечи или был кузнецом.

Лорри – волшебница. Зачаровывает тебя, и тебе уже хочется смотреть на мир ее глазами.

Вот почему я услышал, что говорю о Панче так, как будто он был таким же реальным, как Лорри или я сам:

– Он не изготовлял свечи и не был кузнецом. Это не он. Не подходил он для такой работы. А кроме того, носил шутовской колпак.

– Колпак ничего не доказывает. Он мог быть кузнецом и оттягиваться, надевая на голову шутовской колпак, – она нахмурилась. – Он всегда выходил из себя и бил Джуди, не так ли? Получается, пять.

– Чего пять?

– Пять злых клоунов и ни одного счастливого.

– Если уж на то пошло, Джуди тоже всегда молотила его.

– Она – клоунесса?

– Не знаю. Возможно.

– Ну, если Панч – ее муж, то получается, что она клоунесса по мужу. Значит, их уже шесть, и все злые. Это открытие.

Где-то в городе взорвался трансформатор. Должно быть, он находился под землей, потому приглушенный грохот взрыва донесся до нас сквозь стены подвала.

Мгновенно погасли электрические лампы. Часть комнаты осветили газовые фонари, мы с Лорри остались в темноте.

Глава 16

На просторной верхней площадке лестницы Носач и Кучерявый стояли в масках сварщика, асбестовых перчатках и огнестойких фартуках, закрывавших все тело. Ацетиленовым резаком Носач вырезал стальную дверь по периметру.

Улыбаясь, качая головой, Панчинелло опустился на колено передо мной и Лорри.

– Ты действительно Джимми Ток?

– Джеймс, – поправил его я.

– Сын Руди Тока.

– Совершенно верно.

– Мой отец говорит, что Руди Ток спас ему жизнь.

– Мой отец удивится, услышав об этом.

– Что ж, Руди Ток – скромный человек и очень смелый, – заявил Панчинелло. – Но когда эта липовая медсестра, с отравленным кинжалом в руке, проскользнула за спину великого Конрада Бизо, моего отца, он бы погиб, если бы твой отец не застрелил ее.

Я промолчал, поскольку от изумления у меня отнялся язык, а Лорри сказала:

– Этой части истории я не слышала.

Панчинелло повернулся ко мне.

– Ты ей не рассказал?

– Он такой же скромный, как его отец, – заверила маньяка Лорри. И добавила, под распространяющийся по комнате запах раскаленной и плавящейся стали: – Так что там насчет липовой медсестры?

Панчинелло сел перед нами, скрестив ноги перед собой.

– Ее заслали в больницу, чтобы убить великого Конрада Бизо, мою мать и меня.

– Кто заслал? – спросила Лорри.

Даже в густом сумраке я увидел, как лицо маньяка перекосило от ненависти. Ответил он, сжав зубы:

– Виргильо Вивасементе.

Из-за того, что он говорил, не раскрывая рта (и мешал шум ацетиленового резака), имя и фамилия показались мне несвязным набором звуков.

Вероятно, и у Лорри сложилось примерно такое же впечатление, потому что она воскликнула: «Gesundheit!»[34]34
  Gesundheit! – Будьте здоровы (нем., при чихании).


[Закрыть]

– Проклятые воздушные гимнасты, – процедил Панчинелло. – Всемирно известные «Летающие Вивасементе». Перелетающие с трапеции на трапецию, канатоходцы, высокооплачиваемые цирковые примадонны. А самый наглый, самый мерзкий, самый захваленный из них – Виргильо, патриарх, отец моей матери. Виргильо Вивасементе.

– Ну хватит, хватит, – попыталась остановить его Лорри. – Нельзя так говорить о собственном деде.

Панчинелло даже подпрыгнул от негодования.

– Я отказываю ему в праве быть моим дедом. Не нужен мне такой дед. Я не желаю иметь ничего общего с этой старой кучей дерьма!

– Может, зря ты так, – Лорри покачала головой. – Лично я дала бы ему еще один шанс.

Панчинелло наклонился к ней. Уж очень ему хотелось все объяснить.

– Когда моя мать вышла замуж за моего отца, ее семья была в шоке, в ярости. Летающая Вивасементе вышла замуж за клоуна! Для них воздушные гимнасты не просто цирковая элита, но полубоги, а клоуны – низшая форма жизни, отбросы.

– Может, другие циркачи больше любили бы клоунов, если бы те были не такими злыми, – предположила Лорри.

Маньяк ее, похоже, и не услышал, продолжая выдвигать обвинения против семьи своей матери.

– Когда мама вышла замуж за великого Конрада Бизо, воздушные гимнасты сначала стыдили ее, потом презирали, наконец отлучили от семьи. И все потому, что она вышла замуж по любви, за человека, которого они считали недостойным себя. Она перестала быть для них дочерью, они более не хотели ее знать!

– Давайте разберемся! – встряла Лорри. – Они все работали в одном цирке, твоя мать жила на клоунской окраине с твоим отцом, тогда как семья Вивасементе – в самой зажиточной части лагеря. Они постоянно находились вместе и при этом порознь. Естественно, возникала определенная напряженность.

– Вы и представить себе не можете, как это было! Перед каждым представлением Вивасементе молились, чтобы великий Бизо сломал себе позвоночник и остался парализованным на всю жизнь, когда его выстреливали из пушки, и перед каждым представлением мой отец молился, чтобы вся семейка Вивасементе попадала с трапеций и подохла прямо на манеже, корчась в мучениях.

Лорри повернулась ко мне:

– Хотелось бы увидеть лицо Иисуса, когда он читал их электронные письма.

Панчинелло продолжил, набрав полную грудь воздуха:

– В ту ночь, когда я родился, здесь, в Сноу-Виллидж, Виргильо нанял женщину-убийцу, которая проникла в больницу, переодевшись медсестрой.

– Он так быстро смог найти наемного убийцу? – удивилась Лорри.

Голос Панчинелло дрожал от ненависти.

– Виргильо Вивасементе – это мерзкая тварь, которая называет себя человеком… У него обширные связи, он сидит в центре паутины зла. Дергает за ниточку, и преступники всего мира чувствуют идущие от него вибрации и немедленно откликаются. Он напыщенный шарлатан и идиот… но также ядовитая многоножка, быстрая и злобная, невероятно опасная. Он все устроил так, чтобы нас убили в то самое время, когда он и его семья были на манеже… это железное алиби.

Далее последовала история ночи моего рождения в изложении сочащегося злобой клоуна.

Для Панчинелло эта история заменяла материнские молоко и любовь. Он слышал ее тысячи раз, воспитываясь в атмосфере паранойяльных фантазий и ненависти, и поверил в нее, как идолопоклонники когда-то верили в великую силу и божественность золотых отливок и кусков камня.

– И в комнате ожидания для отцов, когда нанятая Вивасементе убийца прокралась за спину моего отца, Руди Ток, вошедший в дверь в тот самый момент, увидел злодейку, выхватил пистолет и застрелил ее, прежде чем она успела выполнить приказ Виргильо.

Бедная Лоис Хансон, молодая и ответственная, убитая обезумевшим клоуном, стараниями того же клоуна превратилась из медсестры в некий гибрид ниндзя и убивающего детей агента короля Ирода.

Лорри похлопала меня по колену, выводя из транса изумления, потом спросила:

– Так у твоего отца был пистолет? Я думала, что он – обычный кондитер.

– Тогда он еще был пекарем, – ответил я.

– Вау! И что он носит с собой теперь, когда его перевели в кондитеры? Автомат?

Желая рассказать трагическую историю до конца, Панчинелло прервал наш диалог:

– Спасенный Руди Током, мой отец понял, что моя мать и я тоже в опасности. Он поспешил в родильное отделение, нашел операционную, где рожала мать, и ворвался в нее в тот самый момент, когда врач душил меня… меня, невинного новорожденного!

– Так под личиной врача скрывался другой киллер? – спросила Лорри.

– Нет. Макдональд был настоящим врачом, но он продался Виргильо Вивасементе, этот червь из кишок сифилитического хорька.

– Хорьки могут болеть сифилисом? – изумилась Лорри.

Маньяк счел вопрос риторическим и оставил без ответа.

– Доктору Макдональду заплатили огромную сумму, целое состояние, чтобы все выглядело так, будто моя мать умерла в родах, а я родился мертворожденным. Виргильо, чтоб ему в эту самую ночь низвергнуться в ад, не желал допустить, чтобы патрицианская кровь Вивасементе смешалась с плебейской кровью великого Конрада Бизо, а потому приговорил к смерти мою мать и меня.

– Какой гнусный тип, – интонации голоса Лорри не оставляли сомнений в том, что она поверила каждому слову.

– А что я говорил! – воскликнул Панчинелло. – Он хуже вздувшегося прыща на заднице Сатаны.

– Да уж, что может быть хуже, – согласилась Лорри.

– Конрад Бизо застрелил доктора Макдональда, когда тот пытался задушить меня. Но моя мать, моя красавица-мать, уже была мертва.

– Кошмарный случай, – вставил я, понимая, что нельзя указывать на многочисленные нестыковки в этой версии истории давно минувших дней. Такая попытка привела бы к тому, что меня незамедлительно зачислили бы в прихвостни главного воздушного гимнаста.

– Но Виргильо Вивасементе, это отродье ведьминого сортира…

– Классное сравнение, – ввернула Лорри.

– …это ожившая собачья блевотина, знал, как подкупить этот город, как скрыть правду. Он заплатил и полиции, и местным журналистам. В итоге, в официальной версии, изложенной в «Газетт», не нашлось места правде. Все, что там написано, – ложь, от первой до последней строчки.

Я попытался изобразить сочувствие:

– Так легко увидеть ложь, когда знаешь правду.

Он энергично кивнул.

– Руди Тока, должно быть, раздражала необходимость хранить молчание все эти годы.

– Отец не брал денег от Виргильо, – поспешил заверить его я, из опасения, что потом он не поленится пересечь город, чтобы всадить по пуле в отца, маму и Ровену. – Ни цента.

– Нет, нет, разумеется, нет, – кивнул Панчинелло. – Будь уверен, я в этом нисколько не сомневался. Из того, что я знаю по рассказам Конрада Бизо, моего отца, Руди Ток – честнейший и храбрейший человек. Мне известно, что они вынуждали его хранить молчание.

Я уже достаточно хорошо понимал психологию Панчинелло: за правду он мог принять только самые дикие преувеличения и совершенно невероятную ложь.

– Много лет они избивают отца раз в неделю.

– Какой же это отвратительный город.

– Но его молчания они добиваются не только этим, – добавил я. – Они угрожают убить мою бабушку Ровену, если он заговорит.

– Ее они тоже избивают, – поддакнула Лорри.

Уж не знаю, пыталась ли она помочь или, наоборот, вставляла палки в колеса.

– Но ее они избили только один раз, – уточнил я.

– Вышибли ей все зубы, – внесла существенное уточнение Лорри.

– Только два зуба, – я тут же поправил ее, опасаясь, что нас поймают на лжи.

– Они оторвали ей ухо.

– Не ухо, – возразил я. – Сорвали с нее шляпку.

– Я думала, ты говорил про ухо.

– Нет, шляпку, – мой тон однозначно указывал: не нужно перегибать палку. – Они сорвали с нее шляпку и потоптались на ней.

Панчинелло закрыл лицо руками, которые приглушили его голос.

– Сорвать со старушки шляпку! Бедная старушка! Бедная шляпка! Мы все пострадали от рук этих монстров!

Прежде чем Лорри успела сказать, что наймиты Виргильо отрубили у бабушки Ровены большие пальцы на руках, я спросил:

– И где твой отец провел последние двадцать лет?

Маньяк опустил руки.

– В бегах, нигде не останавливаясь, на два шага опережая закон, на один – частных детективов Вивасементе. Он растил меня в самых разных местах. Ему пришлось отказаться от карьеры. Великому Конраду Бизо пришлось выступать в маленьких цирках, на карнавалах, презентациях, развлекать детишек в детских садах. Жить под фальшивыми прозвищами… Улыбчивый, Хохотун, Балабол, Сладенький.

– Сладенький? – переспросила Лорри.

Панчинелло покраснел.

– Какое-то время он работал клоуном в стрип-клубе. Как его это унижало! Люди, которые ходят в такие места, они не способны оценить талант. Их интересуют только буфера да ягодицы.

– Филистимляне, – посочувствовал я.

– Скорбящий по моей матери, в отчаянии, постоянно тревожась из-за того, что агент Вивасементе может в любой момент обнаружить его местонахождение, он был прекрасным отцом, делал для меня все возможное в сложившихся обстоятельствах, хотя Конрад Бизо лишился способности любить, когда потерял мою мать.

– По этой истории Голливуд создал бы роскошную, вышибающую слезу мелодраму, – заметила Лорри.

Панчинелло кивнул.

– Мой отец думает, что его роль должен сыграть Чарльз Бронсон.

– Абсолютный король вышибающих слезу мелодрам, – покивала Лорри.

– Мое детство было холодным, лишенным любви, но я не стал бы окрашивать его только в черный цвет. Например, к тому времени, когда мне исполнилось десять лет, я, готовясь выследить и уничтожить Виргильо Вивасементе, знал очень и очень много о стрелковом оружии, ножах, ядах.

– У других десятилетних в головах нет ничего путного, – заявила Лорри. – Только бейсбол, видеоигры да «Покемоны».

– Я не видел от него любви, но, по крайней мере, он уберег меня от злобного и мстительного Виргильо… и научил меня всему, что умел сам, а ведь именно благодаря своему мастерству он стал клоуном-легендой.

По комнате разнесся грохот.

Носач и Кучерявый ацетиленом вырезали стальную дверь, и она вывалилась на верхнюю лестничную площадку.

– Мне пора браться за дело, – Панчинелло встал. Его злость и ненависть разом исчезли, словно кто-то передвинул рычажок реостата, лицо осветила теплая улыбка. – Но ты не волнуйся, Джимми. Когда все будет закончено, я защищу тебя. Я знаю, мы можем тебе доверять, ты нас не выдашь. С сыном Руди Тока ничего плохого не случится.

– А как же я? – спросила Лорри.

– Тебя придется убить, – без запинки ответил он, улыбка поблекла, лицо превратилось в маску, из глаз исчезло сострадание.

Хотя все зло безумно, и иной раз безумие может казаться забавным с безопасного расстояния, лишь некоторые безумцы обладают чувством юмора. Если Панчинелло и был одним из них, то в данной фразе чувство это отсутствовало напрочь. Говорил он совершенно серьезно, и я верил, что он спасет меня, но убьет Лорри.

Он повернулся ко мне. И вновь настроение его переменилось. Из глаз исчез холод, лицо ожило. Теперь он светился благорасположением: обаятельная улыбка, дружелюбный взгляд.

– Лорри – моя невеста, – сказал я ему.

Улыбка стала шире, просто ослепляла.

– Фантастика! Вы составите идеальную пару.

Уверенности, что он меня понял, не было, поэтому я уточнил:

– Мы собирались пожениться в ноябре. Хотели бы, чтобы ты приехал на свадьбу, если такое возможно. Но свадьбы не будет, если вы ее убьете.

Улыбаясь, кивая, он обдумывал мои слова, а я ждал, затаив дыхание.

Наконец он заговорил:

– Я хочу только счастья сыну Руди Тока, который спас моего отца и меня. С Носачом и Кучерявым могут возникнуть сложности, но мы все уладим.

– Спасибо, – вырвалось у меня.

Он повернулся к нам спиной и зашагал к лестнице.

Лорри не хотела демонстрировать слабость, но не смогла подавить дрожь облегчения, от которой застучали зубы.

Когда Панчинелло отошел достаточно далеко, она шепнула мне на ухо:

– Давай договоримся сразу, пекарь. Я не назову нашего первенца ни Конрадом, ни Бизо.