Текст книги "Полночь"

– Денни, – тихо позвал Ломен.

Мальчик не отвечал.

Подождав еще немного, Ломен вышел из комнаты.

В другой стороне коридора находилась спальня Ломена и его жены. Грейс лежала на кровати, свет был погашен.

Обращение изменило и Грейс, начать хотя бы с того, что теперь она могла видеть в темноте. Даже при выключенном освещении она различала контуры мебели, рисунок обоев. Для нее, для Ломена ночь из черной превратилась в серую.

Ломен сел на край кровати:

– Привет.

Грейс молчала.

Он провел рукой по ее длинным каштановым волосам. Пальцы коснулись ее щек, и он понял, что она плакала.

Она плакала. Это открытие потрясло его, так как никогда прежде он не видел Новых людей плачущими.

Сердце забилось сильнее, но на этот раз из-за воспрянувшей в нем надежды. Неужели чувства все же остаются, не умирают до конца?

– Что с тобой? – спросил он. – Почему ты плачешь?

– Я боюсь.

Надежда сразу погасла. Это страх довел ее до слез, страх и связанное с ним отчаяние, а он уже знал, что эти чувства являются частью Нового мира, но никак не прежнего.

– Чего ты боишься?

– Я не могу уснуть, – ответила Грейс.

– Но ты же не нуждаешься в сне.

– Разве?

– Конечно. Никто из нас больше в нем не нуждается.

Обычным людям сон был необходим, так как биологическое устройство их тел было крайне несовершенно. Во время ночного отдыха восстанавливалась энергия, утраченная во время дневной деятельности, удалялись шлаки, накопившиеся в результате этой деятельности. Организм Новых людей был великолепно отрегулирован. Природное несовершенство заменила тончайшая настройка всех органов. Каждая система, каждый орган, каждая клетка работали во много раз эффективнее, отходов от жизнедеятельности было гораздо меньше, и они удалялись быстрее, ежечасно очищая и омолаживая организм. Впрочем, Грейс знала обо всем этом не хуже его.

– Мне так хочется поспать, – призналась она.

– Это всего лишь привычка, от нее надо отвыкать.

– Дни теперь тянутся неимоверно долго.

– Скоро ты перестанешь это замечать. В Новом мире будет много дел.

– Каких именно?

– Шаддэк нам расскажет о них.

– И все же…

– Наберись терпения.

– Я боюсь.

– Потерпи.

– Мне так не хватает сна.

– Мы в нем не нуждаемся, – сказал Ломен, проявляя терпение, которого он ждал от Грейс.

– Мы не нуждаемся в сне, – сказала она с загадочным видом, – но мы к нему стремимся.

Они помолчали.

Затем она взяла его руку и поднесла ее к своей обнаженной груди.

Он попробовал вырвать руку, так как боялся того, что могло случиться, что уже случалось не раз, когда они занимались любовью, уже будучи Новыми людьми. Нет, любовью это нельзя было назвать, это был секс. В этом занятии не было ничего, кроме физических ощущений, не было нежности и сопереживания. Они совокуплялись, толкали и притягивали друг друга, сгибались и разгибались, пытаясь достичь максимального раздражения нервных окончаний. Не заботясь об ощущениях партнера, они думали только о себе, о своем удовлетворении. Они пытались восполнить пробелы в своей эмоциональной жизни чувственными удовольствиями, прежде всего едой и сексом. Однако, лишившись эмоций, их близость становилась… пустой, лишенной смысла, и они компенсировали пустоту невоздержанностью. Простая трапеза превращалась в пиршество; пиршество превращалось в обжорство. Вместо близости возникало безумное, скотское соитие.

Грейс опрокинула его на кровать.

Он не хотел этого, но не мог ей отказать. Буквально был не в состоянии отказаться.

Разгоряченно дыша, дрожа от возбуждения, она сорвала с него одежду и легла на него. С губ ее срывались странные нечленораздельные звуки.

Возбуждение Ломена разгорелось, и он набросился на нее, ворвался в нее, теряя ощущение пространства и времени, существуя только для того, чтобы разжигать пламя в своей плоти, раздувать его до нестерпимого жара, влажного жара, распалять себя до того момента, когда все тело охватят языки пламени. Он менял позы, наваливался на нее своей тяжестью, вколачивал себя в ее тело, в нее, в нее, он готов был разорвать ее, его это мало волновало. Она обхватила его, впилась в него ногтями, расцарапала его до крови. Он тоже не жалел ее, ведь кровь так возбуждает, запах крови, сладкой крови, манящий запах крови. Они не боялись поранить друг друга, так как поверхностные раны сами собой заживлялись за несколько секунд, ведь они были Новыми людьми, раны затягивались, и они снова впивались друг в друга. Они хотели только одного – отдаться во власть стихии, дать волю диким инстинктам, дремавшим внутри их, отбросить все запреты цивилизации и вспомнить о зове своей животной природы. Они стремились сдаться в плен этой дикой силе и ощутить первобытную сладость совокупления, ощутить, как пустота сменяется примитивным смыслом. А после соития они отправятся вместе на охоту, будут охотиться и убивать, будут быстрыми и невидимыми, будут кусать и рвать добычу, впиваться зубами в живую кожу, из-под которой брызнет кровь, сладкая кровь. И текли кровь и сперма…

Ломен долго не мог понять, где он находится.

Когда он пришел в себя, то обратил внимание на дверь – она была приоткрыта. Денни мог увидеть их, если бы вышел в коридор; он наверняка слышал их крики. Однако Ломен, как ни старался, не чувствовал в себе ничего, кроме равнодушия. Скромность и стыд пали жертвами Великого обращения.

Полностью опомнившись, он почувствовал, как страх подкрался к сердцу. Он быстро ощупал себя – лицо, руки, грудь, ноги, – чтобы убедиться, что он не изменился. В пылу соития он мог скатиться в состояние одичания и на пороге оргазма рисковал превратиться в «одержимого». Опасения, к счастью, не оправдались.

Однако он весь был покрыт запекшейся кровью.

Ломен включил ночник.

– Выключи, – сразу попросила Грейс.

Он хотел убедиться, что и жена выглядит так же… по-прежнему.

Нет, жена тоже не превратилась в «одержимую». Только на теле ее виднелось несколько глубоких царапин.

Он выключил свет и сел на край кровати.

Раны и порезы благодаря обращению затягивались буквально на глазах. Иммунная система мгновенно уничтожала болезнетворные вирусы и бактерии. Шаддэк предполагал, что со временем возросшие возможности человеческого организма позволят Новому человеку жить сотни лет.

Конечно, они могли умереть от глубокого ранения, затронувшего сердце или легкие. Но при повреждении других органов, даже жизненно важных для организма, сохранялась возможность для выживания. Им было, безусловно, далеко до машин, у которых можно заменить любую деталь, но они были ближе к совершенству, чем обычные люди.

Жить сотни лет…

Иногда Ломену становилось дурно от такой перспективы.

Жить сотни лет, не зная ничего, кроме страха и физических ощущений…

Он поднялся с кровати, прошел в ванную и принял душ, чтобы смыть с себя кровь.

Он не смел взглянуть на себя в зеркало.

Вернувшись в спальню, он достал из шкафа запасной мундир и оделся.

Грейс по-прежнему лежала в кровати.

– Мне так хочется уснуть, – снова сказала она.

В голосе ее опять были слезы.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

49

Они решили побеседовать на кухне, которая очень понравилась Тессе, так как напоминала ей о детстве и юности. В ту пору их семья любила собираться за кухонным столом, чтобы поболтать за ужином. Кухня объединяла их, она согревала. Даже самые мучительные проблемы решались просто, если их обсуждали на теплой кухне, среди ароматов кофе и горячего шоколада, к которым полагались домашнее печенье или кекс. Здесь было всегда уютно и спокойно.

Кухня в доме Гарри Талбота была очень просторной, так как проектировалась для инвалида, пользующегося коляской. Вокруг стола, стоящего в центре, были широкие проходы, сам стол был низкий, так же как и столы вдоль стен, – все сделано для удобства сидящего в коляске Гарри. В остальном кухня была вполне обычной: шкафы, выкрашенные в мягкий кремовый цвет, бледно-зеленая керамическая плитка, слабо урчащий в углу холодильник. Жалюзи на окнах можно было опускать нажатием кнопки на одном из столов, что Гарри и сделал.

Подняв телефонную трубку, Сэм убедился, что отключена телефонная связь во всем городе, а не только одни телефоны-автоматы. Гарри усадил Сэма рядом с Тессой, а сам стал варить им кофе в кофеварке.

– Замерзли, наверное? – заметил он. – Горячий кофе вам не помешает, я думаю.

Тесса и не собиралась отказываться, она действительно замерзла и была вымотана бессонной ночью. Она только подивилась тому, как Гарри, несмотря на свои увечья, ловко исполнял роль гостеприимного хозяина, застигнутого врасплох незваными гостями.

Управляясь одной здоровой рукой и выказывая при этом удивительную сноровку, Гарри достал упаковку булочек с корицей, большой кусок шоколадного кекса из холодильника, посуду и бумажные салфетки. От помощи, предложенной Тессой и Сэмом, он вежливо и с улыбкой отказался.

Тесса почувствовала, что за этим вовсе не стоит желание что-то доказать себе или другим. Просто Гарри нравится принимать у себя гостей, пусть даже в этот поздний час и при столь необычных обстоятельствах… Вероятно, гости его не балуют своими визитами.

– К сожалению, сливок нет, – извинился Гарри, – есть только пакет молока.

– Великолепно, – успокоил его Сэм.

– Боюсь, молочника из тонкого фарфора у меня тоже не найдется, – снова извинился Гарри, ставя на стол пакет с молоком.

Тесса непроизвольно стала набрасывать в уме сценарий документального фильма про Гарри, про мужество, необходимое для сохранения своей личности в тяжелейших условиях инвалидности. Ее творческая натура давала о себе знать, несмотря на испытания, через которые ей пришлось пройти совсем недавно. Впрочем, Тесса уже давно осознала, что натура художника прорывается сквозь любые обстоятельства, глаз оператора и режиссера не закроешь крышкой, как объектив кинокамеры. Смерть сестры окрашивала ее дни скорбью, но образы, планы фильмов продолжали посещать ее, она отмечала удобные углы для съемок, интересные детали. Даже в пекле войны, спасаясь с афганскими беженцами от советских самолетов, на бреющем полете пролетавших над их головами, она думала только о съемках, только о том, как она будет монтировать этот материал, когда вернется домой. Ее съемочная группа работала всегда так же увлеченно, как и она. Поэтому Тесса и теперь не чувствовала себя виноватой, не видела ничего зазорного в том, что она смотрит на все, даже на трагедию, взглядом художника, для нее это было естественно, это было частью творчества и самой жизни.

Коляска Гарри имела подъемное устройство, позволяющее ему садиться за обычный стол. Он занял место рядом с Тессой.

Муз лежал в углу, посматривая на них изредка, поднимая голову, словно заинтересовавшись каким-то поворотом в их разговоре – хотя, вероятнее, его больше интересовал запах шоколадного кекса. Но ньюфаундленд не позволял себе приблизиться и выпрашивать подачку, и Тесса была поражена его дисциплинированностью.

Когда с кофе и булочками было покончено, Гарри произнес:

– Вы сказали, Сэм, что вас привело сюда не только мое письмо, но и все эти так называемые несчастные случаи. – Он перевел взгляд на Тессу, и, так как сидел от нее по правую сторону, его вечно наклоненная влево голова придала его лицу выражение подозрительности или, по крайней мере, скептицизма. Ничего подобного на самом деле не было, о чем ясно поведала его теплая улыбка. – А как вы попали сюда, мисс Локленд?

– Зовите меня Тессой, Гарри. Так вот… моей сестрой была Джэнис Кэпшоу…

– Вдова Ричарда Кэпшоу, лютеранского священника? – переспросил Гарри с удивлением.

– Совершенно верно.

– Знаете, они же часто навещали меня. Я не был их прихожанином, но они не обращали на это внимания. Мы стали с ними друзьями. Даже после смерти мужа Джэнис заглядывала ко мне время от времени. Ваша сестра, Тесса, была удивительно милым человеком. – Гарри поставил на стол чашку и протянул Тессе руку. – Она была моим другом.

Тесса пожала руку Гарри. Его ладонь была жесткой, пожатие – крепким, словно вся сила парализованного тела выразилась в этом жесте.

– Я видел, как они несли ее тело в крематорий похоронного бюро Каллана, – сказал Гарри. – Я видел это в свой телескоп. Я, знаете ли, наблюдатель. Так уж сложилось, из этого состоит моя жизнь. Я наблюдаю. – Гарри слегка покраснел, чуть сильнее сжал руку Тессы. – Я вовсе не подглядываю. Не подумайте чего плохого. Это для меня… как участие в жизни. Я, конечно, много читаю, у меня большая библиотека, я размышляю над многими вещами, но, понимаете, только наблюдение дает мне чувство жизни, реального в ней участия. Мы потом пойдем посмотрим, как я там все устроил. Мне кажется, вы поймете меня. Я надеюсь на это. Так вот, я видел, как они переносили тело Джэнис той ночью… хотя я догадался о том, что это была именно она, только два дня спустя, когда в местной газете появился рассказ о ее гибели. Я не мог поверить, что она умерла так, как там было написано. До сих пор не верю.

– Я тоже в это не верю, – сказала Тесса. – Именно поэтому я и приехала сюда.

С неохотой Гарри отпустил руку Тессы.

– Столько мертвых тел за последнее время, и большая часть из них кремирована ночью, причем почти всегда поблизости дежурили полицейские. Согласитесь, это странно для такого спокойного города, как этот.

Сэм ответил:

– Двенадцать смертей от несчастных случаев или самоубийств меньше чем за два месяца.

– Двенадцать? – переспросил Гарри.

– Вы не знали, что их так много?

– О нет, их гораздо больше.

На лице Сэма застыло удивление.

Гарри договорил:

– Я насчитал двадцать таких случаев.

50

После ухода Уоткинса Шаддэк вернулся в свой кабинет и сел перед компьютером. Он вышел на связь с «Солнцем» – суперкомпьютером «Новой волны» – и продолжил разработку очередной проблемы, связанной с проектом «Лунный ястреб». Часы показывали половину третьего ночи, но он собирался поработать еще несколько часов, а спать пойти не раньше чем на рассвете.

Спустя несколько минут зазвонил телефон прямой связи.

Вплоть до ареста Букера компьютер телефонной компании будет соединять только абонентов, прошедших через обращение. Остальные никуда позвонить не смогут, для них линии связи будут отключены. А всем, кто звонит в Мунлайт-Ков, голос с магнитофонной ленты будет вежливо объяснять, что линия находится в ремонте и будет восстановлена через сутки.

Таким образом, Шаддэк заранее знал, что звонящий ему по телефону принадлежит к числу обращенных и, кроме того, входит в его ближайшее окружение. На дисплее телефонного аппарата высветился номер абонента, и Шаддэк понял, что ему звонит Майк Пейзер. Он взял трубку и произнес:

– Шаддэк слушает.

Звонивший тяжело дышал прямо в трубку, но не сказал ни слова.

Шаддэк нахмурился:

– Алло?

Снова ничего, кроме дыхания.

– Майк, это ты?

В конце концов в трубке раздался хриплый, гортанный голос, срывающийся на визг, а временами – на шепот. Голос Пейзера, но какой-то изменившийся, необычный:

– …что-то не так, не так, что-то не так, не могу измениться, не могу… не так… не так…

Шаддэку совсем не хотелось признавать в говорившем Майка Пейзера, слишком странно, дико звучал голос. Он спросил:

– Кто это?

– …жажда, жажда… жажду, хочу, я жажду…

– Кто это? – переспросил сердито Шаддэк, но в сознании вертелся другой вопрос: «Что происходит?»

Звонивший издал звук, в котором были боль, ярость, отчаяние, все это вместе смешалось в один кошмарный вопль. Затем раздался грохот упавшей трубки.

Шаддэк положил трубку своего телефона, повернулся к компьютеру и, выйдя на связь с полицией, послал срочное сообщение для Ломена Уоткинса.

51

Сидя в кресле в темной комнате третьего этажа и склонившись к окуляру телескопа, Сэм Букер изучал служебный двор похоронного бюро Каллана. Ветер, стучащий в окно и раскачивающий деревья, почти унес из города туман, оставив на улицах лишь его обрывки. Фонари возле бюро уже не горели, и в темноте был различим свет, пробивающийся сквозь опущенные жалюзи. Несомненно, там, в крыле, где находился крематорий, кипела работа, жгли трупы погибших в «Ков-Лодже».

Тесса устроилась на краю кровати, позади Сэма, и гладила Муза, положившего голову ей на колени.

Рядом в коляске сидел Гарри. При свете карманного фонарика он изучал тетрадь, в которую записывал свои наблюдения за необычными событиями, происходившими в последнее время возле похоронного бюро.

– Первый случай – по крайней мере, из тех, что я заметил, – произошел ночью двадцать восьмого августа, – рассказывал Гарри. – Было двадцать минут двенадцатого. Они привезли сразу четыре трупа, использовали катафалк и машину «скорой помощи». Машины сопровождала полиция. Тела были упакованы в пластиковые мешки, поэтому я ничего не могу о них сказать, но полицейские, санитары и служащие морга были явно чем-то… встревожены. Это было написано на их лицах. Они боялись чего-то. Они то и дело озирались, оглядывали окрестности, словно опасались, что кто-то увидит, чем они занимаются. Не правда ли, странно? Они же занимались своим обычным делом. Так вот, позже я прочитал в местной газете о семье Майзер, погибшей в огне, и понял, кого привезли той ночью в похоронное бюро. По моим предположениям, они вовсе не сгорели при пожаре, так же как причиной смерти вашей сестры было совсем не самоубийство.

– По всей вероятности, нет, – сказала Тесса.

Не отрываясь от телескопа, Сэм заметил:

– Майзеры фигурируют в моем списке. Этот несчастный случай всплыл, когда расследовали дело Бустаманте – Санчеса.

Гарри прокашлялся и продолжил:

– Через шесть дней, третьего сентября, в морг вскоре после полуночи привезли еще два трупа. На этот раз это выглядело еще более дико, так как их доставили не на катафалке и не на «скорой помощи». Две полицейские машины заехали задним ходом во двор бюро, и из них выгрузили тела, завернутые в окровавленные лохмотья.

– Вы сказали, третьего сентября? – переспросил Сэм. – В моем списке нет никого на эту дату. Санчес и Бустаманте погибли пятого сентября. Свидетельство о смерти с датой «третье сентября» не выписывалось. Значит, они скрыли этот случай со смертельным исходом.

– В местных газетах не было в эти дни никаких сообщений о чьей-либо смерти, – добавил Гарри.

– Кто же они – эти двое? – спросила Тесса.

– Возможно, это были приезжие, которых угораздило остановиться на ночлег в Мунлайт-Кове и которые попали в какую-то ловушку, – предположил Сэм. – Смерть этих людей можно было скрыть, никто не смог бы узнать, где они погибли. Для всех, кто этим заинтересовался бы, они просто исчезли где-нибудь в пути.

– Тела Санчеса и Бустаманте привезли ночью пятого числа, – читал по тетради Гарри. – Затем, седьмого сентября, появилось тело Джима Армса.

– Но Армс, судя по бумагам, исчез в море. – Сэм оторвался от телескопа и взглянул на Гарри.

– Они привезли его тело в морг в одиннадцать часов вечера. – Гарри наклонился над тетрадью. – Жалюзи на окнах были подняты, и я мог заглянуть в зал морга и видеть все так ясно, как вижу в этой комнате. Я видел тело… это было кровавое месиво. И лицо тоже было все изуродовано. Через пару дней, когда в газете сообщили об исчезновении Армса, я понял, что именно его отправили в печь крематория той ночью.

Спальня была окутана мраком, лишь тонкий луч фонарика освещал страницы открытой тетради. Белые листы, казалось, сами излучали свет, словно Гарри держал в руках священную – или демоническую – книгу.

Свет, отраженный белыми страницами, лежал причудливым отблеском на лице Гарри, делая его старше, чем он был на самом деле. Каждая морщина на этом лице несла память о пережитых болях и минутах отчаяния. У Сэма старый солдат вызывал глубокую симпатию. Вовсе не жалость. Разве можно испытывать жалость к человеку, проявившему такую силу воли? Зато Сэму бросались в глаза горечь и одиночество замкнутого мира, в котором жил Гарри. А соседи? Хороши, нечего сказать. Что им стоило поделиться хоть частью их семейного тепла с Гарри? Пригласить иногда на ужин, на какое-нибудь торжество. Это ведь они виноваты в том, что он избрал такой замысловатый способ участия в жизни общества. Сэма доводила до отчаяния мысль о разобщенности людей, об их неспособности преодолеть эту отчужденность. С горечью он вспомнил о неладах с сыном, и еще одна боль стала саднить его душу.

Обращаясь к Гарри, Сэм сказал:

– Так вы говорите, что вместо тела Армса увидели кровавое месиво?

– Оно все было истерзано, исполосовано.

– То есть он не утонул?

– Утопленники выглядят по-другому.

– Исполосовано… вы именно это хотели сказать? – спросила Тесса.

Сэм понял, что она вспомнила о людях, крики которых слышала в мотеле, и о своей сестре.

Гарри помолчал, затем заговорил:

– Знаете, я видел тело этого несчастного, распростертое на столе в морге, за несколько минут до того, как его отправили в печь. Он был… выпотрошен. Почти обезглавлен. Страшно… растерзан. Он выглядел так, словно подорвался на противопехотной мине и его разорвало на куски ее осколками.

Некоторое время они сидели молча, осознавая весь ужас картины, открывшейся тогда перед взором Гарри.

Один Муз казался невозмутимым. Тесса гладила его за ушами, он тихо урчал от удовольствия.

Иногда совсем неплохо быть одним из братьев наших меньших, подумал Сэм. Жить, как подсказывают органы чувств, ни о чем не задумываться. Или взять тот же компьютер – другую крайность… совершенный электронный мозг, холодный расчет, и никаких тебе чувств. Никто, кроме людей, не несет на себе двойное бремя интеллекта и чувств, это страшно усложняет жизнь; вы либо постоянно думаете о своих чувствах, вместо того чтобы действовать инстинктивно, либо стараетесь понять, какое чувство вы должны испытывать в данной ситуации. Ваши мысли и суждения неизбежно окрашены эмоциями, причем некоторые из них находятся на уровне подсознания, и вы не можете даже до конца понять, почему вы приняли то или иное решение, так или иначе поступили. Чувства затуманивают ваш разум, но если вы попытаетесь разобраться в них, то они ускользают от вас. Глубоко чувствовать и одновременно ясно мыслить – это то же самое, что проехать на одноколесном велосипеде по проволоке, натянутой на головокружительной высоте, да еще при этом жонглировать шестью гимнастическими булавами.

– После газетного сообщения об исчезновении Армса, – продолжал Гарри, – я ждал опровержения, но его не было. Тогда-то я и начал понимать, что странные события в похоронном бюро Каллана не просто странные, а связаны с какими-то темными делами. К ним приложили руку и полицейские.

– Паула Паркинс тоже была разорвана на куски, – вспомнил Сэм.

Гарри кивнул:

– Предположительно, своими собственными доберманами.

– Доберманами? – переспросила Тесса.

Во время их разговора в прачечной Сэм рассказал ей, что смерть ее сестры была лишь одним звеном в цепи загадочных самоубийств и смертей в результате несчастных случаев, но в детали он не вдавался. Теперь он коротко поведал ей историю смерти Паркинс.

– Конечно, ее собаки тут ни при чем, – согласилась Тесса. – Она погибла, когда на нее напали те, кто убил Армса и моих соседей по этажу в «Ков-Лодже».

Гарри Талбот впервые слышал о трагедии в мотеле. Сэму пришлось рассказать ему об этом и о том, как они с Тессой встретились в прачечной.

На лице Гарри застыло странное выражение. Обращаясь к Тессе, он сказал:

– Э-э… а вы не рассмотрели, как выглядели эти существа? Может быть, хоть краем глаза?

– Я видела только ступню одного из них через щель под дверью.

Гарри начал фразу, оборвал ее и замолчал, погрузившись в какие-то свои размышления.

Он что-то знает, подумал Сэм. Он знает что-то, чего не знаем мы.

По какой-то причине Гарри не был готов поделиться тем, что он знал, поэтому он вновь обратился к чтению вслух записей из своей тетради.

– Через два дня после смерти Паулы Паркинс в морг привезли еще одно тело, это было в половине десятого вечера.

– Одиннадцатого сентября? – спросил Сэм.

– Да.

– Свидетельств о смерти с такой датой нет.

– В газетах тоже ничего не было.

– Продолжайте.

Гарри перешел к следующему случаю:

– Пятнадцатого сентября…

– Это были Стив Хейнц и Лаура Далко. Предположительно, он убил ее, затем застрелился сам, – перебил Сэм. – По всей вероятности, мы должны были поверить, что произошла ссора между любовниками.

– Еще одна поспешная кремация, – отметил Гарри, – а двумя днями позже два новых трупа были доставлены в морг после часа ночи, когда я уже собирался ложиться спать.

– Никаких официальных данных об этих людях, – сказал Сэм.

– Возможно, опять случайные приезжие, свернувшие с автострады, чтобы поужинать? – предположила Тесса. – Или кто-нибудь из жителей округа, проезжавших по загородному шоссе?

– Они вполне могли быть местными жителями, – заметил Гарри. – Я имею в виду тех, кто не живет постоянно в городе, у кого нет своего жилья. Такие люди приезжают, уезжают, и если вы сочините, что кто-то из них внезапно уехал на заработки, то их соседи вам запросто поверят.

Либо эти соседи уже принадлежат к «обращенным» и сами участвуют в сокрытии преступлений, подумал Сэм.

– Затем ночь двадцать третьего сентября, – читал Гарри по своей тетради. – Должно быть, это было тело вашей сестры, Тесса.

– Да.

– К тому времени я уже понял, что необходимо сообщить кому-нибудь об увиденном мной. Кому-нибудь из властей. Но кому? Я не доверял местным властям, так как видел полицейских, доставлявших трупы, о которых не было потом никаких упоминаний в газетах. Сказать шерифу нашего округа? Но он скорее поверит Уоткинсу, чем мне. Черт возьми, люди думают, что у инвалидов все немножко не в порядке – не в порядке с головой, я имею в виду, – они почему-то путают физические недостатки с недостатками умственными, путают не всегда осознанно, допускают, во всяком случае, такую мысль. Отсюда предубеждение, отсюда высокая вероятность того, что мне не поверят. И, кроме того, согласитесь, сам рассказ звучал бы дико – какие-то мертвые тела, тайные кремации… – Гарри помолчал, нахмурился. – И то, что я – ветеран, имею награды, это тоже для них не причина, чтобы мне верить. Война давно кончилась, для многих это уже история. На самом деле… они наверняка повернули бы дело так, что оказалось бы – во всем виновата война. Они называют это «вьетнамский синдром», послевоенный стресс. У бедного старого Гарри шарики за ролики зашли – разве не видно? – от этой ужасной войны – вот что они сказали бы.

Все это Гарри говорил спокойно, без надрыва. Но слова, произнесенные им, успокоили на миг покрытую рябью поверхность и выявили скрытый под ней мир, – для Гарри это был мир боли, одиночества и отчужденности.

Когда он снова заговорил, стало заметно, как он волнуется, несколько раз голос его срывался:

– И еще я должен признаться, что одной из причин моего молчания был… страх. Я не понимал, черт побери, что происходит. Я не знал, какие ставки в этой игре. Они вполне могли заставить меня замолчать, просто сунули бы в печь крематория в одну из ночей. Вы думаете, если я лишился на войне ноги-руки, то мне уже нечего терять?! Но это не так, совсем не так. Для меня жизнь, возможно, даже дороже, чем для целых и невредимых, вот как. Мое неподвижное тело сковало меня, я провел последние двадцать лет вне круговорота жизни и имел достаточно времени для того, чтобы в полной мере познать мир, его красоту и сложность. В конце концов мои увечья привели меня к тому, что я стал гораздо больше ценить жизнь, любить ее. Поэтому я боялся, что они придут ко мне и убьют меня, я не решался рассказать об увиденном. Боже праведный, если бы я заговорил раньше, если бы я раньше связался с ФБР, возможно, удалось бы спасти жизни многих людей. Возможно… удалось бы спасти вашу сестру.

– Не терзайте себя, – сразу же сказала Тесса. – Если бы вы поступили по-другому, вас бы, несомненно, уже превратили в пепел в крематории Каллана, а затем развеяли бы по ветру. Судьба моей сестры была предрешена, вы ничего не могли изменить.

Гарри кивнул, затем выключил фонарик, комната погрузилась в темноту, он явно еще не дочитал свои записи в тетради. Сэм догадался, что благородный душевный порыв Тессы вызвал у Гарри слезы и он не захотел, чтобы их увидели.

– Двадцать пятого, – продолжал Гарри, не заглядывая в тетрадь, – в четверть одиннадцатого в крематорий было доставлено еще одно тело. Странно было то, что на этот раз оно было привезено не на катафалке, не на полицейской машине и не на машине «скорой помощи». Труп привез Ломен Уоткинс…

– Это начальник местной полиции, – объяснил Сэм Тессе.

– …но он приехал на своей личной машине и был одет в гражданскую одежду, – продолжал Гарри. – Они выгрузили тело. Оно было завернуто в одеяло. Жалюзи в ту ночь также были подняты, и я мог все ясно видеть в телескоп. Я не узнал, кто это был, зато состояние, в котором находилось тело, было мне уже знакомо – то же самое я видел, когда привезли Армса.

– Он был разорван в клочья? – спросил Сэм.

– Да. Затем в город приехала бригада из ФБР по поводу дела Бустаманте – Санчеса. Когда я прочитал об этом в газете, я воистину испытал облегчение, так как надеялся, что все тайное станет явным и мы наконец-то получим объяснение случившемуся. Но вскоре в крематорий Каллана привезли еще два мертвых тела. Это было ночью четвертого октября…

– Наша бригада в тот момент находилась в городе, – удивился Сэм. – Это была как раз середина срока их командировки. За все время их пребывания в городе не выписывалось ни одного свидетельства о смерти. Так вы говорите, что это произошло у них под носом?

– Ну да. Мне даже не надо уточнять по тетради, я помню эти события совершенно отчетливо. Трупы привезли на прицепном фургоне, принадлежавшем Ризу Дорну. Это местный полицейский, но в ту ночь он был без формы. Они забросили трупы в крематорий, сквозь жалюзи я видел, как они засовывают в печь оба тела. Они страшно спешили. Затем седьмого октября вновь была суматоха возле похоронного бюро, но ночью опустился густой туман, и я не могу ручаться, что это было связано с новыми жертвами. И наконец… нынешняя ночь. Труп ребенка. Маленького ребенка.

– Плюс еще двое убитых этой ночью в «Ков-Лодже», – добавила Тесса. – Всего получается двадцать две жертвы, а не двенадцать, из-за которых приехал Сэм. Этот город превратился в настоящую бойню.

– Жертв может быть даже больше, чем мы думаем, – сказал Гарри.

– Как это?

– Учтите, что я наблюдаю за этим местом отнюдь не каждый вечер, а если и смотрю туда, то лишь время от времени в течение вечера. Кто знает, сколько еще случаев я упустил из виду, сколько мертвых тел превратилось в пепел, когда я не смотрел в ту сторону.

Обуреваемый мрачными мыслями, Сэм снова приник к окуляру телескопа. Служебный двор похоронного бюро был темен и пустынен. Он медленно поворачивал телескоп вправо, просматривая участок к северу от крематория.