Текст книги "Полночь"

– Для человека со стороны это чистая игра со случаем. Но не для брокера. Просто не надо заниматься все время одной только игрой на повышение. Никакой рыночный курс никогда не падает и не поднимается до бесконечности, надо только знать, когда начинать плыть против течения.

– Ничего себе – пенсия в сорок два года. – Пекем был явно в восхищении. – Когда я подался в бармены, я думал, что буду обеспечен на всю жизнь. Спросите у моей жены – в прежние добрые времена, когда люди пили, чтобы отпраздновать удачу, забыться в печали, не было лучше дела, чем таверна. А теперь – смотрите, – он показал на почти пустой зал. – Я заработал бы больше, продавая презервативы в монастыре.

– Подлейте еще, – попросил Сэм.

– Хотя, может быть, добрые времена еще вернутся.

Когда Пекем возвратился со второй бутылкой пива, Сэм сказал:

– Возможно, Мунлайт-Ков – это именно то, что мне нужно. Я думаю остановиться здесь, присмотреться. У вас есть на примете какой-нибудь мотель?

– Из действующих остался только один. У нас никогда не жаловали туристов. Да они к нам и не ехали. До этого лета у нас было четыре мотеля. Теперь три из них закрылись. Не знаю… хорошо ли это, плохо ли, но вроде как наш городок загибается. Как мне кажется, мы не то чтобы теряем население, но мы, черт побери, что-то теряем. – Бармен вновь пустил в ход свою тряпку. – Во всяком случае, попробуйте обратиться в «Ков-Лодж» на Кипарисовой аллее. Это будет последний перекресток на Оушн-авеню; аллея тянется вдоль побережья, возможно, вам достанется вид на океан. Чистое, спокойное место.

5

Крисси Фостер выскочила из нижнего холла через парадную дверь на крыльцо. Она побежала вниз по ступенькам, споткнулась, обрела равновесие, повернула направо и помчалась через двор мимо голубой «хонды», видимо принадлежащей Такеру. Она направлялась к конюшне. Сумрак медленно надвигался. Казалось, громом гремели по утоптанной земле ее теннисные туфли. «Надо постараться бежать бесшумно и быстро», – подумала Крисси. Тогда родители и Такер, выбежав во двор, не смогут засечь ее по звуку шагов.

Почти все небо обуглилось до черноты, и лишь запад был окрашен темно-красным пламенем, словно весь свет октябрьского дня сжигался на жертвенном огне, разведенном в гигантском очаге – там, у горизонта. От моря поднимался легкий туман, и Крисси надеялась на его скорое превращение в плотную пелену, в убежище для нее, так нуждавшейся в защите.

Наконец она добралась до первого из двух длинных зданий конюшни и откатила вбок тяжелую дверь. В нос ударил знакомый и всегда нравившийся ей запах – запах соломы, сена, фуража, конского пота, сухого навоза и упряжи.

Она включила ночное освещение – три слабенькие лампочки – достаточно, чтобы все видеть, не тревожа при этом лошадей. По обе стороны от центрального прохода тянулись стойла, по десять слева и справа, несколько любопытствующих лошадиных морд выглянуло из них. Часть животных принадлежала родителям Крисси, но большинство содержалось здесь для других обитателей Мунлайт-Кова и его окрестностей.

Под шумное конское дыхание и жалобное посапывание Крисси бежала через всю конюшню к последнему боксу с левой стороны, где стояла серая в яблоках кобыла по кличке Годива.

К каждому стойлу можно было добраться и с улицы, но в это холодное время года ворота стойл были наглухо закрыты. Годива была послушной лошадью и особенно дружелюбно относилась к Крисси, но была очень пуглива в темноте, поэтому и речи не могло быть о том, чтобы открывать ворота с улицы и заходить прямо в стойло. Гораздо безопаснее и проще было вывести кобылу через общий выход.

Годива уже ждала Крисси. Она вскинула морду, взметнув свою густую белую гриву, и в знак приветствия шумно выдохнула через ноздри воздух.

Следя за дверью в конюшню, в которую в любую минуту могли ворваться родители и Такер, Крисси открыла дверцу бокса и выпустила кобылу.

– Будь умницей, Годива! О, пожалуйста, сделай одолжение!

Надевать седло и уздечку не было времени. Подбадривая лошадь, Крисси провела ее через склад фуража к другому выходу из конюшни, по пути спугнув мышь. Девочка откатила дверь, и внутрь ворвался свежий воздух.

Без стремян Крисси ни за что не забралась бы на лошадь.

К счастью, в углу стояла подставка, на которой подковывали лошадей. Не отпуская Годиву, Крисси подтащила ногой подставку поближе.

В этот момент на другом конце конюшни раздался крик Такера:

– Она здесь, в конюшне! – Он уже бежал к ней.

Подставка оказалась слишком низкой.

Крисси слышала тяжелые шаги Такера, она чувствовала, что он уже совсем рядом, но не поворачивала головы.

– Я поймал ее! – крикнул он.

Крисси ухватилась за роскошную гриву Годивы, бросила свое тело вверх, изо всех сил пытаясь перекинуть ногу и с трудом удерживаясь на боку лошади.

Видимо, Крисси причиняла лошади боль, но старушка терпела. Она не билась, не сопротивлялась, словно понимая своим лошадиным инстинктом, что жизнь девочки зависит от ее смирения. Наконец Крисси удалось взгромоздиться на спину Годивы; посадка была неуверенной, но она держалась, сжав колени и уцепившись рукой за гриву. Другой рукой она похлопала лошадь по боку.

– Ну, давай же! Вперед!

Такер был уже рядом, он схватил ее за ногу, вцепился в джинсы.

Глаза его обезумели от ярости, ноздри раздувались, рот искривился в оскале. Крисси ударила его ногой в подбородок, и он разжал пальцы.

В то же мгновение Годива рванулась вперед через открытые ворота, в ночь.

– Она взяла лошадь! – вопил Такер. – Она на лошади!

Серая в яблоках мчалась к поросшему травой склону, который вел к морю.

Закат уже заканчивал рисовать свои последние темно-красные отблески на черной глади воды. В планы Крисси не входило выезжать на пляж, она боялась высокого прилива. В некоторых местах пляж был непроходим даже при низком приливе, а еще опаснее были ямы и камни, которые могла таить под собой глубина. Крисси не могла рисковать, видя за спиной погоню.

Даже без седла, на всем скаку Крисси удалось закрепиться на спине лошади, почувствовать себя увереннее. Она вцепилась обеими руками в густую гриву кобылы, используя ее вместо поводьев, и заставила лошадь повернуть влево, от моря. Там был проселок, который выводил в полумиле на местное шоссе, где она могла надеяться на чью-нибудь помощь.

Покорная Годива вовсе не возмутилась таким варварским способом управления ею и мгновенно повернула влево, словно послушавшись поводьев и уздечки. Топот копыт эхом отразился от стен конюшни.

– Молодец, старушка, – крикнула Крисси, – ты мне нравишься!

Они промчались мимо входа в конюшню, и Крисси успела заметить Такера, показавшегося в дверях. Он был явно озадачен, вероятно, думал, что Крисси уже на побережье. Кинулся вслед за ней, но, несмотря на удивительную прыть, сразу отстал.

На проселочной дороге Крисси заставила Годиву бежать по обочине. Наклонившись вперед, она припала к шее лошади, боясь упасть; каждый удар копыт отдавался в теле. Слева от себя Крисси увидела свой дом – окна пылали светом, но не гостеприимством. Это был уже не ее дом, это был ад в четырех стенах, и свет в окнах казался ей теперь дьявольскими огнями.

Внезапно она увидела кого-то, бегущего ей наперерез. Низкорослое и быстрое существо размером с человека двигалось на четырех лапах, или так ей показалось. Оно было уже ярдах в двадцати и стремительно приближалось. Крисси заметила другую такую же странную фигуру, приблизительно одного роста с первой и бегущую вслед за ней. Хотя из-за света, бьющего из окон, было трудно различить их очертания, Крисси догадывалась, кем они были. Или, вернее, так: она догадывалась, кем они могли быть, но еще не могла обозначить это словами. Сегодня утром она видела их в холле наверху; они были такими же людьми, как она, но теперь перестали быть ими.

– Ну давай же, Годива, давай!

Даже не понукаемая поводьями, лошадь прибавила ходу; невидимая нить связывала ее и всадницу воедино.

Вот они миновали дом и помчались вдоль лугов. Проселок должен был вывести на местное шоссе через полмили к востоку. Годива вовсю использовала мощь своих быстрых ног, ее бешеный бег был столь стремителен и размерен, что Крисси скоро перестала осознавать реальность гонки, ей уже казалось – они скользят над землей, почти летят.

Взглянув через плечо, она не увидела своих преследователей, хотя сомнений не было – они там, сзади, среди теней. Закат уже догорел, освещение от окон дома почти исчезло, а луна лишь начинала лить свой свет на холмы на востоке – что-либо увидеть было трудно.

Но оказалось, что появился еще и третий преследователь: она увидела свет от фар «хонды», которую завел Такер. Он уже отъезжал от дома и был от нее в двухстах ярдах. Годива, конечно, легко бы ушла от человека или животного, но с машиной соревноваться ей было явно не под силу. Такер догнал бы ее через несколько секунд. В памяти Крисси отпечаталось его лицо: нависшие брови, острый нос, тяжелый мрамор глубоко посаженных глаз. Он излучал вокруг себя ту же ауру необычной жизненной силы, которую отмечала Крисси в своих родителях, – избыток нервной энергии и странный голодный взгляд. Его никто не остановит, он даже может попытаться сбить Годиву машиной.

Но машина не поможет ему на пересеченной местности. Крисси направила лошадь коленями и рукой в сторону от проселка и шоссе. Годива послушалась беспрекословно, и они устремились к лесу, видневшемуся за лугом в пятистах ярдах к югу.

Лес стоял темной стеной, лишь слегка выделяясь на фоне чуть менее темного неба. Путь, который им предстояло преодолеть, был знаком Крисси, но больше она надеялась на лошадиное чутье и зрение.

– Ну давай же, давай, старушка, – подбадривала Крисси лошадь.

Вихрем мчались они в свежем, неподвижном воздухе. Горячее дыхание Годивы смешивалось с ее собственным и оставляло позади шлейф белого пара. Сердце билось в одном ритме с бешеным топотом копыт. Крисси чувствовала себя слившейся с лошадью, их дыхания, сердца и кровь соединились в одно целое.

Она вдруг осознала, что в бегстве от смертельной опасности она открывает для себя какое-то приятное возбуждение. Встреча со смертью или, в ее случае, даже с чем-то пострашнее, чем смерть, оказывается, таит в себе странно возбуждающее чувство, тайно привлекает к себе, причем в такой степени, какой она себе никогда не представляла. Это открытие пугало Крисси не меньше, чем люди, преследующие ее.

Крисси плотнее прижималась к Годиве, пытаясь, сжав колени, удержаться и избежать падения при опасных прыжках на неоседланной лошади. Здесь, в поле, она почувствовала надежду на спасение. Лошадь слушалась ее и была выносливой. Когда они проскакали три четверти пути и вблизи замаячил лес, Крисси решила снова повернуть на восток по направлению к местному шоссе…

Годива упала.

Споткнувшись на норе суслика или кролика, а может быть, на обычной канаве, она рухнула на землю. Попыталась встать и снова упала, испуганно заржав.

Крисси боялась, что при падении лошадь придавит ее или сломает ей ногу, но так как на Годиве не было ни стремян, ни прочей упряжи, то девочка слетела с нее, перемахнув через голову, и приземлилась в трех ярдах от лошади. Удар о землю был все же очень чувствителен, она задохнулась и едва не откусила себе язык. К счастью, все обошлось.

Годива поднялась первой, опомнившись после падения, и стала топтаться на месте, припадая на переднюю правую ногу, – видимо, растянула сухожилие. Будь нога сломана, ей было бы не подняться.

Крисси позвала лошадь, ведь Годива могла далеко уйти от места падения. Но вместо окрика издала лишь слабый шепот.

Лошадь уходила на запад, удаляясь от Крисси.

Поднявшись, девочка сообразила, что хромая лошадь ей больше не пригодится, и не стала больше звать ее. Она не пришла еще в себя от удара, задыхалась, но надо было идти вперед, так как, без сомнения, погоня продолжалась.

«Хонда» с включенными фарами стояла на обочине дороги в трехстах ярдах к северу. Закатное солнце посылало из-за горизонта свой последний кровавый луч, поле уже погрузилось в темноту. Крисси не могла разобрать, двигаются ли по нему ее преследователи, но понимала, что они уже недалеко и через несколько минут она попадет к ним в лапы.

Она повернула на юг, к лесу, прошла шагом десять-пятнадцать ярдов, чтобы размять ноги, нывшие после удара о землю, и наконец побежала.

6

За долгие годы своей работы Сэм обнаружил множество уютных гостиниц на калифорнийском побережье. Каждую из них украшала умелая кирпичная кладка, прекрасный подбор деревянных деталей, изысканная линия крыши, наклонные стекла, уютные внутренние дворики, вымощенные камнем. Мотель «Ков-Лодж», несмотря на приятное название, не принадлежал к разряду калифорнийских жемчужин. Это было обычное оштукатуренное здание в два этажа, на сорок комнат. Построено оно было в виде прямоугольника, имелся также пристроенный кафетерий, но не было плавательного бассейна. Все дополнительные удовольствия ограничивались автоматами для продажи льда и напитков, расположенными на обоих этажах здания. Вывеска над мотелем не была ни кричащей, ни ультрамодной – она была невзрачной и простой, а значит, дешевой.

Дежурный администратор дал Сэму ключи от номера на втором этаже, с видом на океан, хотя для Сэма это не имело никакого значения. Судя по немногочисленным машинам на стоянке, большая часть номеров пустовала. На каждом из этажей было двадцать номеров, по десять с каждой стороны коридора, который был устлан ярко-оранжевым, режущим глаза нейлоновым ковром. Окна с восточной стороны выходили на Кипарисовую аллею, с западной – на океан. Номер, доставшийся Сэму, был расположен в северо-западном углу здания, обстановка была вполне стандартной: огромная кровать с провисшим матрасом и выцветшим сине-зеленым покрывалом, тумбочки у кровати, прожженные сигаретами, телевизор, журнальный стол, два обычных стула с прямыми спинками, письменный стол, также пострадавший от сигарет, телефон, ванная и одно большое окно, из которого открывался вид на ночное море.

В таких номерах обычно кончают жизнь самоубийством неудачливые коммерсанты, оказавшиеся на грани разорения.

Сэм распаковал два своих чемодана, разложив вещи в стенном шкафу и ящиках стола. Затем он сел на край кровати, и взгляд его надолго застыл на телефоне.

Сэм собирался позвонить своему сыну Скотту, но связаться с ним из гостиничного номера не мог. Если местная полиция вдруг заинтересуется им, они посетят «Ков-Лодж», проверят его заказы на междугородные разговоры, узнают номера, по которым он звонил, и сопоставят сведения о нем с данными абонентов. Для сохранения инкогнито он может пользоваться телефоном в номере только для звонков по контактному телефону ФБР в Лос-Анджелесе. Он может позвонить туда, и ему ответят: «Страховая компания „Берчфилд“, чем мы можем вам помочь?» Если местная полиция пойдет дальше по цепочке, телефонная компания подтвердит, что номер действительно принадлежит «Берчфилд». Это фиктивная компания, брокером которой якобы является Сэм, так что до ФБР им не докопаться. Но пока у него не было информации, телефон можно было оставить в покое. Он позвонит сыну позже, из автомата, когда пойдет на ужин.

По правде говоря, его совсем не тянуло разговаривать с парнем. Но надо было. Сэм боялся этих разговоров. Это началось примерно три года назад, когда Скотту было тринадцать, и к тому времени прошел год, как он остался без матери. Если бы Карен была жива, неизвестно, испортился бы характер сына столь быстро и столь бесповоротно. Сэм стал размышлять о собственной роли в трагедии сына. Мог ли он что-то сделать? Был ли этот разрыв с сыном неизбежностью? В чем дело, в каком-то изъяне в личности сына или в предписанной ему свыше судьбе? Или то, что произошло со Скоттом, это прямой результат неумения его отца найти путь к спасению сына?

Если бы этот Вилли Ломен попался ему сейчас под руку, его ожидал бы такой же грустный конец, как у неудачливого коммерсанта, потерявшего все. Хотя этот Ломен и не коммерсант вовсе.

Пиво «Гиннесс».

Хорошая мексиканская кухня.

Голди Хоун.

Страх смерти.

Причин, чтобы продолжать жить, наверное, маловато, зато патетики хоть отбавляй. Однако не исключено, что этих причин как раз достаточно.

Сэм ополоснул лицо и руки холодной водой. Но усталость осталась, ее не смоешь под краном. Сэм достал из чемодана наплечную кобуру из мягкой кожи, надел ее под куртку. Оттуда же появился «смит-вессон» калибра 0,38, полицейский вариант. Сэм зарядил его и положил в кобуру. Куртка была сшита таким образом, чтобы можно было носить под ней оружие – оно нигде не выпирало, а кобура была так упрятана под мышку, что пистолет не заметишь даже при расстегнутой куртке.

Он и сам не хуже, чем его куртка – для ношения оружия, был приспособлен для выполнения специальных заданий. Пять футов одиннадцать дюймов роста, не высокий и не коротышка. Весил сто семьдесят фунтов – кости, мускулы, никакого жира, но в то же время с бычьей шеей. На лице тоже не было особых примет: оно не было ни красивым, ни отталкивающим, ни широким, ни узким. Лицо было обычным. Каштановые волосы подстрижены так, что на эту прическу не обратили бы внимания ни в эпоху длинных волос, ни во времена коротких стрижек.

Из черт лица выделялись только глаза. Они были серо-голубые с синими отблесками. По словам женщин, таких красивых глаз они никогда раньше не видели. Но это было в те далекие времена, когда он слушал, что ему говорили женщины.

Сэм проверил, как пристегнута кобура.

Он не предполагал, что пистолет ему сегодня пригодится. Он еще не начал действовать и не будет привлекать к себе внимание; пока он никого не задел, и никто не собирается давать сдачи.

И тем не менее с этой минуты ему придется носить оружие с собой. Оставлять его в номере или в арендованной машине нельзя; в случае обыска револьвер обнаружат, и тогда вся легенда полетит к черту. Брокер, ищущий место для отдыха, не может возить с собой револьвер такой модели и в таком исполнении. Это был полицейский вариант.

Положив ключ в карман, Сэм отправился на ужин.

7

Заняв свой номер в «Ков-Лодж», Тесса Джейн Локленд долго стояла у широкого окна, не включая света. Она всматривалась в ночной огромный океан, затем перевела взгляд на пляж, на котором, как ей сказали, ее сестра Джэнис привела в исполнение свой полный мрачной решимости замысел самоубийства.

Официальная версия ее смерти гласила, что Джэнис отправилась на побережье вечером в одиночку в состоянии глубокой депрессии. Она приняла огромную дозу валиума, запив таблетки кока-колой. Затем сорвала с себя одежду и поплыла в сторону Японии. Потеряв сознание, она вскоре утонула в холодной океанской воде.

– Бред, – тихо сказала Тесса, словно разговаривая со своим туманным отражением в холодном стекле.

Джэнис Локленд Кэпшоу всегда была жизнерадостным человеком, неисправимой оптимисткой – эта черта была генетически присуща членам семьи Локленд. Никогда в жизни Джэнис не плакала от жалости к себе; даже если бы она попыталась это сделать, через минуту начала бы смеяться над своей слабостью, а через две – убежала бы в кино или на сеанс к психотерапевту. Когда умер Ричард, Джэнис не позволяла своей печали перерастать в депрессию, хотя она так любила его.

Что же могло заставить ее потерять контроль над своими эмоциями? Выслушивая версии полицейских, Тесса не испытывала ничего, кроме сарказма. И они хотели, чтобы она в это поверила? С тем же успехом они могли рассказать, что на решение о самоубийстве Джэнис толкнуло плохое обслуживание в ресторане. Почему бы и нет? Или телевизор у нее сломался, и она не посмотрела свою любимую мыльную оперу. Вот это повод! Эти версии ничем не хуже, чем та чушь, которую написали полицейские и коронер[1]1
  Коронер — следователь, производящий дознание в случаях насильственной или скоропостижной смерти.


[Закрыть] в своих отчетах.

Самоубийство.

– Бред, – повторила Тесса.

Из своего окна она могла видеть лишь узкую полоску пляжа внизу, где берег встречался с линией пенистого прибоя.

Песок странно поблескивал в холодном свете молодой луны, его бледная лента изгибалась к северу и к югу вдоль бухты.

У Тессы появилось желание побывать на пляже, там, откуда ее сестра якобы отправилась в ночное плавание к собственной могиле и куда прилив через несколько дней вернул ее распухшее, искромсанное тело. Тесса отвернулась от окна, зажгла лампу. Потом надела кожаную куртку, перебросила сумку через плечо и покинула номер, закрыв дверь на ключ.

Она была уверена – почти подсознательно, – что, придя на пляж и встав там, где, возможно, стояла Джэнис, она найдет ключ к разгадке тайны, испытав некое озарение, вспышку интуиции.

8

Когда серебристая луна поднялась над темными холмами на западе, Крисси уже бежала вдоль опушки, высматривая просвет, чтобы, скрывшись в лесу, уйти от преследователей. Вскоре она добежала до камня-пирамиды, так назвали этот камень в два человеческих роста из-за его трехгранной формы с заостренной вершиной; в детстве Крисси воображала, что эту пирамиду построили неведомо как заброшенные в их края египтяне ростом в несколько дюймов. Она часто играла на этом лугу и в этом лесу и была знакома с местностью не хуже, чем с комнатами в своем доме, и, конечно, лучше, чем Такер и ее родители. Это давало ей преимущество. Миновав камень-пирамиду, она углубилась в лесной мрак по узкой оленьей тропе, ведущей к югу.

Сзади не доносилось никакого шума, и Крисси поэтому не оглядывалась. Однако она подозревала, что, подобно хищникам, ее родители и Такер крадутся за ней бесшумно, чтобы обнаружить себя лишь в последнем броске.

Прибрежные леса состояли в основном из различных пород сосны, но изредка попадались и эвкалипты, их алая листва украшала лес в осенние дни, но сейчас листья казались обрывками черного савана. Извилистая тропа привела Крисси к спуску в глубокое ущелье. В этой части леса не было густых зарослей, и деревья пропускали сквозь листву холодный лунный свет, оставлявший свой ледяной узор на земле. Начинающийся туман был слишком тонок, чтобы сдерживать этот бледный поток, но в некоторых местах под густыми ветвями лежал ночной мрак, совсем не тронутый светом.

Даже там, где луна освещала путь, Крисси не решалась бежать, так как наверняка вся тропа была изрезана корнями деревьев. Тут и там наклонившиеся ветви образовывали все новые препятствия, но Крисси, не останавливаясь ни на минуту, все шагала и шагала вперед.

Как бы вчитываясь в книгу своих собственных приключений, которые она так любила, Крисси начала сочинять.

ЮНАЯ КРИССИ УВЕРЕННО ПРОДВИГАЛАСЬ ВПЕРЕД, ОНА БЫЛА САМА ЛОВКОСТЬ И СООБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ, И ТЕПЕРЬ ЕЕ НЕ ПУГАЛА НИ НОЧНАЯ ТЬМА, НИ МЫСЛЬ О ЕЕ УЖАСНЫХ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЯХ. ЧТО ЗА ЧУДО-ДЕВОЧКА!

Уже скоро она спустится на дно ущелья, откуда сможет повернуть на запад к морю или на восток к дороге, туда, где через ущелье перекинут мост. В этом месте, более чем в двух милях от Мунлайт-Кова, почти не было домов, еще меньше их было у побережья, где по закону штата на большей части берега было запрещено строительство. Вряд ли там Крисси кто-нибудь поможет, у дороги же шансов было ненамного больше: машины проезжали редко, а кроме того, там мог оказаться Такер со своей «хондой». Он мог поджидать Крисси и засечь машину, которую она остановит.

Размышляя, в какую сторону повернуть, Крисси спустилась на дно ущелья. Деревья вдоль тропы уступили место густому колючему чапаралю[2]2
  Чапараль — заросли засухоустойчивых вечнозеленых кустарников в Северной Америке.


[Закрыть]. Над головой нависали ветви гигантского папоротника, в его зарослях всегда запутывался туман с побережья. Ветви задевали Крисси, и она содрогалась от их холодных прикосновений, похожих на касание тысяч крошечных пальцев.

На дне ущелья протекал широкий ручей, и Крисси решила передохнуть на его берегу. Некогда глубокое русло сейчас совсем обмелело; вода медленно текла, слабо мерцая в лунном свете.

Ночь была безветренной.

Беззвучной.

Поежившись, Крисси поняла, как холодно в лесу. Джинсы и фланелевая рубашка подходили для октябрьского дня, но не для сырой осенней ночи.

Она замерзла, задыхалась, была испугана, не знала, куда бежать, но еще больше сердилась сама на себя за эту слабость тела и духа. В потрясающих приключенческих романах Андре Нортона неустрашимые героини выдерживали куда более длительные погони – а какой там был холод и какие испытания! – и всегда они действовали хладнокровно, быстро принимали решения, и обычно все им удавалось.

Подбодрив себя сравнением с героинями Нортона, Крисси начала перебираться через ручей. У самого берега она едва не увязла в глине, намытой со склонов ущелья дождями. Прыжок через ручей не удался – она замочила свои теннисные туфли, на которые к тому же налипла грязь. Крисси не повернула ни на запад, ни на восток, а направилась на юг, карабкаясь вверх по склону ущелья.

С этой частью леса она уже была не знакома, но не боялась заблудиться, так как умела отличать запад от востока по движению тумана и положению луны. Крисси рассчитывала через милю достичь обжитого района, где начинались корпуса компании «Микротехнология новой волны» и жилые дома. Там, возможно, ей помогут.

Тогда-то и начнутся настоящие проблемы. Ей придется убеждать людей, что ее родители уже больше не ее родители, что они в кого-то превратились, или одержимы, или попали под влияние какого-то духа… или какой-то силы. И еще убедить в том, что они пытались превратить ее в одну из себе подобных.

– Да уж, – произнесла она вслух. – Задачка.

Крисси была сообразительной, ловкой, разумной, но она была всего лишь одиннадцатилетней девочкой. Ей будет трудно заставить кого-нибудь поверить ей. Тут сомнений быть не может. Они будут слушать, кивать, улыбаться, а потом позвонят ее родителям, и доводы родителей окажутся для них убедительнее ее слов…

– Но надо попробовать, – сказала она себе, выбираясь из ущелья. Если не попытаться убедить кого-нибудь, куда ей деваться? Просто сдаться? Ни за что!

Позади, с другого склона ущелья, раздался пронзительный крик. Не человеческий крик, но и не крик животного. В ответ на первый вопль раздался второй, затем третий, и эти крики принадлежали разным существам, каждый из них звучал по-своему.

Крисси замерла, прислонившись к сосне, под покровом ветвей. Она смотрела назад и слушала, как ее преследователи начали завывать, и их протяжный вой напоминал крики койотов – но был каким-то странным, пугающим. Этот звук леденил душу, проникал под кожу холодной острой иглой, впивающейся в спинной мозг. Их вой, скорее всего, признак их уверенности: скоро они поймают ее, следовательно – нечего больше таиться.

– Кто вы? – прошептала Крисси.

По ее подозрениям они видят в темноте не хуже кошек.

Может быть, у них и нюх, как у собак?

Сердце забилось как сумасшедшее, причиняя боль.

Чувствуя себя беззащитной и одинокой, Крисси повернулась спиной к преследователям и продолжила свой путь наверх.

9

Тесса Локленд добралась до конца Оушн-авеню, прошла через пустынную автостоянку и вышла на городской пляж. Ночной бриз с океана уже набирал силу, он нес с собой холод, и Тесса была довольна, что сообразила надеть теплые брюки, шерстяной свитер и кожаную куртку.

Она шла теперь по мягкому песку, направляясь к берегу моря, куда уже не проникал свет городских фонарей, мимо искореженного морскими ветрами кипариса, напомнившего ей своими изогнутыми, словно расплавленными линиями скульптуры Эрьзи. У кромки пенистого прибоя она остановилась и устремила взгляд на запад. Молодая луна слабо освещала широкую бухту; Тессе были видны лишь три линии низких, омытых морской пеной волнорезов, прорезающие ночной мрак.

Тесса попыталась представить свою сестру. Вот она стоит здесь, на пустынном пляже, заглатывает тридцать-сорок таблеток валиума, запивает их кока-колой, раздевается и бросается в холодное море. Нет. Кто угодно, но не Джэнис.

Чем дольше ходила Тесса вдоль пляжа, тем сильнее становилось ее убеждение в том, что официальные лица из полиции в Мунлайт-Кове либо непроходимые глупцы, либо обманщики. Она вглядывалась в песок, в кипарисы на берегу, в выветренные скалы, освещенные переливчатым светом луны. Конечно, она не искала улики, их уничтожили бы ветер и прилив, даже если бы они и были. Скорее сам ландшафт, сама ночь, с ее мраком, холодным ветром, арабесками густеющего тумана, подскажут ей верный ход рассуждений, и она поймет, что на самом деле случилось с Джэнис, найдет ключ к разгадке тайны.

Тесса занималась всю жизнь документальным кино, в том числе по заказам промышленных фирм. Если ей было трудно понять замысел или значение фильма, она часто находила выход в погружении в атмосферу места, где предполагались съемки. Это помогало найти подходы к теме, к стилистике будущего фильма. Продумывая сцены для фильма о путешествиях в экзотические страны, она часто проводила несколько дней в прогулках по Сингапуру, Гонконгу или Рио просто для того, чтобы почувствовать колорит этих мест. Это помогало больше, чем просмотр литературы или «мозговые атаки», хотя и от этих способов она никогда не отказывалась.

Тесса не успела пройти и двухсот футов к югу, как услышала пронзительный, протяжный крик, заставивший ее замереть на месте. Звук доносился издалека, он словно взлетал и падал, а затем исчез.

Странный вопль вызвал у нее озноб и недоумение. Похоже на вой собаки, но это явно не собака. В этом звуке были и кошачьи ноты, но для кошки он звучал чересчур громко. Таким мог быть, по ее понятиям, крик пумы, но подобные животные не водились здесь, по крайней мере – их не могло быть вблизи города.

Такой же жуткий крик вновь прорезал ночь, когда Тесса собралась продолжить свою прогулку по пляжу. Он доносился – она была в этом уверена – с вершин скал, нависавших над пляжем, с той стороны, где уже почти не было домов. На сей раз крик закончился на протяжной гортанной ноте, похожей на лай огромной собаки, но лишь похожей, не более того.

«Кто-то держит на холмах какое-то диковинное животное, возможно волка или барса», – подумала она.

Это объяснение не удовлетворило ее, так как крик не был похож на крик дикого животного, в нем был еще какой-то непонятный, странный призвук. Она ждала, что вопль раздастся снова, но вокруг была тишина.

Мрак между тем становился все чернее. Туман сгущался, а на половину луны наползла тяжелая туча.

Тесса решила вернуться на пляж утром и еще раз все осмотреть. Она поспешила туда, где Оушн-авеню проливала туманный свет своих фонарей. Она даже не отдавала себе отчета в том, что идет очень быстро – почти бежит, пока не покинула берег и не пересекла автостоянку. Позади уже остался целый квартал, и только тогда по своему учащенному дыханию Тесса сообразила, что всю дорогу с пляжа она преодолела бегом.

10

Томас Шаддэк погрузился в темноту, где не было ни холода, ни тепла, где он казался себе невесомым, где ничто не прикасалось к его коже, где он был бесплотным, без мускулатуры и костей, где он лишился малейшей физической сущности. Лишь тонкая нить мысли связывала его с собственной телесной оболочкой, но в глубине подсознания он все-таки ощущал себя человеком – сухопарым мужчиной шести футов двух дюймов роста, ста шестидесяти пяти фунтов веса, с вытянутым лицом, высокими бровями и карими глазами столь яркого оттенка, что они казались почти желтыми.