Текст книги "Безжалостный"

Глава 22

Из кухни я прошел в примыкающую к ней гостиную, чтобы поговорить с Майло.

В такой сумрачный день поляризованное трехслойное стекло больших окон не затемнялось. Дом смотрел на юго-восток, поэтому в солнечное утро стекло тонировалось, чтобы уменьшить поток солнечного света, а открывающийся из окон вид оставался таким же великолепным, как и в тот день, когда мы его увидели, еще во время строительства дома.

Сев на диван, глядя на Майло и его рабочий кофейный столик, я спросил:

– Все хорошо?

– По большей части.

– Но не совсем.

Он пожал плечами, но не оторвался от компьютера.

– Дом… жалко.

– Мы купим другой.

– Знаю. Но он не будет прежним.

– Он будет лучше, – пообещал я.

– Возможно. Почему нет?

На экране ноутбука «висел» трехмерный чертеж какой-то сложной установки, части которой вращались по команде Майло.

– Что это? – спросил я.

– Точно сказать не могу.

– Откуда взялось?

– Вот это я и пытаюсь понять.

– Ты думаешь, я – идиот? – спросил я после паузы.

– Нет.

– Рано или поздно каждый ребенок думает, что его отец – идиот.

Шестилетние открыто выражают теплые чувства. Подростки закрываются ото всех и демонстрируют враждебность. Двадцатилетние приходят в себя после периода подросткового гормонального безумия, но не подпускают вплотную.

Шестилетний Майло умом не уступал двадцатилетним, эмоционально находился на уровне десяти, может быть, одиннадцати лет. Выражение привязанности и любви иногда смущало его, но еще не вызывало отторжения.

– Я никогда не подумаю, что ты – идиот. – Он не отрывал глаз от экрана.

– Подожди. Сам увидишь.

– Никогда, – повторил он, пожевав нижнюю губу.

– Я люблю тебя, Майло.

Он кивнул.

– Да.

И тут я заметил, что тоже жую нижнюю губу. Сменил тему:

– Где Лесси?

Он указал на двустворчатую дверь стенного шкафа, справа от большого плазменного экрана.

– Она в шкафу?

– Да.

– Ты посадил ее туда?

– Нет.

– Твоя мать посадила ее туда?

– Нет.

– Она забралась туда сама?

– Думаю, да. Ей там нравится.

Я подошел к плазменному телевизору и открыл створки двери стенного шкафа, на которые указывал Майло.

Лесси сидела в шкафу, мордой ко мне, улыбаясь и помахивая хвостом.

– Почему она хочет сидеть в шкафу? – спросил я Майло.

– Думаю, ей не нравится эта штуковина.

– Какая штуковина?

– На экране компьютера. Я, действительно, не знаю, что это такое.

– Она прячется от штуковины в шкафу?

– Не думаю, что она прячется.

– А что она там делает?

– Вероятно, медитирует, – предположил Майло.

– Собаки не могут медитировать.

– Некоторые могут.

– Выходи оттуда, – обратился я к Лесси. – Выходи оттуда, девочка.

Она не шевельнулась.

– Ладно, – я кивнул. – Пусть остается в шкафу, но дверь я закрывать не буду.

– Как хочешь.

Прежде чем я пересек половину гостиной, меня вновь привлек потрясающий вид из окна.

Десятки бросивших якорь яхт и моторных катеров покачивались на воде. Добраться до них или вернуться на берег владельцы могли только на маленьких лодках.

За дальним берегом бухты холмы поднимались к Тихоокеанской береговой автостраде. За ней поднимались новые холмы, а над ними громоздилось небо в черных, раздувшихся, угрожающих облаках.

Никто не мог знать, где мы, но предусмотрительность (или моя паранойя) требовала, чтобы я опустил шторки в первом из двух зазоров трехслойного окна. С наступлением темноты, подсвеченные лампами, горящими в доме, мы стали бы идеальной целью для любого стрелка, устроившегося на волноломе или на одной из яхт или катеров в бухте.

За моей спиной, у плазменного телевизора, захлопнулись створки двери стенного шкафа.

Когда я оглянулся, Майло сидел за ноутбуком, но собаки я не увидел.

Глава 23

Окна кабинета выходили не на бухту, а мебель я нашел слишком уж современной. Сел на стул из стали и кожи за стол из стали и стекла, который служил как письменный.

Ранее активировал одноразовый мобильник. Он продавался с предоплаченными минутами, так что мне не пришлось ни называть свою фамилию, ни показывать кредитную карточку.

Теперь же я глубоко вдохнул и набрал номер родителей Пенни. Услышал голос Гримбальда (урожденного Ларри):

– Бум.

– Привет, Грим, это я, Кабби.

Я полагал, что грозностью голоса Гримбальд наверняка мог соперничать с викингами.

– Эй, Милашка! – он крикнул Клотильде. – Это наш любимый мальчик, знаменитый писатель.

– Я не такой знаменитый, Грим.

– Ты куда более знаменитый, чем я, несмотря на то, что я всю жизнь взрывал дома.

– Послушай, Грим, я хотел созвониться с вами до того, как вы увидите все это в новостях.

– Ты же знаешь, что мы не смотрим новости, Каб. В последний раз, когда мы смотрели новости, Милашка пристрелила телевизор. Это чертовски дорого, постоянно покупать телевизоры.

– Кто-то может их посмотреть и позвонить вам. Поэтому я хотел сказать, что мы в порядке. Пенни, Майло, я и Лесси выбрались оттуда вовремя, без царапинки.

– Выбрались откуда?

– Из нашего дома. Наш дом взорвали, Грим.

– Милашка, у них все хорошо, но их дом взорвался, – издалека донесся голос Клотильды, но слов я не разобрал. – Милашка говорит, что это не смешно, учитывая профессию твоих тестя и тещи. Что ты, черт побери, такого сделал, чтобы взорвался ваш дом?

– Ничего. Полиция, скорее всего, решит, что причиной стала утечка газа.

– Достаточно распространенная причина.

– Грим! Я хочу, чтобы вы позвонили пожарным, сказали, что услышали о взрыве, и сообщили, что нас в доме не было, что мы путешествуем по Флориде на автомобиле.

– И где вы во Флориде? Я взорвал там много чего.

– Мы не во Флориде. Я хочу, чтобы вы так им сказали… чтобы они поняли, почему нас нет на пепелище.

– Каб, ты говоришь мне, что не взрывал ваш дом, – после короткой паузы вновь заговорил Гримбальд.

– Разумеется, нет. Я же не преступник, Грим. Мошенничества со страховкой – не мой профиль.

– Я же не говорю, специально. Может быть, ты сделал что-то не так с пылесосом. Всякое бывает.

– Даже я не могу взорвать дом пылесосом.

– Вдруг ты решил пропылесосить конфорки газовой плиты, но не выключил газ…

– Мне бы и в голову не пришло пылесосить газовые конфорки.

– Это хорошо. Потому что пылесосить их нет никакой необходимости. Или у тебя возникло желание поджарить мясо на газовом гриле не во дворе, а в комнате.

Глядя на собственное отражение в стеклянной поверхности стола, я подумал, что искривившая губы легкая улыбка – весомое доказательство привязанности к моим тестю и теще, которая с годами только возрастала.

– Грим, я не взрывал наш дом. Это сделал кто-то еще, и он знал, что делает, поэтому, подозреваю, огонь был такой силы, что никаких улик не осталось, то есть все будет выглядеть, будто утечка газа.

– Ты знаешь людей, которые хотели взорвать твой дом? – В голосе слышалось изумление.

– Одного знаю.

– Кто он?

– Это долгая история, Грим, и вы даже можете подумать, что я разыгрываю вас, поэтому не хочу вникать в подробности. Времени нет, зато дел полным-полно.

– Ты в опасности, Каб? Пенни, Майло?

– Да, Грим, нам угрожает опасность.

– Тогда вы должны обратиться в полицию.

– Идея не из лучших, – ответил я. – У меня нет никаких доказательств. Копы ничем не помогут. Более того, возможно, они мне не поверят. Даже заподозрят, как и вы, что я сам взорвал собственный дом.

– Я никогда бы не подумал, что ты сделал это сознательно.

– Плюс я в некоторой степени знаменитость. Эта история будет во всех новостных выпусках, моя физиономия замелькает на кабельных каналах. Внезапно меня начнут узнавать, и тогда нам будет сложнее или вовсе невозможно перемещаться незамеченными и прятаться.

– Все так плохо, что вы должны прятаться?

– Да. И я звоню еще по одной причине… не думаю, что этот тип попытается добраться до вас, потому что вы не мои родители, а Пенни, но все-таки примите меры предосторожности.

– О нас не волнуйся, мы готовы ко всему.

– Я знаю, что готовы.

– Мы подготовились к тому, что страна развалится в тысяча девятьсот семидесятых годах, когда обезумевшее правительство допустило годовую инфляцию в семнадцать процентов и рушило экономику. Мы подготовились к тому, что эпидемия СПИДа уничтожит нашу цивилизацию. Потом – к проблеме двухтысячного года, когда компьютеры, свихнувшись, могли запустить ракеты с ядерными боеголовками. А после девять-одиннадцать мы с Милашкой точно подготовились к нашествию безумных исламистов. Слушай… это не исламисты взорвали ваш дом?

– Нет, Грим, не они.

– Ты говоришь о предосторожностях. Мы должны высматривать кого-то конкретного?

– Ему примерно сорок один год, волосы седые, рост пять футов и восемь дюймов, сложен как танк, может носить, а может и не носить галстук-бабочку.

– Если он попытается приехать сюда, с ним будет покончено. А вот вам нужно приехать и спрятаться у нас.

– Я не хочу привлекать к вам его внимание.

– Черт, так будет только лучше, Каб. Давай заманим его сюда и раздавим, как жука.

– Может, мы так и поступим, Грим. После того, как выясним, кто он такой. Когда я буду лучше знать, как к нему подступиться.

– Мне нравится твой голос, Каб. Ты настроен решительно.

– Возможно, вся моя решительность только в голосе.

– Милашка, она всегда волновалась из-за того, что при кризисе толку от тебя никакого.

– Не могу ее винить, Грим. Понимаю, откуда у нее такие мысли.

– Но я, я всегда подозревал, есть еще и другой ты, никому не ведомый, и тот ты – парень, что надо.

– Спасибо, Грим.

– Я не раз и не два говорил Милашке, что ты не такой слюнтяй, каким кажешься, потому что в твоих книгах есть крутизна.

– И вот что еще, Грим. Ты не сможешь дозвониться до меня по телефону. Я пользуюсь одноразовым мобильником, это, наверное, первый из многих, пока все не закончится. Но Пенни и я будем время от времени связываться с вами.

– Мы ваш звонок не пропустим. Постоянно будем здесь. Думаю, на какое-то время изолируемся от всех. Ты знаешь, о чем я?

– Да, знаю.

– Помнишь, что сказал Господь?

– Он много чего говорил.

– Он не хочет, чтобы мы причиняли вред невинным, но он дал нам силу, чтобы мы могли растоптать змея. Этот человек, который взорвал ваш дом, мне он представляется змеем. Как ты думаешь?

– Определенно – змей, – согласился я.

– Тогда растопчи его, не колеблясь, если представится такая возможность.

Стеклянная поверхность стола, от которой отражалось мое лицо, напоминала чуть замутненную воду, вот я и не мог понять, то ли у меня лицо набожного пилигрима, то ли только что появившегося на свет демона, еще не раскрывшего свой потенциал.

Глава 24

Оливия Косима, мой редактор в Нью-Йорке, еще не вернулась с ленча. Я оставил сообщение на автоответчике, подготовив к известию о взрыве нашего дома.

Я также надиктовал Оливии заявление для отдела отношений с общественностью, которому предстояло отвечать на вопросы прессы.

К счастью, редактор Пенни тоже отсутствовала на рабочем месте, поэтому мне не пришлось вдаваться в объяснения: все ограничилось аналогичными сообщением и заявлением, оставленными на автоответчике.

Когда я вернулся в гостиную, примыкающую к кухне, Майло оторвался от загадочного проекта, над которым работал на компьютере, и стоял у стеклянной стены, глядя на бухту.

Лесси покинула шкаф. Стояла рядом с Майло и тоже смотрела на бухту, раскинувшуюся за высоким, от пола до потолка, окном.

Никто не отреагировал, когда я предупредил, что ленч через тридцать минут. Обоих, похоже, заворожила красота бухты и холмов.

На кухне Пенни сидела перед компьютером, стоявшим на секретере.

– Я составила полный список одинаковых фраз, которые Ваксс использовал в рецензиях на ваши с Джоном Клитрау романы.

Список лежал на центральной стойке. Я взял его с черной гранитной поверхности.

– И я нашла другую рецензию, – добавила Пенни, прежде чем я начал читать. – Точно так же он набрасывался еще на одного писателя. Слова чуть другие, но не менее злобные.

– Что за писатель?

– Томас Лэндалф.

– Фамилия вроде бы знакомая. Но его книг я не читал.

– Он опубликовал свой первый роман четырнадцать месяцев тому назад. «Сокольничий и монах», – она сверилась с блокнотом. – Ваксс назвал его «триумфальным примером идиотской логики, ярким факелом младенческой ерунды, призванным служить путеводной звездой вечно юным и неизлечимо сентиментальным».

– С синтаксисом получше, чем всегда, но очень уж заверчено.

– Я задалась вопросом, написал ли Лэндалф что-то ему, и погуглила его.

Пенни повернулась, посмотрела на Майло, стоявшего у окна в гостиной, поднялась со стула, подошла ко мне. Продолжила, понизив голос:

– Одиннадцать месяцев тому назад, через три месяца после публикации книги, Лэндалф пытал и убил свою жену, пытал и убил свою трехлетнюю дочь, после чего покончил с собой.

И хотя никогда взгляд ее синих глаз не был таким пронзительным, я его выдержал.

– Вот почему фамилия показалась знакомой. Наверное, два дня об этом говорили в новостях, вот я что-то и услышал.

Из свойственной мне брезгливости у меня вошло в привычку не смотреть и не читать новости о массовых убийствах. Скорее это даже не привычка, а правило.

– Его жена, Джанетт, любила играть на пианино. Он отрезал ей уши. Потом пальцы, один за другим.

В литературных произведениях хватает колоритных монстров, заявившихся к нам из потусторонних миров, с других планет, из чьих-то лабораторий.

– Фотографии, которые он делал, пока калечил ее, доказывают, что она была жива и в сознании, когда он начал. Потом потеряла сознание и умерла от потери крови.

Вампиры, вервольфы, зомби, злобные инопланетяне, несущие смерть полтергейсты, уроды, чудовища, рожденные в лабораториях, они нереальны, они – проекции, метафоры, экстраполяции заложенного в нас.

– Сказать, что он сделал с трехлетней Мелани, язык не поворачивается. Никогда тебе об этом не скажу. Никогда. Если захочешь узнать, придется прочитать самому. Она тоже была жива, пока он это проделывал, большую часть времени.

Единственные монстры в этом мире выглядят совсем как люди, отбрасывают тени и отражаются в зеркалах, улыбаются, говорят о сострадании, убедительно льют слезы.

– Когда дочь и жена умерли, – продолжила Пенни, – он облил себя бензином и чиркнул зажигалкой.

Глядя ей в глаза, я не слышал ни ее дыхания, ни гудения включенного холодильника, ни шепота ветра за окном, словно мы ушли из реального мира, существовали только на плазменном экране, как персонажи фильма, и тот, кто смотрел этот фильм, нажал на пульте дистанционного управления кнопку «БЕЗ ЗВУКА».

– Официальное заключение полиции – два убийства и самоубийство, – подвела черту Пенни. – И что ты думаешь?

Из-за запредельного садизма этих преступлений мне хотелось верить, что власти пришли к правильному выводу, что Томас Лэндалф убил своих жену и ребенка, что монстр, который все это совершил, больше не ходит по этой земле.

Но взгляд Пенни не позволял мне уйти от правды.

– Скорее всего… это не было самоубийством, – ответил я. – И убийств было не два, а три.

– Скорее всего, – согласилась она. – И знаешь, что я думаю? Я думаю, что до этих убийств Ваксс наверняка запугивал Лэндалфа, точно так же, как нас.

– Полагаю, мысль правильная.

– Но почему после гибели его семьи копы не посмотрели в сторону Ваксса?

– По словам Клитрау, происходит что-то странное, если жалуешься копам на Ваксса, – напомнил я.

– Прочитав о случившемся с Лэндалфами, я подумала, что именно с этим нам и нужно идти к копам. Но потом осознала…

Я кивнул.

– Продолжай.

– …что мы с ним один на один. Почему он неприкасаемый? Кто он такой?

– С учетом такого садизма… действительно, задумаешься, кто он такой?

Жестокое убийство Лэндалфов требовало переосмысления восприятия и самого Ваксса, и угрозы, которую он для нас представлял. Он все более превращался в хищника, маска критика всего лишь скрывала звериную сущность.

Глава 25

За ленчем я поел, пусть и без аппетита. С историей убийства Лэндалфов, не выходившей из головы, еде вроде бы следовало казаться пресной, ан нет, я понимал, что она вкусная.

Наверное, даже в аду у осужденных на вечные муки душ бывают счастливые моменты, как напоминание, что и там не все в порядке.

После ленча, сославшись на усталость, Пенни решила прилечь. В спальню не пошла, не хотела находиться отдельно от нас, свернулась калачиком на диване в гостиной, примыкающей к кухне, лицом к бухте, надеясь, что вода и покачивающиеся яхты и катера убаюкают ее.

Майло вернулся к компьютеру и другой электронике, расставленной на кофейном столике. Сидел он спиной к бухте.

Лесси улеглась на живот рядом с ним, мордой к окнам, но голову не опускала, уши стояли торчком. Может, не могла отвести глаз от парящих морских чаек и изредка пролетающих коричневых пеликанов.

Сев за секретер, я вышел в Интернет с ноутбука Пенни. Хотелось побольше узнать о том, как погибла семья Джона Клитрау.

Я боялся, что меня вновь ждут кровавые убийства с подробностями, от которых кровь будет стынуть в жилах. Я ошибся. Обошлось без крови, но поводов для тревоги только прибавилось.

Согласно сообщениям прессы, Тони и Кора Клитрау, родители Джона, жили на берегу озера в Мичигане. Они арендовали причал в ближайшей гавани, где и держали свой «Тайм-аут», прогулочный катер модели «Блуотер-563».

Зайдя на сайт компании, я нашел фотографии катера такой модели. Двухпалубный, низко сидящий в воде, с поднятой рубкой под металлической крышей и с парусиновыми стенками. Красивый, со стремительными обводами корабль. Одна большая каюта, объединенная с камбузом, две маленькие, с ванными.

Тремя годами раньше, в конце июня, в четверг, Тони и Кора отправились на прогулку. Катер располагал всем необходимым для того, чтобы провести ночь на воде, но они сказали владельцу причала, Майклу Ханрэну, что собираются вернуться до сумерек.

Когда они не пришвартовались и вечером, Майкл особенно не встревожился. Во всяком случае, в полицию сообщать не стал. Пару раз такое уже случалось.

На следующий день, когда береговая охрана не смогла вызвать «Тайм-аут» по радио, начались поиски. В 16:10 катер нашли по сигналу транспондера. Он дрейфовал в пяти милях от берега.

Тони Клитрау сидел, привязанный к креслу в рубке, голый и мертвый. Причина смерти оставалась неясной.

Кору на катере найти не удалось.

На корме с лебедки в воду уходил туго натянутый трос. Его принялись накручивать на лебедочный барабан.

И, словно рыбу, из воды вытащили Кору. Голую, если не считать одеждой наручники. Тросом сначала обвили цепь между наручниками, а потом зацепили карабинами на талии.

Катер тащил ее по воде много миль, несомненно, ночью, когда это не могли увидеть люди с проплывающих мимо кораблей.

Коре приходилось плыть в кильватерной струе «Тайм-аута». Трос закрепили таким образом, что женщина не могла перевернуться на спину. Ее то и дело утягивало под воду, а вырываясь на поверхность, ей приходилось высоко закидывать голову, чтобы схватить ртом воздух, а не воду.

Усталость взяла верх. Пусть и не скоростной катер, «Тайм-аут» мог двигаться достаточно быстро. Тело Коры покрывали синяки. От ударов воды или от контакта с каким-то мусором, всегда плавающим на поверхности, у нее оторвало левое веко, глаза напоминали шероховатое стекло.

Степень вины Тони могла определиться по заключению коронера. Но результаты вскрытия оказались неоднозначными.

Количество алкоголя в желудке и его содержание в крови Тони предполагали, что он мог умереть от алкогольного отравления. Но, будь он до такой степени пьян, его бы в какой-то момент вырвало на палубу или на себя, чего на самом деле не произошло.

Уоррен Наулс, детектив, расследовавший убийство, не согласился с утверждением, что Клитрау убил свою жену. Наулс настаивал на том, что надрыв угла правой ноздри и синяк на щеке появились в результате сопротивления Тони, не желавшего, чтобы ему в нос вставили трубочку и через нее закачали в желудок спиртное.

По мнению судебно-медицинского эксперта, эти травмы возникли, когда Кора вырывалась из рук пьяного мужа, пытавшегося надеть на нее наручники.

Наулс также высказал предположение, что спиртное залили в Тони, чтобы скрыть истинную причину смерти. Тони мог умереть от эмболии, пузырька воздуха, который, введенный в кровь, добрался до мозга. На слушаниях детектив говорил об обнаруженном проколе вены.

Судебно-медицинский эксперт полагал, что повреждения кожи, соседствующие с предполагаемым проколом, не позволяли однозначно утверждать, что это действительно прокол.

Вину Тони доказать не удалось. Дело так и осталось открытым, главным образом благодаря усилиям детектива Наулса.

Хотя Джон Клитрау утверждал, что его жену Маргарет и их дочерей убили, я не смог найти упоминаний об их смерти, насильственной или какой другой. Если Джон сказал мне правду (а я верил, что сказал), он, вероятно, опустил некоторые подробности, объясняющие, почему об их смерти не упомянули в прессе.

Прочитав о случившемся с Тони и Корой, я еще больше разволновался. В голове замелькали возможные варианты развития событий, один мрачнее другого.

Не в силах более усидеть на месте, я поднялся из-за компьютера и подошел к стеклянной стене гостиной в надежде, что панорама бухты успокоит меня.

В отношении Пенни магия красоты сработала. Она крепко спала на диване, под серым светом беременного дождем неба.

Представьте себе, что только после смерти Коры алкоголь залили в желудок Тони, а в вену ввели воздух. Представьте себе его ужас, его душевную боль. Тони заставили вести катер, и он полностью отдавал себе отчет в том, что жена захлебывается в кильватерной волне.

Воображение может не только радовать, но и пугать, строить воздушные замки и сбрасывать в черные глубины, где умирает последняя надежда.

Оставалось много вопросов. Как Ваксс оказался на катере и как его покинул? Как сумел взять над ними вверх, как привязал Кору к лебедочному тросу?

И даже если вопросов была бы тысяча, у меня не возникло ни малейшего сомнения в том, что Тони и Кору убил Ваксс, что он калечил Джанетт и Мелани Лэндалф, а Томаса, мужа и отца, заставлял на все это смотреть, прежде чем сжег его заживо.

Почерк убийцы не менялся от преступления к преступлению: необычайная жестокость, полное отсутствие жалости, стремление унизить, а не только убить, и в каждом случае – решимость заставить главную жертву стать свидетелем страданий тех, кого убивают раньше его.

В мельтешении темных крыльев огромная цапля, ростом с человека, поднялась с берега у самого дома и низко заскользила над водой, описала широкий круг между покачивающимися судами и взяла курс на материк.

Хотя мне потребовалось лишь мгновение, чтобы опознать птицу, сердце екнуло, словно я стал свидетелем чего-то мистического, увидел существо с намерениями такими же черными, как и его цвет.

С удаляющейся цапли взгляд мой сместился на стоящие на якоре суда. Такелаж яхт подрагивал под легким ветерком. На палубе одной мужчина что-то там делал. В каютах некоторых светились окна и иллюминаторы.

Радующая глаз, успокаивающая морская пастораль… и все-таки меня не отпускала тревога.

Зазвонил мобильник, не одноразовый, который я оставил на кухне, а тот, что лежал в нагрудном кармане рубашки, зарегистрированный на мое имя. По причинам, которые я полностью не понимал, Джон Клитрау предупредил, что пользоваться им нельзя. Я, однако, возил этот мобильник с собой, потому что связаться со мной Джон мог только по этому номеру, если бы вдруг решил, что ему необходимо мне что-то сказать.

Я принял звонок и услышал озабоченный голос Хада Джеклайта.

– Кабби?

– Он самый.

– Ты живой?

– Да, Хад, живой.

– Твой дом. Он взорвался. Ты знаешь?

– Знаю. Послушай, я сейчас перезвоню тебе по другой линии.

Ответа ждать не стал. Разорвал связь.

Пенни будить не хотелось, она выглядела такой умиротворенной, лежа на диване, поэтому я оставил ее с Майло и Лесси, а сам через столовую прошел в большую гостиную, где из такого же большого, от пола до потолка, окна открывался несколько иной вид на бухту.