Текст книги "Ангелы-хранители"

Глава 5

В четверг утром, 20 мая, Винсент Наско вернулся после однодневных каникул в Акапулько. В международном аэропорту Лос-Анджелеса он купил «Таймс», после чего сел в микроавтобус-шаттл, гордо именуемый лимузином, хотя это был самый настоящий микроавтобус, до округа Ориндж. Винс прочел газету по пути в свой таунхаус в Хантингтон-Бич, и на третьей полосе нашел заметку о пожаре в «Банодайн лабораториз» в Ирвайне.

Пожар возник вчера, в районе шести утра, когда Винс ехал в аэропорт, чтобы сесть на самолет до Акапулько. Прежде чем пожарные смогли справиться с огнем, одно из двух лабораторных зданий успело полностью выгореть.

Люди, которые дали Винсу заказ на убийства Дэвиса Уэзерби, Лоутона Хейнса, четы Ярбек и супругов Хадстон, наверняка наняли поджигателя подпалить «Банодайн». Похоже, заказчики пытались уничтожить все записи по проекту «Франциск» – и те, что были в файлах «Банодайна», и те, что хранились в головах ученых, работавших над проектом.

В газете не упоминалось о военных контрактах «Банодайна». Информация явно не для широкой публики. О компании говорилось как о лидере в генной инженерии, уделявшем особое внимание разработке новых лекарств на основе метода рекомбинантных ДНК.

В огне погиб ночной сторож. Правда, в «Таймс» не давалось никаких объяснений, почему он не смог покинуть горящее здание. Винс предположил, что чистильщики прикончили парня, а тело бросили в огонь, чтобы замести следы.

Водитель довез Винса прямо до входной двери его таунхауса. В комнатах было сумрачно и прохладно. Полы не были застелены коврами, и каждый шаг гулко раздавался по практически пустому помещению.

Винс купил этот дом два года назад, но так и не удосужился его полностью обставить. На самом деле столовая, кабинет и две из трех спален были абсолютно голыми, если не считать дешевых штор, защищающих от посторонних глаз.

Винс верил, что таунхаус для него всего лишь перевалочный пункт, временное жилье, из которого в один прекрасный день он переедет в дом на пляже в Ринконе, славившемся своими приливами и серферами, именно туда, где жизнь подчинялась лишь законам бескрайнего бурного моря. Но скудость обстановки дома в Хантингтон-Бич объяснялась отнюдь не его временным статусом. Винсу просто нравились голые белые стены, чистые бетонные полы и пустые комнаты.

Когда Винс рано или поздно купит дом своей мечты, то непременно отделает белой блестящей керамической плиткой и полы, и стены каждой комнаты. Там не будет ни дерева, ни камня или кирпича, никаких текстурированных поверхностей для создания ощущения «тепла», которое так ценят другие. Мебель, сделанная на заказ, будет покрыта несколькими слоями блестящей белой эмали и обтянута белым винилом. Единственным отклонением от обилия сверкающих белых поверхностей будут неизбежные при строительстве стекло и полированная сталь. И тогда Винс, инкапсулированный таким образом, наконец впервые в жизни обретет покой и чувство родного дома.

Распаковав чемодан, Винс спустился на кухню приготовить себе ланч. Тунец. Три крутых яйца. Полдюжины ржаных крекеров. Два яблока и апельсин. Бутылка спортивного напитка.

На кухне в углу стояли маленький столик и стул, однако Винс всегда ел наверху, в своей скудно обставленной спальне. Он сел в кресло у окна, выходящего на запад. Океан находился всего лишь в квартале от дома, по другую сторону Тихоокеанского прибрежного шоссе, за общественным пляжем, и из окна второго этажа Винс мог видеть приливные волны.

Небо было частично затянуто облаками, и вода рябила пятнами солнечного света и тени, местами она походила на расплавленный хром, а местами – на вздымающуюся массу темной крови.

День выдался теплым, хотя казалось, что за окном по-зимнему холодно.

Глядя на океан, Винс чувствовал, что отливы и приливы крови в его венах и артериях идеально совпадают с ритмом прибоя.

Закончив с ланчем, Винс остался сидеть, наслаждаясь общением с морем, напевая себе под нос и всматриваясь в свое отражение в оконном стекле, словно пытаясь проникнуть взглядом через стекло аквариума. Даже сейчас он чувствовал себя в ласковых объятиях океана, глубоко под волнами, в чистом, прохладном и бесконечном мире тишины и покоя.

Уже позже, в середине дня, он поехал на своем минивэне в Ирвайн, где и нашел «Банодайн лабораториз». Лабораторный комплекс был расположен у подножия горного хребта Санта-Ана. Компания владела двумя зданиями на просторном земельном участке – на удивление обширном в районе со столь высокими ценами на недвижимость. Одно здание было L-образным двухэтажным строением, а второе, побольше, V-образным, одноэтажным, с редкими узкими окнами, что делало его похожим на крепость. Оба здания отличались очень современным дизайном: потрясающая смесь плоских панелей и чувственных изгибов, облицованных темно-зеленым и серым мрамором, что выглядело очень привлекательно. Стоящие в тени редких пальм и коралловых деревьев здания, с огромной парковкой для служащих и бескрайними ухоженными лужайками, на самом деле были гораздо больше, чем казалось издалека, поскольку их истинные размеры искажали необъятные просторы плоской земли.

Пожар произошел в V-образном корпусе, где находились лаборатории. Но сейчас об инциденте свидетельствовали лишь несколько разбитых окон и следы сажи на мраморе над ними.

Земельный участок не был огорожен, так что при желании Винс мог спокойно пройти сюда со стороны улицы; правда, перед подъездной трехполосной дорогой имелись ворота и будка охранника. Судя по висевшему на поясе у охранника пистолету и неприступному виду здания, где располагались лаборатории, на всей территории комплекса использовались электронные средства контроля, а значит, ночью сложная система сигнализации наверняка сразу же предупреждала охранника о присутствии непрошеного гостя. Должно быть, поджигатель не только умел устраивать пожары, но и хорошо разбирался в системах безопасности.

Винс проехал мимо комплекса, затем развернулся и обогнул территорию с другой стороны. Тени от облаков, словно призраки, медленно перемещались по лужайке и скользили по стенам зданий. В «Банодайне» было нечто такое, что придавало ему грозный, возможно, даже зловещий вид. Правда, по мнению Винса, имеющаяся у него информация о проводившихся здесь исследованиях ничуть не усугубляла тяжелого впечатления, которое производил научный комплекс.

Он развернулся и поехал домой в Хантингтон-Бич.

Винс отравился в «Банодайн» в надежде, что это поможет ему выработать план действий. Но его ждало разочарование. Он по-прежнему не знал, что делать дальше. И не имел ни малейшего представления, кому можно было бы продать информацию за цену, оправдывающую все риски. Но конечно, не правительству США, ведь информация и так им принадлежала. И конечно, не Советам, вероятному противнику США, поскольку именно Советы заплатили Винсу за убийство Уэзерби, Ярбеков, Хадстонов и Хейнса.

Естественно, у Винса не было прямых доказательств, что он работает на Советы. Они всегда действовали крайне осмотрительно, нанимая свободного художника вроде него. Но он выполнял контракты для их конторы так же часто, как и для мафии, и, основываясь на множестве косвенных признаков, накопившихся за все эти годы, сделал вывод о том, что это Советы. Время от времени ему приходилось иметь дело не с теми тремя контактами из Лос-Анджелеса, а с другими людьми, и все они говорили с акцентом, похожим на русский. Более того, все их цели, как правило, были политиками того или иного уровня либо, как в случае с устранением ученых из «Банодайна», людьми, работавшими на ВПК. И заказчики из Лос-Анджелеса предоставляли более точную, детальную и проработанную информацию по сравнению с той, что сливала Винсу мафия, когда нанимала его для банальных бандитских разборок.

Итак, кто еще станет платить за столь сверхсекретные военные сведения, кроме США или Советов? Какой-нибудь диктатор из стран третьего мира, ищущий возможности подорвать ядерную мощь ведущих государств? Проект «Франциск» вполне может дать какому-нибудь доморощенному Гитлеру подобное преимущество, подняв его до уровня лидера мировой державы, а значит, он может хорошо заплатить. Но кому захочется брать на себя риски общения с правителями вроде Каддафи? Только не Винсу.

Кроме того, он располагал информацией о существовании революционных исследований в «Банодайне», но не детальными данными о том, каким образом были созданы все эти чудеса в рамках проекта «Франциск». Похоже, у Винса на руках было куда меньше козырей, чем казалось, а значит, ему и продавать-то особо нечего.

Однако идея эта крепко засела у Винса в подсознании еще со вчерашнего дня. И вот теперь, когда он пытался разрешить проблему потенциального покупателя, его вдруг осенило.

Собака.

Дома Винс снова сел в кресло перед окном, задумчиво уставившись на океан. Винс сидел так до глубокой ночи, пока воду не окутал мрак, и думал о собаке.

После рассказов Хадстона и Хейнса о собаке Винс начал постепенно понимать, что его взрывоопасные знания о проекте «Франциск», при всей их ценности, не стоят и тысячной доли того, сколько стоит ретривер, которого можно было использовать самым различным образом. Ретривер был в прямом смысле хвостатым денежным станком. Для начала Винс мог бы продать его обратно правительству США или русским за немереные деньги. И если ему удастся найти собаку, он наконец-то сумеет достичь финансовой независимости.

Но как определить ее местонахождение?

Придется прочесать всю Южную Калифорнию, причем незаметно – миссия столь же секретная, сколь и неподъемная. Министерство обороны наверняка уже задействовало для поисков огромное количество личного состава. Если пути Винса и военных пересекутся, они наверняка захотят узнать, кто он такой. А Винс не мог позволить привлекать к себе лишнее внимание.

Более того, если Винс начнет сам обследовать ближайшие предгорья Санта-Аны, куда наверняка рванули беглецы из лаборатории, то может столкнуться не с тем, с кем нужно. Не с золотистым ретривером, а с Аутсайдером, что очень опасно. Смертельно опасно.

Тем временем за окном спальни ночное небо в броне облаков и безбрежное море плыли рука об руку в кромешной тьме – непроглядной, как обратная сторона луны.

В четверг, через день после того, как Эйнштейн загнал Артура Стрека в угол на кухне у Норы Девон, Стреку предъявили обвинение во взломе и проникновении в чужое жилье, в нападении и нанесении побоев, а также в попытке изнасилования. Поскольку ранее он уже был осужден за изнасилование, отсидев в тюрьме два года из назначенных ему трех лет, сумма залога оказалась очень высокой, Стреку явно не по карману. А так как Артур Стрек не смог найти поручителя, он, скорее всего, останется в тюрьме до начала рассмотрения дела в суде, что для Норы стало огромным облегчением. В пятницу она пошла на ланч с Трэвисом Корнеллом.

Нора сама себе удивилась, приняв его приглашение. Да, Трэвис действительно был искренне потрясен, узнав о домогательствах Стрека и всех тех ужасах, что Нора от него натерпелась, и Нора действительно сохранением чести и достоинства, а может, и жизни была отчасти обязана появлению Корнелла в самый критический момент. Однако долгие годы параноидального воспитания в доме тети Виолетты не прошли даром, и Норе никак не удавалось избавиться от въевшейся в плоть и кровь подозрительности. Если бы Трэвис неожиданно начал ее домогаться, Нора наверняка была бы напугана, раздавлена, но отнюдь не удивлена. Нору, сызмальства наученную ждать от людей лишь плохого, могли удивить только проявления доброты и сострадания.

И тем не менее Нора согласилась пойти с Трэвисом на ланч.

Поначалу она сама не поняла почему.

Однако ей не пришлось долго ломать голову над ответом: все дело в собаке. Норе хотелось находиться рядом с ретривером. Еще ни разу в жизни на ее долю не выпадало столько искренней любви, сколько дарил ей Эйнштейн. У Норы никогда не было обожателя, и теперь ей было чрезвычайно приятно, пусть даже обожателем этим стал ретривер. А кроме того, в глубине души Нора знала, что Корнеллу можно всецело и полностью доверять. Ведь ему доверял Эйнштейн, а Эйнштейна, похоже, не так-то легко провести.

Они отправились в кафе, куда пускали с собаками. Там, на мощенном кирпичом патио под зонтиками в бело-голубую полоску стояло несколько накрытых скатертями столиков, к кованой ножке одного из которых можно было пристегнуть собачий поводок. Эйнштейн вел себя на редкость благовоспитанно и бо́льшую часть времени просто спокойно лежал рядом. Периодически он бросал на Нору и Трэвиса выразительные взгляды, получая в награду лакомые кусочки со стола, хотя в принципе не был попрошайкой.

Нора не имела особого опыта общения с собаками, однако у нее создалось впечатление, что Эйнштейн не только бдительный, но и очень любознательный пес. Похоже, ему нравилось следить за другими посетителями, явно вызывавшими у него любопытство.

И у Норы абсолютно все здесь вызывало любопытство. Она впервые в жизни ела в ресторане, и, несмотря на множество прочитанных романов, где люди завтракали и обедали в тысячах ресторанов, ее по-прежнему удивляла и восхищала каждая мелочь. Одинокая роза в молочно-белой вазе. Название заведения на книжечке со спичками. Подававшееся в миске со льдом масло кружочками, украшенными выдавленным сверху цветком. Ломтик лимона в ледяной воде. Завершающим штрихом стала охлажденная вилка для салата.

– Посмотрите на это, – сказала Нора, когда официант, поставив на стол закуски, удалился.

– Что-то не так? – нахмурился Трэвис.

– Нет-нет. Я просто хочу сказать… эти овощи.

– Мини-морковь, мини-патиссоны.

– А где они берут такие маленькие? Поглядите, как они вырезали фестонами края помидорчика. Здесь все такое хорошенькое. И как им хватает времени так красиво оформлять блюда?

Нора понимала, что вещи, так поражавшие ее воображение, Трэвис воспринимал как должное, понимала она и то, что столь явное изумление свидетельствовало о ее неопытности, бесхитростности и даже о некоторой инфантильности. Нора часто краснела, заикалась от смущения, но не могла удержаться и продолжала комментировать эти чудеса. Трэвис постоянно улыбался, но, слава богу, не покровительственной улыбкой: похоже, он искренне наслаждался ее детскими восторгами по поводу неожиданных открытий и мелких радостей жизни.

К тому времени, как они покончили с кофе и десертом – пирожное с киви для Норы, клубника со сливками для Трэвиса и лимонное пирожное для Эйнштейна, которым тот не захотел ни с кем делиться, – Нора уже вела самую длинную беседу в своей жизни. Она пробыла в обществе Трэвиса два с половиной часа, и в разговоре ни разу не возникло неловкого молчания. В основном они обсуждали книги, поскольку, учитывая затворническую жизнь Норы, любовь к книгам стала в буквальном смысле слова единственным, что их объединяло. Это, а еще одиночество. Трэвиса, похоже, искренне интересовало ее мнение о разных писателях, и он умел видеть в книгах скрытый смысл, тот скрытый смыл, который в свое время ускользнул от Норы. Она, наверное, за целый год столько не смеялась, сколько за эти несколько часов. Однако новый опыт оказался настолько волнующим, что у нее время от времени начинала кружиться голова, и, когда они покинули ресторан, Нора уже не помнила, о чем, собственно, шла речь, – все было в радужной дымке. Она испытывала эмоциональную перегрузку, аналогичную той, что испытывал бы дикарь из туземного племени, внезапно оказавшись в центре Нью-Йорка. Норе явно требовалось время, чтобы понять и переварить все, что с ней случилось.

Поскольку на ланч они отправились от Нориного дома, где Трэвис оставил свой пикап, из кафе пришлось возвращаться пешком, и Нора всю дорогу вела Эйнштейна на поводке. Эйнштейн никуда не рвался, не опутывал ноги Норы поводком, а трусил рядом или чуть впереди, очень послушно, время от времени бросая на Нору такие умильные взгляды, что она не могла сдержать улыбку.

– Какая хорошая собака, – сказала Нора.

– Очень хорошая, – согласился Трэвис.

– И такая послушная.

– Как правило, да.

– И такая милая.

– Вы его захвалите.

– Боитесь, что он загордится?

– Он уже загордился, – ответил Трэвис. – Но если вы продолжите тешить его тщеславие, с ним невозможно будет жить.

Ретривер оглянулся на Трэвиса и презрительно фыркнул.

– Мне начинает казаться, будто он иногда понимает то, что вы говорите, – рассмеялась Нора.

– Иногда, – согласился Трэвис.

Когда они наконец добрались до дома Норы, ей захотелось пригласить Трэвиса зайти. Правда, она не знала, прилично ли это, а кроме того, Трэвис мог неправильно истолковать подобное приглашение. Нора знала, что она всего лишь нервная старая дева, знала, что могла – и должна была – доверять Трэвису, но в памяти внезапно ожили зловещие предупреждения тети Виолетты относительно мужчин, и Нора не смогла заставить себя сделать то, что должна была сделать. День прошел идеально, однако Нора не решилась продлить удовольствие из опасения, что в любой момент может произойти нечто неприятное, испортив воспоминания о чудесном дне и оставив ее ни с чем. Поэтому Нора просто поблагодарила Трэвиса за ланч, даже не осмелившись пожать ему руку.

Она все же наклонилась и обняла пса. В ответ Эйнштейн лизнул ее в шею. Нора хихикнула, что, пожалуй, случилось с ней впервые в жизни. Она могла бы гладить собаку целую вечность, но на фоне прилива любви к собаке настороженное отношение к Трэвису могло стать еще заметнее.

Стоя в дверях, Нора провожала взглядом садившихся в пикап Трэвиса с Эйнштейном.

Трэвис помахал Норе рукой.

Нора помахала в ответ.

Завернув за угол, пикап скрылся из виду, и Нора тотчас же устыдилась своего малодушия, горько пожалев, что не пригласила Трэвиса остаться. Ей хотелось окликнуть Трэвиса по имени, сбежать с крыльца и кинуться за машиной. Но пикап уже был далеко. Нора снова осталась одна. Она неохотно вошла в дом и, захлопнув дверь, оставила за ней ослепительный новый мир.

Легкий многоцелевой вертолет «Bell JetRanger» промелькнул над заросшим деревьями ущельем и лысеющими гребнями предгорий Санта-Аны. Тень вертолета бежала впереди него, поскольку, по мере того как пятница подходила к концу, солнце клонилось на запад. Когда вертолет приблизился к верхней части каньона Святого Джима, Лемюэль Джонсон, выглянув из окна кабины пилота, увидел четыре автомобиля управления шерифа округа, выстроившихся вдоль узкой грунтовой дороги. Два других автомобиля, а именно фургон коронера и джип «гранд-чероки», должно быть принадлежавший жертве, были припаркованы возле каменной хижины. Пилоту едва-едва хватило места, чтобы посадить вертолет на маленькую поляну. Не дождавшись, пока заглохнет двигатель, а позолоченные солнцем лопасти перестанут крутиться, Лем выпрыгнул из кабины и поспешил к хижине. Его правая рука Клифф Сомс шел следом.

Из хижины навстречу Лему появился шериф округа Уолт Гейнс. Гейнс был крупным мужчиной, ростом шесть футов четыре дюйма, весом не менее двухсот фунтов, с квадратными плечами и мощной грудью. Пшеничного цвета волосы и васильковые глаза подошли бы любому киногерою, но все дело портило слишком широкое лицо с грубыми чертами. Гейнсу уже стукнуло пятьдесят пять, хотя выглядел он на сорок, да и волосы он стриг почти так же коротко, как все двадцать лет службы в морской пехоте.

И хотя Лем Джонсон был афроамериканцем, настолько же черным, насколько Уолт был светлокожим, и хотя Лем был на семь дюймов ниже и на шестьдесят фунтов легче Уолта, и хотя семья Лема принадлежала к верхушке среднего класса, а родители Уолта были белой рванью из Кентукки, и хотя Лем был на десять лет моложе шерифа, они были друзьями. Даже больше чем друзьями. Закадычными корешами. Они вместе играли в бридж, вместе ездили на глубоководную рыбалку и обожали сидеть то у одного, то у другого на патио, пить пиво «Корона» и решать мировые проблемы. Даже их жены стали лучшими подругами, счастливое стечение обстоятельств или, по словам Уолта, «самое настоящее чудо, поскольку этой женщине не понравился никто, с кем я пытался ее знакомить за тридцать два года».

Да и самому Лему дружба с Уолтом Гейнсом тоже казалась чудом, потому что Лем не относился к числу тех, кто легко заводит друзей. Лем был трудоголиком, и у него не хватало времени на то, чтобы старательно поддерживать знакомства, которые могли перерасти в нечто большее. Но в случае Уолта в старательном поддерживании знакомства и не было нужды. Они поладили после первой же встречи, увидев друг в друге родственные души с одинаковыми взглядами и отношением к делу. Через шесть месяцев им уже казалось, что они друзья детства. Лем дорожил их дружбой почти так же, как он дорожил своим браком с Карен. Ему было бы намного сложнее переносить стрессы на службе, если бы не возможность периодически выпустить пар с Уолтом.

Когда лопасти винта вертолета перестали трещать, Уолт Гейнс сказал:

– Не понимаю, почему убийство замшелого обитателя каньона могло заинтересовать вас, федералов.

– Вот и хорошо, – ответил Лем. – Тебе и не нужно понимать, и ты действительно не хочешь это знать.

– В любом случае я определенно не рассчитывал, что ты явишься лично. Думал, пришлешь кого-нибудь из своих шестерок.

– Агенты АНБ не любят, когда их называют шестерками, – заметил Лем.

Бросив взгляд на Клиффа Сомса, Уолт спросил:

– А разве он не так относится к своим помощникам? Не как к шестеркам?

– Он тиран, – подтвердил Клифф.

Рыжеволосый и веснушчатый Клиф, которому стукнул тридцать один год, больше походил на серьезного молодого проповедника, чем на сотрудника Агентства национальной безопасности.

– Ну что ж, Клифф, – сказал Уолт Гейнс, – ты должен понимать, в какой семье вырос Лем. Отец у него был забитым черным бизнесменом, зарабатывавшим не больше двухсот тысяч в год. Бедность не порок, сам понимаешь. Вот потому-то Лем и решил отыграться за все годы бесправия и унижений, заставляя вас, белых ребят, ходить у него по струнке.

– Он требует, чтобы я называл его «масса», – пожаловался Клифф.

– Кто бы сомневался, – усмехнулся Уолт.

– Очень смешно, – со вздохом произнес Лем. – Почти так же, как ранение в мошонку. Где тело?

– Сюда, масса, – произнес Уолт.

И когда деревья закачались от порыва теплого ветра, а шепот листьев нарушил стоявшую в каньоне тишину, шериф провел Лема и Клиффа в первую комнату хижины.

Лем сразу понял, почему Уолт так много шутил. Натужный юмор стал реакцией на весь тот ужас, который они застали внутри хижины. Нечто вроде громкого смеха ночью на кладбище, чтобы прогнать страхи.

Обивка двух перевернутых кресел была разодрана в клочья. Диванные подушки распороты, из прорех торчал белый поролон. Книги в бумажных обложках вытряхнуты из углового шкафа, разорваны и разбросаны по всей комнате. Осколки стекла из разбитого большого окна сверкали среди руин, как драгоценные камни. Обломки мебели и стены заляпаны кровью, на светлом сосновом полу темнели бурые лужицы.

Подобно паре ворон в поисках ярких ниточек для украшения гнезда, двое лаборантов в черных костюмах осторожно обследовали обломки. Время от времени один из них тихонько ахал и, подцепив что-то пинцетом, клал в пластиковый конверт.

Очевидно, тело уже было осмотрено и сфотографировано, поскольку его успели поместить в непрозрачный пластиковый мешок и положить возле двери, чтобы перенести в труповозку.

Посмотрев на едва видневшийся в мешке труп, очертания которого под белым пластиком мало походили на человеческое тело, Лем спросил:

– А как его звали?

– Уэс Далберг, – ответил Уолт. – Жил здесь уже лет десять, если не больше.

– А кто его нашел?

– Сосед.

– Когда его убили?

– Насколько мы можем судить, примерно три дня назад. Возможно, во вторник вечером. Чтобы сказать точно, нужно дождаться результатов лабораторных анализов. Последнее время погода стоит теплая, а это влияет на скорость разложения тканей.

Значит, во вторник ночью… Во вторник утром, на рассвете, из «Банодайна» был совершен побег. К вечеру того же дня Аутсайдер мог вполне преодолеть такое расстояние.

От этих мыслей Лема передернуло.

– Замерз? – саркастически поинтересовался Уолт.

Лем не ответил. Да, они были друзьями, и оба были офицерами органов правопорядка, один – местного, второй – федерального, но в данном случае интересы организаций, которые они представляли, были диаметрально противоположными. Задача Уолта состояла в том, чтобы раскопать правду и обнародовать ее, а вот Лему, наоборот, нужно было накрыть ящик с этим делом крышкой и следить, чтобы она не открылась.

– Ну здесь и воняет! – воскликнул Клифф Сомс.

– Тогда прикинь, какая тут стояла вонь, пока мы не положили жмурика в мешок, – заметил Уолт. – Просто жуть!

– Значит, тут не только… разложение? – спросил Клифф.

– Нет. – Уолт показал на другие пятна, уже явно не крови. – Моча и фекалии тоже.

– Принадлежат жертве?

– Я так не думаю.

– А вы делали предварительные анализы? – Лем старался скрыть обеспокоенность. – Смотрели под микроскопом прямо на месте?

– Нет. Отвезем образцы в лабораторию. По нашему мнению, это продукты жизнедеятельности того, уж не знаю кого, кто вломился через окно.

Лем поднял глаза от мешка с трупом:

– Ты хочешь сказать, человека, убившего Далберга?

– Убийца не человек, – заявил Уолт. – И по-моему, тебе это хорошо известно.

– Не человек? – переспросил Лем.

– По крайней мере, не такой человек, как ты или я.

– Тогда что, по-твоему, это было?

– А хрен его знает! – Уолт потер колючий затылок здоровущей ладонью. – Но, судя по состоянию тела, у убийцы были острые зубы, возможно, когти и крутой нрав. Ну как, описание подходит тому, кого вы ищете?

Однако Лем не попался на крючок.

На мгновение все замолчали.

Напоенный ароматом сосен свежий ветерок ворвался в разбитое окно, чуть-чуть развеяв ядовитую вонь.

Один из лаборантов воскликнул: «Ах!» – и вытащил что-то пинцетом из груды камней.

Лем устало вздохнул. Ситуация была не из лучших. Уолту и его команде не удастся нарыть достаточно улик, чтобы сказать, что именно убило Далберга, и все же того, что они нароют, хватит за глаза и за уши, чтобы разбудить в них нездоровое любопытство. Однако это был вопрос национальной безопасности, и ни одному гражданскому не позволялось совать туда свой любопытный нос. Лем собирался остановить их расследование. И надеялся, что его вмешательство не слишком разозлит Уолта. Это станет реальной проверкой их дружбы на прочность.

И тут Лем, продолжавший смотреть на мешок с трупом, понял, что не так с формой мешка.

– Здесь нет головы, – сказал он.

– Вас, федералов, на мякине не проведешь, – заметил Уолт.

– Ему что, отрезали голову? – упавшим голосом спросил Клифф Сомс.

– Вам сюда. – Уолт провел их в соседнюю комнату.

Комната оказалась большой – пусть примитивной – кухней с ручным насосом в раковине и допотопной дровяной печью.

Если не считать головы, в кухне не имелось следов насилия. Хотя, конечно, и одной головы более чем достаточно. Она лежала в центре стола. На тарелке.

– Господи Иисусе! – прошептал Клифф.

Когда они вошли в кухню, полицейский фотограф как раз снимал голову под разными углами. Он еще не закончил, но слегка попятился, чтобы не закрывать обзор.

У жертвы отсутствовали глаза, они были вырваны. Пустые глазницы казались глубокими, точно колодцы.

Клифф Сомс смертельно побледнел, на фоне этой синюшной бледности веснушки запылали огненными искрами.

Лему стало дурно, причем даже не из-за того, что случилось с Уэсом Далбергом, а из-за неминуемости череды грядущих смертей. Лем гордился своими талантами эффективного менеджера и следователя. И знал, что справится с этим делом лучше, чем кто-либо другой. Однако при всем при том он был здравомыслящим прагматиком, трезво оценивавшим врага. Бессмысленно рассчитывать на скорое окончание этого кошмара. Нет, ему понадобятся время, терпение и удача, чтобы выследить убийцу, ну а пока гора трупов будет только расти.

Голова не была отрезана после смерти Далберга. Все обстояло куда хуже. Похоже, голова была или вырвана когтями, или откушена, или вывернута из туловища.

У Лема внезапно вспотели ладони.

Странно… но пустые глазницы завораживали, будто широко раскрытые глаза.

У него по спине побежала одинокая капелька пота. Ему еще никогда не было так страшно – более того, он даже не представлял, что способен испугаться до мокрых штанов, – и тем не менее он категорически не хотел, чтобы его отстранили от задания. От правильного разрешения критической ситуации зависела безопасность страны и ее населения, а Лем понимал, что никто не справится с проблемой лучше его. И дело было не только в его раздутом «эго». Все считали Лема лучшим из лучших, и он знал, что они правы. Он мог смело собой гордиться, к черту ложную скромность! Да, это его дело, и он доведет расследование до конца.

Родители воспитали его с обостренным чувством долга и ответственности. «Темнокожий человек, – любил говорить отец, – должен выполнять любую работу вдвое лучше белого, чтобы завоевать себе хоть какую-нибудь репутацию. И тут нет ничего обидного. И это не повод для возмущения. Всего лишь суровая правда жизни. С таким же успехом можно возмущаться тем фактом, что зимой холодно. И вместо того чтобы возмущаться, посмотри правде в глаза, работай вдвое больше – и ты всего добьешься. Ты должен преуспеть, потому что на тебя равняются твои братья». В результате такого воспитания Лем, не раздумывая, выкладывался на полную катушку при выполнении любого задания. Он до смерти боялся потерпеть неудачу, что случалось с ним крайне редко, и мог неделями копаться в дерьме, если впереди его ждало успешное завершение дела.

– Можно тебя на минуточку? – спросил Уолт, направляясь к открытой задней двери хижины.

Лем кивнул и, повернувшись к Клиффу, сказал:

– А ты оставайся здесь. Проследи, чтобы никто – ни патологоанатомы, ни фотограф, ни копы, буквально никто – не покинул место преступления, не поговорив со мной.

– Будет сделано, сэр, – ответил Клифф.

Он поспешно направился в переднюю часть хижины сообщить находившимся там людям, что они на временном карантине, ну и, кроме того, убраться подальше от лишенной глаз головы.

Лем вышел вслед за Уолтом Гейнсом на полянку перед домом. Заметив металлический лоток и валявшиеся на земле поленья, Лем остановился, чтобы их осмотреть.

– Мы считаем, все началось именно здесь, – сказал Уолт. – Возможно, Далберг пошел за дровами для очага. Возможно, когда из-за деревьев появилось нечто, он бросил свою ношу и рванул в дом.

Они стояли в кроваво-оранжевых лучах вечернего солнца на опушке, вглядываясь в фиолетовые тени и таинственные зеленые лесные глубины.