Текст книги "Город (сборник)"

По ходу готовки миссис Лоренцо давала мне небольшие поручения. Я старался изо всех сил, помогая ей, а она рассказывала мне о троих детях, которые ходили в ее детский сад на дому.

– Боюсь, я не смогу управляться с ними, как прежде, когда совсем растолстею.

Мистер Лоренцо умер лишь двумя месяцами раньше, но миссис Лоренцо уже набирала вес. Толстой она еще не стала, только пухлой, но мне не нравилось, что она так говорит о себе.

– Миссис Лоренцо, вам когда-нибудь говорили, что вы очень похожи на Анну-Марию Альбергетти?

– Ты очень милый, Иона, но для меня это в прошлом, – она похлопала себя по боку, – в далеком прошлом.

Каким-то образом я догадался, что говорит она не о нескольких набранных фунтах, которые достаточно ровно распределились по ее телу, а потому спросил:

– В прошлом? Что именно?

– Тревожиться о том, как я выгляжу. Мужчины. Замужество. Тони был лучшим из мужчин. Попытка повторить приведет к разочарованию… а может, и к чему-то похуже.

Ее покорность судьбе вызвала у меня грусть. Но я не сумел найти слов, которые могли бы изменить ее настрой по отношению к будущему. Чем дольше я молчал, тем больше мне становилось не по себе, и в какой-то момент я понял, что мне необходимо уйти из кухни на несколько минут. Хотя бы для того, чтобы, вернувшись, перевести разговор на другую тему, сделав вид, что о ее будущем мы вовсе и не говорили.

– Пойду расстелю постель, – солгал я, – чтобы не делать это перед сном, и открою окно, а то в моей спальне наверняка душно.

Придя в спальню, я нашел постель расстеленной, как я ее и оставлял, а окно – открытым, как я его и оставлял, тоже, но на одеяле, словно держа под наблюдением дверь, лежал фабричный глаз с синей пластмассовой радужкой.

Конечно же, перед моим мысленным взором возникли сине-лиловые глаза, и я услышал голос опасной женщины: «Глаз с джуджу. Похоже, ты у нас маленький выродок».

Я подошел к окну. Закрыл его. Запер на шпингалет.

Когда я распахнул дверь стенного шкафа, она там не пряталась. Не обнаружил я ее ни в спальне матери – заглянул и под кровать, и в стенной шкаф, – ни в стенном шкафу коридора, ни в ванной.

Вернувшись в гостиную, нашел входную дверь запертой.

Опять пошел в свою спальню и встретился с циклопским взглядом. Поднял глаз с кровати. Достал флорентийскую жестянку из прикроватного столика, откинул крышку, убедился, что из моей коллекции ничего не взято – и ничего к ней не добавлено. Положил глаз в жестянку, а ее – в прикроватный столик.

Глаза не было на кровати, когда я вернулся домой и расстелил постель. Пока мы с миссис Лоренцо возились на кухне, Ева Адамс – или Фиона Кэссиди, как ее ни назови, – заходила в квартиру, чтобы достать эту штуковину, от которой мурашки бежали по коже, и положить на самое видное место, да еще так, чтобы глаз смотрел на дверь.

Сев на краешек кровати, я без труда расшифровал послание. Женщина, похоже, узнала, что мистер Иошиока приходил ко мне, чтобы рассказать о запахе, напоминающем запах жидкости, которая использовалась для сухой чистки, и о разрезанной фотографии ширмы с тиграми. Она предупреждала: не плети против меня заговоры, держись подальше от мистера Иошиоки, помни, что я люблю резать. Она говорила: «Ты думаешь, этот фабричный глаз – джуджу, мальчик, но на самом деле в этом доме джуджу владею только я».

Когда меня перестало трясти, я вернулся на кухню, где миссис Лоренцо заканчивала приготовление гарниров. Она жарила рулет в смеси сливочного и оливкового масла, и воздух наполняли ароматы ветчины, вырезки, шалфея и перца.

Она предпочитала за обедом пить воду, а я налил себе из кувшина вишневый «кул-эйд», который мама развела утром.

За стол я сел безо всякого аппетита. Сначала ковырялся в еде, опасаясь, что желудок внезапно свернется узлом и вышвырнет из себя все, что я посмею съесть. Но очень скоро – умела готовить миссис Лоренцо – я съел все, что она положила мне на тарелку, и попросил добавки.

Десертом, который прятался под крышкой, оказался кремовый торт в шоколадной глазури. Необыкновенно вкусный.

После обеда, вымыв и убрав посуду, мы играли в карты за кухонным столом. Миссис Лоренцо хотела включить радио и найти хорошую музыку, но я прикинулся, будто музыка не позволит мне сосредоточиться на картах, потому что я мог заслушаться. На самом деле меня тревожило, что музыка замаскирует возвращение Евы Адамс. А вернуться она могла исключительно с плохими намерениями.

Спать я пошел в половине десятого, как мне и полагалось, хотя заснуть не смог. Миссис Лоренцо смотрела телик в гостиной, но звук убавила до минимума. Так что бодрствовал я не из-за телика, а из-за ведьмы, обосновавшейся в квартире 6-В, если она была ведьмой. Я пришел к выводу, что должен радоваться, если она всего лишь ведьма, а не что-то похуже.

В двадцать минут одиннадцатого я поднялся и пошел в гостиную, посмотреть, в порядке ли миссис Лоренцо. За эти пятьдесят минут подумал о нескольких способах, которыми Ева Адамс могла бесшумно ее убить, пустив в ход выкидной нож. Обнаружил, что миссис Лоренцо лежит на диване. Она не смотрела телик, но и не умерла. Крепко спала, едва слышно похрапывая.

Я вернулся в постель и убедил себя, что я уже большой мальчик. Кем бы ни была это таинственная женщина, не ведьма она, не вампирша и не инопланетянка, вылупившаяся из гигантского стручка. Она, конечно, что-то затевала, что-то нехорошее, и не хотела, чтобы ей мешали. Запугать девятилетнего мальчишку труда не составляло. Так же, как застенчивого портного, живущего под тенью какой-то жуткой трагедии, случившейся с ним в прошлом. Она хотела только одного: чтобы мы боялись ее и держались от нее подальше. А через два месяца переехала бы куда-то еще.

Тем не менее в одиннадцать часов я снова прокрался в коридор, который вел в гостиную, чтобы посмотреть, спит миссис Лоренцо или, на этот раз, зарезана и мертва. Она не спала, но ее и не зарезали. Она сидела на диване, наклонившись вперед, похожая на призрак в мерцании телевизионного экрана, и плакала, да так, что сотрясалось все тело. И причину не следовало искать в телевизионной программе. Слезы вызвали не грустный фильм и не ужасные новости.

Какой бы безумной ни показала себя жиличка квартиры 6-В, я попенял себе за то, что совершенно забыл, через что пришлось пройти Донате Лоренцо, мир которой в одно мгновение встал с ног на голову. Сон о задушенной галстуком Фионе Кэссиди привел к тому, что, встретив ее на лестнице, я повел себя достаточно безрассудно, последовав за ней на шестой этаж и без приглашения войдя в ее квартиру. Так что теперь не мог жаловаться на ее угрозы и повышенное внимание к моей особе. Миссис Лоренцо, с другой стороны, не сделала ничего такого, что могло бы объяснить свалившееся на нее горе. Она относилась к тем невинным, кого судьба ударяет с особой жестокостью.

Прежде чем она подняла голову и увидела, что я наблюдаю за ней, я вернулся в свою комнату. Стыд заглушил страх, и я заснул, хотя думал, что всю ночь проведу без сна.

28

Наутро, поскольку это был день рождения бабушки Аниты, она и дедушка Тедди заехали за мной и мамой на своем «Кадиллаке». Мы пошли к десятичасовой мессе, а потом заглянули на поздний завтрак – бранч в большой отель с вращающимися дверьми. Я трижды прошел по кругу и отправился бы на четвертый, если бы взгляд мамы не привел меня в чувство.

Я никогда раньше не бывал на бранче и удивился правилу «Ешь, сколько сможешь». Не меньше удивили меня свежие цветы на каждом столике, ледяной лебедь и белые униформы и поварские колпаки мужчин, которые резали ветчину и индейку.

Роскошная обстановка и необычность впечатлений разожгли мой аппетит. Покончив с первой тарелкой, я собрался за второй, но мама предупредила меня, чтобы я взял только то, что точно съем. Ешь, сколько сможешь, не означает, что можно оставлять недоеденное».

Когда я вернулся с наполненной доверху второй тарелкой, на их лицах отразилось сомнение. Но я чуть ли не вылизал ее.

– Анита, – дедушка Тедди повернулся к бабушке, – есть у меня подозрение, что этот наш внук – инопланетянин. На самом деле он большой, как лошадь, а пасть у него словно у крокодила, но он загипнотизировал нас, и мы видим маленького мальчика, которого может унести сильным порывом ветра.

Потом мы пошли на фильм, главные роли в котором исполнили Джек Леммон[30]30
  Джек Ле́ммон / Jack Lemmon (настоящее имя Джон Юлер Леммон III; 1925–2001) – американский актер, отличавшийся необычайно широким диапазоном исполняемых ролей – от острохарактерных до трагических. Леммон восемь раз номинировался на «Оскар» и впервые в истории удостоился этой премии в обеих актерских номинациях – за главную роль (1973) и за роль второго плана (1955).


[Закрыть] и Уолтер Маттау[31]31
  Уолтер Маттау / Walter Matthau (настоящее имя Уолтер Джон Маттоу / Walter John Matthow, 1920–2000) – американский актер-комик, который в 1967 г. удостоился «Оскара» за лучшую роль второго плана – в комедии «Азарт удачи», которую и смотрел в тот день Иона.


[Закрыть]. Фильм был смешным, но не таким смешным, как мультфильм, который я видел раньше.

День прошел идеально, а особенность девятилетних такова: они верят, что каждый удивительный день означает долговременное изменение качества жизни. Плохой день вызывает ожидание длинной череды мрачных дней, которые будут складываться в унылые месяцы. День радости внушает уверенность, что впереди годы блаженства. На самом деле время учит нас, что в жизни надо ожидать всего, что лежит между «Психозом» и «Звуками музыки», а большинство наших дней укладывается в рамки безобидных и малобюджетных фильмов, иногда романтических, иногда комедийных, иногда не для всех, со ставящей в тупик целью и ускользающим от понимания смыслом. И, однако, я знал взрослых, которые сохранили в себе эту странную убежденность девятилетних. Поскольку я оптимист и всегда им был, предвкушение грядущей радости мне по душе гораздо больше, чем ожидание чего-то грустного или печального, и в моем характере проявлялось это с детства.

Когда мы вернулись домой, славно отпраздновав день рождения бабушки Аниты, я и думать забыл о женщине из квартиры 6-В. Нескончаемая радость этого дня означала, что мой мир начал вращаться вокруг более теплого солнца, тогда так таинственная женщина и зло, которое она олицетворяла, остались в другом мире, расположенном в далеком рукаве Галактики, и наши орбиты более пересечься не могли. В ту ночь спал я крепко и без сновидений.

В понедельник, День труда, я проснулся, зевнул, потянулся, сел… и увидел полароидную фотографию, приставленную к лампе на прикроватном столике. Запечатлела на ней меня – спящего.

29

Сидя на кровати, я быстро истолковал значение фотографии: «Я могу добраться до тебя, когда захочу, проныра. Я могу вонзить в тебя нож, пока ты спишь, проныра, и ты умрешь до того, как проснешься и увидишь меня».

Но она обещала и кое-что похуже. Держа поблескивающую фотографию в трясущейся руке, я вспомнил слова, произнесенные ею в прошлое посещение нашей квартиры, вскоре после того, как я прошелся по квартире 6-В.

«И поговорить обо мне желания у тебя тоже нет. Ни с кем. Ты никогда меня не видел. Мы с тобой никогда не разговаривали. Идея понятна, проныра?» И еще она пригрозила прирезать мою маму. «Если ты любишь свою маму, то хорошенько подумаешь над моими словами».

Вместо того чтобы побежать к маме и рассказать ей всю историю, я перекинул ноги через край кровати, достал из столика флорентийскую жестянку. Открыл и обнаружил, что фабричный глаз смотрит на меня. Когда хранишь секрет от самых близких, даже из наилучших побуждений, существует опасность создать маленькую жизнь внутри основной жизни. За первый секрет цепляются другие, которые тоже надо хранить, образуется целая сеть, постепенно превращающаяся в некую структуру скрытых фактов, и в итоге ты обнаруживаешь, что у тебя уже две жизни, а не одна. Обман требует все новой и новой лжи, пачкает душу, грязнит совесть, мешает четкому восприятию ситуации, и тебе грозит опасность уйти в еще большую тьму.

Мальчиком я, конечно, не нашел бы таких слов, но все это чувствовал, пусть даже неопределенно, и меня печалил каждый новый шаг в мир секретов. Если бы я показал полароидное фото маме, мне пришлось бы рассказать ей о женщине из квартиры 6-В. Мама захотела бы знать, как мне достало смелости и наглости без приглашения войти в квартиру к незнакомке. Сомневаюсь, что мне удалось бы убедить маму – или кого-то еще, – что ранее я видел эту загадочную женщину во сне, задушенной и мертвой. Таким образом меня заподозрили бы в том, что я прикрываю свою ошибку чудовищной ложью. И у мамы могла возникнуть мысль, что я могу стать таким же, как мой отец.

В итоге я положил полароидную фотографию в жестянку из-под сладостей, где лежали фабричный глаз и другие мои сокровища, сказав себе, что больше угроз наверняка не будет, если я буду держаться подальше от шестого этажа и тамошней временной жилички. И еще я повернул ненавистный глаз зрачком вниз, чтобы он смотрел на дно жестянки, а не на меня.

Мама уже давно встала. Приняла душ, оделась, накрыла на стол. Едва я убрал жестянку с сокровищами – и секретами – в прикроватный столик, она постучала в дверь.

– Подъем! Завтрак на столе.

– Ладно. Я проснулся. Сейчас буду.

В мрачном настроении, нерасположенный к болтовне, я вышел к столу в пижаме и шлепанцах. За завтраком мне удалось не вызвать ее подозрений, главным образом потому, что я делал вид, будто еще полностью не проснулся, не отойдя от усталости, вызванной многочисленными событиями дня рождения бабушки Аниты.

К тому же мне повезло. В воскресенье мама не успела прочитать газету, которая весила никак не меньше четырех фунтов. И просматривала ее, пока ела яичницу с беконом и жареный картофель. Я позаимствовал у нее страничку комиксов, которые предоставили мне возможность не поднимать головы.

В «Слинкис» в понедельники обходились без живой музыки, за исключением праздничных дней, когда народу собиралось достаточно много. Как, скажем, в День труда. Поэтому маме и Вирджилу Тиббинсу, второму певцу, у которого был контракт с этим вечерним клубом, сегодня предстояло выступление. Мама пела в раннем шоу, с шести до девяти вечера, и, с учетом репетиции, намеревалась уйти в три часа дня.

Приняв душ и одевшись, я обнял маму и пожелал:

– Сегодня просто сшиби их с ног.

– Я бы с удовольствием, – ответила она, – чтобы избежать объятий.

– Они обнимают тебя в «Слинкис? – удивился я.

– Если пьют долго и много, все лезут обниматься, сладенький. К счастью, сегодня я выступаю первой, так что большая часть объятий достанется Вирджилу.

Я напомнил ей, что в общественном центре тоже проводятся праздничные мероприятия, но зал Эбигейл Луизы Томас останется в полном моем распоряжении, и я смогу поиграть на пианино.

– Если ты вернешься после моего ухода, – предупредила она, – сразу спускайся к Донате. Она будет тебя ждать.

Вернувшись в четверть четвертого, я не пошел к миссис Лоренцо. Не чувствовал себя виноватым из-за того, что сначала решил зайти в нашу квартиру, попытаться найти способ обеспечить нашу безопасность. Именно это, в конце концов, и являлось первейшей обязанностью мужчины в доме. И пусть это звучит странно, я чувствовал себя ужасно виноватым из-за того, что никой вины за собой не чувствовал.

На кухне я открыл дверцы шкафчика, ближайшего к настенному телефонному аппарату, достал справочник и поискал координаты моего нового друга, жившего на пятом этаже. Нашел, что в нашем доме проживает «Иошиока, Джордж». Не знаю, почему я ожидал, что имя у него японское, учитывая, что родился он в Соединенных Штатах, но я смотрел на раскрытую страницу не меньше минуты, гадая, а вдруг в доме живет еще один, незнакомый мне Иошиока.

И я уже собирался набрать номер, когда телефон зазвонил, заставив меня подпрыгнуть. Я смотрел на телефонный аппарат в полной уверенности, что звонит ведьма. «Она знает, что я пришел». Но потом, рассердившись на себя за столь трусливую реакцию, снял трубку.

– Алло?

– Добрый день, Иона Керк, – поздоровался мистер Иошиока.

– Ой. Привет. Не думал, что это вы.

– А кто, по-твоему, мог позвонить?

– Ева Адамс.

– Заверяю тебя, я – это не она.

– Да, сэр. Мне это и так понятно.

– Сначала хочу доложить, что доел последнее из замечательных печений твоей матери, и вкусом оно ничуть не отличалось от первого. Я тебе за них очень признателен.

– Могу принести еще, если хотите.

– Нет, нет, – по голосу чувствовалось, что отказ дался ему нелегко. – Я очень извиняюсь. Позвонил не для того, чтобы попросить печенье. Если бы я это сделал, ты бы принял меня за невежу, и правильно.

– Нет, сэр. Я бы подумал, что вы можете отличить хорошее печенье от плохого, ничего больше.

Мой ответ несколько смутил его, потому что какое-то время он молчал, прежде чем спросить:

– Ты совершенно один, Иона Керк?

– Да, сэр. Мама уехала в «Слинкис», и я должен спуститься в квартиру миссис Лоренцо, а не она – прийти сюда.

– У меня есть кое-что важное для тебя, Иона Керк. Очень важное. Могу я принести это в твою квартиру?

– Конечно.

– Какие-то нехорошие силы действуют в этом доме. Мы должны постоянно соблюдать предельную осторожность. Я не буду звонить. Я не буду стучать. Ты должен меня ждать. Да?

– Да, – согласился я.

– Если столкнусь с чем-то злобным на пути к тебе, то вернусь к себе и позвоню, чтобы обсудить другое время нашей встречи.

– Злобным? – переспросил я.

– Злобным, Иона Керк. Очень злобным.

30

Я ждал у входной двери, отперев замки и чуть ее приоткрыв. Мистер Иошиока появился неожиданно, слева, спустившись по черной лестнице и шагая бесшумно, словно кот.

Улыбнулся мне через щель, и я впустил его в квартиру. Он принес пакет для покупок из плотной коричневой бумаги, какие выдавали в универсамах, который и поставил рядом с дверью после того, как я ее закрыл.

– Как прошел у тебя этот день, Иона Керк?

– В испуге, – ответил я.

– В испуге? Испуганным? Чего ты боялся?

– Того очень злобного, о котором вы собрались мне рассказать.

– Ты уже знаешь, кто у нас здесь очень злобный. Это мисс Ева Адамс.

Что-то в портном изменилось. Несмотря на праздничный день, он пришел в костюме и при галстуке и, пусть говорил об очень злобном, выглядел скорее расслабленным, чем испуганным.

– Вы также сказали, что в этом доме действуют какие-то нехорошие силы.

– Это тоже относилось к мисс Еве Адамс и к тем, кто с ней в одной команде.

– И кто с ней в одной команде?

– Разные люди приходят и уходят. Я слышу их шаги наверху, приглушенные голоса, но никогда их не вижу.

– Она снова побывала в вашей квартире?

Он выглядел таким серьезным, словно пришел на похороны.

– Да. Оставила мне еще одну фотографию.

– Второй ширмы с тигром или придворной дамы, вырезанной из слоновой кости?

– Не «полароид». Страницу, вырванную из книги, с фотографией Манзанара.

Я помнил наш разговор за чаем.

– Одного из мест, где вы жили в Калифорнии.

– Фотографию ворот в то место, где я жил.

– Как же она узнала?

– Я уверен, что догадалась… и не ошиблась.

– Тогда она точно ведьма.

Вот тут я осознал, почему мистер Иошиока выглядит более расслабленным, чем всегда. Пиджак и галстук остались, но впервые я видел его без жилетки. По случаю праздника он сделал себе послабление.

Утром этого дня я пребывал в ужасе, осознав, что Ева Адамс ночью проникла в нашу запертую на все замки квартиру и сфотографировала меня спящим, а теперь разделял возмущение мистера Иошиоки, возмущение, вызванное фотографией, как мне казалось, одного из калифорнийских городов.

– Мне она оставила еще один «полароид», – поделился я с мистером Иошиокой. – Пойдемте. Я вам покажу.

По коридору я повел его в свою спальню. Он остановился у порога, раскачиваясь взад-вперед, выглядел нерешительным, в комнату так и не вошел. Я достал из прикроватного столика жестянку из-под сладостей и принес ему.

Он улыбнулся женщине на крышке, постучал по ней пальцем, сказав: «La Belle Ferronie're». По правде говоря, тогда я не очень понял эти слова, только предположил, что говорил он на французском, и мне показалось очень странным, что на французском говорит не француз. Но мне не терпелось показать ему фотографию.

– Вспышка не разбудила тебя? – спросил он.

– Если я действительно хочу спать, ничто меня не разбудит.

Хмурясь, он перестал раскачиваться взад-вперед на пороге моей спальни и покачал головой.

– Это нехорошо. Это очень плохо. Что сказала твоя мама?

– Я эту фотографию ей еще не показывал. Хотел сначала все обдумать. Мне не хотелось ее волновать.

Я достал из жестянки фабричный глаз, рассказал связанную с ним историю, но он меня не совсем понял.

– Это глаз от твоей набивной игрушки?

– Не от моей игрушки. Я не знаю, от чьей игрушки. Ветер катил его по проулку, только его – ничего больше, пока этот глаз не остановился передо мной. Я подумал, что он заколдован джуджу, поэтому и взял его.

– Что такое джуджу?

– Что-то вроде вуду. – Увидев, что и это слово ничего ему не говорит, добавил: – Как в кино.

– Я в кино не хожу.

– По телику недавно показывали фильм о вуду в городе.

– Я телик не смотрю. Мне часто говорили, что надо его купить, но я сомневаюсь, что когда-нибудь куплю.

– У вас нет телика? Господи, что же вы тогда делаете?

– Я работаю.

– А когда не работаете?

– Читаю. Думаю.

– Я тоже читаю. И мама. Мы любим книги.

Еще раз с недоумением взглянув на глаз, он вернул его мне, и я осторожно положил его обратно в жестянку, зрачком в дно.

Я вернул жестянку в прикроватный столик, когда мистер Иошиока сказал:

– Есть только два логических объяснения. Или мисс Эва Адамс очень опытный специалист по вскрытию замков, или у нее есть ключи от наших квартир.

Мистер Иошиока являл собой квинтэссенцию хладнокровия, да только хладнокровия, присущего исключительно ему. Его четкий выговор, когда все слова произносились в полном соответствии с правилами, понравился мне с первого дня нашего знакомства. А теперь, когда мы оба пытались разгадать одну тайну, он, пусть и говорил безо всякого акцента, напоминал мне интеллигентного, суперумного детектива Чарли Чана из старых фильмов. В 1966 году фильмы Чарли Чана еще показывали по телевизору. Никто не находил в них ничего расистского и требующего цензуры, возможно, потому, что в каждом эпизоде Чарли Чан всегда оставался самым умным. Чарли Чан, разумеется, был американцем китайского происхождения, как мистер Иошиока – японского. Я мог определить разницу, потому что видел по телику мистера Мотто, в еще более старых фильмах об интеллигентном, суперумном детективе, американце японского происхождения, основой для которых послужили рассказы и романы Джона Ф. Маркванда[32]32
  Маркванд, Джордж Филипс / Marquand, John Philips (1893–1960) – американский писатель. Роман «Покойный Джордж Эпли» получил Пулитцеровскую премию в 1937 г.


[Закрыть], получившего Пулитцеровскую премию за роман «Покойный Джон Эпли». Конечно, Фиона Кэссиди, она же Ева Адамс, пугала меня, но иногда удовольствие играть в одной команде с мистером Иошиокой перевешивало страх перед этой таинственной женщиной, возможно, потому, что по телику не показывали серию фильмов, героем которых был интеллигентный, суперумный детектив американец-негр, каковым я уже начал видеть себя.

Задвинув ящик прикроватного столика, я вернулся к двери, где стоял мой гость.

– Она, должно быть, превосходно вскрывает замки. Потому что где ей взять ключи?

– Возможно, их дал ей техник-смотритель.

– Мистер Смоллер? Он бы никогда этого не сделал. Такое может стоить ему работы.

– Мне говорили, что ради красивых женщин мужчины готовы на многое. Собственно, я это видел своими глазами.

Я покачал головой.

– Мистер Смоллер говорит, женщины разбивают тебе сердце так часто, что ты теряешь счет. Он говорит, не надо позволять им и начинать. Кроме того, он не любит своих боссов в центре города, а именно они прислали ее, чтобы она проделала какие-то работы в квартире 6-В. Он говорит, что у них черные сердца и они получают большие деньги за ковыряние в носу. В любом случае, раз ее прислали люди из центра города, он думает, что она – билдербергер.

Губы мистера Иошиоки двигались, словно он обкатывал это слово на языке, пытаясь понять его вкус.

– Она… как ты сказал?

– Это долгая история, – ответил я. – Не такая и важная. Мистер Смоллер не дал бы ей ключи, и люди с черными сердцами – тоже. Поэтому она наверняка умеет вскрывать замки, как никто другой. А что вы принесли в пакете для покупок?

– Средство, гарантирующее твою безопасность ночью.

– Это… помповик?

Он улыбнулся, но сухо и нервно.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет.

31

Из пакета для покупок мистер Иошиока достал маленькую дрель с вращающейся ручкой, линейку, карандаш, молоток, гвоздь и цепочку из двух частей, какие устанавливают на дверь.

– У себя я такую уже поставил. Разумеется, она не помешает мисс Еве Адамс войти в квартиру, когда дома никого нет. Но и гарантирует, что она не войдет, когда мы крепко спим.

Он приложил пластину, к которой крепилась половинка цепочки, в дверной раме и карандашом наметил четыре отверстия для шурупов.

– Эй, подождите! – воскликнул я. – А как я все это объясню маме?

– А что тут объяснять? Мисс Ева Адамс – опасная и непредсказуемая особа. Она…

– Я не рассказывал маме ни о Еве Адамс, ни об угрозе ножом, ни о полароидной фотографии, на которой я сплю. Ничего такого.

Мистер Иошиока моргнул, словно я внезапно начал расплываться у него перед глазами и он пытается вернуть четкость.

– Почему ты не рассказал ей о таких важных событиях?

– Это сложно.

Его взгляд напомнил мне кого-то еще, только сначала я не мог понять, кого именно, но дошло до меня быстро: так смотрела на меня сестра Агнес в те редкие дни, когда я приходил в школу святой Схоластики, не полностью выполнив домашнее задание.

– Ты не похож на мальчика, который лжет своей маме.

– Я не лгал маме о Еве Адамс. Просто не упомянул о ней, вот и все.

– Наверное, если крепко подумать, мы сумеем найти отличие первого от второго.

– Я не хотел ее тревожить. Ей и так хватает забот.

Мистер Иошиока положил латунную пластину и карандаш на пол, взял гвоздь и молоток.

– Я объясню твоей маме, что тревожился о вас, потому что вы живете одни во времена разгула преступности. Поэтому установил в вашей квартире такую же цепочку, как в своей.

– Да, конечно, но почему именно нам?

– Прости?

– Почему не поставить цепочку на дверь миссис Лоренцо и на все остальные двери, почему только на нашу?

Он улыбнулся и кивнул.

– Разумеется, потому, что ты – мой друг, а другие – просто соседи, многие из которых никогда не разговаривали со мной, и никто не приносил мне печенье.

– Ладно, хорошо, но моя мама не знает, что мы – друзья.

– Ты принес мне печенье, мы вместе пили чай, мы оба знаем, что Ева Адамс – опасная особа. Мы – мужчины с разным жизненным опытом, но мыслим одинаково. Разумеется, мы друзья.

Когда он сказал «мужчины», я полюбил его, как любил дедушку Тедди. Он не сделал паузу перед этим словом, не произнес его с каким-то расчетом, искренне включил меня в число взрослых и зрелых.

– Видите ли, – смущенно пролепетал я, – я не сказал маме, что принес вам печенье и пил с вами чай.

До сорока лет мистеру Иошиоке оставалось не так и много, но морщин на его лице было не больше, чем на моем, возможно, потому, что в драматических ситуациях он не демонстрировал сильных эмоций. Чуть улыбался, едва хмурился, и о его эмоциях приходилось судить только по глазам. Вот и теперь лицо не изменилось, но в глазах и в голосе читался упрек.

– Похоже, ты скрываешь от своей мамы больше, чем рассказываешь ей.

– Нет, что вы, – меня охватил стыд. – Мы делимся всем. Правда. Иногда она называет меня сорокой, потому что я говорю и говорю, не могу остановиться. Просто расскажи я ей о печенье и чае, мне пришлось бы рассказать о Еве Адамс, а я не хотел этого делать…

– …чтобы не тревожить ее. У нее и так хватает забот, – закончил он за меня.

Внезапно мне открылся другой вариант решения нашей проблемы.

– Знаете, вместо того чтобы вешать на дверь цепочку, мы можем позвонить в полицию и рассказать им, что мисс Ева Адамс из квартиры 6-В что-то делает с вонючими химикатами, возможно, намеревается нас взорвать или что-то в этом роде.

Я не мог побледнеть, но сразу замечал, когда белые люди бледнели или краснели. Мистер Иошиока не был, конечно, белым, его кожа отливала бронзой, но при упоминании полиции она посерела, словно в бронзу подлили свинца, если такое возможно.

– Никакой полиции, – отрезал он.

– Наоборот. Это вариант. Они туда поднимутся, и ей придется им открыть. Если она задумала что-то плохое, а мы знаем, что она задумала, тогда копы это увидят и арестуют ее. После чего ей уже не придется думать о мести нам или чем-то таком.

Он покачал головой. Теперь в цвете кожи преобладал свинец, а не бронза.

– Никакой полиции. Плохая идея.

– Почему это плохая идея?

– Не всей полиции можно доверять, Иона Керк.

– Это я знаю. Мы все знаем. Но эта женщина… любой увидит, что она – беда. И не все копы продажные. Даже не большинство.

– Дело не в продажности. Иногда они видят, что творится плохое, знают, что это плохое, и многим это не нравится, но они этого не предотвращают.

– Почему не предотвращают?

– Возможно, боятся. Возможно, у них нет уверенности в себе. Возможно, они цепляются за свою работу. Они должны подчиняться начальству.

– Какому начальству?

– Начальнику полиции, мэру, губернатору, президенту. Начальства у них много. – Он приставил гвоздь к одной карандашной точке, ударил по шляпке, расшатал гвоздь и вытащил. – Исходная дырка для сверла, – объяснил он, словно я спрашивал.

– Мне это все равно не нравится, – гнул я свое, наблюдая, как появляются еще три исходные дырки. – Что я скажу маме?

– Ты сможешь просто ничего не говорить. Такой подход у тебя уже сработал.

Я подумал, что в его голосе слышится легкий сарказм, но точно сказать не мог.

– Мне придется что-то сказать, когда она спросит, откуда взялась дверная цепочка.

– Может быть, она не спросит.

– Обязательно спросит, будьте уверены.

– Если сразу не заметит, то сразу и не спросит.

Он взял ручную дрель, с уже вставленным сверлом, и начал сверлить одну из исходных дырок.

Мне пришлось возвысить голос, чтобы перекрыть треск вращающихся шестеренок.

– Как мама может не заметить? Это же сверкающая латунь.

– Она может предположить, что дверную цепочку установил мистер Смоллер.

– А если она его спросит?

Мистер Иошиока перенес дрель ко второй дырке и начал вращать рукоятку.

– Ты волнуешься о пустяках, Иона Керк. Тогда как волноваться нужно только из-за больших проблем. Жизнь принесет их тебе предостаточно.

– Но, послушайте, я пытался быть мужчиной в доме, то есть не озадачивал маму тем, что мог решить сам. И я не тревожил ее одним, потом другим, третьим, четвертым, и попал в ситуацию, когда она безумно разозлится на меня за то, что я столько скрывал, и будет права.

Мистер Иошиока перестал вращать ручку дрели, посмотрел на меня.

– А вот это достаточно большая проблема, чтобы волноваться из-за нее.

32

Самое забавное – все мои волнения из-за дверной цепочки оказались напрасными.

Каждый вечер мама запирала на ночь дверь, иногда раньше, иногда позже, забирая меня от миссис Лоренцо после выступления в клубе. Привычно поворачивала барашки врезных замков и закрывала дверь на цепочку, не спрашивая о том, откуда она взялась. На пятый или шестой день после того, как мистер Иошиока поставил дверную цепочку, где-то в половине первого ночи она вдруг осознала, что цепочка была здесь не всегда.