Текст книги "Наследник криминальной империи"

19

Аня

– Прошу вас… Не нужно… – слышу надрывающийся голос незнакомого мужчины, к голове которого приставлено оружие. – Богдан, я все верну!

Я не в состоянии сдвинуться с места и отвести глаз от этой картины. Меня парализовало от страха. Сердце стучит так быстро и громко, что удивляюсь, как еще никто не услышал его и не заметил моего присутствия в помещении.

– Ты когда деньги брал и документы подписывал, голос был другим. Сейчас что изменилось? Ну? – снова чувствую внутри неприятный укол, когда слышу его голос. – Чем ты отдавать собрался?

Я впервые вижу Богдана таким… Он стоит ко мне в профиль, а его поза и вид совершенно не вяжутся с образом мужчины, которого я знаю и с которым живу под одной крышей. В голове вспышками мелькают его недавние слова: он говорит, что не занимается ничем плохим, а я верю ему. Наверное, сейчас произошла какая-то ошибка, недоразумение… Отец моего ребенка не может быть бандитом. Нет!

Мне не удается сдержать всхлип. Богдан резко оборачивается, а я отступаю назад, поймав его жесткий, злой взгляд. Мне страшно, как и тому избитому мужчине, сидящему на стуле. От мысли, что я стала свидетелем чьих-то разборок становится еще больше не себе.

– Закончи без меня, – бросает Богдан бородатому мужчине с оружием и направляется в мою сторону решительным и уверенным шагом.

Берет за локоть и ведет из здания на улицу. Подводит к машине и ждет, когда я заберусь внутрь. Но у меня ничего не получается, движения сковывает паника и страх. Я похожа на тряпичную куклу. На языке крутятся вопросы, но все что могу в это мгновение – смотреть на него огромными глазами и громко дышать, словно запыхавшаяся собака. Он толкает меня в автомобиль, садится рядом и закрывает дверь с громким хлопком.

– Я просил оставаться тебя в машине, Аня? – сейчас он кажется мне чужим.

Я больше не знаю этого человека. А еще мне страшно… Так страшно не было даже в день, когда я решилась на аборт. Я жмусь к дверце подальше от него и сильно дрожу.

– Что молчишь, Анюта? – спрашивает он, не повышая голоса, но чувство такое, будто он ударил меня по лицу. Тон голоса холодный, жесткий, а от мужчины веет опасностью и безразличием. Ничего общего с тем мужчиной, в которого мне казалось я начинаю влюбляться.

– Я захотела в туалет… Искала нужную дверь… – смотрю, как он закуривает сигарету и выдыхает дым в окно.

– И как? Сходила пописать? Или не успела? – интересуется он, сканируя меня холодным взглядом.

Он ведет себя так, словно то, что я увидела в порядке вещей, его обычные будни.

– Ты ведь говорил мне, что… – я запинаюсь.

А что он мне говорил? Сказал, что разберется и никто ко мне больше и близко не подойдет с подобными вопросами о Богдане и сферой его деятельности. Наверное, потому что тех людей уже тоже нет в живых? Господи…

– Скажи правду, – прошу я. – Почему тот мужчина был избит, а другой угрожал ему пистолетом? Ты…

– Анюта, – он выкидывает окурок в окно. – Я тебя попросил оставаться в машине, так ведь? Ты не послушалась. Я тебя от этого дерьма подальше держать хотел, но если уж так вышло, отнекиваться не собираюсь. Хватит строить воздушные замки и летать на розовых единорогах, – чувствую, что Богдан злится и от этого мне становится еще страшнее. Черные глаза опасно мерцают. – Я не мальчик-колокольчик, и не продажей пончиков на жизнь зарабатываю. Вот так я живу, – он кивает в сторону двери в здание. – Тот дядя крепко провинился и сейчас за это отвечает. Если бы я каждому такие косяки спускал, то ни черта бы не добился.

В груди становится больно, а глаза ощутимо печет. Отец моего ребенка связан с криминалом… Какой-то нехороший сон. Если бы не видела своими глазами, подумала бы, что Богдан специально на себя наговаривает…

– Когда ты немного успокоишься и поймешь, что жизнь бывает разной и устроена немного иначе.

Мозг усиленно перебарывает поступившую информацию, факты налетают друг на друга, сталкиваются, создавая целостную картинку. Теперь понимаю откуда весь этот достаток, откуда столько знакомых и уважения. И уважение ли? Может быть это просто страх перед человеком, который сильнее и привык решать свои вопросы, приставляя оружие к голове другого в случае ошибки или промаха?

– Чем ты занимаешься? – пальцы дрожат, я вдруг осознаю, что держусь ими за ручку двери и в любой момент готова дернуть ее и бежать из машины. – Ты убиваешь людей?

– Ты слишком разнервничалась, дюймовочка, – выдает он спустя небольшую паузу. – А в твоем положении это не норма. Единственное, что ты должна усвоить из сегодняшнего разговора: чем бы я ни занимался на самом деле, со мной ты в абсолютной безопасности.

Богдан тянется ко мне рукой, но я отворачиваюсь. Забиваюсь от него в угол и больше не могу сдержать слез. Воздуха в легких больше нет. Я так зла на него, правда не понимаю из-за чего. Он был любезным, пытался ухаживать. Вел себя со мной мягко, но… оказывается, что все это просто маска? Его слова и правда ни капли меня не утешили. Она причинила мне боль. А мечты, что он будет хорошим отцом моего ребенка разбились в пух и прах.

20

Богдан

Всю дорогу домой дюймовочка сидит, отвернувшись к окну. Злится и напряженно сопит, о чем-то размышляя в своей маленькой головке.

Розовые очки её с треском сломались и взгляду открылась суровая правда обо мне – отце её будущего ребёнка. Плохо, конечно, что она увидела всё собственными глазами и в такой неподходящий момент. Не говорил я ей, потому что пугать не хотел – такую наивную и беременную.

Как только мы оказываемся в доме, она бросается на второй этаж и закрывается в своей комнате. Её упрямость злит невероятно, буквально доводит до крайней точки кипения. Я-то собирался поужинать вместе с ней.

Прошу домработницу накрыть на стол, иду переодеваться и позже спускаюсь в гостиную. Аню предупредили, что я её жду, но кажется дюймовочке плевать. Она по-прежнему сидит в своей комнате.

– Катя, отнеси Ане ужин, – обращаюсь к домработнице устало. – В её спальню.

Я привык, что женщины меня слушаются и подчиняются и при других обстоятельствах я научил бы дюймовочку как нужно себя вести, но она беременна и я уступаю.

Катя возвращается со второго этажа с подносом полным еды.

– Она отказалась, Богдан Олегович. Даже дверь не открыла.

– Ясно… Спасибо, – от злости хочется шарахнуть ладонью по столу. – Я сам разберусь.

Беру в руки чёртов поднос и поднимаюсь с ним на второй этаж. Толкаю дверь – не заперта. Аня сидит на кровати с красными от слёз глазами и, заметив меня, тут же отворачивается к окну.

С грохотом ставлю еду на журнальный столик и подхожу ближе. Беру за подбородок и поворачиваю к себе, чтобы в глаза смотрела. Аня зло мотает головой.

– Не надо.

– Дюймовочка, мы уже разговаривали с тобой на эту тему. Я привык, что меня слушаются. И ты – не исключение.

– А если я стану? Тоже ударишь меня как того мужчину? Разобьешь лицо, чтобы слушалась?!

Она отпихивает мои руки и резко поднимается с кровати, прошмыгивая мимо меня к окну. В крови закипает ярость и мне хочется её хорошенько встряхнуть, чтобы не выделывалась. Надеюсь, она понимает, что других вариантов у неё нет? Нас теперь навсегда связывает общий ребёнок.

– Я не бью женщин, – цежу ей сквозь зубы и стискиваю пальцы в кулаки.

– Как благородно для бандюгана, – шипит Аня, резко поворачиваясь ко мне лицом. – Ты преступник, Богдан. Твои деньги заработаны грязным способом: весь этот дом, машины, роскошь.

Она подходит ближе и тычет указательным пальцем мне в грудь.

– Я ведь спрашивала тебя! Чем ты занимаешься? А ты обманул меня! Трус! Ты трус!

В этот момент внутри будто срывают стоп-кран: глаза наливаются кровью, а пульс разгоняется за считанные секунды до наивысшей отметки. Как эта мелочь смеет так со мной разговаривать? Кем она себя возомнила? Называть меня "трусом"?! Да она в край оборзела.

– Радуйся, что ты от меня ребенка ждешь, Анюта. В противном случае, за свои слова бы как следует ответила. Нравится тебе или нет то, чем я занимаюсь – мне без разницы. Если хочешь – к психологу запишу, чтобы проще было свыкнуться. Моего ребенка голодом морить не смей. Через полчаса приду и проверю. Чтобы поднос был пустым.

Я выхожу в коридор шарахнув дверью и оставляя Аню одну. С силой ударяю кулаком о стену, сбивая костяшки до крови. Мелкая дурочка истеричная. Помогает мало, потому что меня совершенно не отпускает.

Аня

Нервы натянуты как канаты… Ещё чуть-чуть, и я впаду в истерику. Стены почти дрожат от грохота, с которым Богдан захлопывает мои двери. Дрожу и я, но тем не менее похожу к двери, чтобы закрыть её на замок. Никого не хочу видеть… Никого.

В коридоре слышны его твёрдые шаги, а потом голос:

«Ты дома?».

Он кому-то звонит. И напряженно дышит, пока ждёт ответ.

«Скоро приеду», – отвечает несколькими секундами позже.

Во дворе слышится шум мотора и видится свет фар. Я подбегаю к окну и с колотящимся сердцем наблюдаю, как он уезжает. Куда? Вернее: к кому? К женщине? Богдан был слишком зол, а секс – это хороший способ спустить пар…

Всю ночь я не могу сомкнуть глаз. Всё жду, что вернется, но Богдан так и не приезжает.

На следующий день перед университетом я заезжаю в клинику, чтобы сдать анализы. Моё лицо опухло от слез, и приходится старательно прятать глаза. Я плакала всю ночь от безысходности. Делать вид, что все остается, как и прежде, я не могу.

В холле меня приветствуют услужливые администраторы и провожают в манипуляционную. Казим остается ждать там же на диванах.

– Если будет кружиться голова – скажите об этом, – просит медсестра.

Она набирает полный шприц крови и наклеивает разноцветный пластырь на сгиб локтя.

– Всё нормально?

– Тошнит немного, – привираю я. – Где у вас дамская комната?

Она выходит из кабинета и проводит меня в конец коридора. Решение сбежать из-под опеки Богдана я приняла сегодняшней ночью. У меня всё получится. Вернусь пока к маме, а дальше подумаю, что мне делать. Она позлится и покричит, но всё же поймет и примет. Всё же лучше, чем жить с человеком, который калечит людей и нарушает законы.

Закрывшись на щеколду, включаю воду в раковине. Открываю окно и, перекинув одну ногу за другой, выбираюсь на улицу.

Оказавшись стоять на земле, оглядываюсь по сторонам. Автомобиль с водителем остался стоять на противоположной стороне улицы и здесь меня точно не видно. Поглаживая живот и углубившись в свои мысли о будущем, перехожу дорогу, чтобы влиться в толпу людей и потеряться из виду.

– Всё будет хорошо, малыш, – шепчу, едва сдерживая слёзы. – Я справлюсь и выращу тебя честным человеком.

Я останавливаюсь на тротуаре, и тут со мной вдруг происходит то, чего я совсем не ожидаю: рядом тормозит чёрный тонированный микроавтобус и чьи-то грубые руки затаскивают меня внутрь. Липкий ужас проходит по телу, а сердце будто зажимают в тиски… Я не могу понять, что происходит.

Не успеваю издать ни звука, как дверь закрывается, автомобиль трогает с места, а я оказываюсь зажата на заднем сиденье между двух устрашающих амбалов.

21

Аня

Еще никогда в жизни мне не было так страшно. Руки ходят ходуном, паника захлестывает меня так сильно, что становится невозможно думать. Я сижу в фургоне с незнакомыми мужчинами, куда меня затолкали против воли. Как Богдан мог узнать, что я собралась сбежать? Неужели он так на меня разозлился, что решил хорошенько припугнуть? А иначе для чего нанял этих амбалов? И где Казим?

– Куда мы едем? – стараясь не стучать зубами, спрашиваю я.

Мужчина слева, своим лысым продолговатым черепом напоминающий бультерьера, с насмешкой смотрит на меня:

– В гости, лапуля. Учебу придется сегодня пропустить.

– И завтра тоже, – вставляет тот, кто сидит справа. – Если только Валевский не поторопится.

– Валевский – это ведь Богдан?

– Он самый.

– А вы разве не от него?

Мужчина начинают смеяться так громко, будто ничего смешнее в жизни не слышали.

– Нет, лапуля, мы на другого дядю работаем. Наш дядя с твоим дядей кое-что не поделил, поэтому ты побудешь у нас, пока они не утрясут все разногласия.

– Вы меня похищаете? – лепечу я, чувствуя, как руки леденеют. – Я теперь вроде заложницы?

– Именно так. Спальню с джакузи мы тебе не обещаем, но если будешь послушной – уйдешь нетронутой.

От шока и страха я перестаю дышать. Что значит нетронутой? Они собираются меня бить? Пытать? Я жду ребенка, мне нельзя… нельзя…

Я опускаю глаза на собственные сжатые ладошки. Рыдания жгут горло. За что мне это? Я ведь никому не причинила вреда. Просто хотела учиться и быть как все. Что теперь меня ждет? Выберусь ли я живой из этой передряги?

– С чего вы взяли, что я вообще нужна Богдану?

– Шутишь что? Ты первая, кого он к себе во дворец притащил. Вон какая у тебя мордашка симпатичная. И сиси ничего себе такие, – мужчина тянет ко мне свою огромную лапищу, и я, взвизгнув, вжимаюсь в сиденье.

– Пожалуйста, не трогайте меня, – лепечу, скрещивая на груди руки.

По моим щекам вовсю катятся слезы, но у мужчин они не вызывают никакой жалости. Повернувшись друг к другу, они начинают спорить, кто из них поедет в магазин закупаться едой.

Через час мы приезжаем к белому кирпичному дому, расположенному на пустыре. Он не имеет ничего общего с уютными коттеджами. Посеревший от времени фасад нагоняет еще большую тоску и панику, как и разваливающееся от времени деревянное крыльцо.

– Давай, топай, – распоряжается лысый мужчина и для верности подталкивает меня в спину.

Я закусываю губу, чтобы сдержать подкатывающие к глазам слезы, и переступаю порог. В доме пахнет плесенью и сыростью, и несмотря на теплую погоду, мне моментально становится холодно.

– Куда дальше? – шепотом спрашиваю я, растерянно глядя на рассохшиеся двери.

– Левая твоя. Шконку сама найдешь.

Шконка – это панцирная кровать, на которой лежит пожелтевший матрас. Кроме нее другой мебели в комнате нет. Здесь даже окна нет – вместо него есть отверстие под потолком, заколоченное доскам.

На дрожащих ногах я подхожу к кровати и, поборов брезгливость, сажусь. Мое обостренное обоняние становится большим минусом: здесь пахнет как в общественном туалете и мне приходится бороться с подкатывающей тошнотой.

Телефон у меня отобрали, как и сумку. Так страшно. Выходит, что мое спасение зависит от мужчины, от которого я сбежала. Повернуть бы время вспять, я бы ни за что бы не полезла в это окно. Но я ведь понятия не имела, во что превратится мой жизнь с появлением Богдана. Что существуют люди, готовые использовать живого человека как приманку, чтобы решить вопрос в бизнесе.

Я обхватываю руками живот и ежусь. Мне нельзя говорить им о ребенке. Нельзя волноваться. Я сделаю все, что они просят, лишь бы мне не причинили вреда. Я должна позаботиться о моем малыше.

Дверь со скрипом открывается и на пороге появляется второй похититель.

– Это если захочешь пить, – я вздрагиваю, потому мне под ноги падает бутылка. – Хавчик будет чуть позже. Морить тебя голодом приказа не поступало.

Я сижу на вонючем матрасе около двух часов и разглядываю облупившуюся краску на стенах. Отчаяние растет: еды мне до сих пор не принесли, а еще хочется в туалет. Не ходить же мне прямо здесь? Вспоминаю свой отказ от ужина в доме Богдана и ругаю себя. Он был прав. Мне нужно кормить ребенка. Нельзя было голодать.

Еще через час ко мне приходит тот, кто похож на бультерьера. Нависнув надо мной огромной тенью, он швыряет мне на колени телефон.

– Звони Богдану.

Трясущейся рукой я прикладываю трубку к уху, и лишь потом понимаю, что не знаю его номера.

– Номер… Я не помню…

Лысый диктует мне телефон, и я, закусив губу, слушаю гудки. А если Богдан не захочет меня больше знать? Если он решит, что проще будет от меня избавиться? Я ведь ему никто… просто девушка, вынашивающая его ребенка. Что тогда меня ждет?

– Слушаю, – чеканит знакомый голос, и я сразу начинаю дрожать от новой волны рыданий.

– Богдан, это Аня… Анюта… Меня похитили…

Больше ничего сказать мне не удается, потому что мужчина отбирает у меня телефон.

– Вы услышали? Этого достаточно? – вежливо спрашивает он у Богдана.

Ответа я не слышу, потому что он выходит разговаривать за дверь. Я сижу и молюсь, чтобы все поскорее разрешилось и весь этот кошмар закончился. Я хочу вернуться на учебу, хочу увидеть маму и Карину. Я не хочу здесь умирать.

Я с надеждой впиваюсь взглядом в «бультерьера», когда он снова входит в комнату.

– Ну что? – спрашиваю шепотом.

– А ты походу права была, – зло говорит мужчина. – Не нужна ты Валевскому. Сказал, что девок у него навалом, и он тебя легко заменит.

22

Аня

До меня доносится пьяный смех и музыка. Те, кто меня похитил сильно ругаются матом и не торопятся отпускать даже после слов Богдана о том, что я ему не нужна. Что со мной будет дальше никто не говорит, а мне с каждой новой секундой становится труднее дышать, к горлу подступает тошнота. Я не могу больше здесь находиться…

Сквозь пелену паники пытаюсь думать. Может быть попытаться сбежать? Но я не уверена, что у меня получится это сделать. Дверь заперта снаружи, а мужчины вооружены. Готова ли я так рисковать? Навряд ли.

Кажется, что меня держат больше суток в этом помещении, которое похоже по ощущениям на холодный и сырой погреб. А Богдан… Даже не знаю, что теперь и думать. Вдруг он специально сказал это моим похитителям? Анализировать и сопоставлять факты очень тяжело в таком состоянии. Мысли, одна чудовищнее другой, лезут мне в голову и постепенно сводят с ума.

За дверью слышатся тяжелые шаги, я вскакиваю на ноги и отхожу от кровати, вжимаясь в холодную стену. Стараюсь не реветь, но от страха и отчаяния близка к этому. Мочевой пузырь распирает от позывов в туалет, а еще кружится голова.

Мужчина, появившийся в дверях, бросает на кровать бутерброд в картонной упаковке и новую бутылку с водой.

– Когда вы меня отпустите? Он же сказал вам, что у него полно других женщин, а я ему не нужна… Мне нужно в туалет, а еще мне очень плохо… – лепечу я.

– Ну так присядь в углу и справь нужду, здесь тебе не пятизвездочный отель, – мужчина опасно скалится и приближается ко мне. Я стараюсь не смотреть ему в глаза, чтобы не выдать своего жуткого страха. – А ты ничего, сладкая… – тянет он. – Если до утра никто по твою душу не придет так уж и быть без внимания не оставлю, – пьяно дышит мне в лицо. Меня скручивает от тошноты и рвет прямо ему под ноги.

Бультерьер громко ругается матом, зовет напарника. Тошнота не желает отпускать, и меня снова рвет желчью. По мне лучше бы и вовсе было лишиться чувств.

– Поставь ей ведро у кровати, – брезгливо распоряжается он. – Не иначе все здесь заблюет и загадит.

Последующие часы ко мне никто не приходит. Находиться в комнате становится еще невыносимее. Я пытаюсь успокоиться, представить себя вдали от всего этого ужаса, в который попала, но ничего не выходит. Снова раздается шум за дверью, но у меня совершенно нет сил подняться с кровати. Прижав руки к животу, я плачу и молюсь.

Спустя еще несколько часов понимаю, что даже голод и тошнота не так мучительны, как отсутствие доступа к нормальному туалету и чистой воде. Каждый раз справляя нужду я трясусь как осиновый лист, что в комнату кто-то войдет и застанет меня за этим процессом. Я ведь не переживу, если хоть кто-нибудь из них меня тронет…

– Эй, подъем. Прием пищи, – я испуганно разлепляю слабые веки и отползаю к краю кровати, понимая, что нахожусь в комнате не одна.

Мужчина кидает в меня кусок хлеба и бутылку воды, кривит губы в издевательской усмешке и смотрит на меня сверху вниз. По позвоночнику пробегает холодок, когда он опускается и тянется руками к моей ноге. Обхватывает потной огромной ручищей лодыжку и тянет на себя.

– Пожалуйста… Нет… Меня сейчас снова вырвет. Пожалуйста… Я беременна! – от шока выкрикиваю я, заливаясь слезами.

– Вот как… – заинтересованно щурится он. – А Валевский знает?

– Скажите ему… Только, прошу, не трогайте. Прошу…

– Скажем… – с задумчивым видом бультерьер отступает назад и трет подбородок ладонью.

Внимательно смотрит мне на живот, затем усмехается, и вид у него такой, будто я сказала ему, что он только что выиграл миллион в лотерею.

– Ладно, отдыхай пока… Если что завтра продолжим, мне, по сути, плевать на огрызок внутри тебя. Да и ты такая ничего… В моем вкусе, – мерзко тянет он.

Меня начинает трясти при мысли, что это потное, страшное чудовище будет снова ко мне прикасаться. Не смогу с этим жить, если надо мной надругаются в этом чулане. Лучше бы сразу меня порешили. Я не хочу так жить.

Дверь за бультерьером с грохотом захлопывается, а слезы из моих глаз начинают течь рекой. Я растираю их по лицу, а вслух повторяю имя Богдана, мечтая, чтобы он вызволил меня отсюда. Неужели он оставит нас с ребенком на растерзание этим бугаям, не будет ничего предпринимать, чтобы вызволить меня из плена целой и невредимой? Ведь он спас нашего малыша от гибели, когда я шла на аборт… Тогда ему было на это не наплевать! Неужели оставит нас с ребенком сейчас?

Я закрываю глаза, пытаюсь представить, что не искала никакой работы, не встречалась никогда с Богданом, не видела всего, чем он занимается. Мне очень плохо, снова тошнит. Едва успеваю дойти до ведра, как меня выворачивает наизнанку желчью. Тяжело дыша, возвращаюсь на кровать, и утыкаюсь взглядом в облупившуюся стену. Мечтаю заснуть, а проснуться в комнате в общежитии с осознанием, что это всего лишь плохой сон, кошмар, о котором я вскоре забуду.