Текст книги "Иегуда Галеви – об изгнании и о себе"

Я вижу, как быстро устаёт моя Эмеле от предсвадебных хлопот, всё чаще присаживается отдохнуть, чтобы опять приняться за работу. Мне только и остаётся молить Провидение продлить жене жизнь, чтобы успела порадоваться внукам.

После свадьбы наших детей Авраам ибн Эзра стал собираться в дорогу: не мог он долго задерживаться на одном месте. Странник по натуре, больше чем на год нигде не оседал, свою жизнь он называл жизнью изгнанника. На просьбы остаться в нашем доме, который стал и его домом, отговаривается тем, что и его коллега – математик, астроном, философ, поэт Омар Хайям – тоже подолгу не засиживался в каком-нибудь городе. Я ценю каждую минуту, проведённую вместе с человеком, в котором вижу подарок судьбы.

Сколько мы с женой ни уговаривали прославленного гостя, он закинул за плечо вещевой мешок, с которым явился, и решительно зашагал от нашего дома, где вместо себя оставил сына. В последние минуты, пока я провожал нечаянно обретённого родственника, ещё мог спросить его – комментатора «Книги Творения» – о сотворении мира и человека посредством комбинации букв и мистических чисел. Саадия Гаон и ибн Гвироль также считали правомерным строить своё учение по этой книге. Я спешил за оставшееся время до прощального объятия проникнуться красотой и гармонией цифр. Притом что труды нашего гостя и зятя, в частности «Книга чисел», были признаны выдающимися математиками века, сам он начисто лишён самомнения и совсем не приспособлен к практической жизни. Во всех финансовых предприятиях терпел неудачу; говорил о себе: «Если бы я торговал саванами для мертвецов, то, вероятно, за всю мою жизнь не умер бы ни один человек; и если бы я продавал свечи, то солнце не заходило бы до дня моей смерти».

Слава Всевышнему – у нас с Эмеле родился внук. Назвали Иегудой. В еврейской традиции не принято называть детей именами живых родителей, однако в Испании распространён обычай давать мальчикам имена живых дедов. Может быть, в этом кроется надежда на продолжение наших устремлений и праведности в следующих поколеньях, не отступят внуки от заповедей Всеблагого и не забудут обещания Его – возвратить нас на свою землю:

 
И выведу вас из народов,
и соберу вас с земель,
в которых рассеялись вы,
сильной рукой и мощью великой…[111]111
  Иезекииль, 20, 32–38.


[Закрыть]
 

Заканчиваю писать «Кузари» – книгу о нашей сейчас униженной вере, на которой основано христианство и ислам. На прошлой неделе разговаривал с Иегудой бен Шаулом ибн Тивоном – прославленным переводчиком с арабского на иврит. Он спросил меня, что послужило стимулом для написания этой книги и какие возражения и доводы мог бы я привести в споре с противниками нашей веры – философами и последователями других религий. Я объяснил ему, что слышал однажды доводы учёного раввина, бывшего при дворе хазарского царя. Эти доказательства и послужили причиной перейти правителю хазар в еврейскую веру. Случилось это около четырёхсот лет тому назад.[112]112
  Галеви И. Кузари. С. 27–28.


[Закрыть] Так как я нашёл слова этого раввина убедительными и они соответствуют моим собственным убеждениям, то и решил записать их.

Вдохновение, с которым взялся за работу, вызвано не только желанием доказать истинность нашей веры, но и воспоминанием о времени своей юности, когда хотел делиться со всеми своей страстью к истине, постижению мира. Никогда не забывал слова своего предшественника ибн Гвироля о том, что «познающая часть в человеке – самая важная, поэтому следует стремиться к познанию… через познание и действие душа сливается с Верхним миром…» При этом знание, основанное на доказательстве, важнее, чем если бы мы прибегали всего лишь к традиции.

Вот уже тысячу лет из поколения в поколение передаётся память своей земли; иногда кажется, что мы появляемся на свет с мечтой о ней. Сколько грезил о том, чтобы уехать туда, где мы будем жить не из милости власть имущих, а по праву наследия. Теперь, чтобы реализовать мечту, я должен выдержать тоску расставания с дочерью и внуком; мальчик останется в доме единственным Иегудой. Там, в святом Иерусалиме, Бог услышит мои мольбы и будет охранять моего единственного продолжателя рода.

Всё чаще приходят мысли о неизбежной скорой старости и о том, что от меня ничего не зависит. Если буду доживать здесь, повторю судьбу отца и дедушки, которые ушли в мир иной вскоре после смерти своих жён – мамы и бабушки. Вот и Эмеле ушла раньше меня. В последние дни, когда у неё уже не было сил встать с постели, смотрела так, будто чувствовала себя виноватой, что оставляет меня, знала – не будет ей замены. Теперь только и остаётся благодарить Создателя за жену, с которой мы ни разу не поссорились, и воскресать в памяти радость наших прожитых вместе лет. Перед глазами наша первая встреча, первые дни нашего знакомства, когда не мог отвести глаз от той, в которой узнал себя.

Мой отъезд после ухода Эмеле стал реальнее, чем когда-либо.

 
Угнаться ли за молодостью нам
Вослед летящим в сумраке годам,
 
 
Предпочитая в суете бесплодной
Служить не Богу, а его рабам?
 
 
Отвергнуть ли священный лик Господний,
Раздав любовь безликим господам?
 
 
Продать за чечевичный суп холодный
Предназначенья высшего бальзам?
 
 
И, алчущей души услышав шёпот,
Предаться о сокровищах мечтам?
 
 
Но отвратись от пустоты убогой
И, прислонясь к Всевышнего стопам,
 
 
Отвергни все пять чувств и стань угоден Богу,
Пока не кончен путь к последним берегам.[113]113
  Пер. Я. Либермана.


[Закрыть]
 

Мечта об Иерусалиме никогда не оставляла меня; избавление можно обрести только на своей земле. В недавнем застолье с друзьями я говорил о том, что люди в пожилом возрасте ходят медленнее, чем в юности, и не потому, что у них болят ноги, а оттого, что идти некуда. Я предложил тост: «Выпьем же за то, чтобы нам всегда было куда идти!»

 
Мне бы пуститься в орлиный полёт,
твой прах оросить слезами,
Где скорпионы и змеи кишат
вместо живого бальзама.
Мне б поцелуем прижаться к камням,
пламенем битв опалённым.
Сладок, как мёд, был бы мне аромат
развалин твоих запылённых![114]114
  Пер. Я. Либермана.


[Закрыть]
 

Не спасает заслуженное благополучие в стране, где ты живёшь из милости христиан или мусульман.

 
В плаще богатства, знатности и власти
Не уцелеть под градом и дождём,
 
 
И тот, кто удлиняет плащ в ненастье,
В конце концов запутается в нём.
 
 
А вечность ждёт, могилы скалят пасти,
И время шевелится в них червём.[115]115
  Пер. Я. Либермана.


[Закрыть]
 

Всё, что мог, я уже сделал в этой стране. Другу моей юности Моше ибн Эзре, навсегда ставшему очень близким, родным человеком, могу помочь всего лишь деньгами. Он, одинокий скиталец, в письмах сетует на то, что с детьми нет общего языка и братья не спешат участвовать в его судьбе. Сколько раз приглашал его жить в моём доме, как я когда-то жил у него. Не приезжает. Утешает себя преимуществами старости, когда без труда можно довольствоваться малым. «А кто сказал, что Бог обещал человеку счастливую жизнь», – то ли утверждает, то ли спрашивает мой незабвенный друг. Находит утешение в нашей переписке, недавно прислал новые стихи, в которых уже не было песен о любви и вине. Вспоминал своих гостей, что приглашал в Гранаде на поэтические вечера. Недоумевал, куда подевались те, которые выражали ему любовь и почтение. Сейчас же оказался среди людей, не причастных ни к чтению научных трудов, ни к размышлению о замысле Бога при творении мира и человека. Не может Моше заинтересовать окружающих вопросами, над которыми размышлял всю сознательную жизнь, не может убедить, что достоинство в интеллекте…

Мне нетрудно представить эту ситуацию, тоже ведь приходилось жить в подобных условиях. Те, кто рядом, не имеют представления ни о его имени, ни о творчестве. Должно быть, забота о выживании наших обездоленных единоверцев берёт верх над любовью к познанию. Несмотря на изгнание и одиночество, мой друг не сдаётся – продолжает писать, размышляет о сущности, предназначении человека. Не я один отмечаю сходство его воззрений с «Источником жизни» и «Царским венцом» ибн Гвироля. В недавнем письме Моше прислал мне отрывок из своего стихотворения:

 
Есть у всего конец, но нет конца у зла.
Несчастиям моим и ранам нет числа.
Судьба меня в галут, в изгнанье занесла,
И в грязь, и в тяжкий труд, как вьючного осла.
Нет лодки, чтоб уплыть, и нет в руке весла,
И Божьей воли нет, чтоб наш народ спасла…
Верни нас, Господи, в страну, что ночью снится,
Где ветер ласковый и гулит голубица.
Мы гибнем, льётся кровь и слёзы наших глаз,
Воздетых к небесам с мольбою каждый раз.
Эсав и Ишмаэль, как звери, травят нас:
Едва ушёл один – второй напал тотчас…[116]116
  Пер. Э. Левина.


[Закрыть]
 

Разнообразны таланты моего друга; он поэт, мыслитель, историк, грамматик; в трактате «Книга бесед и упоминаний» пишет об истории еврейской и арабской поэзии с древних времён до сегодняшнего дня, даёт описание жизни и творчества видных еврейских поэтов и основных принципов стихосложения. А именно: при всей важности метафор и сравнений, главное – глубина мысли. Приводит и собственную биографию, давая при этом описание формальных правил, которых следует придерживаться начинающему поэту.

Когда Моше пишет мне о том, что нельзя зависеть от внешних условий и терять интерес к познанию, мне представляется, что он убеждает в этом не столько меня, сколько себя. В тот счастливый год, что мне довелось жить в его доме и вместе гулять по райскому саду, не покидало сознание удачи, радости, ожидание счастья, любви. О чём я и пишу другу, посвящая ему стихотворение; надеюсь, воспоминания и заверения в вечной привязанности и благодарности поддержат его в годы лишений:

 
Благовоние мирры иль запах плодов,
Шум ли миртов под ветром из ближних садов,
 
 
Или шёпот влюблённых и жемчуг их слёз,
Иль журчанье дождя среди зарослей роз,
 
 
Или ласточки писк, или горлинки трели,
Или пение скрипки, или песни свирели?..
 
 
Иль вспомнилось имя одно – Моисей,
Что молва по земле прославляет по всей?
 
 
А вельможный носитель его – это тот,
Кто сорвал диадему с красы всех красот,
 
 
Но собою самим красоту увенчал –
И любимцем её, и наперсником стал.
 
 
Благородство своё унаследовал он
От родителей, к чести которых рождён.
 
 
Слава благодеяний его обрела
Ширь и мощь, как крыла у морского орла.
 
 
Люди заняты лишь суетой и тщетой,
Он – трудов незабвенных подвижник святой.
 
 
А того, кто дела его взвесить придёт,
Спросим, взял ли весы он для горных высот…
 
 
Эти строки тебе я любовно снизал,
Ожерельем на память тебе повязал,
 
 
Чтоб на вечную дружбу с тобой присягнуть,
Чтоб любовь твою на сто крючков застегнуть…[117]117
  Пер. Л. Пеньковского.


[Закрыть]
 

Что бы я ни делал: принимаю ли больных, веду ли переговоры с купцами или занимаюсь с внуком – меня не оставляет чувство дороги, представление себя на земле предков. С сознанием принадлежности своему народу нужно родиться, мысленно пережить историю откровения, начиная с праотца Авраама. Почему никто из друзей не хочет разделить со мной намерение отправиться в Сион? Затем вернёмся и заберём свои семьи. Неужели не понимают невозможность безопасного существования евреев в галуте? И чем дальше, тем хуже. Возвращение на свою землю – единственное избавление. Ни безопасности, ни духовного единения с мусульманами и христианами не может быть. Стремление на Восток, готовность отказаться от роскоши ради руин святого города означает, что душа моя жива – то альтернатива старческого бессилия, исполнение мечты, результат всегдашних размышлений о нашем месте в мире:

 
Я на Западе крайнем живу, а сердце моё
                                                      на Востоке.
Тут мне лучшие яства горьки – там святой моей
                                                      веры истоки.
 
 
Как исполню здесь, в чужом краю, все заветы,
                                                      обеты, зароки?
Я у мавров в плену, а Сион – его гнёт, гнёт Эдома
                                                      жестокий!
 
 
Я всю роскошь Испании брошу, если жребий
                                                      желанный, высокий
Мои очи сподобит узреть прах священных руин
                                                      на Востоке![118]118
  Пер. Л. Пеньковского.


[Закрыть]
 

В Испании мы под владычеством короля и шаха, а там, на нашей земле, свирепствуют крестоносцы, от которых не приходится ждать пощады: убивая евреев, они надеются очиститься от грехов своих. При этом мечта «узреть прах священных руин на Востоке» не оставляет меня. Вот только одолеть бы тоску расставания с дочерью и единственным внуком. Ну да я сделал всё, чтобы они пребывали в достатке. И моя молитва под священными небесами оградит их от бед и лишений. Лучшим учителям поручил заботы об образовании внука. Вот и мои родители, благословенна их память, не жалели денег для постижения разных наук. И не только наук, но и отношения к ближнему; мама никогда не упускала возможности помочь нуждающемуся. Помню великодушие отца – будучи судьёй, он старался найти повод, чтобы оправдать нарушившего закон.

Пока родители были живы, я чувствовал себя защищённым их любовью. Сейчас Моше ибн Эзра вместо отца, впрочем, старый друг всегда спасал от ощущения неприкаянности, неуверенности в себе. В последнем письме он рассуждал об особенностях еврейского суфизма – учения об откровении, восхождении к Богу по ступеням знания. В арабском суфизме также предполагается «сквозь земные вещи заглянуть в божественную суть», однако арабский суфизм проповедует отказ от всех жизненных благ и абсолютную власть учителя. Таким образом, исключается свобода воли – главное, в чём, согласно нашему Учению, состоит богоподобие человека. Иудаизм не предписывает ни аскетизм, ни отшельничество. Если человек много постится и уменьшает своё имущество, он тем самым не служит Творцу. Об этом я пишу в «Кузари»:

Сказал рабби: «Тот, кто служит Богу, как мы это понимаем, не должен удаляться от мира и не должен тяготиться жизнью, ибо жизнь – добро, дарованное Богом». И далее: «Соблюдение субботы гораздо реальнее приближает к Богу, чем отшельничество и монашеская жизнь».[119]119
  Галеви И. Кузари. С. 120.


[Закрыть] Здесь, в этом мире, можно стать достойным мира грядущего, ибо чем больше добра совершишь здесь, тем выше ступень в будущем мире.[120]120
  Галеви И. Кузари. С. 146.


[Закрыть]

Моше в последнем письме сетует на возвращающуюся память разлук, на несбывшиеся надежды молодости, изменчивость судьбы. Я снова перечитываю его письмо: «Не желая быть неблагодарным перед лицом Его, довольствуюсь малым и радуюсь немногому, принимая Его суд и Провидение и смиряя желания и страсти… Вот почему я беден и в то же время богат, бессилен и в то же время могущественен, ибо бедность не хуже глупости и одиночество не хуже гордыни…»

При пессимистических размышлениях о суетности и неизбежности смерти, «Книга бесед и воспоминаний» моего друга вовсе не о разочаровании в жизни. Он пишет: «Я не из тех, кто предъявляет счёт этому миру, и не из тех, кто во всем винит людские пороки, и у меня на это две причины. Во-первых, я испил из рук судьбы обе чаши, познал её с двух сторон, ибо поразили меня превратности её, и через все обиды и преткновения её мне пришлось пройти, и повернулась она ко мне спиной после того, как была благосклонна, и злом мне отплатила за всё добро, что принесла до того…»

Должно быть, мой друг убеждает себя в том, что у него нет оснований роптать на свой жребий, ибо чуть ли не в каждом письме пишет о том, что не может причислить себя к лицам, к которым судьба была неблагосклонной – ему довелось испытать хорошее и дурное; кроме того, он обладает чувством удовлетворённости и умеренности – качеством, которое облегчает ему участь отказаться от надежды снова быть признанным обществом.

Человеку в унынии помогает интерес к чему-либо, я и пациентам своим, страдающим от неустройства души, советую отыскать увлекающее их занятие. Вот и Моше спасается призванием – стихами. Оставленный детьми, он пишет мне, что стихи и книги – его дети, они единственные, на что он может положиться. Основные темы его последних стихов: печаль любви, неверность друзей, обманчивость мирской славы и изменчивость судьбы. Стала главной тема смерти, старости, в которой единственное утешение – освобождение от страсти. В отличие от ранней поэзии, которой были присущи лёгкость, жизнелюбие, в последних стихах и размышлениях стала особенно очевидной перекличка с ибн Гвиролем, а именно – отношение человека к Универсуму и непознаваемость Творца. Его покаянные песни (слихот) на Рош ха-Шана и Иом-кипур побуждают к осмыслению жизни, сознанию пустоты мирской славы. То молитва – диалог человека с Создателем.

1138 год, я получил известие о том, что в северной, христианской Испании умер мой главный друг и наставник Моше ибн Эзра. Да не сотрётся в веках память о нём. Сорок лет мы сверяли свои мысли. Сейчас же мне только и остаётся вспоминать о его отеческом отношении и возвращаться к последнему присланному стихотворению как свидетельству о необходимости не забывать о неизбежности конца и потому не отодвигать мечту о Палестине на неопределённое время:

 
Пусть помнит человек и затвердит,
Что он идёт к могильному провалу
И с каждым днём проходит путь помалу,
А думает – на месте он стоит,
Как тот, что на гонимом ветром судне,
Закрыв глаза, на палубе лежит.[121]121
  Пер. В. Лазариса.


[Закрыть]
 

Стараюсь утешиться тем, что многие из стихов ставшего мне родным человека включены в синагогальную литургию еврейских общин. Значит, душа его среди живых. Мы с ним, будучи далеко друг от друга, жили словно на одном дыхании. Примерно в одно и то же время наши стихи становились всё более грустными, усиливалось ощущение неприкаянности. И это зависит не от материального достатка сегодняшнего дня, а от того, что у нас нет места на чужой земле. Погромы еврейских общин в Германии, Франции, а в Палестине крестоносцы устраивают резню инаковерующих.

 
Нигде, ни к Востоку, ни к Западу,
пристанища не сыскать,
Где б обрели мы покой
и радость смогли б вкушать.
Эдом ли одержит верх
иль Измаилова рать,
Мой жребий всегда один –
Творца молить и страдать.[122]122
  Пер. Я. Либермана.


[Закрыть]
 

Воображаемый разговор со своим пребывающим сейчас на небесах другом утешает; ему поверяю свои мысли о стремлении уехать в Палестину. На вопрос: что гонит меня, почему не сидится на обжитом месте? – ответ простой: чувство, которое передаётся памятью поколений. Мечта снова оказаться на своей земле поселилась во мне ещё в ранние годы при виде дедушкиных свитков и книг; я их ещё не мог прочесть, но знал, что в них содержится самое главное.

Об этом – самом главном, ставшим содержанием моей жизни, я и написал в «Кузари», где показываю равноправность, более того, преимущество нашей веры над господствующими в Испании исламом и христианством. Теперь мне остаётся ещё и ещё раз просмотреть рукопись и ждать попутного ветра, что надует паруса сначала в Александрию и оттуда к берегу Палестины.

Чувствуя себя в ответе за убедительность доказательств в наличии здравого смысла именно в нашем Учении, снова и снова возвращаюсь к, казалось бы, законченной работе о выборе иудаизма хазарским царём в начале девятого века. И никакой мистики, всё складывалось согласно ходу событий. Хазарский каганат, созданный в средине седьмого века кочевым народом, познакомился с евреями во время присоединения территорий Дагестана. Там же оказались и бежавшие от преследований иудеи из Армении, Рима, где властители насильно обращали их в христианство. В Грузии не было антисемитизма; более того, духовная культура иудеев во многом определяла воззрения грузин. Чем и объясняется, что евреи тех мест не устремились в Хазарию, а ограничились перепиской с тамошним царём – Иосифом.

«Кузари» – главное дело моей жизни. Поэтов в Испании много, я всего лишь один из них. Как бы ни складывалась моя жизнь, никогда не оставляло сознание, что живём мы из милости на чужой земле. И только наша вера, в которой больше логики и здравого смысла, чем в религиях окружающих народов, сохранит нас. Дабы никто не усомнился в убедительности сюжета, снова и снова обращаюсь к своей, построенной на реальных событиях, книге. В поисках истины правитель Каганата начинает беседу с философа, излагающего неоплатоническое учение, которое, по его мнению, приводит к познанию Бога, пророчеству и святости. «Однако просьба царя привести пример подобного утверждения оказывается для философа непосильной, для него же нет большего заблуждения, чем вера в то, что мир сотворён в течение нескольких дней и что Первопричина беседует с кем-либо из людей».[123]123
  Галеви И. Кузари. С. 32.


[Закрыть] На что Кузари замечает, что «и вещие сны, пророческий дар не присущи философу».

Далее логично обратиться к первой религии, признавшей Единого Бога, – иудаизму. Однако из-за униженного положения евреев, отсутствия у них своего государства и нелюбви окружающих народов хазарский царь приглашает к себе не иудея, а сначала христианина, затем мусульманина. Те, утверждая истинность своей веры, говорят о библейских свидетельствах сотворения мира, выходе евреев из Египта и даровании Торы сынам Израилевым. Кузари только и остаётся обратиться к раввину – представителю первоисточника единобожия. Раввин начинает беседу с признания философов, то есть значения человеческого разума. Путём разума можно прийти к интеллектуальному постижению. При этом разум имеет свои пределы и без помощи свыше не творит чудеса.

Вдохновила меня на работу над «Кузари» переписка мудрого, талантливого еврея Хасдая ибн Шапрута, первого министра просвещённого эмира Абд ар-Рахмана III с хазарским царём Иосифом. В 945 году Хасдай писал, что готов бросить всё – свое высокое положение, богатства и отправиться к нему – в иудейское царство. Представляю восторг министра эмира, когда он получил написанное на иврите письмо царя Иосифа, которое тот закончил словами: «Наши взоры обращены к Богу, к мудрецам Израиля в академиях Иерусалима и Вавилонии… Да ускорит Бог обещанное освобождение Израиля, да соберёт свой рассеянный народ ещё при нашей жизни!»[124]124
  См.: Дубнов С. М. Краткая история евреев. Ч. 3. С. 18.


[Закрыть] Через десять лет после получения послания царя Иосифа пришла печальная весть о падении Хазарского царства.

Свою книгу я назвал «Кузари», что означает «житель Хазарии», правители и элита которой приняли иудаизм. Часто этим именем я называю царя страны; на самом деле его звали Булан, имя Иосиф он взял после принятия еврейской веры. Главное в моей книге – обращение к здравому смыслу в вопросе о выборе вероисповедания; объяснение, почему хазарский царь, сравнивая различные философские и религиозные учения путём умозаключений, выбрал иудаизм.

В который раз возвращаюсь к уже написанным страницам о способах постижения Всесильного. Бог в Иерусалиме, а не в Афинах, и Закон пришёл с Моисеем, а не с Аристотелем. Разрыв между Богом философов и Богом Израиля начинаю с рационализма Аристотеля, не объясняющего религиозные чувства. При этом полагаю, что великий грек принял бы и обосновал еврейское учение о творении мира, если бы знал о нём, тем более что он никогда не утверждал первичность материи. Далее следуют философы, сочетавшие учение Аристотеля с неоплатонической теорией эманации, согласно которой первопричиной мира является некий Абсолют, из которого проистекает реальный мир. «Если бы греческие философы видели пророков и знали об их пророчествах и чудесах, они бы их признали и пытались бы рациональным путём понять, как человек достигает подобной ступени».[125]125
  Галеви И. Кузари. С. 234.


[Закрыть] Первый собеседник Кузари не мог привести пример мыслителя, достигшего уровня пророческой интуиции, чтобы познать волю Творца, ибо сфера божественного – таинство. То есть философы не могут приблизиться к божественной мудрости иначе как через логическое мышление.

Как бы то ни было, Кузари, не полагаясь на прозрения пророков, начинает с того, что просит изложить ему принципы и аксиомы мышления тех, кто прибегает к логике.

Сказал Кузари: «Я никогда не находился на такой высокой ступени – ступени чистой веры, не нуждающейся в поисках разума… и потому для меня имеет смысл обратиться к логике. Традиция для душ невозмутимых, а для смущённых душой лучше исследование, тем более если в конце концов это исследование приводит к убеждению в истинности традиции, тогда человек укрепляется и в науке, и в традиции».

В который раз возвращаюсь к, казалось бы, уже законченному тексту. Намеченный смысловой ряд диалогов Кузари с философом и представителями разных религий пока остаётся прежним. На только что приведённые слова хазарского царя рабби отвечает:

– Только отдельные люди одарены верой от природы. Я постараюсь тебе объяснить, что божественная мудрость постигается не только логическим путём, но и через ощущения, интуицию. Всевышний назван Богом Израиля потому, что внутреннее чувство, ведущее к Нему, не было присуще другим народам. И слова пророков говорят больше воображению, чем разуму.

Бог философов и Бог Авраама, Исаака, Иакова не одно и то же. В учении аль-Фараби, Ибн Сины и Ибн Рушда Творец вселенной скорее понимается как вечный двигатель в сочетании с вечной материей; они не верят в воскресение и полагают, что мир вечен, а не сотворён. Критику идей этого направления дал Абу Хамид аль-Газали – один из основателей мистического учения суфизма. По уровню интеллекта аль-Газали делил людей на широкую публику и избранных; первые – «рядовые верующие» – следуют религиозной традиции, ко вторым – «избранным» – он относил религиозных философов и суфиев, которые подвержены божественному внушению и самостоятельному мышлению.

Обращаясь к религиозным философам, я думаю о моём духовном путеводителе, Шломо ибн Гвироле; он не отрицал неоплатоническую теорию эманации – истечение божественной сущности сверху вниз. При этом, в отличие от античных философов, называл источник эманации не Абсолютом и Перводвигателем, а Богом, Творцом вселенной – как Он представлен в Священном Писании евреев. Здесь ибн Гвироль вводит понятие божественной воли в качестве посредника, связующего звена между Творцом и миром. Удивительно, как соединялись в его сознании поэзия и философия! Редко у кого абстрактные соображения находят столь яркое образное выражение.

Отвлёкшись от «Кузари», я поймал себя на мысли о том, что не столько философские воззрения, сколько живое ощущение себя перед лицом Творца занимает меня в творчестве ибн Гвироля – непревзойдённого поэта и мыслителя. Ещё в ранней юности я повторял про себя его стихи, и чаще всего эти строчки:

 
Я даже до рожденья своего
Твоею был любовью окружён,
Ты сотворил меня из ничего
И жадный рот мне вырезал ножом.
 
 
Кто плоть мою в сосуде замесил?
Кто в грудь мою горящий дух вселил?
Кто моё тело смерил и отлил?
Кто подарил мне зрение и слух?
 
 
Кого я в сердце вечно берегу?
Всей мудростью обязан я кому?
Я только глина на Твоём кругу,
Во всём Тебе подвластен Одному.
 
 
Не утаив греха ни одного,
Я пред Тобой стою преображён,
Ведь даже до рожденья своего
Я был Твоей любовью окружён.[126]126
  Пер. В. Лазариса.


[Закрыть]
 

Не знаю другого поэта, кто бы так сильно ощущал живое присутствие Всесильного. Я, подобно ибн Гвиролю, могу сказать и о себе:

 
Он научил меня слышать; укрепил и поддержал меня,
До последнего моего вздоха наставляй меня!
Все души – Его, всякая форма несёт Его отпечаток…
 

Сколько раз ловил себя на мысли, что немногие читатели моей книги будут вникать в философские размышления «Кузари». Однако я имею в виду человека, серьёзно задумывающегося над своим вероисповеданием, недостаточно родиться евреем, нужно выбрать своё еврейство.

Итак, христианский и мусульманский теологи верят во всё, что написано в Танахе и, в отличие от философов, полагавших мир вечным, считают мир сотворённым Вседержителем. Они согласны в том, что были библейские чудеса при исходе из Египта и овладении Землёй Израиля. И при этом свидетелями были шестьсот тысяч сынов Израиля, если считать мужчин двадцатилетнего возраста и старше из двенадцати колен. В завоевании Земли Израиля участвовали все – то история народа, а не одного человека.

Правитель Каганата путём умозаключений приходит к выводу о приоритете первичной веры в Единого Творца вселенной, то есть иудаизма. Почему «Книга хазара» и называется «Книга ответа и доказательства по поводу униженной веры». Писание евреев свидетельствует об участии Бога в становлении избранного народа и его предназначении. Наш Завет христиане и мусульмане сделали основой своей религии. И если евреи выжили, сохранились отдельным народом, то только благодаря верности Учению предков. Именно доводы раввина показались убедительными правителю Каганата. Опять же, он посчитал более правильной установку иудеев на дело, то есть ты можешь усомниться в религиозных предписаниях, но поступать должен по Закону. В отличие от христианства, где главное – вера, то есть все грехи и злодеяния искупаются верой.

В процессе работы над «Кузари» при сравнении различных вероучений пытался представить, вникнуть в догматы христианской церкви. Например, в таинство евхаристии – в то, что вино и хлеб, которые нужно глотать, оказываются истинным телом и кровью казнённого римлянами Иешуа. По этому поводу христианский проповедник говорил мне: «Не думай – молись!» Но я не могу заставить себя не думать: Бог наделил человека разумом, чем, собственно, и отличил от всех сотворённых тварей. Тому, кто обратится к истории нашего народа, трудно будет поверить, что Иешуа, или, как его называют христиане, Иисус, будучи конкретным человеком из плоти и крови, приобрёл могущество Творца.

«Кузари» – книгу в защиту гонимого народа – пишу на арабском, ведь этот язык стал не только повседневным, но на нём пишут философские трактаты. Вот и ибн Гвироль свой трактат «Источник жизни», где сформулировал основы иудаизма с философской точки зрения, писал на арабском. Как тут не вспомнить нашего законодателя Саадию Гаона, для которого арабский язык был, с одной стороны, возможностью получить доступ к научным открытиям, философии, литературе, с другой – вызов еврейской культуре.[127]127
  О чём см.: Генкель Г. Саадия Гаон. Биографический очерк. СПб., 1895. С. 89–90.


[Закрыть] Немногие учёные сейчас пользуются ивритом, хоть этот язык самый благородный, на нём Всевышний говорил с Адамом и Евой! Зато стихи пишем на иврите, и если у мусульман образец литературного стиля – Коран, то евреи черпают вдохновение из Танаха.

Следуя логике хазарского царя, он непременно скажет, что «некоторые из нас, стараясь достичь в своих произведениях поэтического совершенства, подражают другим народам и вводят их метрику в еврейский язык». Я отвечу ему: «В этом наше глубочайшее заблуждение, и мы не только забыли это замечательное свойство нашего языка, но и теряем его основы, ибо язык наш создан для единения, мы же сделали его разделяющим людей».

В который раз я возвращаюсь к мысли о том, что из трёх религий: иудаизма, мусульманства и христианства – иудаизм в большей степени отвечает требованиям разума. Вот и рав Саадия – самый знаменитый из гаонов, – стараясь примирить Тору и философию, разум и откровение, подчёркивает роль разума в представлении человека о Боге. Он же первый перевёл Танах на арабский. Мои единоверцы, знающие язык власть имущих больше иврита, пользуются этим переводом. На арабском писал свои философские работы Бахья ибн Пакуда и Соломон ибн Гвироль, однако стихи они писали на иврите.