Текст книги "Цирк в шкатулке"

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Про то, как цирк прибыл в столицу, а его труппе пришлось принять рискованное решение

ольшой город – это совсем не то же самое, что поставленные рядом десять маленьких городов.

Улицы большого города шире, площади шумнее, башни выше, люди суетливее, но зато в большом городе больше возможностей показать себя, даже если ты маленький цирк.

Фургоны цирка «Каруселли» проехали через городские ворота рано утром.

– Несколько лет назад мы уже гастролировали в столице, – уверенным голосом сказал господин директор. – Я знаю тут, неподалеку от городской стены, замечательную поляну у реки рядом с парком развлечений. Если она не занята, то мы расположимся там и расклеим афиши уже к обеду. А завтра – завтра, прямо с утра, начнем представления! Сперва детский утренник, а вечером сыграем два раза, и я думаю, что успех нам обеспечен. Тем более когда вся труппа укомплектована. Нет, что я говорю? – перебил самого себя директор, – разумеется, публика сбежится к нашим кассам еще сегодня, будет аншлаг, и первое представление мы сыграем сегодня вечером!

Марик во все глаза смотрел вокруг. Ему нравился в столице каждый камешек, и сердце его замирало от предвкушения чего-то чудесного.

Он никогда не был в столице. Ему казалось, что все без исключения здесь – совсем не такое, как в его родном городе, что камни на дороге – редкостные, булочки, продающиеся на перекрестке, – необычные, люди – особенные.

И он будет ходить по улицам самого большого города королевства и, наверное, увидит еще целую кучу интересного и запоминающегося.

Теперь, надеялся Марик, когда он нашел для цирка настоящего клоуна, директор не захочет отправлять его назад к Гертруде. В глубине души Марик рассчитывал, что за него будет вся труппа, значит, он останется и увидит столицу, а потом много других городов.

Каштановая аллея, вымощенная красноватым булыжником, привела их прямиком к воротам парка развлечений. В этот ранний час парк был закрыт, и сквозь ажурную решетку с вензелями короля и королевы Марику ничего разглядеть не удалось – только зеленые деревья, клумбы и скамьи неподалеку от входа.

По узкой мощеной дороге, тянущейся вдоль ограды парка, фургоны свернули налево – и вот перед ними большая поляна недалеко от реки. Очень подходящее место.

Старые афиши расстелили прямо на земле, и Иогансон, который умел рисовать лучше всех, поспешно изготавливал новые.

Марику доверили большую кисть и ведерко с белой краской: он замазывал на афишах имя клоуна Пе, а Иогансон, еле дождавшись, чтоб краска просохла, вписывал в афиши другие слова – «клоун Шкатулка». Буквы нового имени были лиловыми и желтыми, как Шкатулкин рюкзак.

Марику казалось, что это очень красиво.

Сама Шкатулка в это время сидела в тени каштана прямо на земле, скрестив ноги, и шила себе новый костюм.

– Понимаешь, – объяснила она Марику, – я бы, разумеется, вполне могла выступать и в том, что надето на мне сейчас. Но это неправильно. Любое новое дело имеет смысл обозначить особо.

– Чтоб показать, что теперь ты другой человек?

– Я надеюсь, что никакой наряд так быстро не делает человека другим. Но новая одежда позволяет почувствовать себя более празднично. А что нам надо для того, чтоб нравиться публике?

– Что?

– Нам надо нравиться самим себе, вот что, – сказала Эва, перекусывая нитку. Она встряхнула перед собой ярко-лиловую блузу с широкими рукавами: – Ну, как тебе? Я буду великолепна.

Марик был с ней полностью согласен.

К обеду афиши были готовы и даже расклеены, а еще через час к цирку потянулся народ. Мадемуазель Казимира не успела даже попить чаю с сушками – на поляне толпилось так много взрослых и детей, что ей пришлось, наскоро закончив трапезу, открывать кассу.

– Мы вам рады, лучшие места, пожалуйста, вот первый ряд, сделайте одолжение, о, сударыня, приходите всей семьей, лучшая программа, такого вы еще не видели, двенадцать монеток сдачи, прошу вас, вот ваши билеты, уверяю, это будет великолепно, четырежды десять – сорок монет, минуточку, будем рады видеть, сколько вам? – тараторила Казимира без остановки. Монетки звенели в ее кассе, билеты так и летали в ее руках.

Господин директор сидел на ступеньках фургона, грыз не тронутую Казимирой сушку и с удовольствием наблюдал эту суету. Вечером цирк будет полон, завтра они сыграют три представления, и, если дела пойдут хорошо, послезавтра надо непременно послать пригласительные билеты в королевскую канцелярию. Разумеется, король, королева и принцесса на представление не придут, это не более чем жест почтения к монарху… Впрочем, отчего же не придут? Разве наш цирк не достоин посещения самого короля, разве моя труппа не великолепна, разве… боже мой, где она берет такие жесткие сушки, – вздохнул господин директор.

Он осторожно потрогал кончиком языка чуть не сломанный зуб, и мысли его свернули в иную сторону. А именно: господин директор подумал о мадемуазель Казимире. Господин директор вообще редко думал о женщинах. Но о мадемуазель Казимире он думал часто.

Как правило, в итоге этих раздумий господин директор фыркал и пожимал плечами. Нелепая мадемуазель Казимира. Слишком шумная мадемуазель Казимира. Слишком назойливая мадемуазель Казимира. При любом удобном случае господин директор старался поговорить с Казимирой о том о сем, чтоб убедиться – нет, она недостаточно возвышенная, очень, очень приземленная… Вот и сейчас – директор нарочно взял погрызть ее сушки, чтоб лишний раз убедиться: нелепо, нелепо, все не так, не так – сушки жесткие. Он съел уже с десяток, чтоб окончательно в этом убедиться.

– Какая жалость, – вздохнул господин директор, мусоля одиннадцатую сушку, – что в жизни мне не посчастливилось встретить свою мечту.

Мечта господина директора являлась ему во сне. Снилась ему музыка, и нежные колокольчики, и золотые искорки, и светлый проем двери, в котором стоит, протянув к нему, директору, руки, неземная, воздушная, нежная, такая особенная – нимфа.

Однако жизнь проходила, а нимфа не появлялась. И господин директор с грустью думал, что никогда ему не услышать этих колокольчиков…

Неожиданно кто-то загородил от него солнце, и господин директор оказался резко вырван из мира своих грез.

– Вы начальник этого балагана?

Перед господином директором стоял мрачный человек в красном мундире генерала столичной полиции. У него были холодные голубые глаза и рыжие жесткие усы, которые топорщились, как щетка.

– Да, я. К вашим услугам. С кем имею честь? Желаете приобрести контрамарку? – Директор старался говорить как можно любезнее.

– Ни в коем случае. Я – помощник начальника полиции, – нахмурился человек в генеральском мундире. – У меня для вас строжайшее предписание.

И он протянул господину директору плотный лист бумаги, густо облепленный сизыми печатями.

Пробежав его глазами, директор побледнел.

В бумаге говорилось, что представление цирка запрещается.

– Но… позвольте… как же так… по какой причине… и билеты… билеты же раскуплены…

– О причинах сообщать не уполномочен. Однако полагаю, вы обязаны знать: все развлекательные мероприятия в городе дозволяются только с особого разрешения министра культуры, а неразрешенные мероприятия строжайше запрещаются. Что касается билетов, то не позднее завтрашнего дня вам необходимо уплатить в городскую казну налог со всей суммы, полученной вами за билеты. Не вздумайте обмануть: я наблюдал за очередью и зафиксировал, какое количество билетов было вами продано. Кроме того, необходимо заплатить налог на воздушные шары, на музыку и на следы на песке, которые вы изволили оставить, расположившись на этой поляне.

– Но простите… если представление не состоится и мы вернем деньги публике, то как мы заплатим налог?

– Не могу знать, – сухо ответил помощник начальника полиции. – Всего наилучшего.

И он отправился прочь.

Марик слышал весь этот разговор и был просто потрясен неожиданно свалившимся на цирк несчастьем. В отчаянии он побежал вслед за полицейским:

– Погодите, господин помощник начальника, погодите!

Полицейский развернулся, остановился и отдал Марику честь, глядя мимо него холодными голубыми глазами и топорща усы.

Марик слегка оробел, но собрался с духом:

– Дяденька… господин начальник помощника… то есть… А если попросить министра культуры, он разрешит нам выступать?

– Министр культуры принимает население два раза в неделю, и сегодня у него неприемный день. У тебя все вопросы, мальчик?

– Нет, не все. А скажите, зачем надо платить налог на воздушные шарики?

– Потому что, надувая их, вы используете в целях духовного обогащения королевский воздух столицы. Это облагается налогом. И если твои вопросы закончились, то мне пора идти.

– Представление должно начаться через сорок минут. Если мы вернем билеты, то мы разорены. Заплатить налог будет совершенно не из чего, а кроме того, если мы начнем с такого скандала, кто же потом захочет ходить в наш цирк! – Господин директор огорченно махнул рукой с зажатым в ней налоговым уведомлением.

– Да, – подала голос Казимира, – когда этот полицейский начальник протянул мне этот налоговый документ вместо того, чтоб купить билет, я просто обомлела. Вы видели, какая там непомерная сумма? Ведь это же две трети нашей выручки!

– Не забывайте, мадемуазель Казимира, что мы вообще не получим никакой выручки, если представление запрещено! Мы разорены. Мы погибли.

– Чепуха! – Рио-Рита топнула ногой и еще раз громко повторила: – Че-пу-ха! Нам никак нельзя отменять представление. Ну что случится от того, что мы выступим один-единственный раз? А завтра мы пойдем к министру культуры и получим разрешение. Ведь это же министр куль-ту-ры – не может же он не понять нас, артистов. Я уверена, что завтра все уладится! Давайте готовить арену!

– Что вы скажете, друзья мои? – Директор обвел глазами притихшую труппу. – Как нам поступить? Эва, вы у нас человек новый, что вы думаете по этому поводу?

Шкатулка невесело улыбнулась:

– С таким же успехом вы можете спросить Миску, она тоже новичок в нашем цирке. Я думаю, что поскольку рискуют все, то и решать надо всем вместе. Голосованием.

– Голосуем. Отличная мысль, – вздохнул господин директор. – Итак, Флик, Фляк, Хоп, Иогансон, Рио-Рита, Эва, Мелодиус, Казимира – сколько получается человек?..

– Постойте, – прервала его Шкатулка. – Вы кое-кого забыли. Марик, Китценька, Аделаида, Филипп, Миска, лошади…

– Марик? Но он еще ребенок, и потом, он все же не член нашей труппы, – возразил было господин директор.

– Вы так думаете? – подняла брови Шкатулка. – Мне кажется, вы сказали это сгоряча. Рискуем мы все одинаково, заметьте.

– Хорошо, – сдался господин директор. – Зовите всех.

Через сорок минут цирк был полон.

Представление началось.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Про то, как господин директор оказался в королевской тюрьме, а Китценька обрела нового друга

оре очень часто уживается с радостью. И тот, кто радуется сквозь горе, очень стесняется, что радость сильнее его. Потому что кажется, что горевать надо всей душой – иначе это нечестно.

Китценька впервые в своей жизни испытывала это странное чувство – горе пополам с радостью.

Горя было предостаточно.

Сегодня вечером их с мадемуазель Казимирой номер был последним по счету. Но не успела Китценька сделать на арене первый пируэт, как неожиданно музыка смолкла, а по залу пронесся шум.

Звеня зеркально отполированными саблями, на манеж шагнули полтора десятка полицейских. Возглавлял их уже знакомый усач.

– Неразрешенное представление запрещается! Прошу всех немедленно покинуть зал! – громко объявил он.

В публике начался ропот, заплакали дети, однако блеск полицейских сабель оказался очень убедительным. Публика потянулась к выходу, и через пять минут в цирке остались только циркачи и пятнадцать людей в форме.

– Попрошу всех нарушителей явиться сюда. Не пытайтесь скрыться, это бесполезно, – сказал помощник начальника. – Я имею портреты всех участников представления, и завтра каждый сбежавший будет объявлен во всекоролевский розыск как враг королевских подданных и личный враг короля!

Никто и не думал убегать. Цирк «Каруселли» стоял перед полицейскими как маленький сплоченный отряд. Даже маленькая Китценька прижалась к ноге Казимиры, но никуда не убегала, хотя ей и было ужасно страшно и язык у нее пересох.

Господин директор вышел вперед.

– Я полагаю, вы несете ответственность за все происходящее? – осведомился усатый.

– Да, – тихо ответил директор. – Я один несу за все ответственность. Мои люди тут ни при чем. Я… я приказал им начинать представление. И я готов ответить за все.

– Это неправда, неправда, – зашумели все, – мы все решили, что…

– Молчите! – возвысил голос директор. – Молчите! Распустились вы у меня, вот что! Я говорю: я один принял такое решение, и не сметь, не сметь мне возражать!

– Но, господин директор, ведь голосование… – начал было Иогансон.

– Вы бредите, господин фокусник! Какое еще голосование? Идите занимайтесь своими кроликами и не лезьте, куда вас не звали!

Конец спору положил помощник начальника.

– Вы арестованы, господин директор! Прошу следовать за мной!

И господина директора увели в городскую тюрьму.

Китценька не стала слушать, что было дальше. Она могла предположить, что после ухода полицейских труппа не стала расходиться – ведь надо же было решать, как поступить.

Но маленькой Китценьке было уже все равно. Она знала, что ее маленькая кудрявая головка не может придумать, как справиться со свалившейся бедой. Пусть думают люди.

А Китценька пойдет, сядет на бережок и будет тихо плакать и тоненьким голосом выть на луну. Потому что собаки всегда воют на луну, когда им тоскливо.

И Китценька зажмурилась горестно, выла и плакала и думала, что им опять не везет, и что очень хочется куриной котлетки, а ее кормят только овсянкой на воде, и что очень жаль господина директора, и что все пропало, и что она так одинока, а луна такая большая и круглая – иии-и-у-у-у-у-у!

Вдруг в ее тонкий вой вплелась какая-то новая, более низкая нота.

Китценька открыла глаза и увидела, что рядом с ней сидит Миска. Большая и черная, она казалась частью этой ночи.

– Будем выть вместе? – спросила Миска, вздохнув.

– Будем, – согласилась Китценька.

– Люди – это всего лишь люди, – продолжила разговор Миска. – Они слишком много разговаривают… А нам, настоящим собакам, ясно, что сперва надо как следует повыть на луну. У-у-у-у-у-у-у!

– У-у-у-у-у-у-у! – поддержала ее Китценька.

– Да, – вздохнула Миска. – Сперва повыть, а потом уже, отвыв беду, заняться поисками выхода. Люди привыкли делать все сразу. Поэтому они и принимают такие опрометчивые решения. Ты согласна?

– У-у, – кивнула Китценька.

– Сейчас мы повоем еще немного, а потом пойдем послушаем, что придумали люди. Может быть, мы с тобой придумаем что-то получше. А ты не грусти так сильно. Лучше погромче вой, – сказала Миска ласково и лизнула маленькую Китценьку в нос.

И вот в этот момент Китценька и почувствовала, что она – несмотря на все горе – счастлива.

Потому что, конечно, Китценьке никогда не стать большой собакой. Но зато – она может дружить с большой собакой! Ведь Миска подала ей совершенно понятный собачий знак дружбы. И они будут выть хором и придумают, как спасти директора, и потом Китценька даже покажет Миске, где спрятана косточ… нет… пожалуй, косточку Китценька покажет ей когда-нибудь потом…

Но не только собаки горевали в этот час на речном берегу.

Когда экстренное совещание труппы закончилось, спохватились, что пропал Марик.

– Его нет в нашем фургоне, – взволнованно сообщила Казимира, – его нет и в тележке у Филиппа.

– Давайте встанем цепочкой и будем громко звать его, обшаривая окрестности, – сказал Хоп.

– Может быть, пустим по его следу собак? – предложила Рио-Рита.

Шкатулка покачала головой.

– Думаю, он не ушел далеко. Спрятался где-нибудь, чтоб мы не видели, как он переживает. Пойду поищу мальчика, мне кажется, у нас нет причин за него волноваться…

Марик нашелся на берегу.

Он сидел на песке, обхватив колени руками. При появлении Шкатулки он поспешно вытер краем футболки глаза.

– Что там решили? Я ушел, не дослушал, – сказал Марик севшим от слез голосом.

– О чем ты ревешь, дуралей? О чем-то своем или о нашем общем?

– Я не реву. Уже не реву, – поправился Марик. – Но, понимаете, только я понадеялся, что останусь в цирке, а цирк закрыли…

– Кто тебе сказал такую ерунду? Вот еще придумал! Завтра мы идем на прием к министру культуры и не отстанем от него, пока он не разрешит нам выступать. Налоги заплатим – ведь сбор от представления остался у нас.

– И директора выпустят?

– Это мы тоже выясним завтра. А пока – пойдем-ка домой. Спать.

– Домой? – хмыкнул Марик. – Это в фургон, что ли?

Шкатулка внимательно глянула на него.

– А у тебя есть другой дом?

– Нет у меня никакого дома. Нет и не было.

– Ну, значит, придется считать, что на сегодня твой дом – в цирковом фургоне.

– А где ваш дом?

Вместо ответа Шкатулка встала и сделала несколько шагов по берегу, загребая ногами песок. Потом разбежалась и прошлась колесом.

– Ух ты!– Марик даже вскочил в восхищении.

– Хочешь, научу тебя делать так же?

– Конечно, хочу! – Марик нетерпеливо подпрыгнул.

– Тогда смотри. Надо встать вот так и…

Следующие десять минут Марик пытался повторить движения Эвы, шлепаясь в песок, если она не успевала его подхватить. Мальчик запыхался, но в конце концов у него начало немного получаться. А когда Эва сказала: «Ну хватит», – Марик понял, что плакать ему больше не хочется.

– Давай-ка договоримся, – сказала Эва, поймав его последний раз, и сдула с лица мокрую от пота седую прядь. – Называй меня на «ты» – так, пожалуй, будет лучше. А в качестве ответной любезности я отвечу на твой вопрос.

– На какой вопрос? – Марику казалось, что он ни о чем не спрашивал Эву.

– Про дом. Спроси меня еще раз.

– О, точно. Где твой дом, Эва?

– Вот он. – Эва кивнула себе под ноги. – Тебе нравится этот милый домик, который я нарисовала на ботинках?

Хотя луна и светила ярко, но Марик не мог разглядеть домик Эвы в подробностях. Однако он хорошо помнил, что там нарисовано, и даже маленькую лейку под кустом помнил тоже.

– Так что мой дом – всегда со мной. Он там, где я останавливаюсь.

– Но он же ненастоящий?

– Для меня – самый настоящий. Другого у меня нет. Да я и не хочу другого.

Марик подумал: «Что ж – у меня нет даже такого дома», – но ничего больше не сказал.

Эва свистнула, и из темноты показались две собаки – большая черная Миска и маленькая белая Китценька.

Вчетвером они отправились спать.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Про то, как проходила аудиенция у министра культуры

сли вы встретите человека, который заявит вам, что он любит стоять в очереди, запомните этот день: такие люди встречаются крайне редко. Очень может статься, что никогда. Очередь, даже самую организованную, люди обычно ненавидят.

В приемной у министра культуры очередь была очень культурная. Никто не пихался локтями, не шумел и не толкался, никто не кричал: «Вас здесь не стояло!» и никто не лез вперед.

Да это было и невозможно. Тот, кто пришел на прием в министерство, сперва должен был пройти в зал «А» и в окне № 1 получить талон на получение анкеты. Потом в зале «Б» в окне № 3 и 4 в обмен на талон выдавалась анкета посетителя – шесть экземпляров на семи листах каждый. В анкете следовало указать цель визита, свое полное имя, полное имя своих родителей, дедушек и бабушек, а также прадедушек и прабабушек, кто, где и когда родился, место постоянного жительства, род занятий (подробно), имена свидетелей, готовых подтвердить все эти сведения, кроме того, следовало указать наличие музыкального слуха, знание иностранных языков, владение домашними животными, умение стоять на голове, длину левого мизинца, авторов музыки и слов королевского гимна, а еще нарисовать в предложенной рамке автопортрет; отдельно шел вопрос «Болели ли вы ветрянкой?».

Заполняющие анкеты могли разместиться за столами в зале «В».

Все очень нервничали, но вели себя тихо. То и дело прокатывался слушок, что тех, кто уже болел ветрянкой, министр примет, а тех, кто не болел, выгонят вон.

Поэтому в последней графе посетители судорожно исправляли написанное – до тех пор, пока не вспоминали, что поправки и зачеркивания в анкете воспрещены, второй экземпляр не выдается и допустившему помарку придется прийти в следующий раз.

Заполненные анкеты необходимо было подать в окно № 7 в зале «Г».

Там их обменивали на жетончик с номером. Далее следовало ждать около часа в зале «Д» – там висело большое табло, где выскакивали номерки жетончиков. Если циферка оказывалась красной, то вам надлежало перейти в зал «Е», где жетон обменивался на специальный пропуск, а если циферка была черной, то просителю отказывали в аудиенции.

Главное было не пропустить свою циферку, потому что справок никто не давал: говорили, что министр культуры предпочитает иметь дело с людьми внимательными и организованными.

«Хорошо, что на ребенка никаких сведений подавать не надо,– думал Марик, стоя рядом с Эвой и Иогансоном, которые, нахмурив лоб, заполняли анкеты, – а то что бы я писал про родственников и место жительства… И про ветрянку я не знаю…»

Утром было решено, что на аудиенцию пойдут фокусник Иогансон и Эва, потому что они выглядят наиболее представительно – в силу возраста.

Мадемуазель Казимире ужасно хотелось пойти с ними. «Вот, – думала Казимира, – господин директор вернется и спросит: «А кто это отважно ходил в министерство и вызволил меня из тюрьмы, неужели это наша нежная и хрупкая мадемуазель Казимира?» – и я скромно улыбнусь, и тогда он скажет мне… скажет мне…»

Тут жонглер Хоп прервал мечтания Казимиры, невежливо толкнув ее в бок:

– Голосуем, Казимира, голосуем: ты согласна, чтоб Эва и Иогансон шли в министерство?

– Я?.. Конечно, я согласна, – растерянно и печально кивнула Казимира. Она с отчаянием подумала, что ей не дали возможности проявить себя. А еще она подумала, что Эва в комбинезоне с карманами, странных ботинках и большой шляпе выглядит как угодно, но только не «представительно». И тут взгляд Казимиры упал на взволнованного Марика.

– У меня идея, – подала голос Казимира. – А что, если Эва и Иогансон возьмут с собой Марика? Может быть, с ребенком их пропустят без очереди? А может быть, детское лицо растрогает господина министра?

– Отличная идея, Казимира, – воскликнула Эва. И добавила:

– Мне неловко обращаться с такой просьбой, но кто, кроме вас, лучше всего разбирается в таких вещах? Не могли бы вы посоветовать мне, какую прическу сделать, чтобы выглядеть более подобающим образом?

Казимира посмотрела на Эву: та с озабоченным и огорченным лицом сняла шляпу, и ее рыжие кудри трепал ветер. Глаза Казимиры просветлели: «Пусть, – думала она, доставая гребни и шпильки, – вклад мой в успех общего дела будет не так велик, но мы все помогаем друг другу».

Глаза Марика болели от напряжения – он боялся пропустить их номер на табло.

– Вот! – громко воскликнул он. – Эва, вот, триста сорок восемь – наш, красный!

Стоящие по углам служащие министерства зашикали, и Марик пристыженно смолк.

Теперь его охватило нетерпение. Еще полчаса, и их примет королевский министр культуры. «Культура, – думал Марик, – это такое огромное слово, почти как «вселенная», «добро», «математика». Наверное, министр культуры самый культурный и самый творческий человек во всем королевстве. Он, конечно, разрешит нашему цирку выступать и велит выпустить господина директора. Иначе и быть не может».

И вот настала их очередь, и перед ними открылись высокие резные двери.

Далеко-далеко, на дальнем конце огромной залы, за широким столом, обтянутым зеленым сукном, сидел невысокий лысоватый человечек.

На стене над его головой горела золотом надпись: «Министр культуры королевства господин Перпендикуляр».

Трое посетителей сделали несколько шагов вперед, и тут Марик услышал, как Иогансон и Эва одновременно тихо ахнули.

– Это же… черт побери моих кроликов… это же… не может быть! – пробормотал Иогансон.

– Как он здесь очутился? – тихо сказала себе под нос Эва.

– Пе! – громко воскликнул Иогансон. – Пе, это ты? Как ты тут оказался? Не верю своим глазам!

Человечек в кресле шевельнулся, кресло под ним скрипнуло, и голосом, в котором скрипа было тоже предостаточно, ответил:

– Господин Иогансон! Вы разговариваете с министром его величества, и я попросил бы вас не забываться и не фамильярничать.

– Но Пе… то есть… господин Пепердику… Пеньперку… господин министр! Как это возможно?

Министр улыбнулся. Самодовольно и польщенно.

Потом махнул рукой секретарям:

– Оставьте нас наедине, тут дело государственной важности.

Вслед за тем он выскочил из-за стола и горделиво прошелся вдоль золотой надписи:

– А? Что? Не ожидали? Думали, ваш фиглярский балаган – это все, на что способен Пе? Да я на следующий же день, покинув ваше жалкое шапито, скоростным экспрессом добрался до столицы – и как раз подвернулась вакансия. Король – о, наш мудрейший монарх знает толк в подборе кадров! – Пе захихикал. – Ему так понравилось мое резюме, а также мой проект реорганизации работы министерства, что он тут же назначил меня министром. Посмотрите, как преобразилось тут все, какой порядок, учет, контроль, статистика – и это всего за неделю! Впрочем, ты не в курсе, Иогансон, а ведь у меня уже был опыт руководящей работы – правда, Лауренсия?

Эва не ответила. Она стояла, прикусив губу, и внимательно рассматривала министра.

– Что, меня трудно узнать? Да и ты изменилась, скрывать не стану. Ну ладно, – не дождавшись ответа от Эвы, поджал губы Перпендикуляр, – излагайте, по какому делу вы пришли, время дорого.

Иогансон коротко рассказал о том, что произошло вчера:

– …и вот мы бы хотели получить разрешение на выступления, а также просим выпустить из тюрьмы господина директора. На поруки.

Пе пожал плечами:

– Директор не в моей компетенции. Нарушитель распоряжений полиции должен сидеть в тюрьме, по крайней мере, пока на это будет воля полицейских начальников. Что же касается выступления цирка, то моя резолюция такова: отказать!

– По какой же причине? – вскинул брови Иогансон.

Пе поднялся на цыпочки и надул щеки, чтобы выглядеть внушительнее, и взял со стола отпечатанный указ:

– Причина такова: наша прекрасная принцесса не желает, чтобы в городе проходили бессмысленные увеселения. Все публичные выступления дозволяются особой лицензией только в том случае, если они способствуют пробуждению в подданных пристрастия к наукам. К точным наукам. Впредь до особого распоряжения. Аудиенция окончена, господа.

Когда за Шкатулкой, Иогансоном и Мариком закрылись тяжелые ворота министерства, никто не сказал ни слова. Молча дошли они до горбатого мостика через ручей. Эва остановилась, повынимала из тугого узла волос шпильки и, тряхнув головой, растрепала волосы. И только тут Марик подал голос:

– Эва, а почему он назвал тебя другим именем? Ты что, его хорошо знала в те времена, когда тебя звали Лауренсия?

– Лучше, чем хотелось бы, – поморщилась Эва. – Впрочем, Пе нисколько не изменился за эти годы… Право, руководить производством заклепок было более подходящим для него делом. Вонючая лягушка.