Текст книги "Человек, Соблазнивший Джоконду"

IV
Перстень Лоренцо Великолепного

Джулиано де Медичи и Симонетта Веспуччи

Пьетро был уже вполне зрелым мужчиной, с суровой неухоженной внешностью, но, надо признать, не слишком одичалой. Он прекрасно управлялся с мечом (средства, оставленные в наследство его отцом, позволили ему посещать болонскую школу фехтования Липпо Бартоломео Дарди); владел великолепной техникой и, хотя он был уже отнюдь не мальчиком, отличался завидной физической подготовкой. Ему претило признавать себя наёмником, но, подобно многим, он зарабатывал себе на жизнь, участвуя (отнюдь не бескорыстно) на стороне того или иного господина во многочисленных сражениях и стычках, которые в те годы будоражили весь полуостров.

Во время путешествия, в один из тех моментов, когда наши путники продвигались более размеренным шагом, чтобы позволить коням восстановить силы, новый знакомец поравнялся с Тристаном и, сдерживая свою гнедую слегка позади скакуна его нового господина, выказывая таким образом почтение, осмелился спросить:

«Ваше Превосходительство, позволите ли мне задать один вопрос?»

«Разумеется, Пьетро, я слушаю тебя», – ответил высокопоставленный чиновник чуть повернув голову в сторону своего отважного подручного.

«Откуда у Вас, господин, этот перстень? Он и вправду принадлежит Лоренцо Великолепному?»

Тристан с лёгкой улыбкой на лице на какое-то мгновение помедлил с ответом, но вскоре, ничуть не сомневаясь в том, что мог запросто восстановить доверие человека, к которому питал уважение, пусть и будучи знакомым с ним всего лишь несколько дней, решил удовлетворить любопытство своего собеседника и начал повествование.

«Прошло вот уже семь лет, с тех пор как кардинал Орсини впервые взял меня с собой во Флоренцию, куда он отправился вместе с делегацией медиков, созванных специально для того, чтобы заняться лечением Его Глубокопочтенного Превосходительства, архиепископа Флоренции Ринальдо Орсини, слёгшего две недели назад и чьё состояние всё ещё не подавало никаких признаков улучшения. По приезде в город эскулап и его ученики – среди которых был мой друг Якопо – были немедленно препровождены к изголовью страждущего прелата, a кардинал повёз меня с собой в дом своей племянницы мадонны Клариче, супруги мессера Лоренцо де Медичи, прозванного Великолепным.

Я всё ещё помню тот ласковый материнский взгляд, с которым донна Клариче встретила меня, подав мне руку. Представила меня членам своей семьи и присутствовавшим друзьям и позаботилась о том, чтобы во время моего пребывания во дворце я ни в чём не испытывал нужды. Каждый вечер за ужином у неё собирались литераторы, профессора классической филологии, люди искусства, изысканные вельможи и, прежде всего, очаровательные женщины.

Самой красивой из всех – той, с кем ни одна из наших современниц до сих пор не может соперничать, не говоря о том, чтобы сместить её с воображаемого мной трона, – была Симонетта Каттанео Веспуччи».

В тот вечер, когда я увидел её впервые, на ней была подбитая красным бархатом парчовая джорнея99
  Джорнея – предмет как мужской, так и женской верхней одежды с характерными разрезами по бокам, распространённый в Италии в XIV-XV веках. (Прим. перев.)


[Закрыть] с глубоким декольте, которая гармонично сочеталась с чёрной гамуррой1010
  Гамурра – длинное до пола, чаще всего зимнее женское платье со съёмными рукавами и довольно узким лифом, застёгивавшееся либо спереди при помощи пуговиц, либо на шнуровке сбоку или на спине. (Прим. перев.)


[Закрыть], плотно облегавшей тугую грудь и ниспадавшей до пола, надёжно скрывая от посторонних глаз соблазнительные формы тела – предмет страсти и восхищения многочисленных поклонников. Распущенные белокурые волнистые волосы свободно струились по её плечам, и лишь некоторые пряди были искусно заплетены в длинную косу, украшенную тесёмками и крошечными жемчужинами. Несколько непослушных локонов обрамляли её удивительно гармоничное лицо – свежее, лучезарное, почти неземное. Большие грустные глаза излучали ту же необыкновенную чувственность, что и едва уловимая улыбка на её полураскрытых алых, как джорнея, бархатных губах, которые казались ещё более обольстительными благодаря маленькой ямочке на подбородке.

Если бы не прискорбное известие о её смерти, последовавшей вскоре после описываемых мною событий, я был бы до сих пор уверен в том, что это была богиня в женском обличье – воплощение истинного совершенства.

Согласно всеобщему мнению, единственный её изъян заключался в том, что она… была замужем, и, вполне закономерно, супруг её был крайне ревнив. Немного спустя после того, как ей исполнилось шестнадать лет, в своём родном городе Генуе, в присутствии дожа и всей аристократии морской республики, она обвенчалась с банкиром Марко Веспуччи.

В светском обществе Симонетта была объектом всеобщей любви (и в то же время зависти) и стала излюбленной музой многих литераторов и художников своего времени. Одним из них был Сандро Боттичелли – старинный друг семьи Медичи, – испытывавший к ней платоническую любовь и на протяжении вот уже нескольких лет воспроизводивший её образ везде и всюду. Её небесные черты украшали даже гонфалон1111
  Гонфалон – геральдический флаг прямоугольной формы, всегда заканчивающийся несколькими лентами, вымпелами или полосами. (Прим.перев.)


[Закрыть], выполненный живописцем по случаю проводившегося в том знаменательном году рыцарского турнира и доблестно завоёванный Джулиано де Медичи.

На следующий день нас пригласили во дворец Кареджи на званый пир, устроенный Лоренцо Великолепным в честь семьи Борромео с тайным намерением представить одну из наследниц этого аристократического рода своему брату Джулиано, который однако, подобно многим другим своим современникам, был безумно влюблён в Симонетту Каттанео. И правда, сразу же после первых дежурных приветствий, Джулиано покинул зал, в котором находились гости, и удалился в сад, где воспользовавшись отсутствием мужа, уехавшего ранним утром по неотложным делам, его ожидала жена банкира Веспуччи.

Блюда сменялись одно за другим, а тем временем синьор Лоренцо занимал своих гостей декламированием превосходных сонетов собственного сочинения. Время от времени кое-кто из его почтеннейших гостей вторил ему той или иной меткой рифмованной импровизацией, приятно оживляя праздничный банкет. Помимо знатных друзей и членов семьи, в застолье принимали участие уважаемые философы-неоплатоники Марсилио Фичино, Аньоло Амброджини и Пико делла Мира́ндола, а также ряд представителей Флорентийского Совета.

Невзирая на свой молодой возраст (всего лишь двадцать шесть лет), Лоренцо уже был признан главой самой богатой и влиятельной флорентийской семьи, и год за годом приобретал всё больший вес в качестве верховного арбитра в вопросах расстановки политических сил на полуострове. Нельзя не отметить его умение окружить себя молодыми придворными, происходившими из самых прославленных родов и отличавшимися к тому же здравомыслием и незаурядными способностями. С первых же дней нашего знакомства этот человек стал для меня примером для подражания, воплощением лучших человеческих достоинств, идеалом, к которому необходимо было стремиться. По объективным причинам, существенным и непреодолимым различием между нами – помимо разницы в возрасте, составлявшей одиннадцать лет, – было то, что он мог рассчитывать на поддержку своей крепкой и сплочённой семьи. Мать Лоренцо, донна Лукреция, всегда (и в особенности после смерти своего мужа Пье́ро) была единомышленницей и советчицей своего сына. Бьянка, милая и нежно любимая им сестра, просто обожала своего старшего брата и не упускала малейшей возможности расточать похвалы в его адрес; каждый раз, когда она на людях произносила его имя, у неё так и светились глаза. Джулиано – непутёвый младший брат, – несмотря на свои непочтительные выходки и мелкие размолвки с Лоренцо был тоже всегда рядом, разделяя его успехи и поражения на политическом поприще. Клариче, даже узнав о супружеских изменах, продолжала преданно любить своего мужа и поддержала бы его, пойдя наперекор всем и всякому и, если бы это понадобилось, против собственной родни. Было отрадно чувствовать себя свидетелем того, как весь город, с галантным смирением и почтением, стягивался сюда, к этой семье, по случаю любого празднества, торжества или богатого застолья. В тот памятный вечер мне посчастливилось присутствовать на одном из подобных пиршеств…

Прежде чем придворный кондитер торжественно вступил в зал, сопровождая своё творение яркими сценическими эффектами, я услышал лай собаки, доносившийся со двора, и, повинуясь инстинкту, решил выяснить, к чему это преданное животное хотело привлечь внимание своих хозяев. В глубине сада к моему великому удивлению я обнаружил катавшихся по земле Джулиано и Симонетту, чьи руки и ноги, казалось, не желали подчиняться их воле: супруга Веспуччи, с лиловым лицом и широко распахнутыми глазами и ртом, дрожала, как осенний лист, а её возлюбленный пытался сорвать с себя одежду, то закатываясь судорожным смехом, то отдаваясь во власть галлюцинаций… Без лишних колебаний я поспешил вернуться в дом и, воспользовавшись небольшой паузой в застолье, с предельной осмотрительностью попросил синьора Лоренцо последовать за мной.

Прибежав на место происшествия, мы увидели два бездыханных тела. Лоренцо велел мне тотчас же позвать лекаря. Тщетны были попытки привести младшего брата в чувства, встряхивая его изо всех сил за плечи: Джулиано не реагировал ни на толчки, ни на оклики Лоренцо. Вскоре у него начались судороги.

Ситуация становилась всё более драматичной и щекотливой. В несколько мгновений тревога и замешательство, изобразившиеся первоначально на лице Лоренцо Великолепного, уступили место выражению паники и чувства полного бессилия. Несмотря на безумное желание обратиться за помощью к любому из тех, кто в тот момент находился в доме, он прекрасно осознавал, что дать огласку тому, что двое молодых людей обнаружены в его саду в подобном состоянии, означало не только спровоцировать огромный скандал: для самого Лоренцо и для его семьи это было чревато утратой важной политической поддержки Марко Веспуччи, чей голос был решающим в Совете Флоренции, чтобы противостоять проискам семьи Пацци (вне сомнения, представитель этого знатного рода, Якопо де Пацци, не преминул бы воспользоваться удобным случаем, чтобы взять контроль над городом).

Даже присутствие доктора и аптекаря, примчавшихся на место в считаные минуты, нисколько не успокоило Лоренцо, который продолжал выспрашивать у меня подробности увиденного мной до его прибытия. И в самом деле, несмотря на то, что великие врачеватели с самого начала выдвинули гипотезу о вероятном отравлении, им никак не удавалось установить, о каком веществе могла идти речь, и, следовательно, подобрать подходящее противоядие. Тем временем к месту происшествия подоспел Аньоло Амброджини – единственный человек (за исключением матери), которому Лоренцо безоговорочно доверял. Ему было поручено выдумать подобающий предлог, чтобы оправдать в глазах гостей странное отсутствие хозяина дома, которое, разумеется, не могло остаться незамеченным. Аньоло помог нам быстро и втайне от посторонних глаз перенести тела в ближайшее убежище.

Именно тогда я и обратил внимание на небольшую корзину с яблоками и лесными ягодами, стоявшую неподалёку от места, где незадолго до этого лежало тело Симонетты. На первый взгляд, содержимое корзины было совершенно съедобным и безвредным. Взяв из неё ягоду черники, я раздавил её двумя пальцами… и вдруг вспомнил, как несколько месяцев назад, в Риме, Якопо показал мне очень опасное ядовитое растение под названием «белладонна», которое нередко именовали «сатанинской черешней». Её плоды уже в малых количествах вызывали смертельное отравление, и их можно было запросто спутать с ягодами обычной черники. Настойка из листьев белладонны часто использовалась молодыми женщинами для того, чтобы расширить зрачки, сделав таким образом взгляд более лучистым и обольстительным. Моя версия была расценена медиком как вполне вероятная: её подтверждал тот факт, что у обоих несчастных наблюдались синеватые пятна на губах. Однако, если это предположение и было верным, то по словам лекаря, не существовало никакого действенного противоядия. Эта сентенция многоуважаемого учёного мужа, повергла хозяина дома в отчаяние, граничившее с безысходностью.

О том, как в действительности развернулись события, нам удалось выяснить спустя несколько дней: некто, по указанию Франческо де Пацци, намеренно подменил чернику в той самой корзине с фруктами, поместив туда ягоды белладонны, которые впоследствии синьора Веспуччи отведала вместе со своим возлюбленным. Джулиано отравился во время амурных забав с красавицей Симонеттой, извлекая губами ядовитые ягоды прямо из её уст. Нескольких минут хватило для того, чтобы сильнейший яд начал своё действие.

Всё ещё ошеломлённый тем, что произошло в такой короткий промежуток времени, я осмелился вмешаться повторно и предложил мессеру Лоренцо сделать последнюю отчаянную попытку спасти несчастных, обратившись за помощью к делегации папских врачевателей, любезно принятых епископом диоцеза. Лишь взяв с меня обещание действовать с соблюдением строжайшей конфиденциальности, Лоренцо Великолепный дал своё согласие на то, чтобы я помчался за Якопо и как можно скорее привёл его на место происшествия. Мой друг бенедиктинец тщательно обследовал обнаруженные плоды и дал агонизировавшим любовникам по несколько капель противоядия, привезённого ему кем-то из неведомых африканских земель. Прошло около часа, и симптомы отравления утихли, температура тела начала снижаться и спустя восемь дней… молодые люди были уже совершенно здоровы.

Вместе со зловещей Атропой удалось отогнать также любые подозрения, которые могли возникнуть в доме Медичи и вне его стен. И в самом деле, вернувшись во Флоренцию вместе со своими помощниками, Марко Веспуччи так ни о чём и не догадался. Всё было как и прежде, за исключением кое-каких деталей: он стал стал ещё богаче, Симонетта – ещё прелестнее, Джулиано – ещё более влюблённым, а, самое главное, Флоренция – ещё более приверженной семье Медичи.

Даже здоровье архиепископа, казалось, шло постепенно на поправку, так что наша делегация со дня на день собиралась покинуть Флоренцию, чтобы вернуться в Рим. Однако до нашего отъезда Лоренцо Великолепный, в знак особого расположения и признательности, решил пожаловать мне то, что, по всеобщему мнению, было одной из самых престижных наград в республике: золотой перстень с изображёнными на нём шестью сферами, служивший универсальным пропуском не только в любой части Флоренции, но и за её пределами.

С тех пор я повсюду ношу его с собой, как драгоценное доказательство наших дружеских отношений и вечное напоминание о двух несчастных влюблённых, которые, подобно Парису и Елене, не раз рисковали превратить Флоренцию в легендарный Илион.

Во время повествования Пьетро, заворожённый неординарностью фактов, красноречием рассказчика и изобилием подробностей, не отважился проронить ни единого слова.

Выслушав счастливую развязку, он благоговейно выждал несколько секунд, чтобы не осквернить услышанную им невероятную историю, и, прижав руку к своему плотно перевязанному плечу, с гордостью сказал наконец:

«Благодарю Вас, господин. Служить Вам будет для меня не только большой честью, но и величайшей радостью».

Ещё через два дня, проведённых в пути, Кассиева дорога раскрыла перед ними несравненное великолепие Рима, и, несмотря на усталость путников и их коней, этого зрелища было предостаточно, чтобы вернуть каждому из них бодрость духа и физическую силу. Тристан пришпорил коня, заставив его ускорить шаг.

V
Графиня Форли́

Джироламо Риарио и Катерина Сфорца

Вопреки ожиданиям, в апартаментах протонотария его встретил не Джованни Баттиста, а пухлый клирик, который учтиво посоветовал ему без промедления направиться в собор Святого Петра, где в тот момент и находился монсеньор Орсини, вызванный туда в срочном порядке самим Папой Римским. Там, перед надгробным памятником Роберто Малатеста – героя сражения под Кампоморто – Тристан застал их обоих в самом разгаре важного совещания.

Рядом с Сикстом IV стоял его племянник, зловещий капитан-генерал Святой Римской Церкви Джироламо Риарио, который был уже известен Тристану как один из главных зачинщиков неудавшегося Флорентийского заговора против его друзей Лоренцо и Джулиано де Медичи – события четырёхлетней давности, которое последнему из них стоило жизни.

Не сумев завладеть Флоренцией и потерпев фиаско в попытке завоевать Урбино, ненасытный Риарио не удовольствовался пожалованными ему его дядей титулами правителя Имолы и Форли́ и жаждал подчинить себе Феррару, но теперь его амбициозные замыслы, казалось, были обречены на провал.

Венецианская республика, как уже упоминалось ранее, оставалась глухой к предостережениям монарха Святого Престола и его угрозам предать Венецию анафеме; более того, отозвав своих послов из Рима, с каждым днём она вела себя всё более агрессивно на границе c Миланским герцогством и в отношении подконтрольных Папскому госудаству территорий Романьи. Именно это и было для папы Сикста IV поводом для чрезвычайного беспокойства.

Пока не стало слишком поздно, было решено разыграть арагонскую карту, а именно: направить Тристана в Неаполь к королю Фердинанду, чтобы попытаться убедить его принять во внимание исход битвы под Кампоморто и заключить новый альянс (в который вошли бы также Флоренция и Милан) против Светлейшей Республики Венеции. По правде говоря, это решение было встречено Джованни Баттиста без особого энтузиазма – апостольский протонотарий предлагал отдать предпочтение прямым переговорам с дожем, – однако столкнувшись с непоколебимостью намерений главы Католической церкви, ему не оставалось ничего иного, как сделать хорошую мину при плохой игре, выразив свою готовность выполнить высочайшее поручение.

Несомненно, принятое решение пришлось особо по душе Джироламо, пробудив в нём надежду войти таким образом в число триумфаторов и наконец-таки прибрать к рукам Феррару – город, которым правила семья д’Эсте. Прежде чем Папа успел попрощаться с присутствующими, Риарио обратился к протонотарию и его доверенному:

«Монсеньор Орсини, не будете ли так любезны Вы, Ваше Преподобие, и Вы, наш досточтимый посол, принять приглашение на скромный банкет, приуроченный к началу рождественских празднований, который я и моя супруга даём завтра вечером в моём дворце на площади Святого Аполлинария?»

Джованни Баттиста благосклонно дал своё согласие, вежливо поблагодарив за оказанную честь.

Тристан в присутствии главнокомандующего папской армией намеренно воздержался от ответа, однако по окончании совещания, покинув место встречи, поддался доводам своего покровителя в пользу того, чтобы отложив в сторону всякие недомолвки принять приглашение. Спускаясь по монументальной лестнице собора Святого Петра, монсеньор Орсини наказал ему:

«Завтра утром, часу в третьем1212
  – имеется в виду третий час согласно Литургии часов, т. е. девять часов утра. (Прим. перев.)


[Закрыть], я буду ждать тебя в моём личном кабинете, чтобы обстоятельно поговорить о результатах твоей миссии в Мантуе, но прежде поторопись послать Риарио подтверждение о том, что не преминёшь явиться к нему на ужин. Ты был бы вправе отклонить приглашение племянника Папы Римского, но никак не сына Его Святейшества!»

Сказав это, он не раздумывая вскочил в карету и исчез в лабиринте многолюдных городских улиц.

Молодой дипломат едва держался на ногах от усталости, а услышав последнее откровение и вовсе потерял дар речи. Свернул в первую попавшуюся на дороге харчевню и, наскоро перекусив, отправил Пьетро с двумя лошадьми найти себе ночлег на каком-нибудь постоялом дворе, а сам, пока солнце катилось за горизонт, направился домой пешком.

Но и дома его ожидал очередной сюрприз: неожиданности в тот день, казалось, и не думали заканчиваться…

Уже с улицы он приметил слабое мерцание свечи, осветившей на какое-то мгновение верхний этаж здания.

Схватившись за рукоять меча, Тристан осторожно поднялся наверх и вновь увидел такой же слабый свет, исходивший на этот раз из спальни… Вскоре его внимание привлекла более яркая вспышка и сияние третьей свечи…

«Кто здесь? – спросил он, снимая шпагу со щита, подвешенного на стене. «Немедленно выходи!» – и пинком ноги он распахнул уже слегка приоткрытую дверь комнаты.

Неожиданный взрыв дерзкого смеха разрядил обстановку, и перед его глазами вырисовались округлые очертания женского силуэта так хорошо ему знакомого… Это была Вероника.

«Расскажи мне, о мой герой, о твоих похождениях. Я так и сгораю от нетерпения услышать твой голос», – прошептала его верная наперсница и непревзойдённая любовница.

«Не больше, чем я жажду сжать тебя в моих объятьях, моя дорогая», – отозвался Тристан, кладя оружие на кресло, на котором уже удобно разместились кринолин и панталоны молодой блудницы, и, не обращая внимания на соскользнувшую с его плеч на пол ультрамариновую накидку, решительно шагнул ей навстречу.

Она улыбнулась, поднеся к губам указательный палец, и, встряхнув головой, всколыхнула густую копну кудрявых волос. Он снял с себя рубашку и, подтолкнув Веронику к постели, добавил:

«Тебе придётся потрудиться, чтобы услышать рассказ твоего героя…»

Затем последовали задорные смешки и привычные для обоих любовные игры… и усталость как рукой сняло.

На следующий день, восстановив силы и забрав из мастерской Людовико элегантнейшее платье, заказанное ещё перед поездкой в Мантую, молодой дипломат скрепя сердце отправился на званый ужин к Риарио.

Совсем недавно отстроенный дворец, возведённый на развалинах древнего храма Аполлона, был восхитителен. Сооружённый соласно проекту художника из Форли́, маэстро Мелоццо ди Джулиано дельи Амбрози, он должен был утолить жажду величия Джироламо и воздать должное изысканному вкусу его молодой очаровательной жены, Катерины Сфорца, – внебрачной дочери покойного герцога Милана, Галеаццо, и его любовницы, Лукреции Ландриани.

Несмотря на леденящий воздух, казалось, так и пробиравший насквозь в тот вечер, милая и очень общительная хозяйка дома, вместе со своим супругом, который был на двадцать лет старше неё, принимала многоуважаемых гостей, в удивительно красивом па́тио1313
  – открытый внутренний двор жилого помещения, с разных сторон окруженный стенами, галереями, воротами, решёткой и т. д. или же зелёной изгородью из деревьев и/или кустарников). (Прим. перев.)


[Закрыть]. Длинная облегающая гамурра с пикантной отделкой из чёрных кружев эффектно контрастировала с бледной кожей госпожи Риарио. Платье со шнуровкой на спине дополняли съёмные расшитые золотой нитью рукава, собранные из отдельных деталей, искусно выкроенных из разных тканей и соединённых между собой при помощи тесёмок. Из многочисленных прорезей на рукавах выступала белоснежная рубашка. Волосы были стянуты тончайшей вуалью, усыпанной жемчужинами и изящными золотыми шпильками в форме цветков.

Как полагается по этикету, уступив супруге честь первой поприветствовать желанного гостя, Риарио с приторной угодливостью представил его хозяйке дома:

«Его Превосходительство Тристан де Джинни, приближённый Его Святейшества Папы Римского, пользующийся его всецелым доверием и благосклонностью», – будто желая подчеркнуть, что именно от этого человека зависел успех предстоящего предприятия и, следовательно, участь его семьи.

«Несравненная слава Вас опережает, милостивый государь», – высокопарно подхватила Катерина, обращаясь к красавцу визитёру.

«Несравненной я бы назвал виртуозную технику литья по восковой модели и гравировку французских мастеров, изготовивших Вашу великолепную подвеску, моя госпожа», – с готовностью отозвался молодой дипломат, задержав пристальный взгляд на её длинной шее. Скользнув взором чуть выше, он встретил её глаза – глубокие, полные гордого сознания принадлежности к роду прославленных воителей, но в то же время грустные и смиренные – зеркало неутолённой многострадальной души, так часто скрывающейся под маской показной радости.

Эти глаза буквально околдовали Тристана, взгляд его был к ним прикован в течение всего вечера, и, воспользовавшись временным отсутствием в банкетном зале её мужа, занятого разговором с кардиналами и политическими интриганами, он осмелился пригласить хозяйку дома на бас-данс1414
  – придворный танец в умеренном темпе, распространённый во Франции, Италии (итал. bassa danza, bassadanza), Бургундских Нидерландах во второй половине XV и в XVI веках (первое упоминание в 1320). (Прим. перев.)


[Закрыть].

Ещё до замужества, живя в Милане, Катерина предавалась занятиям, признанными неподобающими для представительниц женского пола и тем более её ранга: она была умелой охотницей, всерьёз увлекалась оружием, ей нравилось заниматься экспериментами в области ботаники и алхимии. Была склонна к авторитарности – качество, вероятно, унаследованное ею от своей матери. Отважная и безрассудная душа, она ценила дерзость и бесстрашие в других людях.

Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, она тем не менее не смогла отклонить приглашение Тристана.

«Обожаю произведения древнегреческих скульпторов Поликлета и Фидия. А Вы что о них думаете, моя госпожа?» – спросил у неё Тристан в тот момент, когда фигуры танца позволили его губам приблизиться к её уху.

«О, да, они божественны. Я тоже преклоняюсь перед их совершенством», – ответила с улыбкой Катерина.

«Видели ли Вы коллекцию шедевров искусства во дворце Орсини? В ней есть ряд обнажённых мраморных изваяний, которым нет цены», – добавил отважный кавалер.

«О!» – воскликнула дама с притворным удивлением и столь же наигранным смущением. «Могу себе представить… Вы тоже, мессер, непременно должны увидеть картины кисти Мелоццо, которые я ревностно храню в моём дворце», – продолжила она с нескрываемым сладострастием, прежде чем их разлучила мерная поступь музыки.

Оставшуюся часть вечера грациозная хозяйка дома всячески игнорировала знаки внимания молодого соблазнителя, который, наоборот, не видел и не слышал ничего иного, кроме белизны и запаха её тела, к которому он только что едва прикоснулся.

Наконец, ужин благополучно окончился, и гости один за другим покинули банкетный зал.

Тристан был уже во дворе дома, когда его догнал один из пажей, державший в руке аккуратно сложенную записку…

“Работы Мелоццо находятся в лоджии, на бельэтаже.“

И точно так же, как он не смог отклонить приглашение сына самого Папы, он был не в силах отвергнуть предложение его многоуважаемой снохи. Тристан вернулся в дом и поднялся вслед за юным слугой на верхний этаж – туда, где после непродолжительного, но томительного ожидания, наконец-таки смог высвободить из-под вуали длинные белокурые волосы и вкусить сладость пунцовых губ – огненно-красных, как и раны её души, измученной от многочисленных перенесённых страданий.

Катерина была сложной натурой… и, скажем к слову, опытному соблазнителю удаётся лучше всего оценить многогранность личности женщины в двух довольно специфических ситуациях: за игорным столом и на любовном ложе.

До самой зари она была неутомима, даже когда, вся в слезах, поведала Тристану о насилии, которому она подвергалась с детских лет.

«Есть такие секреты, о которых можно рассказать только постороннему человеку», – молвила Катерина, прежде чем начать своё трогательное повествование.

«Не я была помолвлена с Джироламо Риарио: по уговору между нашими семьями, вступить в брачный союз с этим извергом перед лицом Господа нашего и перед людьми должна была моя кузина Костанца, которая в те времена была одиннадцатилетней девочкой. Однако незадолго до свадьбы моя тётя, Габриэлла Гонзага, потребовала, чтобы интимные отношения между будущими супругами начались не ранее, чем через три года, когда маленькая Костанца достигла бы возраста, предусмотренного для подобных случаев законом. Услышав о таких претензиях, Джироламо пришёл в бешенство, отменил свадьбу и пригрозил ужасными последствиями для всей семьи за нанесённое ему тяжкое оскорбление. Случилось так, как это бывает с перстнем, в котором треснул драгоценный камень: мои родственники заменили мной отвергнутую кузину, уступив всем требованиям деспотичного жениха. А было мне тогда десять лет».

Тристан, потрясённый услышанным, не знал что и ответить: он лишь обнял крепко Катерину и с нежностью утёр слёзы, катившиеся по её щекам.