Текст книги "Человек, Соблазнивший Джоконду"

VI
Осада Отранто

Ахмед-паша и антитурецкий альянс

Как и было условлено, через несколько дней, когда наконец были улажены последние детали, неутомимый уполномоченный Папского Престола выехал в Неаполь.

Сопровождал его в этой секретной миссии храбрый Пьетро, который к тому времени уже успел оправиться и восстановить силы и так и горел желанием увидеть город Партенопы, о котором ещё в детстве слышал много рассказов от своего отца.

Что же касается Тристана, то для него поездка к подножию Везувия была вовсе не в новинку, и, уступив настойчивым просьбам своего конюшего, чтобы скоротать путь, он принялся рассказывать о событиях почти трёхлетней давности.

«Я тогда был взволнован и полон любопытства не меньше, чем ты сегодня. Подумай только: до того момента я видел Неаполь лишь на старинной карте, начертанной монахами бенедиктинцами. Однажды мой покойный дед разыскал её среди ветхих бумаг, чтобы показать мне, где находился двор, при котором служила моя мать в юности. Приехав в Неаполь, я направился в бесподобную по своей красоте королевскую капеллу, чтобы встретиться там с отцом Роберто, моим учителем и духовным наставником, известным как Фра Роберто Караччоло да Лечче. Вместе мы поспешили к королю Фердинанду Арагонскому, чтобы предупредить его о нависшей над восточным побережьем угрозе вторжения турков.

Дело в том, что незадолго до этого Великий Магистр рыцарского ордена Госпитальеров в своём письме, пронизанном нескрываемой тревогой, предупредил папу о попытках Венецианской республики подтолкнуть султана Османской империи направить военную экспедицию на Италийский полуостров против Неаполитанского королевства. Эта новость, разумеется, стала серьёзным предлогом для неописуемого беспокойства не только в стане арагонцев, но и во всём христианском мире.

Тем не менее, Ферранте (именно так подданные окрестили своего короля Фердинанда), не только остался глух к предостережениям относительно турецкой угрозы. Более того, в скором времени, совершенно легкомысленно отдал приказ о переброске двухсот пехотинцев из Отранто на север, чтобы задействовать их против Флоренции.

Таким образом, флот великого визиря Гедика Ахмед-паши, после неудавшейся попытки вырвать из-под контроля рыцарей Святого Иоанна остров Роди, совершенно беспрепятственно высадился на побережье близ города Бри́ндизи с намерением двинуться на Отранто. Не раздумывая, Ахмед-паша направил своего доверенного в белокаменный город, чтобы заверить его жителей в том, что в обмен на безоговорочную капитуляцию им будет сохранена жизнь. Однако обитатели Отранто не только отвергли выставленные условия, но и опрометчиво убили турецкого посланца, приведя таким образом в ярость свирепого Ахмед-пашу.

Летом турки, подобно жаждущим крови хищникам, ворвались в город и в считаные минуты истребили всех тех, кто каким-либо образом попытался им воспротивиться.

Кафедральный собор стал последним прибежищем для охваченных ужасом женщин, детей, стариков, увечных и простых мирных жителей, последним бастионом, в котором они укрылись в тот момент, когда все твердыни уже пали перед натиском врага. Мужчины укрепляли двери храма, женщины, прижав к груди своих малышей и выстроившись в вереницу вдоль Древа жизни в ожидании собственной участи, молили священников о предсмертном причастии… и, подобно первым христианам, обращались к Господу в скорбных песнопених, предвкушая близость мученической смерти. Турецкая конница вышибла входную дверь собора, и стая демонов вломилась в храм, бешено набросившись на толпу не разбирая где млад, где стар. Напрасно архиепископ взывал к иноверцам, требуя от них остановиться: его голос утонул в чудовищном гвалте, и вместе со своими собратьями прелат был обезглавлен, став одной из многочисленных жертв этой зверской расправы. В плену слепой остервенелой ярости захватчики не пожалели ни женщин, ни детей. Знатные дамы были ограблены и варварски раздеты, над самыми молодыми изуверы неоднократно надругались в присутствии их отцов и мужей… Прежде чем убить их, у несчастных женщин растоптали честь и достоинство, погубили их душу. Вырвавшись из храма, волна лютого насилия захлестнула весь город. Казалось поначалу, что 800 человек сумели спастись, спрятавшись на одном из прилежащих холмов, однако вскоре настигнутые янычарами османского султана все они полегли под ударами турецких ятаганов. Почти всё мирное население было беспощадно уничтожено: к концу дня от пяти тысяч горожан в живых осталось лишь несколько десятков душ, уцелевших в обмен на принятие Ислама и уплату внушительной суммы в триста золотых дукатов.

Лишь когда леденящие душу новости об этих событиях донеслись до королевского двора, Ферранте осознал, что допустил роковую ошибку, недооценив серьёзность угрозы, и решил доверить своему сыну Альфонсу отвоевать у захватчиков отторгнутые земли.

С отеческой заботливостью монарх Святого Престола разослал во все итальянские княжества послания с призывом оставить в стороне междоусобные раздоры и объединить усилия против общего врага в лице Османской империи, посулив полную индульгенцию каждому, кто вступил бы в христианскую коалицию. Учитывая драматизм и критичность сложившейся ситуации, Римская курия выделила 100000 дукатов на создание флота из 25 галер и снаряжение 4000 пехотинцев.

Помимо неаполитанского короля, на призыв Сикста IV отозвались венгерский монарх, герцоги Милана и Феррары, а также правители Генуэзской и Флорентийской республик. Как и следовало ожидать, никакой поддержки не поступило из Венеции, которая лишь годом раньше подписала мирный договор с турками и не могла позволить себе вновь закрыть торговые пути сообщения с восточными странами.

Несмотря на запоздалый, но довольно масштабный ответ христианской коалиции, османы не только смогли удержать контроль над Отранто с прилежащими к нему землями, частью области Бари и Базиликаты, но были готовы двинуть войска на север, в сторону Капитанаты, и на запад, в направлении Неаполя.

Лишь благодаря деятельности наших секретных агентов удалось перехватить в Анатолии депешу Мехмеда II. Содержание документа было надлежащим образом видоизменено, и, будучи вновь запечатанным как ни в чём не бывало, письмо было доставлено нашим лазутчиком Ахмед-паше. Турецкий полководец попался на удочку и, погрузившись на корабли вместе с 2/3 своего войска, покинул Отранто и направился во Влёру. В открытом море он попал в окружение, подготовленное флотилией христианской коалиции, и, наконец-таки, после долгих месяцев военных успехов и побед, потерпел столь сокрушительное поражение, что был вынужден спасаться бегством на маленьком судне, взяв курс на Албанию.

Весть о победе в морском сражении, а главное о позорном побеге командующего армией оттоманов, подняла дух неаполитанцев и их союзников… Герцог Альфонс сумел набрать довольно большое наёмное войско, которое должны были поддержать и другие католические княжества, поверившие, наконец, в осуществимость плана отвоевать у захватчиков Отранто и Апулию. Испания направила для этого 20 кораблей, из Венгрии прибыло 500 отборных солдат.

Началась одна из самых грандиозных в истории морских блокад: осада Отранто.»

Тем временем кони наших героев заметно подустали: нужно было напоить их и дать им отдохнуть. Тристан поглядел по сторонам и прервал своё эпическое повествование.

Как всегда, заворожённый историей Пьетро, казалось, онемел, подобно подростку, которому в первый раз случается услышать поэмы Гомера или Вергилия.

«А дальше? Что случилось потом? Как закончилась эта история, мой господин?»

«Ну что же, развязка этой истории – событие совсем недавнего прошлого: после смерти Мехмеда II новый султан по сути запретил Ахмед-паше возвращаться в Италию. В конце прошлогоднего лета, обессилившие от голода и жажды и измученные чумой османы объявили капитуляцию, и арагонцы в итоге взяли контроль над городом. Ходят слухи, что злосчастный турецкий полководец был брошен в темницу, где находится и по сей день, кто-то даже утверждает, что он был казнён самими турками в Эдирне. “O quam cito transit gloria mundi1515
  О, как скоро проходит слава мирская (лат). (Прим. перев.)


[Закрыть]”», – заключил Тристан.

«Что Вы сказали, Ваше Превосходительство?»

«Ничего, Пьетро, ничего. Давай-ка теперь поторопимся. Нас ожидает пышное лоно сирены Партенопы …»

И, подстегнув своего скакуна, заставил его ускорить шаг, увлекая за собой совершенно сбитого с толку Пьетро.

VII
Дон Ферранте и неаполитанские загадки

Засада и… служанка

Два дня спустя двое прибыли в солнечную бурлившую суматохой столицу и сразу же погрузились в суету пёстрого базара, где в изобилии было всё, что только можно было воообразить себе в самых необузданных фантазиях: фрукты и мебель, рыба и пеньковые канаты, музыка и скульптуры, сладости и домашний скот, священные реликвии и… публичные женщины.

«Каждый, кто решил посетить Неаполь, должен быть готов познакомиться хотя бы с тремя местными божествами: паста, моцца1616
  разновидность свежего сыра (прим. перев.)


[Закрыть] и струффоли1717
  традиционный десерт неаполитанской кухни (прим. перев.)


[Закрыть]», – лукаво подмигнул своему спутнику Тристан.

«Надеюсь вскорости с ними повидаться, господин», – с готовностью отозвался Пьетро.

Оставив лошадей в маленькой тесной конюшне постоялого двора, наши герои пешком устремились в лабиринт улочек и переулков, замысловато переплетавшихся между собой, образуя причудливое кружевное полотно хаотичной городской планировки.

Но очень скоро наши чужестранцы заметили за собой слежку. Они попытались смешаться с толпой, скрываясь под навесами лотков и пробиваясь среди назойливых торговцев, однако настырно следовавший за ними гнусный субъект, казалось, чувствовал себя в ярмарочной кутерьме как рыба в воде, и ему не составляло особого труда идти за ними по пятам. Тогда Пьетро решил встретиться с ним лицом к лицу; молча обменявшись взглядом с Тристаном, он дал ему возможность свернуть в узкий проулок, и как только незнакомец вынырнул из-за угла, выхватил из ножен меч с намерением охладить усердие своего преследователя.

Внезапно на месте появились два других молодчика, к тому же вооружённые до зубов.

С глумливой усмешкой на лице они грозно приближались, подавшись вперёд всем телом и изогнувшись подобно рыси, готовой наброситься на свою добычу. Сделав несколько шагов по кругу с целью изучить противника, соперники вступили в схватку. Бандит в темном бонете1818
  – мягкий мужской головной убор без полей, распространённый в эпоху Возрождения. (Прим. перев.)


[Закрыть] с пером отбил пару ударов Пьетро – справа и сверху – и чуть не застал его врасплох своим неожиданным выпадом, метившим в живот, от которого Пьетро едва увернулся отскочив назад. Второй негодяй, одетый в дублет1919
  – предмет мужской верхней одежды, распространенный в Западной Европе в период с 1330-х годов по 1660-е – 70-е годы. Представлял собой нечто вроде куртки из полотна или шерстяной ткани на подкладке, которая носилась поверх рубашки. (Прим. перев.)


[Закрыть] более яркой окраски, развернулся в сторону Тристана и поднял к небу меч с эффектным восьмигранным эфесом, украшенным богатой инкрустацией из лазурита, как бы приглашая его последовать своему примеру. Мгновение спустя его клинок звонко ударился о чинкуэдею2020
  – короткий меч с клинком длиной 480 – 560 мм и широким – в пять пальцев – основанием, впервые появившийся в XV веке в северо-восточной Италии (Венеция, Феррара) и получивший распространение в эпоху Возрождения по всему полуострову. (Прим. перев.)


[Закрыть] молодого подданного Папского государства, который с готовностью успел отразить выпад неприятеля и перейти в контратаку, пустив в ход клинок и пнув противника ногой в бедро. Тем временем, третий бандит, с полосатым гульфиком на штанах, выхватил эсток2121
  – длинный, узкий меч с трёх– или четырёхгранным клинком, лишённым режущего лезвия; предназначался для нанесения уколов. (Прим. перев.)


[Закрыть] и поспешил на помощь первому из своих дружков, чтобы сменить его в поединке против искусного фехтовальщика, каким был Пьетро ди Джованни. Разбойник замахнулся, намереваясь нанести ему удар ребром меча, но Пьетро упредил его жест, пригнув эсток остриём к земле, и, прочертив в воздухе широкую дугу, сделал ответный выпад, заставив противника отступить.

Атмосфера накалялась, в воздухе раздавался скрежет клинков и эфесов, от ударявшихся мечей разлетались брызги искр, а тем временем участники стычки незаметно для самих себя проникали всё глубже и глубже в полутёмные трущобы старого города.

Улучив момент, Пьетро сделал ловкий финт, отступив назад, потом шагнул слегка вперёд, угрожая противнику очередным выпадом, и после недолгих колебаний решительно бросился в атаку: с молниеносной скоростью он взмахнул мечом и виртуозным жестом рассёк воздух справа налево, вынудив головореза отвести руку в сторону, опрометчиво оставив корпус без защиты; в следующее мгновение Пьетро удалось нейтрализовать неприятеля, пустив в ход баклер2222
  – небольшой чаще всего металлический круглый щит. (Прим. перев.)


[Закрыть], и нанести роковой удар, проткнув ему грудь.

Что же касается Тристана, то он оказался в весьма затруднительном положении, столкнувшись с поистине искушённым противником, который, как обнаружилось, был левшой и с необычайной проворностью атаковал слева и справа, мастерски владел техникой пируэта и стремительно менял ритм боя и позицию, готовый в любой момент воспользоваться оплошностью в защите папского дипломата, ослабевавшей с каждой минутой. Пьетро всем сердцем желал прийти к нему на выручку, однако и его соперник оказался довольно крепким орешком, от которого не так-то просто было отделаться.

Неожиданно на голову неаполитанцев как будто с неба свалились два белых покрывала с лоскутными заплатками и тяжёлой свинцовой окантовкой, в которых оба бандита на какое-то мгновение запутались словно в охотничьей сети. Казалось, по воле Провидения, внимание Тристана и его сподручного привлёк пронзительный свист уличного мальчишки, указавшего им отходной путь, и, когда головорезы сумели высвободиться из своей ловушки и были готовы продолжить преследование, низкая неказистая дверца, ведущая в подземный погреб, уже поглотила наших чужестранцев, позволив им почувствовать себя хотя бы ненадолго в надёжном укрытии.

Когда опасность миновала, они смогли наконец вынырнуть в переулок, который тем временем слегка оживился благодаря присутствию нескольких оборванцев, но им не удалось ни увидеть, ни отблагодарить уличных проказников, которым по всей вероятности они были обязаны жизнью: сорванцы бесследно исчезли, как, впрочем, и мошна с деньгами, которую простодушный Пьетро носил подвешенной к поясу.

В конце концов, после невольно сорвавшихся с уст вполне оправданных в данной ситуации ругательств, двое разразились безудержным заливистым смехом и уже в полном разгаре дня прибыли в замок Кастель-Нуово.

Там они были приняты с большими почестями самим пожилым монархом, который несмотря на вражду с папой римским, питал к Тристану чувство особой признательности и уважения, выходившее за рамки дипломатического этикета: вероятно, в его лице неаполитанский король видел достойного преемника своего друга Латино.

Дело в том, что именно кардинал Орсини – в ту эпоху папский легат a latere2323
  “A latere” (лат.) буквально означает «рядом». Папский легат a latere – личный представитель папы римского в разных странах, выполнявший особо важные поручения главы Католической Церкви и действовавший от его имени. (Прим. перев.)


[Закрыть] – доставил буллу2424
  – официальный документ, изданный Римской Курией и скреплённый папской печатью. (Прим. перев.)


[Закрыть] об инвеституре2525
  – сопровождавшийся особой церемонией формальный юридический акт введения в должность, во время которого осуществлялась ритуальная передача символов светской или церковной власти. (Прим. перев.)


[Закрыть], утверждённую папой римским Пием II. Всё тот же кардинал Орсини, при участии кардинала Тревизана, архиепископа Назарета в Барлетте Джакомо де Аурилия, архиепископа Таранто и целого ряда других прелатов, 4-го февраля 1459 года от Рождества Христова, в ходе пышной церемонии, состоявшейся в Барлетте на площади перед городским за́мком, короновал неаполитанского монарха Фердинанда I, благословив его на престол трёх королевств: Сицилии, Иерусалима и Венгрии. Этот факт и события последующих дней были описаны монсеньором Орсини на той самой странице дневника Его Преосвященства, что по неизвестной причине была вырвана и пропала при таинственных обстоятельствах из его личного архива.

Более двух часов Дон Ферранте и дон Тристан вели переговоры с глазу на глаз.

Перед отъездом из Рима папский чиновник лично позаботился о том, чтобы устранить основное политическое препятствие, осложнявшее отношения Святого Престола с Неаполитанским королевством, подстроив всё так, чтобы дворцовая канцелярия Его Величества сумела узнать о кое-каких секретных – разумеется, сфальсифицированных – письмах, якобы отправленных венецианским посланником в Неаполе своему дожу. В этих депешах неаполитанский монарх был представлен как умственно ограниченный самовлюблённый развратник. Ответная реакция арагонцев не заставила себя долго ждать.

Немедленно последовавшая за этими событиями высылка дипломата Светлейшей республики и глубокое уважение, которое король питал по отношению к Тристану, содействовали тому, что беседа прошла в преисполненной радушия атмосфере. В её завершение, хотя дон Ферранте и не принял окончательного решения, у Тристана всё же создалось впечатление, что монарх склонился к тому, чтобы взвесить приведённые доводы и принять во внимание предложенный ему план действий.

И в самом деле, по прошествии двух дней Фердинанд I вызвал к себе молодого воспитанника покойного кардинала Орсини и уведомил его в устной форме о том, что Неаполитанское королевство было готово примкнуть к новому альянсу против Венеции. Руководство военными действиями предполагалось доверить его сыну Альфонсу, герцогу Калабрийскому, который должен был взять на себя роль главнокомандующего объединёнными силами. Официальное заявление о принятом решении, с соблюдением всех необходимых формальностей, должно было последовать вскоре, а именно в день Рождества Христова.

Тристан был крайне удовлетворён таким поворотом событий.

После щедрого ужина, изобиловавшего выпечкой и традиционными рождественскими сладостями, которыми уж конечно не побрезговали бароны и самые сливки неаполитанской знати, молодой человек решил удалиться в свои покои и попытаться расслабиться, приняв горячую ванну, заботливо приготовленную для него по распоряжению Его Величества.

Укладывая в сундук последнюю стопку чистого белья, немолодая горничная, которая прежде с огромным усердием потрудилась, чтобы наполнить горячей водой вместительную бадью, упорно не сводила с Тристана пристального взгляда. Однако безучастный ко всему происходившему папский чиновник не обратил на это ни малейшего внимания, окунувшись в собственные мысли и неразрешённые вопросы, тогда как его размякшее от усталости тело было погружено в пышущую паром бадью.

«У Вас глаза точь-в-точь как у неё… Ваша мать была воистину святой женщиной», – проронила седовласая прислужница выходя из комнаты, прежде чем скрыться за дверью.

Блуждавший в думах Тристан вздрогнул: брошенные, казалось бы, невзначай слова прозвенели тревожным колокольчиком, заставив его вернуться в реальный мир.

«Постойте!» – воскликнул он, тщетно надеясь быть услышанным.

Как случилось, что эта служанка была знакома с его матерью? Может быть, она встретила её в те далёкие годы, когда та, будучи совсем юной девушкой, служила при неаполитанском дворе? Тристан непременно должен был это узнать… Он выскочил из бадьи и, наскоро обтёршись полотенцем, натянул штаны и рубашку, влез в сапоги и бросился на поиски женщины.

Спустившись на нижний этаж, где размещались служебные помещения, Тристан ясно уловил доносившиеся из каморки рядом с главной лестницей приглушённые стоны, которые перемежались с пронзительными вскрикиваниями, сопровождавшимися мерным поскрипыванием деревянных досок.

Королевский кондитер, непревзойдённый творец аппетитных сооружений из сахара, чинно возвышавшихся в центре стола во время дворцовых банкетов, по обыкновению не только начинял миндалём сладости королевского меню, но и подслащивал молодых любострастных служанок, которые в конце каждого дня наводили порядок на кухне. В этот момент, однако, посланнику Священного Престола было вовсе не до того, чтобы отвлекаться на подобного рода спектакли, поэтому, бросив беглый взгляд на дверь, он не раздумывая промчался мимо.

Миновав кухонные помещения и оказавшись в узком коридоре, он смутно различил очертания тучного женского тела, распростёртого лицом вверх на пороге небольшой комнаты. Казалось, будто кто-то, сбив несчастную с ног, попытался перетащить тело. Отсвет пылавшего камина позволял разглядеть черты её лица: это была та самая пожилая женщина, которую искал Тристан.

Не теряя ни секунды он ринулся к ней, но увидел лишь бездыханное тело бедной служанки с широко распахнутыми глазами и полураскрытым ртом. На полу комнаты Тристан заметил также ярко-синий камешек – вероятно, это был осколок лазурита похожего на те, что украшали рукоять меча одного из преследователей, от которых ему удалось ускользнуть несколько дней назад.

Однако, уловив неясный шум, доносившийся из передней, он решил как можно скорее удалиться, прежде чем кто-либо смог застать его в таком неподходящем месте.

На следующее утро молодой дипломат вместе со своим сподручным покинул за́мок. В тени одной из крепостных башен, среди приспешников герцога Калабрийского Пьетро сумел узнать одного из молодчиков, посягнувших на их жизнь в день приезда. Он тут же сообщил об этом своему господину, но тот, не желая ставить под угрозу достигнутый в ходе переговоров результат и учитывая всю шаткость политической ситуации, решил воздержаться от каких бы то ни было выяснений и, попрощавшись с присутствовавшими, тронулся в путь.

Наконец, прежде чем опустить занавес и поставить точку в этой истории, у входа на постоялый двор, где наши герои оставили своих лошадей, Тристан наткнулся на худенького парнишку, с трудом ковылявшего по улице. Несмотря на его жалкий, потрёпанный вид, папский чиновник признал в нём того самого пострелёнка, который помог им спрятаться от головорезов, нанятых Альфонсом; бедняга, казалось, потерял дар речи, был чумазый, весь в синяках и ссадинах, на ноге у него зияла скверная кровавая рана. Было очень холодно; Тристан приволок мальчонку в гостиницу и заплатил хозяйке, чтобы тому подлечили хотя бы самую большую рану. На следующий день он доставил бедолагу к его родным, сдав его на попечение старшего брата, который встретил их на пороге дома и, исполненный признательности, пригласил молодого дипломата в дом – убогую лачугу, лишь отдалённо напоминавшую человеческое жильё. Мужчина средних лет – по всей видимости, отец семьи – пересыпа́л зерно в маленькой кладовой, мать пряла шерсть, одной рукой убаюкивая младшую дочурку, тогда как другая женщина, постарше, сидя на каштановом сундуке, служившем ей скамейкой, рассказывала домочадцам какую-то историю. Это унылое зрелище навело Тристана на мысль воспользоваться моментом, когда рассказчица, встревоженная внезапным клокотанием похлёбки в котелке, ненадолго отвлеклась, и сунуть золотой флорин под соломенную подушку, лежавшую поверх дырявого матраса, набитого сухой листвой, на котором спала розовощёкая малышка в тряпичных пинетках. Попрощавшись, участливый гость вышел прочь.

Сцены, которым он стал невольным свидетелем в ходе поездки в Неаполь, не покидали его воображение и по возвращении в Рим, где даже украшенная фазаньими перьями роскошная фетровая шляпа с широченными полями, – подарок его друга Людовико, который он обнаружил на своей кровати, – не сумела вытеснить из его головы навязчивые воспоминания.

Миссия была выполнена на славу, жаль только, что количество неразрешённых вопросов, которые вот уже много лет копошились в его голове, не давая покоя, лишь поприбавилось… Та бедная женщина, кардинал Латино, король Ферранте и, наконец, Неаполь… Что же в действительности их связывало с его матерью?