Текст книги "Слон для Карла Великого"

– Выпустите меня, сестра главная певчая! Никто не узнает о вашей маленькой тайне, только выпустите меня! – С темными кругами вокруг глаз Аделинда выглядела так, словно какой-то демон высосал из нее всю жизнь.

Имма молча встала.

– Я хочу вон отсюда, вон, вон! – хрипло закричала Аделинда. – Открой дверь, ты, проклятая монахиня!

Имма не торопясь пошла назад, к защищавшим ее зарослям живой изгороди. Она тихо плакала про себя, когда зелень лабиринта окружила ее со всех сторон. Разоблачена послушницей. После стольких лет.

Она хотела покаяться.

Время пришло.

Затем она пустилась бежать.

8

– Женские монастыри! – голос аббата Йоханниса гремел так, что его было слышно в коридоре. Дрожащий от злости, он доносился из кельи аббатисы. Имма ускорила шаг. Визит аббата был ведь запланирован только на послезавтра. В следующий момент она отодвинула занавеску в сторону и вошла в келью, задыхаясь от быстрой ходьбы, с лицом, на котором еще не высохли слезы.

– Pater Immediatus[20]20
  Обращение к настоятелю аббатства, в состав которого входят мужские и женские монастыри (лат.).


[Закрыть], – поприветствовала она гостя. – Разрешите войти?

– Это вы уже сделали, Имма, – коротко ответил Йоханнис.

Священник стоял возле маленького окна, скрестив руки на груди, и внимательно смотрел на Имму. Перед ним на стуле сидела, словно грешница, аббатиса Ротруд, судорожно сжимавшая свои костлявые руки.

– Я не знаю ни единой мужской обители, в которой были бы настолько запущены ремесленные обязанности, – продолжал Йоханнис. – Дранка при малейшем дуновении ветра слетает с крыши. Заборы покривились. Этот монастырь – жертва упадка.

«Патер прав», – подумала Имма, оглядев помещение. Келья аббатисы была сырой даже в это время года. Зеленовато-черные пятна, как брызги, усеивали штукатурку и бутовый камень стен. Плесень виднелась даже в трещинах табурета и слишком маленькой кровати.

Главный аббат Йоханнис прислонился к окну и, казалось, был рад каждому глотку свежего воздуха, который попадал сюда через узкий проем. «Сейчас он, наверное, хочет побыстрее вернуться в Арль, ко двору архиепископа, в свои личные покои», – подумала Имма и подавила улыбку. Визиты главного аббата постоянно проходили, словно хорошо заученное выступление одного актера, вот только развлекательными они не были.

Прежде чем Йоханнис продолжил, его перебила Ротруд:

– Pater Immediatus, я благодарна Богу, что он снова уверенно направил ваш путь в Санкт-Альболу. Может, у вас с собой в багаже есть один из новых переводов Библии? Я просила вас в своем письме об одном из тех произведений Алкуина. Вы ведь получили мое письмо?

«Ее глаза потеряли остроту», – констатировала про себя Имма. Были времена, когда ее саму огонь веры в глазах Ротруд увлекал за собой. «Монастырь погибнет, и вместе с ним – монахини, которые должны были лелеять его», – подумала она.

Попытка аббатисы отвлечь священника от темы была такой неуклюжей, что просто не могла увенчаться успехом.

К удивлению Иммы, аббат все же отвлекся от порицаний. Он подошел к аббатисе и взял ее за руки:

– Ротруд, то, что я к вам приехал так рано, имеет причины. По пути сюда мне встретилось нечто ужасное. Промедление опасно. Очень опасно. Сейчас нужно поторопиться.

Имма тяжело опустилась на кровать аббатисы.

Йоханнис посмотрел на женщин, словно на двух церковных служек, которым он вынужден разъяснять серьезность их задач:

– Сарацины рядом, к западу отсюда. Они грабят и сжигают деревни. Если они сохранят направление своего разбойничьего похода, то через несколько дней будут здесь. Я боюсь самого худшего.

Ротруд подняла на него беспечный взгляд:

– Сарацины, Pater Immediatus, бесчинствуют на этой пограничной земле с тех пор, как я была послушницей. Однако им никогда не приходило в голову напасть на монастырь христиан. Никогда. Можно думать о мусульманских дьяволах что угодно. Они богохульники и вруны, убийцы и блудники, похабные дикари, лишенные разума. Однако они с уважением относятся к религиям других культур. Как я слышала, даже эмир в Кордове разрешает небольшие общины христиан и иудеев. – Пожилая женщина выразительно покачала головой. – Мне жаль жертв этих мародеров. Я буду молиться за их души. Однако здесь мы находимся под надежной защитой Господа.

Аббат уперся ладонями в выщербленную поверхность стола:

– Я с уважением отношусь к вашему жизненному опыту. Но в этот раз дела обстоят иначе. Багдад хочет разжечь новую войну против империи франков, а Кордова должна во имя Гаруна ар-Рашида спровоцировать императора. А где еще, спрошу я вас, мир так уязвим? Здесь, в Септимании. Кордова так и не смирилась с потерей провинции, перешедшей к франкам, даже теперь, когда прошло более пятидесяти лет. А для диких орд эмира рукой подать через Пиренеи до ваших ворот.

– У вас есть доказательства этой вашей дипломатической мудрости? – спросила аббатиса.

Бесцеремонность старухи доставила Имме тайное удовольствие.

– Западнее, в двух днях пути отсюда, находится монастырь Санкт-Трофим. Он вам известен?

– Конечно, – ворчливым голосом ответила аббатиса.

– Сарацины стерли его с лица земли. Одни лишь руины дымятся на том проклятом месте. Трусливые разбойники пришли туда ночью неделю назад. Когда я проезжал мимо, то видел, как немногие оставшиеся в живых хоронили мертвых. Для аббата им пришлось выкопать особенно большую могилу, потому что они не могли снять настоятеля с креста, к которому прибили его гвоздями убийцы. Братья в Санкт-Трофиме тоже не верили в то, что арабы нападут на их бедное аббатство. А теперь они потеряли все. Вы хотите закончить свою жизнь так же?

Аббатиса теребила пальцы:

– Если это правда – а почему я не должна вам верить? – ваше подозрение может быть правильным, Йоханнис. Однако что нам делать? Посмотрите – здесь находятся двадцать три женщины. Большинство из них слишком стары, чтобы даже держаться прямо при ходьбе, а другие слишком молоды, чтобы сохранять благоразумие. Нам остается лишь молитва или бегство. А я не освобожу мой дом ни для каких варваров, можете быть уверены!

Ротруд закашлялась, у нее перехватило дыхание от продолжительной речи. Имма положила руку на костлявые пальцы настоятельницы.

– Пока что ничего не случилось, – сказал патер Йоханнис. – Может быть, мы успеем своевременно вызвать помощь из Нима. Я составлю послание. Мой adlatus[21]21
  Помощник (лат.)


[Закрыть] искусный наездник. Уже в этот час он должен отправиться в путь. Граф Отольф не откажет нам в том, чтобы послать сюда группу воинов, и через три или четыре дня это место молитв будут охранять рыцари, закованные в железные латы.

– Бронированные рыцари в Санкт-Альболе! Мы изгоняем дьявола с помощью Вельзевула! – вмешалась в разговор Имма.

– Тогда идите и защищайте ваши стены мотыгами и швыряйте четки вашему врагу в лицо! – прикрикнул на нее Йоханнис.

– Боюсь, что Pater Immediatus прав, – пробормотала аббатиса. – Вы должны отправить послание как можно скорее. Пока сюда доберется помощь, мы посвятим себя богослужениям и будем взывать к Господу, чтобы он вернул арабам разум. – Она встала, кряхтя. – Идем, сестра Имма, принесем нашему гостю пергамент и перья.

Сгорбленная спина аббатисы уже исчезла в дверном проеме, однако Имма все еще оставалась в ее келье.

– Идите вперед, сестра настоятельница. Я хочу еще на некоторое время составить общество патеру Йоханнису! – крикнула Имма вслед старухе.

«Как она постарела», – озабочено подумала Имма.

Когда стихло шарканье кожаных сандалий, патер Йоханнис повернулся к ней:

– Ну, сестра Имма, о чем вы хотели поговорить со мной? Что вы не хотите доверить аббатисе?

– Вам не стоит сердиться на Ротруд, Pater Immediatus. С каждым годом она становится все упрямее. Но она хорошая аббатиса.

– В этом я не сомневаюсь.

– Вы должны обязательно посмотреть на нотный шрифт, который она изобрела. С помощью невм – нотных знаков – она может изложить музыку на пергаменте. Вы только представьте себе книги, полные звуков, записанные на веки вечные!

– Это все очень интересно, однако, как вы слышали, у меня мало времени. А сейчас извините меня.

Имма вытерла потные ладони о свою рясу:

– Pater Immediatus, я прошу вас исповедать меня. Я согрешила и очень от этого страдаю. Слишком сильно, чтобы об этом знала сестра Ротруд. Сам Бог привел вас сюда, чтобы я могла перед вами исповедаться в своих грехах. Вы выслушаете меня и отпустите грехи?

– Хотите довериться мне? Однако частная исповедь в нашей церкви не предусмотрена. Вы должны об этом знать.

– Я хорошо знаю законы церкви. Однако мои прегрешения лежат на мне таким тяжким грузом, что душа моя не находит облегчения в молитвах во время богослужения. Вы не могли бы сделать для меня исключение?

– И пойти против воли Папы Римского и всех членов монастыря? Предусмотренным наказанием за тяжкие нарушения является бичевание. Обратитесь к аббатисе. Она прикажет выпороть вас плетьми. На этом наша беседа окончена, сестра Имма. Не беспокойтесь, я забуду, с каким недостойным вашего статуса желанием вы обратились ко мне. А теперь идите. Время не терпит.

Имма безмолвно уставилась на его лицо с острым подбородком и широкими скулами. Главный аббат отказал ей в личной исповеди. Естественно. Имма понимала причину его отказа. Вероятно, она сама отреагировала бы точно так же. Тем не менее она чувствовала себя отвергнутой, точно послушница, получившая нагоняй.

– Патер Йоханнис, – сделала она новую попытку, – если сарацины нападут на нас и я умру, мне придется предстать пред Господом нашим с душой, отягощенной грехом. Я понимаю ваше возражение. Но, быть может, нам лучше искать спасение в вечности, чем в этой короткой жизни?

Йоханнис взял ее за руки и с суровым видом поднял на ноги:

– Для теологии нам придется найти возможность в другой раз, сестра главная певчая. А теперь я настаиваю на том, чтобы мне дали возможность написать письмо графу Одольфу. Если ситуация окажется не такой страшной, я вспомню о вас. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

И он решительно вытолкал Имму в коридор. Она еще мысленно искала аргументы, однако занавеска перед дверью кельи уже задернулась.

Имма стояла на поле у полуразрушенных каменных стен. Все вокруг казалось ей нереальным. Как она сюда попала? Ее окружали чудовища, человеческие фигуры с волчьими головами, которые били саблями по земле так, что летели искры. Они прыгали и бегали, окружая Имму со всех сторон, затем попытались схватить ее своими длинными чавкающими мордами. Одно из чудовищ спряталось под маской человека. Несмотря на то что Имма раньше его не встречала, оно показалось ей странно знакомым. Она схватила его за маску, сгорая от любопытства и не испытывая страха. И тут на нее набросились два волка-оборотня, упали перед ней на землю и начали грызть ее ноги. Было щекотно, и она отпрянула.

Слишком поздно. Ее ноги исчезли. О бегстве можно было и не думать. Существо в маске подошло ближе. Она отступала назад до тех пор, пока не почувствовала, что уперлась спиной в стену. Она очутилась в какой-то нише. Каменные стены сжимали ей плечи.

– Но здесь слишком тесно! – крикнула она химерам. Чудовища закивали головами – казалось, их черепа подвешены на невидимых нитях. – Слишком тесно! – она настойчиво повторяла эти слова, однако, кажется, никто ее не слышал или не хотел слышать.

Волки-оборотни начали замуровывать нишу кирпичами и известковым раствором. Они возвели стену, которая дошла Имме сначала до бедер, затем до груди, до горла. И вот всего лишь тонкая полоска света проникает в ее застенок. Она прижалась к стене и посмотрела через эту узкую щель. На расстоянии руки, однако вне ее досягаемости стояло существо в маске. Его дыхание пахло миррой, и вдруг он сорвал маску со своего лица. Прежде чем Имма смогла понять, кто или что скрывалось за маской, чья-то волосатая рука просунула это искусственное лицо через отверстие в стене и с силой прижала его к ее лицу. Она еще успела услышать, как царапнул по кладке уложенный в нее последний ключевой кирпич. А затем все вокруг погрузилось во тьму.

Имма проснулась и широко раскрыла глаза. В монастырской спальне царила мертвая тишина. Темнота удивила ее. Как правило, спальню освещал свет луны, который падал через небольшие проемы в каменной стене, но теперь тут не было видно никаких силуэтов или теней. Только чернота. А если это был не сон? А если ее действительно замуровали?

Сердце Иммы бешено забилось. Она решила встать, чтобы покончить с этим видением. До утренней мессы, должно быть, оставалось уже недолго, и ей захотелось провести время до богослужения в молитве. Попытавшись встать с деревянной койки, она ударилась о стену.

Имма закричала. Она визжала и била ладонями о стену. Снова и снова она била руками о камень, громко кричала, вертела головой в разные стороны и ощущала вкус пота и страха.

Слабый луч света за своей спиной она заметила слишком поздно. Она рывком повернулась и увидела испуганные глаза других монахинь. Вооруженные подсвечниками, две монахини склонились над бесновавшейся, и свет разогнал глубокую ночь.

– Сестра ризничая, сестра хранительница одежд, – громко сказала Имма и наконец поняла все. Ей приснился кошмар, и она уснула беспокойным сном. При этом она, сама не заметив того, повернулась на нарах. И по пробуждении оказалось, что она, как обычно, лежит на правом боку, но в противоположном направлении. Ее голова находилась там, где обычно лежали ноги. Стена, которую она каждую ночь ощущала у себя за спиной, из-за разворота очутилась у ее лица.

«Какая же я глупая гусыня», – мысленно выругала она себя. Все еще преследуемая видениями, она пробормотала:

– Не бывает волков-оборотней. Как я могу считать такое возможным?

Монахини обескураженно посмотрели на нее. Некоторые ухмылялись, но, увидев недовольство на лице Иммы, прикрыли рты руками и опустили глаза.

– Это был сон, он напугал вас, – сказала ризничая Атула. Эта маленькая монахиня всегда старалась смягчить вспыльчивость Иммы.

– И что? Кто позволил вам мешать мне спать? – напустилась на нее главная певчая, поднялась со своего ложа и, громко топая, удалилась.

Вскоре после этого свечи в монастырской опочивальне снова погасли. Лишь изредка со стороны нар, где были места самых молодых монахинь, доносился едва слышный шепот. Затем тишина вернулась в опочивальню, и лунный свет излился на спящих, укрывая их, словно серебристый саван.

Шаги Иммы отдавались эхом в пустынных коридорах монастыря и во дворе. Она вошла в церковь с одним продольным нефом, пересекла паперть и в углу опустилась на колени. Имма была слишком взволнована, чтобы сразу приступить к молитве, и решила переждать время до литургии здесь, а после богослужения просить сестру Ротруд исповедать ее и отпустить грехи.

Ночь не хотела уходить, Имме стало холодно. Несколько раз ее одолевал сон, однако она отгоняла его от себя, как надоедливое насекомое. Слишком велик был ее страх, что кошмар может вернуться. Для того чтобы не уснуть, она вызывала в памяти свою работу над анналами. Целыми днями она сидела над старыми таблицами, на которых было написано, когда в каком году был праздник Пасхи. В скрипториуме – монастырской библиотеке – было весьма солидное собрание таких записей. Особенностью их было то, что монахини делали заметки на полях о природных катастрофах, урожаях или изменениях в ценах, причем делали это как бы мимоходом. Такие заметки Имма видела также и на пасхальных таблицах других монастырей. Уже несколько лет она работала над тем, чтобы скомпилировать из этих маргиналий[22]22
  Рисунки и записи на полях книг, рукописей, писем, содержащие комментарии, толкования, мнения относительно фрагментов текста или мысли, вызванные ими.


[Закрыть] некую историю. У нее было желание создать из этого ценного материала цельную книгу. Мысль об этом своем плане немного примирила ее с неблагодарным миром монастыря.

Когда на улице сквозь синеву септиманийской ночи забрезжил серый рассвет, сестры собрались на богослужение. Имма поднялась на ноги, разбитая и пустая, и выполняла свои обязанности главной певчей с равнодушием, поразившим ее саму. «Introitus»[23]23
  Вступительная часть святой мессы (лат.).


[Закрыть], который она всегда пела от души, теперь еле слышно срывался с ее губ.

– «Где двое или трое во имя мое собираются вместе, там и я среди них», – пела она. Этот текст она выбрала из Евангелия от Иоанна, из своей любимой части Библии. Но слова эти так холодно прозвучали в помещении, что «Kyrie eleison»[24]24
  Господи, помилуй (греч.).


[Закрыть], спетое хором, буквально превратилось в лед.

Молитва, проповедь, пение. Ей казалось, что богослужение тянулось бесконечно. Вместо того чтобы уличать уснувших, что было ее обязанностью, Имма и сама задремала. Она была волевой женщиной и во всем была первой. Однако этим утром она была бессильна против сна.

Месса закончилась, и монахини потянулись из церкви. Имма проснулась как раз вовремя для того, чтобы выйти из церкви бок о бок с настоятельницей. Когда они прошли к выходу, Имма схватила аббатису за иссохшую руку. Старуха подняла на нее взгляд.

– Сестра Ротруд, – она на мгновение запнулась, – я хочу исповедаться.

Старуха скользнула взглядом по лицу Ротруд.

– Исповедаться? – повторила старуха. – Частная исповедь запрещена нам Святым Отцом[25]25
  Папа Римский.


[Закрыть]. Что вы себе позволяете, сестра главная певчая?

– То, в чем я хочу исповедаться, не касается других сестер. Однако я не могу больше жить с этим. Мои прегрешения тяжки. Так тяжки, что ставят под вопрос мое дальнейшее пребывание в Санкт-Альболе.

Ротруд освободилась из хватки ее холодных от пота рук:

– Вы ведете себя словно послушница. Опомнитесь, Имма! Я всего лишь аббатиса монастыря. Вершить суд над вами будет другой. Вы осознаете, кто?

– В данном случае ответ неоднозначен.

– Так идите! Исчезните в часовне и призовите Господа себе в помощь. Ваш дух страдает от безбожной лихорадки. Молитесь, и вы исцелитесь.

Имма молча злилась и всматривалась в морщинистое лицо старухи. Затем она прошептала:

– Сестра настоятельница. Ротруд. Я прошу вас ради наших совместных десятилетий в этом монастыре: дайте мне признаться в моих прегрешениях до того, как станет слишком поздно.

– С каких это пор может быть слишком поздно повиноваться Господу? – спросила старуха.

К ним подбежала одна из монахинь. Не спрашивая разрешения, она перебила аббатису:

– Там у ворот стоит какой-то мужчина, сестра настоятельница. Однако патер Йоханнис запретил пускать кого-либо в монастырь. «Даже если это будет император собственной персоной», – сказал он. Следует ли нам открыть ворота или прогнать посетителя?

– Чего он хочет и как себя называет? – Имма и Ротруд задали этот вопрос одновременно.

– Это Гунольд, торговец реликвиями. Он говорит, что у него есть некоторые… очень интересные штуки для вас. Вот так он выразился. Простите!

На лице Ротруд появилась странная улыбка:

– Его бесцеремонность доказывает, что он именно тот, за кого себя выдает. Хорошо, Фредегунда. Впустите этого человека, угостите его и проведите в монастырский зал. Там мы его примем.

Сестра Фредегунда поклонилась и исчезла.

Теперь уже аббатиса взяла за руку Имму:

– Идемте, сестра главная певчая. Гость требует нашего внимания. А затем мы займемся вашими секретами.

И она увлекла Имму за собой.

Снаружи было уже светло.

С Пиренеев дул сильный ветер. Он ураганом носился по маленькому монастырю бенедиктинок, проникая во все щели и окна. В монастырском зале монахини закрыли ставни в проемах каменных стен. Вой ветра превратился в свист. Зажглись фитили лампад. Зал задрожал в мерцании матового света. Аббатиса, главная певчая, ключница, хранительница одежд и ризничая – главная распорядительница мессы – сели в круг и долго молчали. Глаза Иммы горели. Но стоило ей смежить веки, как кошмар возвращался. Дрожа от холода, она пыталась ухватиться за реальность, слушая хлопанье ставень и хриплое дыхание сестры Атулы.

Они ожидали услышать тяжелые шаги мужских сапог. Однако когда те приблизились, все четверо женщин вздрогнули от испуга. Звук шагов напомнил Имме барабанную дробь.

Такую барабанную дробь она слышала очень давно, когда франки напали на крепость Эресбург. Неужели это действительно была она, она, которая тогда показала врагу дорогу в крепость? После битвы франки силой повели побежденных саксов на крещение. Бой барабанов сопровождал долгую процессию. Многие противились крещению, оборонялись, некоторых даже забили насмерть, потому что они отказывались залезать в бочку, из которой должны были выйти уже христианами.

Имма сама добровольно и с большим любопытством приняла крещение. Однако она не смогла достаточно быстро смыть с себя святой водой старую веру в богов, которые хотели разрушить ее счастье. Когда миссионер вынул ее из купели, она стала новым человеком. И до сегодняшнего дня она чувствовала чистоту, которой ее одарил Христос в то мгновение вместе с обещанием принести ей избавление. Правда, это обещание было выполнено. Однако клятва, которую они принесли вместе с Исааком под корнями дерева Ирминсул, осталась неисполненной. Имме казались сном события тех давным-давно прошедших дней – страшным сном, но одновременно таким, который бы она очень хотела увидеть еще раз.

Наконец Гунольд вошел в зал.

Задранным вверх подбородком и длинным носом он напоминал ящерицу игуану. Даже его движения походили на повадки этого земноводного. Его шаги были быстрыми и целеустремленными, в то время как голова не поворачивалась, а как-то странно двигалась из стороны в сторону – немного туда, немного сюда, словно он высматривал добычу или чуял опасность. Волосы Гунольда были напомажены и блестели, так же как и его сапоги. Щеки горели после бритья. Ни единой пылинки не было на его одежде, ничто не свидетельствовало о длительном путешествии, которое ему пришлось проделать. Несомненно, он выделил время, чтобы понаряднее одеться для этой встречи. Худощавый, он был подпоясан широким кожаным ремнем, что делало его более крепким. В руках он держал ларец из лиственницы, который поставил перед монахинями.

Он сделал глубокий и быстрый поклон, и прядь черных волос упала ему на лоб.

– Да пребудет с вами Бог, друг Гунольд из Барселоны, – сказала аббатиса, и торговец бодро выпрямился и не торопясь привел свои волосы в порядок. Затем изобразил на лице обаятельную улыбку и поприветствовал сестер бархатным голосом:

– Сестры монастыря Святого Бенедикта, как я рад этой встрече с вами! По воле Господней мой путь надолго удалился от вашей обители. Но вот настал день, когда мы увиделись снова. Пока меня не было с вами, мне удалось собрать множество сокровищ. Если бы я их не спас, они на веки вечные были бы потеряны для святой нашей матери-церкви.

Гунольд сделал паузу и облизнул губы, так что теперь даже его рот выглядел так, словно он его только что отполировал.

«Ну и шарлатан, – подумала Имма. – Воля Господня – не смешите меня! Каких только грехов у тебя нет! Многоженство и мошенничество, несомненно, самые безобидные из них».

Аббатиса поднялась со своего места:

– И мы тоже рады приветствовать вас в нашем кругу. Для нас наступил час испытаний. Конечно, вы во время путешествий слышали о позорных делах сарацин или, может быть, сами видели их. Патер Йоханнис сейчас гостит в Санкт-Альболе. Естественно, он захочет задать вам несколько вопросов, но об этом позже. А теперь поведайте нам, какие сокровища вам удалось спасти из лап безбожников. – Голос аббатисы дрожал от волнения.

Имме стало стыдно за эту пожилую женщину, которая из жадности к святым артефактам утратила достоинство. И ей также показалось, что она заметила подозрительный взгляд Гунольда, когда тот услышал имя главного аббата.

Торговец хлопнул в ладоши, словно хотел отдать приказ целой процессии богато одетых рабов войти торжественным маршем в главный зал монастыря. Затем он открыл крышку сундучка и взял маленькую кожаную папку, демонстрируя при этом чрезвычайную осторожность. Кончиками пальцев Гунольд раскрыл ее и продемонстрировал покупательницам священное содержимое. Имма увидела кусочек дерева длиной с палец.

– То, что вы сейчас видите, глубокоуважаемые сестры, это щепка от Святого Креста Христова. Да, воистину, Господь наш касался этого дерева в час своей смерти. Его пот впитался в древесину и сделал этот материал неразрушимым на вечные времена.

Имма не выдержала:

– Если дерево Святого Креста невозможно сломать, почему же тогда вы держите в своих руках щепку от него?

Гунольд ни на миг не запнулся в своей речи:

– Потому что сам Бог позволил ему расколоться, чтобы распространить среди людей его животворящее вещество.

– А теперь выполните волю Божию и будьте посланником Господа, – одобрительно сказала аббатиса.

Теперь она была уже на стороне Гунольда. Тот одарил Имму быстрым торжествующим взглядом:

– Разумеется, я тут же поспешил сюда, сразу после того, как нашел это сокровище. Нет места на свете более подходящего, чтобы хранить реликвию в безопасности и чести.

– Какую цену вы просите? – включилась в разговор ключница. Сестра Атула заправляла кассой монастыря и хранила деньги словно Цербер.

Сумма, которую назвал Гунольд, была высока – настолько, что в зале стало тихо, а вой урагана стал громче.

Имма наблюдала за тем, как аббатиса ломала руки. Ротруд была одержима сбором сакральных артефактов. Она жаждала крови великомучеников, собранной в украшенных драгоценными камнями маленьких кубках, кусочков костей, обрывков одежд или запятнанных кровью орудий убийства, с помощью которых святые мужчины и женщины были преданы смерти. Имма знала об этой единственной страсти пожилой женщины и в большинстве случаев проявляла понимание и терпение.

Однако в этот раз наглость Гунольда заставила побагроветь ее щеки. Цена была безбожной, а мошенничество – явным. Каждый известный ей монастырь, каждая община, каждая епархия, даже множество бродячих проповедников похвалялись тем, что обладают щепкой Святого Креста. Аббатиса купила три таких экземпляра в течение семи лет. Если бы можно было собрать все курсировавшие в обороте щепки от креста и сложить в его первоначальную форму, то из них вырос бы крест больше семи холмов Рима.

Прежде чем Ротруд согласилась на сделку, в разговор вмешалась Имма:

– Прекрасно. Однако прежде чем мы примем решение, давайте посмотрим, что еще скрывается в вашем волшебном сундуке.

– Да, – с восторгом кивнула Имме Ротруд, – покажите нам еще.

Она беспрерывно мяла пальцы.

Гунольд рассмеялся и похвалил интерес своих клиенток. Он стал неутомимо вылавливать сокровища из недр сундучка. Вскоре он нашел кусочек кости из пальца ноги святого Христофора, а затем целую кость от колена до стопы святого Аполлония. Святой Хрисогон был представлен нижней челюстью, и даже довольно большой кусок черепной коробки апостола Павла случайно приблудился к этому собранию реликвий.

Там были волосы из бороды святого Петра, миска с Тайной вечери, молоко святой Марии и даже кусок оборки ее рубашки. Даже крайняя плоть Иисуса появилась из волшебной шкатулки Гунольда – серый от пыли кусок человеческой кожи, заключенный в стеклянную колбу.

Торговец пустился в рассказы о чудесах, которые совершали его жутковатые артефакты, и не стеснялся требовать за них цену, за которую можно было купить несколько стад коз.

Имма упорно мешала Ротруд пополнить сокровищницу монастыря. Ей стоило больших усилий не называть этот товар барахлом, иначе она тем самым публично поставила бы под вопрос авторитет аббатисы. Она задавала Гунольду трудные вопросы, перебивала его, возражала, комментировала, изображала припадки кашля и каждый раз громко молилась при виде костей великомучеников, сама досказывала истории Гунольда, опровергая их значимость. Она извергала пламя, словно дракон, чьему золотому гнезду угрожал жадный карлик.

Торговец реликвиями сохранял самообладание. Игра с упрямой монахиней, казалось, доставляла ему удовольствие. Время от времени он преувеличенно громко смеялся – звук, редко раздававшийся в этом зале. Он не отстаивал подлинность своих товаров. Если громкоголосая монахиня вмешивалась, он переходил сразу же к следующей вещи и снова и снова упражнялся в искусстве лжи. Имма чувствовала его тайную радость от такого обмена ударами. Причина же всего этого для нее оставалась загадкой, посему она сама себя призвала к бдительности.

– Ну, вы увидели, что я могу предложить, – закончил Гунольд. Он закрыл сундучок и положил руки на крышку. – Остается только одно.

Он будто в нерешительности погладил подбородок и наморщил лоб.

– Что же это? Что вы скрываете от нас? – спросила аббатиса дрожащим голосом. Она заерзала на скамейке взад-вперед.

«Словно кобыла в период течки», – подумала Имма. От стыда она даже опустила глаза.

– Вот эту находку, – Гунольд сунул руку под плащ, – я раздобыл по заказу бенедиктинцев из монастыря Санкт-Трофим. Я должен доставить ее в монастырь как можно быстрее. Насколько мне известно, аббат Майнгерр хочет подарить это архиепископу Арля. Поэтому реликвия не продается. Однако я могу разрешить вам взглянуть на нее.

Он вытащил шкатулку с ладонь величиной, сделанную из золота. Ее продолговатые стенки были украшены инкрустациями из янтаря, аметистов и лазури. Два шарнира служили замком шкатулки.

Гунольд опустился на колени перед настоятельницей и протянул ей шкатулку. Любопытство заставило четырех монахинь придвинуться друг к другу. Ротруд взяла шкатулку дрожащими пальцами.

– В этой шкатулке, – сказал торговец, – лежит один из трех гвоздей с креста Христа. Более святого и редкого артефакта рука моя не касалась. Посмотрите на него. Разумеется, ваши братья в Санкт-Трофиме будут с этим согласны.

Имма вспомнила рассказ главного аббата о резне в Санкт-Трофиме. Однако прежде чем она успела что-то сказать, аббатиса открыла шкатулку, и вид реликвии заставил их замолчать.

На ложе из синего, как море, бархата покоился огромный гвоздь. Он был острым, шестигранным в поперечном сечении, длинным и толстым, как указательный палец. Головка гвоздя была обезображена вмятинами и трещинами. Реликвия была усеяна пятнышками ржавчины.

Аббатиса всхлипнула от восторга:

– Кровь Господа все еще находится на нем. Вы видите? Это его кровь. Его кровь! – из открытого рта на ее колено вытекла ниточка слюны.

Имма не выдержала.

– Вздор! Это ржавчина. Признак бренности. Просто ржавчина. И ничего больше! – Она с удивлением обнаружила, что вскочила на ноги и направила свой обвиняюще поднятый указательный палец в сторону шкатулки. Проявлять вежливость было уже слишком поздно. Теперь нужно было немедленно прекращать это святотатство.

– Этот гвоздь, – возвысила она голос, – может быть, и действительно когда-то принадлежал какому-то плотнику, но только не тому Единственному. Патер Йоханнис рассказывал нам, что он уже видел такие вещи во время своих путешествий. В Трире, Риме и Равенне. Это уже три. Если те экземпляры являются настоящими – а я доверяю силе суждения наших отцов церкви, – то здесь, перед нами, находится четвертый гвоздь. А это обман!