Текст книги "История начинается. Часть I"

Кадр из

Эти двое занимаются. Чем? Знаете, если я скажу, никто не удивится.

Так вот, эти двое людей, на вид мужчина и женщина (что внутри – не знаю) занимаются любовью.

Сами понимаете: «заниматься любовью» – это значит, что любви нет у них. Они ей зани маются в этот момент – телами.

Похоже, происходит всё в комнате старинного замка.

В один момент мужчина прекратил, встал с кровати и пошёл. Его мужские возможности в момент исчезли. Провалились в дыру. Появился вариант обычный – робот.

Он шёл вперёд. Появившаяся на нём одежда сначала была как в невесомости, и только потом повисла на его теле. Рубаха. Штаны. Пиджак. Ботинки.

С лицом, как будто из ресторана, – довольно равнодушного стиля – он принимается причёсывать волосы-железки.

Женщина продолжала сидеть на кровати, слева от неё – одеяло, скатанное в рулон, вверху – подушки. Она на коленях. Вопросительно-равнодушно-агрессивный взгляд в сторону мужчины, вернее – робота, подобного ей.

Ухмылка.

В левой части пространства – он, в правой – она. Разделение пополам.

Части начинают уменьшаться, превращаясь в два маленьких квадратика на светло-сером фоне. Квадратики (один ниже, другой выше) в рамочках связаны белой линией.

20.07.2010

Кто такой Максимилиан Волошин?

Если я скажу, что это Человек, Человек с большой буквы, то, возможно, этим всё и будет сказано, а, возможно, этим не будет сказано ничего.

Одно можно с уверенностью утверждать точно, что его обычные характеристики на обложках книг: «Выдающийся поэт и переводчик, блестящий литературный и художественный критик, замечательный художник» – всё это не более чем обычные «стандартные» клише.

Волошин всегда был чем-то большим, чем-то другим. Больше, чем просто поэтом, просто художником, переводчиком и критиком. Он был, наверно, Просто Настоящим Человеком. Который чувствовал, переживал, любил. Был ясен в своих мыслях. Максимилиан Александрович не просто пытался сделать лучше мир вокруг себя, он держал ответственность за отведённый ему участок и с мужеством облагораживал его. Но прежде – перед тем, как начинать помогать развитию мира вокруг, – он осознал необходимость собственного развития.

С одной стороны – носитель идей Рудольфа Штайнера, с другой – внутренне свободный человек, не зациклившийся на чьём-то мнении. Антропософия Волошина – это прожитое им, понятое в исключительно личном ключе, учение, которое не было над ним, – оно было им, в нём, в его сути.

Я думаю, что поэтому можно говорить о том, что стихи, картины, которые он писал, не были простым набором красивых, лиричных, порой резких слов, или разноцветным набором мазков кисти – нет. Это всё было до мельчайших подробностей продуманным, символичным и выверенным творчеством понимающего Человека. Что от строки к строке, от звука к звуку, буквы к букве, метафоры к метафоре, образа к образу, от линии к линии, силуэта к силуэту, отражения к отражению вело читателя и зрителя к неким новым граням познания. Осознания, понимания и, в конечном итоге, – к действию – самосовершенствованию.

Многие годы Волошин провёл в Париже, в Европе. Он был воодушевлён столицей Франции. Любил её. Но как только в России зародилась смута, он, позабыв о Париже, поспешил на родину, чтоб вместе с ней пройти, прожить, вынести все невзгоды и ужасы. Тот весёлый парижанин Волошин, выдумщик, остроумец, как его описывала Марина Цветаева в своих воспоминаниях, он становится, погружённым в себя наблюдателем. Он с невероятным мужеством и достоинством проходил через беды, посланные России, проживая их как свои собственные. Оставшись с ней на время беды, он остался с ней навсегда…

Его душа рвалась на части, когда народы Европы вступили на путь бесчеловечной войны. А после, когда люди одной, самой дорогой для него страны, люди, которых он любил как своих братьев, каждого в отдельности, стали убивать друг друга, ополчились каждый на каждого, убивали своих родных ради призрачных идей. Это было для него ещё более ужасно и мучительно.

Когда у человека умирает очень близкий ему человек, это ранит его в самое сердце, а когда у человека умирает сразу много близких людей, то в какой-то миг, когда боль от своей громадной силы притупляется, человек перестаёт чувствовать самого себя.

Максимилиан Александрович говорил: «Ни война, ни революция меня не испугали и ни в чём не разочаровали; я их ожидал давно, и в формах более жестоких». Эти слова подчёркивают сверхчувствительность Волошина, его глубокое понимание, ощущение и переживание мира, в котором он жил и творил.

Его стихи – это яркое отображение человеческой Жизни с большой буквы. Душевной и телесной, проживаемой одновременно и в то же время – порознь.

Его телу, сильному духом и душой, пришлось уйти так рано (хотя сколько при этом он успел содеять!), верно, в силу трудных испытаний, которые накладывают большой, ощутимый отпечаток на храм человека – его тело.

«Близкий всем, всему чужой», Максимилиан Александрович Волошин, уйдя, «Стал строками книги», дом его – «Дом Поэта» до сих пор «Открыт навстречу всех дорог», и это только утверждает меня в мысли о том, что Максимилиан Александрович стал истинным «Мастером».

13.08.2010

Одни

Они были одни. Приглушённый свет озарял небольшую комнатку.

Юноша и девушка. Они открыты. Он ей. Она ему.

Легкий трепет и нежность – бьются сердца.

Мягкий поток – тёплый шёлк постели.

Встреча их рук – он осторожно, как бы боясь потерять, скользнул кончиками пальцев по её линии жизни, обнял рукой руку.

Тихое соприкосновение взглядов – они проходят в самые сердца сердец, души обоих, оставляя за собой ленту Млечного пути, серебряного сверкания светил вселенной.

Дуновение неба, единение силы – юноша коснулся своими губами губ девушки. Мир преобразился для них обоих, они почувствовали суть друг друга – их общую суть.

Они вместе. Они едины.

Они сошлись. Сияние света.

Изумрудно золотое.

Они слились.

И не расставались больше никогда.

Они одни, друг друга видят,

Они одни, друг друга слышат…

…соединяясь в общем Я,

Познали истину свободы.

Они,

Отныне сохраняя целостность себя,

Навеки вечные едины!

20.08.2010

Грустно осознавать, что всё имеет конец

Грустно осознавать, что всё имеет конец. Но это с одной стороны. А с другой – понимаешь: не было бы конца, не было бы и начала. Всё взаимосвязано. Правда, от этого лучше не становится.

Что же это? Неясно. Вероятно, ожидание будущего. Неизвестно, что будет в следующую секунду, а тем более, неизвестно, что будет в долгосрочном будущем.

Это, может, и хорошо, но, может, и не очень. Вот он вечный вопрос: а интересно было бы жить, если бы мы знали, что будет? Ответ – нет.

В любом случае, когда не знаешь, то просто страшно. Поёжился и замолк. Хех.

05.09.2010

Небо

Небо было удивительным. Ярко-голубое над головой, оно гармонично переходило в бледно-розовое и возвращалось назад, как будто художник-виртуоз писал свой пейзаж акварельной краской на влажной бумаге, легко касаясь кистью то белёсым, то сероватым цветом, то сразу несколькими, перемешанными друг в друге.

Бури, песчаные вихри, речные потоки, расходящиеся рукава белоснежной воды – тут интенсивны, тут более прозрачны – вливаются и выныривают, закручиваясь в спиральные ветры.

Как будто у художника для солнца не хватило яркой краски. И оно так и осталось сегодня смотреть на нас нежно-лимонным ароматом.

Всё – сокрытое снаружи – понятно, открыто внутри. А пушистые перья крылатых облаков уплывают вдаль, оставляя за собой воспоминание вечности…

05.09.2010

Тёмное

Тёмное пасмурное утро. Грозовые тучи в этот день нависли над городом и всеми силами давили на него. Их серая суть, опав на низлежащее пространство, всё непостижимей пыталась его сомкнуть.

У дома, может, высокого, но, вероятнее всего, лишь жалко маленького, сидел человек. Его голова была смиренно опущена под неимоверным давлением окутавшего его раскаяния.

Перед ним лежала шляпа. Потёртая, помятая, испачканная. Она олицетворяла город.

В ней лежали деньги, много денег. Своим зловонным смрадом они заражали окружающий мир. Пачки, кипы, горы денег – не счесть.

Человек раздавал их. Он был богат, но при этом неимоверно беден.

Проходившие мимо люди охотно брали то, что лежало в шляпе. А получив то, зачем этот несчастный гонялся всю жизнь, растворялись в серой мгле. Становилось всё темнее.

С каждой купюрой, уходившей прочь, человек всё больше умирал. Он никогда никому не был нужен. Терзающая, рвущая его на части боль, воплощала в себе искупление греха. Кончина была предрешена, он это знал…

И всё проходило, скрываясь за крупными мазками кисти всевышнего Художника. Вихрь драмы, начатый прошедшим временем, утихал. И хотелось верить, что это только сон.

16.09.2010

Мальчик

Далёкий-далёкий континент. Далёкий потому, что не родной…

…нет, его никто не спрашивал: хочешь или нет. Его, маленького мальчика из провинциального детдома, просто взяли, посадили в самолёт и увезли. Ему сказали, что он будет жить отныне в семье. У него будет мама и папа. Мальчик ждал это. Он – бедный – мечтал, когда это наступит, всю свою жизнь. Все четыре года.

Как он оказался в детдоме? Он не знал. Ему только говорили, что он сирота. Что это такое? Сирота? Когда один? Совсем один? Значит, он сирота с рождения.

И вот он летит на самолёте – туда, далеко, за океан. На машине с крыльями. Железными крыльями – как это странно…

Его новый дом, его семья, его мама, его папа. Так это они? Это те люди, что отдали его, беззащитного, маленького туда, (взгляд) в то здание, где много, очень много таких, как он? Но зачем? Почему?..

– Мама! – он не знал, что ещё сказать. Он кинулся на шею этой женщине. «Так вот она, мама!»

Но она отстранила его от себя, не дав даже дотронуться. В её взгляде читалось сильное недоумение и (О, неужели? Почему? – мелькнуло у мальчика) лёгкое омерзение.

– What he told?11
  Что он сказал? (англ.)


[Закрыть] – спросила она у стоящего рядом мужчины.

– I didn’t understand, it likely in Russian22
  Я не понял, это, наверно, по-русски. (англ.)


[Закрыть], – ответил он.

Боль пронзила маленькое тело. «Я ей не нравлюсь? Почему? Чем я ей не нравлюсь? Я так люблю её, я так любил её всю свою жизнь».

Мальчик оглянулся на мужчину. И с неверием в голосе тихо прошептал:

– Папа?

Но тот не обратил на эти слова, которые, на самом деле, уже были воплем отчаяния, никакого внимания и спокойно, как ни в чём не бывало, сказал женщине:

– The boy doesn’t know English yet, he needs a time. At first he should be cleaned33
  Мальчик ещё не знает английский язык, на изучение понадобится время. А сейчас его надо помыть. (англ.)


[Закрыть].

В глазах всё плыло, рисовались странные узоры. Вот синий цвет – он, перетекая в жёлтый, становится розовым; вот оранжевый – и вдруг: фиолетовый, белый, пурпурный, коричневый. Все они, кружа в водовороте, как созвездия галактик, были и тем, и этим. Они все, они ничего, они здесь, и они там…

…Крошечные слезки медленно, мерно скатывались по маленьким щекам. Мальчик сидел в уютном уголке за большим, древесным шкафом, в окне был виден бездушный, зелёный газон. Его стригли, поливали, лелеяли. На нём нельзя было бегать. Маленький человек плакал. Чтоб никто не видел, и никто не слышал. Их это раздражает. Они кричат, ругаются. «Зачем я им?». За шторой светило солнце. Оно вроде такое же, как и там, за перелётом, там, откуда он. Под этим солнцем он прыгал на лужайке, когда их выводили гулять. Маленькие букашки сидели на длинных травинках, росших повсюду. Песенка кузнечика, радостно стрекочущего на скрипочке, разносилась повсюду. Как тепло и весело. Было…

…Сырость и серость. Холодные стены большого дома. Это не его мама, это не его папа. Его обманули. Безумно больно. Одиноко – сильнее, чем прежде, это чувство будоражит всё внутри. Где он? Почему они не понимают, что он говорит? А он не понимает, что говорят они? Господи, когда это кончится? Когда? Уже всё на грани.

Будто лезвие прорезает мир. Лязг, визг, свист, всё немеет. Острие кинжала пронзает и его, и всё вокруг. Оно сечёт и режет. Бес, беспощадное оно.

Никому не нужен, всем противен.

Не хочется есть. Он не хочет есть! Они заставляли его. Он не ел. Тогда они его держали голодом. Он смирился, он молчал. Его водили и туда, и сюда, и к врачу, и к другому врачу. Его осматривали. Ему прописывали таблетки, он их не ел, ему пытались ввести их силой, он выплёвывал. Его били, за неимением других аргументов, его били и били. Ему по-прежнему не давали есть. Нет. Однажды дали. Запихивали, заставляли, он не ел. Ему ставили уколы. Ему ставили капельницы, да что угодно, он уже не замечал.

Небольшое тельце, маленькое неокрепшее тело. Крошка по сравнению со всем миром. Почти ничто. Оно ещё дышало. Он чувствовал себя.

…некие резкие, ломаные, напряжённые движения. Они часто сменяются, сгиб руки, выворот локтя, распрямление пальцев, шаг, поднятие ноги, одной, потом ещё одной, прыжок, тяжёлое приземление «мёртвым грузом». Ноги согнуты в коленях перед ним. Руки, прерывая прямую, ломаются в локтях. Они закрывают лицо. Всё.

…что дальше? А нет тут конца. Видимый конец – смерть. Мальчик умер. Он улетел. Вернулся туда, куда хотел, его уже никто не держал. Не было любви. Не было жизни. Возможно, всё кончено. Возможно, всё только начинается. Это не важно. УЖЕ ничего НЕ важно.

23.09.2010

Спокойно

Тёплые тона холодно-голубого неба окутывали, сферой окружали лежащую Землю. Земля была покрыта опавшей листвой. Стояла осень. С Земли – небо было погружено в воздух, с неба – Земля была воздухом окружена.

Всеми силами подчёркивалось в этот день то, что нечто полно можно увидеть только со стороны.

Почти голые деревья с сожалением, а может и с великой радостью облегчения наблюдали за своим одеянием, покоившимся теперь внизу. Всё было тихо. «Тихо, грустно и безгневно», – как писал поэт. Молодые берёзы, смиренно склоняя свои кроны, с удивлением взирали на землю. А корни их, покоившиеся в ней, с недоумением чрез слои грунта глядели ввысь. Удивительны растения: они – и там, и здесь, и под, и над. Их сущность объединять.

Молчавшая тишина иной раз просыпалась – её будил ветер, он гнался за кем-то куда-то: то назад, то вперёд, то вверх, то вниз. Не понимаемый.

Очень интересен ветер своей стихией. С одной стороны – он везде, он разъединён, разбит на части. Но при этом – он абсолютно целостен, целый, целый мир в нём, и он сам есть мир.

…тропинки устланы листвой цветов различных.

Заполнен ими, занесён, покров земной.

И жёлто-тёмные тона, сплетаясь воедино, гармонию творят.

Мелкие ямы дороги заполнены водой. Лужи отражают небо, как луна отражает ночью солнце…

…уже идёт зима. Скоро ночь, летят снега. Всё тихо. Мир застыл. Но только на миг. Всё тихо, всё спокойно и тихо…

09.10.2010

В очках стоящего в этот миг…

В очках стоящего в этот миг на дороге человека блеснуло солнце. Пройдя сквозь толщу стекла, его лучи ворвались в чёрный зрачок, окружённый голубой радужкой. Человек моргнул. И прикрыл рукой солнце. Тень легла, покрыв собой пол-лица. Тихо.

Луч коснулся дна. Есть чувство света. Он прозрел! А он был слеп? – Нет. Но он прозрел. Вот, собственно, и всё.

21.10.2010

Зарисовка

Вся жизнь, зачем-то дана. Зачем? —

Бог знает, люди – лишь догадываются. Догадываются, спорят, ссорятся, объединяются по взглядам, доказывают. И всё это как-то странно. Кутерьма, опутавшая людей, мешает им же понять хотя бы что-то на самом деле стоящее…

Но нет, нет, сейчас не об этом…

…в небольшом холле тихо. Но нет, это не значит, что он пуст. Сейчас в нём много людей, все приземистые скамьи, покрытые тонким слоем поролона, заняты.

Холл полуподвального помещения, в котором располагается семейный клуб. Утро. Дети. Разного возраста, от и до. Мальчики и девочки. Все молчат. Ни слова, ни звука. Просто сидят. Ждут.

…дверь скрипнула: зашла мама с мальчиком лет четырёх. Разделись, прошли в коридор. Мама держит мальчика за руку, правда, иногда появляется ощущение, что всё наоборот – это он её. Навстречу им из класса, освещённого лампами дневного света, вышла женщина. Они разговорились. Мальчик стоит. Смотрит по сторонам. Он был здесь уже не раз. Для каждого это значит что-то своё. Что это значит для него? – Знает только он.

Мальчик вынул свою руку из маминой. Постоял, покачался на месте. Вздохнул. Протянул руку обратно. Движением, еле различимым, он дёрнул маму вперёд. Они прошли дальше и завернули в дальний класс.

Дверь стукнула об косяк: закрылась за вновь пришедшим. Юноша лет четырнадцати. Кивок головой в знак приветствия. Мест нет – он облокотился о стену. И медленно, как бы даже не замечая своих движений, стал сползать по ней вниз. Сполз, сел на пол. Посмотрел вокруг. Встал. Подошёл к той черте, которая, в принципе, условна, но после неё начинается коридор. Одной ногой о другую стянул с себя кроссовки, или, как их правильно называют, шузы, прошёл дальше. Побродил, куда-то заглянул, где-то скрылся, откуда-то появился. Вернулся. Надел обувь. Опять сел на пол. Достал телефон, включил какой-то фильм. Из слабого динамика стали доноситься звуки борьбы, стрельбы, грохота.

Холл оживился, точнее, просто наполнился звуками. Ни о каком появлении жизни сейчас говорить не приходилось, просто потому, что она присутствовала и раньше. Теперь она лишь проявилась в звуке.

Возникли голоса людей. Мальчиков и девочек, что до этого были погружены в себя. Тихий шепот.

Мальчик выключил фильм. Встал. Подошёл, снял, прошёл. Побродил, заглянул, скрылся, появился, вернулся. Надел. Сел. Включил.

Девочки стали говорить громче. Иной раз о чём-то споря, хихикая. Говорили и опять хихикали.

Холл заполнил гам. Много, много голосов.

Входная дверь третий раз открылась и закрылась. Вошёл педагог, которого они ждали, чтоб пойти на занятие на улицу.

Многие встали. Кто-то ещё сидел. Начали собираться – надевали куртки, шапки, обувь.

Кроме звуков голосов стали слышны иные, более вещественные.

Кто оделся – пошёл к выходу…

Всё смолкло. Тихо, тихо, тихо. Все вмиг обернулись в сторону коридора.

Посередине неширокого пространства, там, стоит мальчик, небольшой, лет четырёх. В руке мальчик держит большой лист, лист бел, лист пуст, на листе – жизнь…

…Всё замерло, как на старой черно-белой фотографии, всё умолкло, растворилось, всё так же далеко. Всё забылось, пропало, улеглось, нашлось, озарилось, потухло, занеслось. Ожило и умерло.

И всё зачем? Зачем? Леденящая душу грусть. Пульсирующей волной прошла сквозь радость, сквозь века земные, сквозь мирские дни. Зачем? Ну, зачем?.. …а в ответ с небес лишь только тишина…

22.10.2010

В клубе громыхала музыка

В клубе громыхала музыка. Ударные басы давили на человеческие тела, заставляя их двигаться себе в такт. Кто не хотел, сопротивлялся – тех плющило. Но таких почти не было.

За небольшим столиком, где-то ближе к стене, в синем «разваренном» дизайнерском кресле сидел молодой человек. Он выделялся нейтральным, даже почти постным, выражением лица: выражением непричастности ко всему вокруг происходившему. Перед ним стоял вытянутой формы стакан из замутнённого стекла. Где-то на дне легонько исходила рябью от вибрации, источаемой динамиками, ярко красная жидкость.

Он смотрел на всё с каким-то безразличием, но чисто внешним. По взгляду, стремительно блуждавшему по находившимся тут людям, было понятно, что в голове у него идёт нескончаемо-упорный мысленный процесс.

К нему подошли. Парень лет двадцати. И сел напротив.

– Здоро́во, – прокричал присевший, пытаясь заглушить музыку.

Наш герой помотал пальцем у уха: мол «я не слышу».

– Здоро́во! – ещё сильней налёг на связки гость.

Молодой человек, по выражению лица которого было понятно, что и сейчас он ничего не услышал, но по жестикуляции понявший, что он него хотят, махнул в ответ рукой.

– Давно здесь? – пытаясь начать разговор, спросил пришедший.

Молодой человек, осознав, что отмолчаться всё-таки не удастся, вздохнув и опять проделав движение «я ничего не слышу», начал нехотя вытаскивать из ушей затычки.

– Беруши?! – недоумённо проговорил человек напротив.

– Нет, затычки для ушей, – спокойно ответил наш герой.

– А в стакане виноградное вино?

– Нет, вишнёвый сок.

– Странно.

– Почему?

– Обычно тут пьют что-то покрепче.

– Я предпочитаю спирту фруктовую клетчатку.

– В соке её нет.

– Неужели? – со слабой задоринкой и иронией, больше похожей на тяжёлую тоску, проговорил наш герой. – Но я всё же предпочитаю думать, что пью сок с клетчаткой, чем уверять себя в том, что спирт не приносит вреда.

– Ну, порой-то можно.

– Порой, наверное, и да, но… и они сейчас подойдут к нам.

– Кто?

– Вон те две девушки.

– С чего ты так решил?

– Сейчас сам увидишь.

К столику подошли две «стандартные» клубные девушки, и сели по бокам от молодых мужчин.

– Как дела, мальчики? – «обычным» для таких ситуаций тоном спросила одна.

– Никак, – проговорил наш герой с таким видом, как будто говорит в никуда.

– Чем занимаетесь? – явно заученно, «по привычке», не успев осмыслить ответ, который ей кинули, выпалила вторая.

– Сидим, – таким же обречённым тоном ответил наш герой. – И, по-моему, это довольно очевидно.

Девушки уже начали коситься.

– Может, потанцуем?

– Танцуйте.

– Может, выпьем?

– Пейте.

– Может…

– Девушки, поймите, все иллюзии, которые вы сейчас строите в отношении нас, я с великим счастьем должен рассеять в прах руин этого заведения.

– ?!

– Ни приятного вечера, ни, тем более, бурной ночи у нас с вами не будет. И поэтому, если у вас больше нет на наш счет задумок и желаний, то можете без сожаления нас покинуть. И это единственное, о чём мне хочется вас просить. И… нет, вы не привлекательные, и нет, вы мне не нравитесь и, нет, вы меня не возбуждаете. Это всё? (он посмотрел на часы), всё.

Девушки опешили, такого с ними ещё не происходило.

– Х-хам… – только и пролепетала одна.

Они удалились.

– Ты что их прогнал-то?! – недоумённо проговорил сидящий напротив. – Красивые девушки.

– Значит, считай, что у меня плохой вкус, – безразлично-задумчиво проговорил наш герой. – Но готов подписаться, что за телом у этих «дам» нет ничего интересного. Они пустышки, пустые фишки, которыми закрывают клетки, когда одному из игроков не хватает бочонка в игре «Русское лото».

Почему-то люди думают, что таких можно ещё исправить, и обычно попадают в липкую паутину, преследуя всё ускользающую, несуществующую и невыполнимую цель… Жаль. …хм, но почему частички мякоти в соке плавают в хаотичном порядке? Хотя… хотя, нет, мне кажется, они всё-таки подчинены некой закономерности… – он смотрел на тёмно-красную, почти бордовую жидкость через мутное дно стакана, а мысли уже были далеко за пределами ярко пылающего софитами молодёжного заведения.

31.10.2010