Текст книги "Александрия-2"

– Вот, значит, какие воспоминания на тебя навеяло наше купание, – задумчиво произнес Федор Кузьмич. – Лучше б вспомнил, как французы в Березине в такую же погоду купались! Быстрей согреешься, а от мрачных дум еще больше замерзнешь. Я как с Хромовым-то тебя увидел, чуть не перекрестился со страху. Думал: видение с того света явилось. Знаешь, за кого я тебя вначале принял?

– За кого?

– За Наполеона!

Батеньков не поверил своим ушам и не знал, как воспринимать слова старца: то ли как похвалу, то ли как оскорбление.

– Истинный крест! – молвил Федор Кузьмич и перекрестился. – Здорово похож. Если бы Наполеон дожил до твоих лет, он бы в точности как ты выглядел. Тебя надо было диктатором делать, а не труса Трубецкого, тогда б у вас что-нибудь и вышло.

Федор Кузьмич налил себе еще чаю и спросил:

– А почему ты так говоришь забавно, слова, как дрова, рубишь?

Батеньков опять посерьезнел, но ему, похоже, уже надоело обижаться, и он просто ответил:

– Я же в камере совсем одичал. Потерял счет дню и ночи. Сейчас по ночам вообще мало сплю. Выйду на улицу и гуляю. А говорить и вовсе разучился. Угадай, с кем я в каземате разговаривал?

– С Богом?

– Дался тебе этот бог! Он все равно ничего не слышит и не видит. Я же разговаривал с тварью отзывчивой. С мышонком.

– С кем, с кем? – Федор Кузьмич не расслышал.

– С мышью! – прокричал ему в самое ухо Батеньков. – Я его хлебом и лаской к себе приручил, он у меня потом такой ручной и ласковый стал. Внимательно слушал все мои стенания и попискивал с пониманием.

Декабрист тоже подлил себе чайку. Отхлебнув душистого отвара, он продолжил:

– А с богом у меня было другое общение. Твой же братец вот какое наказание для меня выдумал – лишил меня всякой связи с внешним миром. Из книг мне разрешалось читать только одну Библию. Я ее выучил наизусть. А потом даже развлечение придумал. Я же кроме русского знаю еще немецкий и французский, а из древних языков – еврейский, латинский и греческий. Вот и попросил своего старого боевого друга принести мне Библии на всех этих языках. Тем и коротал время, что сличал особенности перевода.

– Богослов, выходит, ты знатный, одна беда – в Бога не веруешь, – заметил старец.

– В него что верь, что не верь – один исход. Если он есть, то почему допускает такую несправедливость на земле! Пестель, Бестужев, Каховский, Рылеев и Муравьев-Апостол оказались на виселице. Больше ста человек – на каторге, тысячу солдат прогнали сквозь строй, а еще больше сослали на Кавказ. Виновник же всей этой кровавой вакханалии еще тридцать лет держал страну в страхе. Потопил в крови восстания в Польше и Венгрии. Всю Европу настроил против России. Французы с англичанами заодно воюют против русских! И где? В Крыму! На исконной русской земле. Когда такое было? В петербургских газетах пишут, что и перед Кронштадтом появился английский флот. Николай Павлович, говорят, даже наблюдал в телескоп перед смертью за их эскадрой. Каково же ему было умирать! В Томске слух прошел, что царь не смог вынести позора и отравился. Ты ему в наследство оставил мощную державу, а он превратил ее в колосса на глиняных ногах. Только тронь, сразу рассыплется.

Федор Кузьмич встал, подошел к печи и пощупал одежду: не высохла ли? Недовольно покачал головой и вернулся за стол.

– А ты еще на Бога ропщешь, Гавриил. Каждому воздастся по заслугам его. С царя за его деяния спрос особый.

– Слушай! – Батеньков схватил старца за рогожу. – Как ты думаешь, племянник-то твой, тезка, Александр II простит нам Сенатскую площадь и дозволит вернуться в Россию? Хоть я и люблю Сибирь, все ж хочется дожить оставшиеся дни в тепле. Помилует меня новый царь?

– Помилует, обязательно помилует, – успокоил гостя Федор Кузьмич, а потом пристально посмотрел ему в глаза и стал приговаривать усыпляющим голосом: – Ты устал, Гавриил. Очень устал. Твои глаза закрываются. Тебе хочется спать. Ты засыпаешь. Тебе снятся только хорошие сны. Ты молод и счастлив. Тебе хорошо. Очень хорошо. Ты спишь. Крепко спишь. А когда проснешься, то ничего не вспомнишь о нашем разговоре. Ты меня прежде никогда не знал. Я всего лишь бродяга, не помнящий родства. Федор Кузьмич. А теперь – спать! Спать! Спать!

Хромов забрал Батенькова на следующий день. Вид у ссыльного был нездоровый, и всю дорогу до Томска он дремал в санях.

О том, что произошло в избушке у старца, он ничего не помнил. Только удивлялся: почему у него шинель влажная?

С той поры сон у Гавриила Степановича восстановился, и он перестал гулять по ночам.

А через год император Александр II амнистировал оставшихся в живых декабристов, им было разрешено вернуться в Россию. Батеньков поселился в Калуге, где и умер осенью 1863 года.

Федор Кузьмич все-таки принял приглашение Хромова и в октябре 1858 года переехал на жительство в губернский Томск, где повстречался еще со многими интересными людьми.

Глава 2. Форс-мажор

Последнее слово Михаила Ланского Москва. Мещанский суд. ** апреля 2*** года

«Ваша честь, уважаемый суд, уважаемые присутствующие!

Я – патриот России, именно поэтому смотрю на происходящее вокруг нашего холдинга, моих партнеров и меня лично в первую очередь с точки зрения интересов и ценностей моей страны.

Давайте вспомним, как все началось. Почти два года назад в больнице арестовали моего друга Журавлева. Я остался в России после ареста Антона, хотя друзья и адвокаты мне категорически рекомендовали этого не делать. Я поступил так, потому что люблю Россию и верю в ее будущее как сильного и правового государства.

Хотя я сделал сознательный выбор – остался в стране и ни от кого не скрывался, полтора года назад вооруженные люди в масках меня арестовали. С тех пор держат под стражей, отказываясь выпустить под залог, под поручительство уважаемых граждан страны: выдающихся писателей, ученых, артистов, общественных деятелей.

Мое дело затеяли определенные влиятельные люди с целью забрать себе самую процветающую нефтяную компанию России, а точнее, доходы от ее финансовых потоков.

Когда говорят, что «дело Ланского» привело к укреплению роли государства в экономике, это вызывает у меня лишь горький смех. Те люди, которые сейчас расхищают активы нашего холдинга, не имеют никакого отношения к Государству Российскому и его интересам. Это просто нечистоплотные, своекорыстные бюрократы и больше никто.

Вся страна знает, почему меня посадили в тюрьму: чтобы я не мешал разграблению компании. При этом люди, организовавшие гонения на меня лично, пытались напугать власть и общество моими мифическими политическими амбициями. Они откровенно вводили в заблуждение президента и российское общество в целом. В глобальном и прозрачном мире нет ничего тайного, что со временем не станет явным. А суд истории все расставит по своим местам.

Ни для кого не секрет, что сфабрикованные в отношении меня и других руководителей холдинга уголовные дела сослужили плохую службу отечественной экономике. Кратно возросло бегство капитала из страны, подорвано доверие российских и зарубежных инвесторов к нашей Родине. Что же, пусть вся полнота ответственности за это ляжет на тех, кто планировал мой арест и сейчас пытается надолго отправить меня в лагерь.

Весь мир знает, что сфабрикованное отдельными представителями доморощенной криминальной бюрократии «дело Ланского» нанесло удар по репутации России, российской власти. Но жадных людей, которые решили во что бы то ни стало присвоить основные предприятия и активы нашего холдинга, ничто не могло остановить – даже прямой ущерб, который они нанесли и каждый день наносят нашей стране, нашей государственности.

Органам прокуратуры так и не удалось доказать ни одно из предъявленных мне обвинений. Попытки приписать мне какие-то преступления обернулись откровенным фарсом, и даже свидетели обвинения фактически дали показания в мою пользу.

Сейчас суду представлены все документы, допрошены все свидетели. Что же мы видим в итоге?

Два года обысков, допросы сотен, если не тысяч сотрудников, захват заложников путем ареста ни в чем не повинных людей, в том числе женщин с маленькими детьми, не дали никакого результата. Прокуроры не смогли найти ни одного факта, ни одного документа, ни одного показания, которые бы свидетельствовали о совершении мною всех тех преступлений, в которых меня обвиняют. Два года упорных трудов прокуратуры – и нулевой результат!

Что есть? Легальные, публичные документы о собственности, об официальных сделках, о гражданско-правовых спорах, протоколы официальных производственных совещаний.

Что еще обвинение явило российскому обществу и миру? Никем и ничем не подтвержденные домыслы прокуроров, свидетельствующие только об их собственном криминальном мышлении.

Мне просто не от чего защищаться в независимом суде. Прокуратура доказала только нормальную, устойчивую деятельность нашего холдинга с целью производства продукции, оказания услуг и получения законной прибыли. Но это не наказуемо, а наоборот, приветствуется во всех странах с рыночной экономикой.

Суду фактически предлагается признать, что само создание, руководство или владение успешным бизнесом – есть доказательство преступления. Оспаривать дешевое криминальное чтиво, скроенное группой литераторов из прокуратуры, закон не требует. Меня только возмущает сам факт настырного, противозаконного предъявления ничем не обоснованных претензий ко мне и к Журавлеву со стороны кучки чиновников только потому, что это, видимо, поможет их карьере. Это бессовестно и незаконно.

От своего бизнеса я получал ровно столько, сколько нужно было для жизни моей семьи. Я мог зарабатывать гораздо больше, просто у меня нет таких потребностей.

У меня, в отличие от тех скромных бизнесменов и бизнес-чиновников, которые стоят за этим делом, нет яхт, дворцов, гоночных машин, футбольных клубов. Даже дом для газеты сфотографировали не мой. Мой – гораздо скромнее, и его фотографы просто не заметили – он слишком мал на фоне типовых громад Рублево-Успенского шоссе. Имущества за границей у меня тоже нет. Спецслужбы это прекрасно знают.

Я не принадлежал к тем людям, которые нарочито и цинично демонстрируют варварскую культуру потребления нищему народу нашей богатой страны. Я был неправильным олигархом. Видимо, поэтому у меня отобрали нефтяную компанию и держат в тюрьме уже второй год.

Все принадлежащие мне акции холдинга перешли в новый траст в пользу Леонида Неклюдова. Это равносильно моему безвозмездному отказу от любого контроля над бизнесом и любой выгоды, которую я мог бы получить от всех компаний.

У меня не осталось крупной собственности, я перестал быть бизнесменом и более не отношусь к сверхбогатым людям.

Все, что у меня есть, – это сознание собственной правоты и воля к свободе. И еще деловая репутация, позволяющая мне привлекать средства для благотворительных проектов.

У меня есть свое понимание достойного будущего для страны. Это не безнадежная попытка догнать развитые страны за счет торговли сырьем, а ставка на талантливую молодежь, которая хочет жить и работать на Родине, в своей собственной стране, в своей культурной среде, в свободном, демократическом, гражданском обществе.

Я горжусь тем, что в самое тяжелое для страны время, когда нефть стоила не 54 доллара за баррель, а 8,5, когда не было никаких стомиллиардных золотовалютных запасов и ломящихся от шальных денег стабилизационных фондов, я пришел в нефтяную промышленность и воссоздал компанию, ставшую крупнейшей нефтяной корпорацией России.

Я благодарен всем, кто поддержал меня в это тяжелое время, кто помогал мне вынести тяготы тюрьмы, пережить разграбление компании.

Друзья! Мы отстаиваем справедливость и обязательно добьемся правды!

Спасибо моей маме, которая выдержала весь поток мерзости и грязи, который вылился на меня и мою семью. Прости меня, дорогая, что я заставил тебя волноваться.

Спасибо моей жене. Она повела себя как соратник, как настоящая декабристка.

Я вас очень люблю, дорогие мои.

У меня трое детей. Я хочу дать им хорошее образование. Я буду работать – уже в новом качестве, а не как владелец нефтяной компании – на благо моей страны и моего народа. Каким бы ни было решение суда».

Леонид Петрович Неклюдов отложил в сторону вчерашний выпуск «Коммерсанта». Последнее слово на суде бывшего патрона произвело на него впечатление.

Если бы Мишка признал свою вину и покаялся, ему дали бы года три условно. Правда, предварительно опустошив карманы. Обвинений против него столько, что рассчитаться по всем искам никаких денег не хватит! Морально сломленный и раскулаченный олигарх для Семена Семеновича и его компании не представлял никакой угрозы. Ланского могли бы освободить после оглашения приговора прямо в зале суда. Оставили ему на жизнь несколько миллионов, и пусть бы катился из России, куда глаза глядят.

Но Мишка закусил удила. Опять полез на рожон и тем самым спутал карты своим противникам.

Что сейчас делать с ним?

Признать виновным и отправить в лагерь на десять лет, как того требует прокуратура? Но тогда поднимется шум на весь мир. Российский суд вновь явит миру свое истинное лицо, не имеющее ничего общего с законностью и справедливостью. Мишка прав: в независимом суде вся конструкция обвинения рассыпалась бы как карточный домик, а доводы прокуроров были бы признаны несостоятельными и надуманными.

Иностранцы – еще полбеды. На их журналистов и правозащитников можно забить, как всегда, а с западными лидерами договориться: мы вам сдадим Украину, а вы не суетесь в наши внутренние дела. Хуже с доморощенными смутьянами.

Демократические свободы за пятнадцать лет приучили часть населения думать. И хотя все федеральные телеканалы сейчас находятся под контролем, но остались еще независимые телевизионные компании в регионах, на все газеты, издающиеся в России, намордник тоже не наденешь, а тем более на Интернет. Не весь народ – быдло. А жалко, им бы так легко было управлять!

Кремлевские политтехнологи на этот раз сильно просчитались. Буквально на ровном месте взрастили себе глобальную проблему.

Образцово-показательная порка олигарха была нужна. С анархией девяностых надо было как-то завязывать. Но объект для экзекуции они выбрали явно неудачно. Имелись и другие кандидатуры, зажиревшие, зазнавшиеся и зарвавшиеся, если бы их даже приговорили к пожизненному заключению, им бы никто и не посочувствовал. Но наши «борцы за справедливость» ухватились за Мишку.

За полтора года своей отсидки в Матросской Тишине он в глазах народа превратился в страдальца, в нового Иисуса Христа. А у нас таких любят.

У Мишки была харизма. Гонители только укрепили ее. У демократов не было лидера на следующих президентских выборах. Вот он! Извольте получить. Made in Matroskaya Tishina.

Его последнее слово обращено не к судьям. А к будущему майдану.

Как она будет называться, российская «цветочная революция»? Ромашковая? Васильковая? Будет ли она вообще мирной? Не превратится ли в очередной кровавый бунт?

Призрак выпущен на волю. Призрак бродит по России.

– А мне-то какое до этого дело? – спросил себя номинальный хозяин все еще могущественного холдинга. – При любом раскладе моих взяток больше нет. Мои карты биты.

Он задумчиво посмотрел в окно. Из большого панорамного окна его пентхауса на девятом этаже нового высотного дома в престижном районе Тель-Авива открывался прекрасный вид на Средиземное море.

Оно было неспокойно в этот ранний час. Задувал ветер, и большие волны обрушивались на безлюдный пляж.

«Пойти, что ли, искупаться?» – мелькнула в голове шальная мысль.

Он представил себе, как ныряет с разбега в волну прибоя, как холодная вода обжигает его кожу, как напрягаются натренированные мышцы.

В предвкушении предстоящего блаженства, недолго раздумывая, Неклюдов сбросил с себя махровый халат и натянул плавки. Быстро облачившись в спортивный костюм, он открыл входную дверь своей большой квартиры. Дремавшие в коридоре охранники тут же вскочили со своих кресел и вытянулись перед ним по стойке «смирно».

Но зазвонил телефон. Если бы городской или хотя бы обыкновенный мобильный, Леонид Петрович не вернулся бы с полпути. Но звонок, имитирующий российский гимн, мог исходить только от одного телефона, который ему перед отъездом передал Семен Семенович.

Новоявленный олигарх уже хотел хлопнуть дверью и убежать вниз по лестнице к вожделенному морю, но то ли чувство долга, то ли верность присяге удержали его.

– Почему так долго не брал трубку? – спросил Сим Сим.

– На море собрался. Плавать, – прокричал в ответ главный акционер холдинга, недовольный столь мелочной опекой.

– Плаванье – дело хорошее. Гораздо лучше, чем пьянство. От него белой горячки не бывает.

– Мое здоровье – это мое личное дело, – огрызнулся Неклюдов.

– Нет, мил человек, ошибаешься. Твое физическое и душевное самочувствие является сейчас, можно сказать, национальным достоянием. Уж слишком многое от тебя зависит. Негоже боевому офицеру так раскисать. Сына, конечно, не вернешь. Горе так горе. А что жена ушла, может, это и к лучшему. Другую заведешь. Молодую, красивую. Она тебе еще столько наследников родит, устанешь алименты платить. Какие твои годы, Леонид! Давай возьми себя в руки, и за работу. Через неделю суд огласит приговор по делу Ланского, а нам так много предстоит сделать к этому времени. Я сегодня отправляю к тебе толковых ребят. Это юристы. У них будут все документы. Тебе необходимо в присутствии нотариуса подписать эти бумаги. Для всех нас будет лучше, если управлять холдингом сейчас станет новая компания с незапятнанной репутацией с каких-нибудь Багамских островов. Ты, кстати, если хочешь, можешь и свои акции уступить этим ребятам. Они все твои интересы учтут. Могут сразу выкупить твою долю в холдинге, а могут, как и Ланский, ежегодно выплачивать тебе дивиденды. Главное, чтобы на время суда мы были с тобой чисты. Нет у нас никаких акций, и с нас взятки гладки. Тогда и ордер на твой арест мы в Интерполе отзовем. Сможешь на родину вернуться. Старшего сына-то думаешь из колонии вызволять? Ну как, Леонид, договорились? Значит, по рукам!

Неклюдов буркнул в ответ нечто нечленораздельное и с силой отшвырнул телефон на диван.

Он вышел на балкон, посмотрел на восходящее над морем солнце.

В памяти сразу всплыла картина. Август 91‑го. Тихий московский дворик. Утреннее солнце, пробиваясь через густую листву высоких тополей, освещает испуганное лицо старика, который пятится к распахнутому окну.

– Вот и мой час пробил, Иван Матвеевич, – безразличным тоном произнес миллиардер.

Он по долгу службы обязан был просчитывать ходы вероятного противника. Он умел это делать. Иначе бы не дожил до сорока четырех лет с такой работой.

Это качество он выработал еще в Афганистане. Выжить под Кандагаром можно было только в одном случае: научиться думать, как моджахеды, поставить себя на их место и спросить себя, а как бы поступил я.

И потом, уже работая главой службы безопасности могущественного холдинга, он благодаря этому своему качеству всегда успевал на шаг опережать бандитов и конкурентов.

Знал он и сейчас, как поступит Семен Семенович. Потому что в другой ситуации он сам сделал бы то же самое.

Если сегодня он подпишет бумаги, то вряд ли доживет до завтрашнего утра. Его смерть, скорее всего, обставят как самоубийство. Мол, не смог человек вынести гибели сына и ухода жены, вот и свел счеты с жизнью.

Может быть, его выбросят с балкона девятого этажа. Или один их охранников выстрелит ему в висок, а потом его усадят за письменный стол и вложат в руку любимую беретту.

Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

Мишку осудят, но ненамного. Однако из лагеря он тоже не выйдет. Умрет от какого-нибудь сердечного приступа.

А если заупрямиться и отказаться уступать акции багамской компании? Тоже ничего хорошего. Его все равно уберут. А следом и Людмилу, ведь еще нет решения о разводе, и Вовку в колонии. Они же наследники. Сим Сим не случайно в разговоре упомянул старшего сына. Он первый заложник.

Идем дальше. Правопреемник мертв. Доверенность на управление акциями, выданная ему Ланским, недействительна. Бумеранг вновь возвращается к Мишке. Он опять в центре событий.

Его осудят, и он попадет в лагерь. Это не следственный изолятор, там способов воздействия на непокорных гораздо больше. Бедный Мишка!

«А что если воспользоваться правом передоверия и передать акции какому-нибудь третьему лицу? – размышлял Неклюдов. – Мне они все равно не нужны. Я деньгами сыт по горло. Не принесли они счастья ни мне, ни детям».

– Но кому? – спрашивал он себя, и сам же отвечал:

– Тому, кого чекисты побоятся тронуть!

– Лорду Ротшильду?

– Нет. Уж лучше какой-нибудь благотворительной организации.

– Но ведь все равно чиновники разворуют. Не свои, так иностранные.

– Но что-то все равно пойдет на благое дело.

Пребывая в тягостных сомнениях, Леонид Петрович включил телевизор.

По CNN шел выпуск новостей. В Ватикане кардиналы собрались на конклав выбирать нового Папу. И тут Неклюдова осенило. Он даже подпрыгнул в кресле от радости.

– Церковь! Вот кого они не тронут! – чуть не закричал загнанный в угол акционер, но осекся и тихо прошептал, опасаясь подслушивающих устройств: – Только не католическая, а наша, православная!

Mercedes-Benz SL‑500 белой молнией летел по автостраде на Иерусалим. Эту машину Леонид Петрович подарил младшему сыну Сергею на совершеннолетие незадолго до его гибели на дискотеке в результате теракта палестинцев. А теперь вот сам выбрал ее для своего последнего путешествия.

Если бы не знаки, ограничивающие скорость, на которые, хочешь ты того или нет, все равно приходится обращать внимание и соблюдать их требования (это тебе не Россия, здесь от полицейских взяткой не откупишься), до Священного города долетел бы за час.

Но фактически дорога потребовала вдвое больше времени. На выезде из Тель-Авива пришлось простоять в огромной пробке через блокпост. Потом в Ришон-ле-Ционе машину осмотрели автоматчики и проверили документы.

Зато, выехав на пустынное плоскогорье, он оторвался. Стрелка спидометра перевалила за 200. Но вовремя спохватился и не успел попасться в лапы дорожной полиции.

Начальник охраны ни за что не хотел отпускать его одного в Иерусалим. Видимо, получил четкие инструкции на этот счет из Москвы. Но Неклюдов, употребив все свое красноречие, уговорил бывшего спецназовца отпустить его одного, без сопровождения. Дескать, из России прилетает важная делегация. Гостей необходимо встретить и разместить. Их безопасность – на первом месте. А ему в Священном городе чего опасаться? Арабов-террористов? Так снаряд в одну воронку дважды не попадает. Паломничество к святым местам – дело личное. Идти Дорогой скорби в сопровождении толпы телохранителей даже как-то неприлично. К вечеру он вернется. А завтра у них будет напряженный день. Всем придется попотеть.

Главный охранник с явной неохотой, но согласился с доводами шефа. И когда тот отправился в Иерусалим, он, собрав всех своих подчиненных, поехал в аэропорт «Бен-Гурион» встречать москвичей.

Неклюдов в очередной раз посмотрел в зеркало заднего вида. Хвоста не было. Он облегченно вздохнул. Его тонкие губы сами растянулись в загадочной улыбке.

Он представил себе, какой переполох он вызовет своим поступком! В том, что церковники войдут во владение проблемным холдингом, он почему-то не сомневался. Какими бы высшими идеалами не руководствовались пастыри человеческих душ, но от земных богатств церковь редко отказывалась. Православная, правда, пока в меньшей степени заражена вирусом накопительства, чем католическая. Все-таки десятилетия коммунистического правления повлияли и на нее. А собратья-католики в это время заметно приумножали свои богатства, и сейчас Римская церковь стала чуть ли не самой мощной корпорацией мира. Зато у православного духовенства все еще впереди.

Что-что, а просчитывать партию на несколько ходов вперед Леонид Петрович научился, как никто другой. Он был твердо убежден, что на Русскую православную церковь скоро прольется настоящий золотой дождь. Все люди смертны. Даже сильные мира сего. За последние пятнадцать лет в России возникли огромные состояния. Причем способы их создания были так далеки от христианских заповедей, что покаяние на смертном одре вскоре станет вещью обыденной. Наследники этих нуворишей уже испорчены шальными деньгами и легкой жизнью. Толку с них мало, все спустят, сколько им ни оставь. А если завещать состояние церкви, глядишь, Бог смилостивится и простит грехи тяжкие. В рай, конечно, не пустят, но, может, хоть ад на чистилище заменят?

Но Леонидом Петровичем двигали совсем другие мотивы. Его не страшила смерть. Он столько раз встречал ее на своем веку, что просто устал бояться. Да и замаливать собственные грехи чужими деньгами в его представлении было как-то мелко, не по-мужски. Не сочеталось это с достоинством офицера, которое, пусть и в уродливом виде, но господин Неклюдов в себе сохранил. Божий суд над ним и так уже свершился. Он прожил неправедную жизнь, но и ответил за это сполна. Одного сына разорвала на куски бомба шахидки, а другой еще долго будет сидеть на зоне за жестокое убийство. Он всю жизнь стремился к материальному достатку и благополучию, всем жертвовал ради этого: собственной совестью, даже семьей. Воспитание детей переложил на жену. А ей тоже было не до них. Жила своей жизнью. Теперь у него миллиарды. Но даже оставить их некому.

Он представлял себе физиономию Сим Сима и его соратников, когда они узнают, что теперь на пути реализации их коварных планов им будет противостоять не группа бывших комсомольцев, которым дали порулить государственной собственностью, а сама церковь, и мрачные думы тут же отходили на второй план, а хмурое лицо освещала злорадная улыбка. Серьезная дилемма возникнет у этих господ!

С одной стороны – вот он, вожделенный холдинг Михаила Ланского, завоеванный в столь тяжких битвах, с такими моральными потерями, с утратой деловой репутации целой страны. Надо лишь довершить его разгром! Но как это теперь сделать, когда главным акционером стала Православная церковь? Эти господа ведь такие набожные с виду. По праздникам посещают храмы, чтобы все видели: христианские добродетели им не чужды.

Они явно будут растерянны.

Пусть хотя бы раз в жизни испытают они это чувство смятения. Не все в их руках, есть еще Божья воля!

С этими мыслями Леонид Петрович въехал в Иерусалим.

Он заблудился. Прежде он не раз бывал в Священном городе. Они ездили сюда на экскурсию всей семьей в свой первый приезд в Израиль. Вовка еще был на свободе, а Сережка – живой. И жена пыталась сохранить видимость семьи. Потом он неоднократно приезжал сюда по делам, но с водителем и в сопровождении охраны. А чтобы сам за рулем, такого еще не было.

Он как-то прежде не обращал внимания, какое здесь оживленное движение в будний день. Восточный колорит давал о себе знать. Нарочитая суета и шум, узкие, запруженные автомобилями улицы напоминали о том, что этот город – святой не только для иудеев и христиан, но и для мусульман.

Заплутав в лабиринте этого муравейника, Неклюдов неожиданно обнаружил, что вместо Яффских ворот Старого города, рядом с которыми по путеводителю располагалась Русская духовная миссия, он оказался перед Гефсиманскими воротами.

Слева, возвышаясь над крепостной стеной, слепил глаза золотой Купол Скалы – мечети Омара, а справа поднималась Масличная гора.

Леонид Петрович остановил SL‑500 около стоянки экскурсионных автобусов неподалеку от церкви Всех наций и направился в Гефсиманский сад.

Он издалека услышал родную речь. Молоденькая девчушка-экскурсовод в больших очках увлеченно рассказывала туристам:

– После пасхальной вечери Иисус и одиннадцать апостолов отправились сюда, в восточную часть Иерусалима, к Масличной горе, чтобы помолиться в мирной тени оливковой рощи.

– А почему одиннадцать? У Христа же было двенадцать учеников, – спросил мальчик лет десяти, желая показать окружающим собственную эрудицию.

Его мама, дородная тридцатилетняя провинциалка, стыдливо покраснела за сына и одернула его за рукав летней курточки.

Но экскурсовод как будто только и ждала этого вопроса.

Она ласково ответила мальчику:

– Двенадцатый, Иуда, уже покинул их, чтобы предать Учителя в руки первосвященников.

Неклюдов, скрыв лицо за солнцезащитными очками, обошел экскурсантов стороной.

За поворотом он сошел с тропы и, несмотря на свои светлые брюки, сел прямо на траву под сенью ветвистой оливы.

Он где-то вычитал, что оливковые деревья могут жить очень долго, тысячи лет. Может быть, на этом самом месте когда-то молился сам Иисус Христос за два дня до своего распятия.

«Господи, дай мне силы и мужество вынести с честью все испытания, которые ты уготовил мне», – обратился он к Спасителю с такой молитвой и углубился в собственные думы. Вспомнился позавчерашний разговор с женой.

Людмила приехала за своими вещами. Пока грузчики выносили из спальни чемоданы и ее любимый спальный гарнитур позапрошлого века, купленный на каком-то мебельном аукционе за баснословные деньги, она присела на кресло против него и закурила.

– Я переезжаю к директору твоего банка. Надеюсь, что у тебя хватит ума не увольнять его с работы до окончания бракоразводного процесса. Я хочу, чтобы банк остался мне. Ты можешь забрать себе всю долю в химическом комбинате. Я уже не говорю о бумагах вашего с Ланским холдинга. Если вам удастся что-то оттуда вернуть, я на это претендовать не буду. По-моему, так будет честно. Ты согласен?

Он безразлично кивнул головой.

– Я знала, что ты не станешь мелочиться. Поверь, так будет лучше для нас обоих. Когда-то мы совершили большую глупость, если не преступление. Не стоило вступать в брак без любви. Мы изменили самим себе, пытаясь убедить себя, что любим друг друга. Теперь за это расплачиваемся. Прости меня. И не держи зла, – сказала жена и, чмокнув его в щеку накрашенными губами, выпорхнула из квартиры вслед за грузчиками.

– А ведь она права, – сказал себе Неклюдов, сидя под оливковым деревом в Гефсиманском саду.

Женитьба на Людмиле была первой сделкой с собственной совестью, на которую пошел офицер-разведчик.

Он познакомился с ее отцом, генералом государственной безопасности, в Афганистане. Колонну, в которой был и их уазик, на перевале обстреляли моджахеды. Он вынес раненого генерала из боя, потом тащил его на себе двое суток до базового лагеря.

Поправившись, кагэбэшник не забыл своего спасителя и устроил ему перевод в Москву.

Так парень с Рязанщины, сын механизатора и доярки, оказался на Лубянке.

Генерал взял его в свой отдел, и вскоре Неклюдов дослужился до майора. Но вряд ли он вошел бы в круг особо доверенных людей, если бы не женился на генеральской дочери.