Текст книги "Александрия-2"

Константин упал на колени.

– Полно, брат. Хватит. Пожалуйста, встань, – смущенный Александр поднял его.

Глаза цесаревича были полны слез. Всхлипывая, он продолжал убеждать императора:

– Я не хочу повторить твою судьбу. Не хочу провести остаток своей жизни с той, которая ненавистна мне, а я – ей. Только из‑за каких-то выдуманных приличий.

– Но такова незавидная участь царей! – задумчиво произнес Александр. – В нашем роду еще никто не женился по собственному выбору и по любви. Ты хочешь быть первым?

– Кто-то же должен отважиться и подать пример!

– Но первому всегда достаются главные трудности.

– Я их не боюсь. С любимой я даже отправлюсь в самую далекую ссылку, хоть в Сибирь.

– Хорошо, – согласился царь. – Я отправлю твое дело в Синод и попробую уговорить матушку.

Но прошло почти два года, пока вдовствующая императрица Мария Федоровна согласилась выслушать своего непутевого сына.

Наконец от Александра пришло долгожданное письмо, в котором он вызывал брата в Санкт-Петербург, наказав захватить с собой портрет его избранницы.

Мария Федоровна, еще более постаревшая и располневшая, встретила Константина прохладно.

– Вы никогда не были благоразумны, мой дорогой сын. Вы не оправдали моих надежд и очень огорчили меня. Но я вынуждена была согласиться с доводами государя, вашего брата…

Цесаревич рухнул к ее ногам и стал благодарить:

– Простите меня за все огорчения, которые я вам причинил. Я знал, что ваше любящее сердце поймет меня…

– Вам, безусловно, следовало выбрать себе жену из рода, достойного вас. Но вы не послушались моего совета и свою судьбу ломаете сами. Ваш выбор хорош, но лишь для частного лица. На вашу свадьбу я не отпущу никого из царствующей семьи.

Константин, будто не слыша материнских укоров, продолжал осыпать ее словами благодарности за благословение.

Переполняемый свалившимся на него счастьем, он не помнил, как брат поднял его с пола и вывел из материнских покоев.

– Синод расторгнул твой брак с Анной Федоровной, – поведал ему Александр. – Ты вправе жениться во второй раз.

Цесаревич снова рассыпался словами благодарности, теперь уже перед братом.

– Однако матушка дала свое согласие на твой брак с Грудзинской, потребовав очень дорогую цену, – в голосе императора зазвучал металл. – Сначала ты должен подписать документ о своем отречении от трона, а я – издать специальный манифест на будущее – о том, что дети, рожденные в подобных браках, не имеют права наследования престола.

Однако на Константина слова царя произвели совсем другое впечатление. Он равнодушно пожал плечами и спросил:

– Какую бумагу мне надобно подписать?

Император, пораженный подобным легкомыслием, еще раз напомнил Константину:

– Ты должен сам написать свое отречение. Ты хорошо подумал, брат?

– Более чем когда-либо, – хладнокровно ответил тот и добавил: – Какой из меня царь? Ты красив, умен, хороший дипломат. А я просто солдат. Солдатом и останусь. Да и не хочу я всходить на трон. Я к этому делу не приучен. Убьют меня, как отца убили.

Настал черед Александра задуматься.

– А может быть, ты и прав. Жить как частный человек – это ли не отрада? Любить и быть любимым, воспитывать детей… Не в этом ли счастье человека? В глубине души я тебе даже завидую, – честно признался царь и уже без каких-либо недомолвок объявил: – Я хочу сделать твой невесте подарок на свадьбу. Это имение Лович и титул княгини.

– Спасибо, брат…

Константин сел за стол и быстро написал свое отречение, как будто всю жизнь он только и делал, что отрекался от империи.

Братья обнялись и расстались.

Молодые хотели обвенчаться тайно. На бракосочетании в Королевском замке присутствовали только четверо старых друзей великого князя. Вначале их обвенчал православный священник в дворцовой церкви, а потом такой же обряд был совершен в католической часовне.

Но шила, как говорится, в мешке не утаишь. Все тайное когда-нибудь становится явным. Тем более свадьба великого русского князя и польской графини, к тому времени ставшей уже княгиней.

Едва молодожены вышли из Королевского замка, сели в кабриолет и поехали в Бельведерский замок, как толпы варшавян вывалили на улицы, приветствуя новобрачных. Их провожали ликованием, под ноги лошадям люди бросали цветы.

Константин был счастлив. Разве не стоила корона великой империи, обагренная кровью его несчастных предков, этих неподдельных восторгов благодарного польского народа?

И старый добрый Бельведер зажил новой жизнью. В нем появилась молодая очаровательная хозяйка. А еще Константин Павлович выделил своей бывшей фаворитке Жозефине Фридерикс огромную сумму с одним условием – чтобы она удалилась из Царства Польского, но оставила ему сына.

Он был крестником императора Александра, и даже полное его имя звучало так: Павел Александрович Александров. Но никого из приближенных не смущали отчество и фамилия мальчика, все и так знали, чей это сын. К тому же внешне он был копией отца, только черные глаза заимствовал от матери.

Павел был не по годам развит. В двенадцать лет он свободно говорил почти на всех европейских языках, и главное – ему нравилось учиться. Отец же в его годы был настоящим сорванцом.

Константин гордился успехами сына. Ему очень нравилось, когда вся его новая семья собиралась на обед за большим столом в парадной зале. Любимая жена, подающий большие надежды сын. Что нужно еще для счастья мужчине на склоне лет?

Из Таганрога стали поступать разные известия. Один гонец привез письмо, что император неожиданно тяжело заболел. Но на другой день Константин получил известие, что государю стало лучше, он даже поел с аппетитом и вставал с постели.

По этому поводу главнокомандующий созвал всех своих адъютантов и велел принести вина. Но только офицеры пригубили бокалы за здоровье государя, как дежурный объявил о прибытии еще одного курьера из Таганрога.

Великий князь, не дочитав письма, выронил его из рук. Начальник главного штаба барон Дибич сообщал о скоропостижной кончине государя.

Воцарилось молчание. Все стояли подавленные и угнетенные. Наконец один из старших офицеров робко поинтересовался у Константина Павловича:

– Какие теперь будут приказания вашего величества?

Великий князь вскочил со стула и с гневом обрушился на него:

– Прошу не давать мне титула, который мне не принадлежит! Прошу всех запомнить: теперь наш законный император – Николай Павлович!

Пакет из Таганрога от Дибича – о волнениях в южных полках, адресованный «Его Императорскому Величеству государю Константину I» он даже не стал распечатывать, а курьеру приказал немедленно скакать с ним в Петербург к Николаю.

Но новоиспеченному императору, попавшему в двусмысленное положение – вроде царь и не царь, в столице тоже приходилось несладко. Он в письмах умолял Константина приехать в Петербург и публично отказаться от престола на заседании Государственного совета. Для этого даже послал в Варшаву младшего брата Михаила. Но главнокомандующий Литовским корпусом оставался непреклонен.

– Я уже написал отречение. Поэтому оставьте меня в покое, – заявил он Михаилу Павловичу.

А может быть, он просто боялся, что его, как и отца, убьют восставшие гвардейцы?

Но когда все худо-бедно, не без кровопролития, правда, но устроилось, и Николай взошел-таки на престол, великий князь любил спрашивать своего адъютанта Михаила Лунина: чего же хотели восставшие?

Хитрый адъютант всегда рассказывал одну и ту же историю.

– Солдаты на Сенатской площади кричали: «Мы за Константина! Мы за конституцию!» А когда у них кто-то из толпы поинтересовался: а кто она такая, эта конституция, служивые, не задумываясь, ответили: «Известно кто. Жена Константина!»

На этом самом месте главнокомандующий Литовским корпусом начинал дико хохотать и непременно обращался к своей супруге:

– Представляете, дорогая, как русский народ вас величает? Моя любимая, моя ненаглядная Конституция!

Но вскоре в Варшаву из Петербурга пришли списки тех, кто так или иначе был связан с декабристами. В них великий князь увидел фамилию Лунина.

Его надлежало арестовать и отправить в столицу для дальнейшего ведения следствия.

Константин Павлович вначале отправил своего адъютанта на охоту поближе к австро-венгерской границе в надежде, что тот не вернется. Но через неделю Лунин явился в Бельведер с тушей убитого кабана.

Тогда великий князь решил поговорить со своим любимцем начистоту.

– Вот деньги, паспорт, – протянул он адъютанту большой конверт. – Пожалуйста, уезжайте на запад.

Весельчак и балагур поклонился великому князю, поблагодарил его за заботу, но отказался принять конверт.

– Извините, ваше высочество, но я не намерен предавать своих товарищей и готов разделить с ними печальную участь.

Романов еще какое-то время держал в руке пакет, не зная что с ним делать, потом вдруг резко швырнул его на стол и грустно сказал:

– Тогда прощайте, голубчик, и не поминайте меня лихом.

В тот же день арестантская карета увезла декабриста в Санкт-Петербург. Там его потом осудили и сослали в Сибирь.

Несмотря на многочисленные донесения о создании Военного союза и подготовке к восстанию главнокомандующий отмахивался от них. Он не верил, что поляки, которые его так любят, способны на черную неблагодарность. Он создал для Польши первоклассную армию, вооружил ее лучшим оружием, вымуштровал так, что его полки не стыдно было показать на любом параде. При нем жизнь на разоренной многочисленными войнами земле только начала налаживаться. И вдруг какое-то восстание. Наговоры это все, вымысел недоброжелателей. В таком тоне он писал в столицу императору Николаю. В его обожаемой Польше все спокойно.

Анонимные письма о заговоре он бросал в камин. А Бельведерский дворец по-прежнему охраняли всего два сторожа-инвалида, и массивные ворота замка на ночь даже не запирались.

У великого князя неожиданно заболел большой палец на ноге. За ночь он так распух и почернел, что на ногу невозможно было ступить. Впервые за шестнадцать лет жизни в Варшаве Константину Павловичу пришлось изменить свои планы. Он не поехал на развод постов на Саксонскую площадь. И в толпе народа еще напрасно прождали сорок молодых людей в длинных плащах, под которыми они прятали бомбы и пистолеты. Жертва спутала их планы.

Начальник варшавской полиции Любовидзский дожидался аудиенции в приемной великой князя уже третий час. За окнами смеркалось – в ноябре темнеет рано. Камердинер Фризе внес подсвечник с зажженными свечами. Потом, ни слова не говоря, бесшумно отворил дверь и как тень скользнул в кабинет.

Вскоре он вышел оттуда и тихо сказал:

– Его высочество по-прежнему спит. Ему нездоровится. Не лучше ли отложить ваш визит до завтрашнего утра?

Полицмейстер встал с дивана и ответил:

– Я бы с удовольствием так и сделал. Но мое дело не ждет, завтра может быть уже поздно. Вам придется разбудить великого князя. Иного выхода нет…

Он еще не закончил фразу, как снизу послышался какой-то шум.

– Я посмотрю, – сказал полицмейстер, остановив камердинера, и вышел в коридор.

Шум доносился с лестницы. Со стен падали картины в тяжелых рамах, звенели осколки разбитых древних ваз, а по ступеням, громыхая сапогами, со штыками наперевес неслись студенты в красных конфедератках.

– Спасайтесь, ваше высочество! Вас хотят убить! – крикнул изо всех сил полицмейстер и бросился бежать назад в приемную.

Но он был человек грузный, потому бежал не слишком быстро, и в самом конце коридора конфедераты его нагнали. Штыки пронзили его спину, и он упал, истекая кровью.

Но камердинер успел заскочить в кабинет великого князя, и пока тот спросонья протирал глаза, Фризе задвинул на двери обе задвижки. Он схватил недоумевающего Константина Павловича за руку и потащил его к замаскированной под книжный шкаф двери, ведущей на крышу, в одну из угловых башенок.

Конфедераты уже ворвались в приемную и теперь пытались сокрушить массивную дубовую дверь в кабинет Романова.

Неизвестно, удалось бы сыну Павла I пережить этот ненастный вечер, если бы не случай. Другой отряд убийц вломился во дворец через задний подъезд. Навстречу им попался тучный невысокий человек в генеральском мундире. Студенты искололи его штыками, приняв свою жертву за великого князя.

– Спускайтесь! Он убит! – крикнули они наверх своим товарищам, безуспешно пытающимся выломать дверь.

Так генерал Жандр, очень похожий на главнокомандующего, ценой собственной жизни спас своего командира от верной гибели.

В узкое окно крохотной башни трясущийся от страха Константин наблюдал, как по двору метались люди с факелами и ружьями. Уверовав, что они сделали свое черное дело, за которым явились в Бельведер, молодые шляхтичи покинули замок. И только тела заколотых сторожей-инвалидов остались лежать у ворот.

А над Варшавой уже поднималось зарево пожаров. Это горели русские казармы.

Мятежники не решились ворваться в покои княгини. Когда бледный как смерть Константин вышел из своего укрытия и спустился в приемную, то рядом с трупом несчастного полицмейстера нашел свою жену. Она отыскивала его среди убитых. Увидев мужа живым и невредимым, Иоанна бросилась к нему на грудь и разрыдалась:

– Вы живы! Какое счастье!

А к замку подходили русские полки.

Константин вышел во двор и стал принимать донесения от офицеров. Только тогда ему стали ясны масштабы трагедии. Это оказалась не вылазка горстки смутьянов, а подготовленная, тщательно спланированная акция. Захвачен арсенал. Польские командиры раздают оружие ополченцам. В городе режут русских, жгут их дома.

Подъехала рота польских конных егерей.

Константин обрадовался, что не все поляки забыли свою присягу. Он кинулся к ним и стал их приветствовать по-польски. Но один подпоручик выхватил у солдата ружье и, прицелившись прямо в грудь великому князю, нажал на курок. Осечка. Потом еще одна. И в третий раз ружье не выстрелило.

Главнокомандующий, уже приготовившийся принять смерть, открыл глаза и увидел, что покушавшийся на его жизнь офицер бросил ружье и побежал в сторону леса.

Конные егеря повернули в сторону Варшавы.

К рассвету подтянулись все части русских войск, которым удалось вырваться из восставшей польской столицы. Константин Павлович отдал приказ отступать к Мокотовой заставе. В глубине души он все еще надеялся на благоразумие повстанцев.

Княгиня отказалась одна выехать в Россию, она осталась рядом с мужем.

Через два дня к великому князю приехала делегация от Временного польского правительства. Ее возглавлял старый друг императора Александра Адам Чарторыйский.

– Я уполномочен обсудить с вами, ваше высочество, меры, с помощью которых мы можем избежать разрастания конфликта, – начал он издалека. – Но при некоторых условиях.

– Единственным условием может быть только ваша беспрекословная покорность российскому императору, – отрезал Константин.

– Мы можем обсудить и это, – парировал выпад Чарторыйский. – Но у польского народа есть ряд требований. Мы требуем восстановления конституции, данной нам императором Александром и урезанной Николаем, а также передачи Польши ее исконных земель. Мы также настаиваем на полной и безоговорочной амнистии всем восставшим. Если вы, ваше высочество, поддержите наши требования и перейдете на нашу сторону, то я уполномочен предложить вам от имени Временного правительства стать нашим законным королем, и чтобы наследники ваши правили свободной и процветающей Польшей.

Константин побагровел, его кулаки сжались, и он чуть не набросился на главу самозванного правительства.

– Вы хотите, чтобы я предал империю, предал брата? – гневно переспросил он Чарторыйского.

– Бросьте, ваше высочество. Ни о каком предательстве не идет речь, – стал успокаивать его парламентер. – Вы же любите Польшу, и Польша любит вас. Это же ваша вторая родина. Не так ли, ваше сиятельство?

Последние слова были обращены к княгине Лович. Иоанна покраснела и громко, чтобы слышали все, сказала мужу:

– Не слушайте этого человека. Он предатель!

Константин улыбнулся и спросил:

– Все слышали ответ гордой польки? – он обвел взглядом всех членов делегации. – Император Николай – ваш и мой государь. А я здесь только первый подданный. Обратитесь со всеми этими вопросами лучше к нему.

– С вашего позволения… Федор Кузьмич… еще одну стопочку…

Синецкий уже напился в дупель. У него и язык заплетался, но старец все равно не уходил. Ему хотелось дослушать рассказ до конца.

– А что было потом, милейший пан?

– Потом?.. – поляк явно запамятовал, на чем он остановился. – Ах, потом… Обсудили условия перемирия. Наши выдали вашим пленных. А польским частям, оставшимся верным присяге, его высочество разрешил вернуться в Варшаву. Тогда я и покинул великого князя, даже не попрощавшись с ним по-людски. Мы открыли дорогу русским полкам к границе. Но у Николая Павловича оказалось наготове огромное войско. Он его намеревался отправить для усмирения французской революции. А вместо этого двинул на Польшу. Только командование теперь поручил генерал-фельдмаршалу Дибичу, ибо Константин Павлович в его глазах упал очень низко – из‑за того, что позволил созреть восстанию. Правда, великий князь остался в ставке. Он хотел помочь усмирить Польшу малой кровью. Все уговаривал Дибича только попугать, а не воевать всерьез. Но в мае 1831 года фельдмаршал заразился холерой и умер, а через месяц в Витебске от этой же заразы скончался и великий князь. Мир праху его! Достойный был человек.

После Дибича русскую армию возглавил генерал-фельдмаршал Паскевич, ставший потом польским наместником. Этот волкодав с нами уже не церемонился. К осени все было кончено. Варшава пала. Наши отряды распущены. А потом что? Суд. И вот она – Сибирь-матушка, приют всех неприкаянных душ.

Кузьмич? Еще по стопке? Где ты, Кузьмич?..

Старый вояка Синецкий пережил Федора Кузьмича всего на две недели. Его похоронили в Томске, в католической части кладбища.

Его внучка вышла замуж за ссыльного дворянина Ланского. У них было десять детей. Девять дочерей и один сын – Яков. Дед будущего олигарха Михаила Ланского.

После смерти Константина Павловича император Николай I пригласил княгиню Лович на жительство в Царское Село в качестве вдовствующей великой княгини. Но через год после смерти мужа ее не стало…

Загадочная смерть брата императора и его жены послужила поводом для разного рода слухов. Поговаривали даже, что великий князь вовсе не умер от холеры, а, последовав примеру брата Александра, лишь инсценировал свою смерть и уехал по собственной воле в Сибирь. Он не мог простить себе собственного легкомыслия, следствием которого явились утрата безоблачной жизни в Бельведерском дворце и такое кровопролитие.

Он якобы устроился на Байкале, близ Иркутска, а вскоре вызвал к себе и жену. Там они дожили свой век в мире и согласии, осуществив свою мечту о частной жизни.

Но это, скорее всего, красивая сказка. Как, может быть, и вся история о Федоре Кузьмиче. Кто его знает?

Но если это все-таки было, то выглядело, вероятно, так или хотя бы похоже.

Глава 4. Бойтесь данайцев

Мобильный телефон зазвонил ночью. Но Неклюдов не спал. Он смотрел по телевизору EuroNews. В Ватикане, в Сикстинской капелле, конклав выбирал нового Папу. В первый день голосования кардиналы не пришли к единому мнению. Из трубы валил черный дым.

Голос в трубке сказал только одно слово:

– Да.

Леонид Петрович улыбнулся. Он представил себе, как трудно далось священнослужителям это решение, сколько согласований на различных уровнях церковной иерархии им пришлось провести за неполную половину суток, прошедшую после его визита в Русскую духовную миссию в Иерусалиме. А какие сомнения, муки совести пришлось преодолеть высшим иерархам Русской православной церкви, прежде чем архимандрит получил добро на этот звонок.

А какой переполох произойдет на Лубянке и в Кремле, когда гонители холдинга узнают, что им теперь противостоит не горстка разрозненных и почти сломленных морально частных лиц, а могущественная духовная организация, с которой они не могут не считаться.

Он так и заснул на диване перед телевизором с улыбкой на лице.

Едва за гостем закрылась дверь, отец Олег, не теряя ни минуты драгоценного времени, стал набирать телефон приемной патриарха.

– Очень сожалею, ваше высокопреподобие, но его святейшества сейчас нет в резиденции, и в ближайшие дни он не появится, – ответил секретарь.

– Но у меня очень важное и срочное дело. Его может решить только патриарх, – настаивал иерусалимский архимандрит.

– Ничем не могу помочь. Патриарх тяжело болен. Он в больнице. И с ним никак нельзя связаться. Обратитесь к митрополиту Мефодию.

На том конце положили трубку.

«Значит, Мефодий? – отец Олег размышлял, не решаясь набрать телефон приемной митрополита. – Как это некстати!»

Глава Русской духовной миссии на Святой земле был много наслышан о личных качествах митрополита Мефодия. Его предшественник в Иерусалиме отец Сергий хорошо знал будущего митрополита еще по учебе в духовной семинарии и был очень огорчен, когда того избрали в состав Синода. А вскоре отца Сергия сняли с должности за незначительную провинность и отправили в отдаленную епархию на Дальнем Востоке. Говорят, что отец Мефодий поспособствовал этому перемещению. Он прочил на освободившееся место главы духовной миссии на Святой земле своего человека, но отец Сергий подключил все свои связи среди высшего духовенства и оставил своим преемником отца Олега.

Митрополит, конечно, этого не забыл. А сейчас, когда он набрал такую силу в церкви, что даже замещает на время болезни самого патриарха, пребывание священника из чужой партии на месте руководителя духовной миссии в Иерусалиме было вопросом времени. При первой же оплошности отец Олег будет смещен со своей должности и отправлен в далекую ссылку. Об этом архимандрит знал, потому и не спешил звонить в приемную митрополита.

Он набрал другой номер.

– Слушаю вас, – ответил дружественный голос.

– Это Олег.

– Давно ты не баловал меня звонками. Что-то случилось?

– Да. Я могу обсудить по этому телефону конфиденциальный вопрос?

– Я, правда, не думаю, что телефон заместителя начальника отдела внешних церковных сношений прослушивается, но давай лучше я тебе перезвоню. Тот номер, который ты мне давал при нашей последней встрече, у тебя еще действует? Вот на него я и перезвоню.

Прошло минут десять, прежде чем зазвонил мобильный телефон архимандрита.

– Это Иона. Ну, рассказывай, что у тебя там стряслось?

Алексей Самсонов, так звали протоиерея Иону в миру, был старым другом иерусалимского архимандрита еще в той, прежней, жизни. Они познакомились в Афганистане, когда ни тот ни другой даже не помышляли о духовном сане. Алексей окончил Институт стран Азии и Африки и служил переводчиком в советском посольстве в Кабуле, а будущий архимандрит – Игорь Чурсин – был собственным корреспондентом «Комсомольской правды» в Демократической Республике Афганистан.

Молодые люди, приблизительно одного возраста и равного социального статуса, оба холостые, не могли не сойтись: круг интеллигенции в находящемся на военном положении Кабуле был достаточно узок. Они часто выезжали вместе на фронт, попадали в опасные передряги, вместе ходили на вечеринки в военный госпиталь, где ухаживали за молоденькими врачихами. Оба в свое время были завербованы Комитетом, но воспринимали это, как вынужденную реальность. Ни тот ни другой ни на кого не стучали, считая доносительство вещью низкой, не совместимой с собственным достоинством.

Разными путями и в разное время они осознали свое жизненное призвание в служении Богу. Чурсин это сделал раньше, еще двадцать лет назад, Самсонов пришел к религии чуть позже, на философском факультете МГУ. Но оба это сделали сознательно, от чистого сердца. Поэтому такие священнослужители, как митрополит Мефодий, им были внутренне чужды.

А что Мефодий? Блестящий богослов, умнейший человек, очень теле– и фотогеничный. По-своему он тоже верит в Бога. Но, дослужившись до столь высокого сана, став одним из церковных иерархов, владыка посвятил Богу не всего себя. В глубине его души еще осталось место для честолюбивых устремлений, чреватых грехом гордыни. Свое служение церкви он понимал не как самоотречение и самопожертвование, а как достойную работу, которая должна приносить соответствующие дивиденды. В том числе и в материальном, и в карьерном смысле. Он очень хотел стать патриархом. И сейчас, как никогда, был близок к осуществлению своей заветной мечты.

– Ты в курсе дела Ланского? – спросил архимандрит у протоиерея.

– Конечно. Я же в России живу, а не в Израиле.

– Это плоская шутка, – серьезным тоном сделал замечание другу отец Олег и перешел к делу. – Только что у меня был Неклюдов. Да, тот самый акционер холдинга, которому Ланский передал в управление все свои акции. Да, Россия объявила его в розыск через Интерпол. Но в Израиле его никто не преследует. Это же свободная страна.

– Счет сравнялся. Один – один, – отметил колкость, отпущенную в свой адрес, московский священник.

– Неклюдов хочет пожертвовать Русской православной церкви все свое имущество, в том числе и акции Ланского. По доверенности он имеет на это право. Представляешь, какая это бомба?

Отец Иона даже присвистнул в трубку.

– Это же миллиарды долларов! Но и какие проблемы!

– Меня тоже не покидает ощущение, что это данайский дар. Примешь этого троянского коня, он всю церковь развалит. Я звонил в приемную патриарха, но мне сказали, что его святейшество в больнице.

– Да. Он совсем плох. Того и гляди отправится вслед за Папой Римским.

– Секретарь посоветовал обратиться к митрополиту Мефодию. Но прежде чем звонить ему, я решил посоветоваться с тобой. Ты же знаешь отца Мефодия. Он не сможет устоять перед таким соблазном.

– Что верно, то верно. Митрополит никогда не был бессребреником. А тут такой шанс одним махом поправить финансовые дела церкви, да еще выслужиться при этом! Он его наверняка не упустит.

– Вот и я об этом тревожусь. Не затмит ли блеск злата глаза митрополиту. У нас только наладились взаимоотношения с властью. Мы не лезем в их дела, а они в наши. А тут такой камень раздора?

В трубке несколько секунд молчали. Московский собеседник обдумывал полученную информацию.

– А знаешь, святой отец, звони митрополиту! – объявил свой решение протоиерей. – Что Бог дает, то к лучшему. Глядишь, из‑за собственной жадности Мефодий сам себе яму выкопает. Ты хочешь, чтобы он стал патриархом?

– Нет.

– Вот и я не хочу. Куда бы потом дело Ланского ни вырулило, митрополит все равно погрязнет в нем по самые уши. А скоро заседание Синода. Там-то с него и спросят. Человеку с такой гордыней даже президентом нельзя быть, а князем церкви – тем более. Поэтому звони ему скорей, Олег. Да благословит тебя Бог!

Владыка выслушал рассказ главы иерусалимской миссии очень внимательно, и только когда архимандрит закончил говорить, он спросил его:

– Как вы считаете, от чистого сердца сей дар, или же его преподносят нечестные на руку люди с единственной целью, чтобы поссорить святую церковь с мирскими правителями?

– Я не знаю, владыка, – честно признался отец Олег. – Может быть, щекотливый момент здесь и присутствует, но господин Неклюдов также жертвует церкви и все свое состояние. А это не только его доля в холдинге, который сейчас у всех на слуху. Но и принадлежащий ему на всех законных основаниях химический комбинат в Израиле, а также многомиллионные суммы на счетах в самых надежных банках мира. Поэтому заподозрить его в какой-то корысти сложно. Это больше похоже на жест отчаявшегося человека, который просто не может больше противостоять несправедливости и просит у нас защиты. Не забывайте, что он рискует собственной жизнью, уступая свою и доверенную ему Ланским собственность.

– А чего он хочет от церкви взамен? – спросил митрополит, не верящий в людское бескорыстие.

– Ничего.

– Так не бывает. Всем людям от нас чего-то нужно, даже большего, чем мы можем им дать. Например, спасения души. А что собирается делать этот ваш жертвователь потом, когда останется без средств к существованию?

– Не знаю. Об этом мы еще не говорили.

– Плохо. Очень плохо, – сделал выговор митрополит. – Пастырям в первую очередь надлежит знать о настроении прихожан. Когда, вы говорите, он нас будет ждать у адвоката?

– Завтра в десять часов утра. В Тель-Авиве.

– Хорошо. Я прилечу сам. О номере рейса и времени прилета вам сообщит мой помощник.

– А что мне передать господину Неклюдову? Я должен сообщить ему наш ответ сегодня.

– А вы разве не догадались? Если дар осуществляют от чистого сердца, как святая церковь может его не принять?

– Но вы подумали о возможных последствиях, владыка?

– Сын мой, любые переговоры всегда удобнее вести, имея что-то в рукаве. На вопрос иметь или не иметь я давно уже ответил утвердительно. Так что звоните своему жертвователю, мы будем ждать его в назначенное время в назначенном месте.

Все сразу пришло в движение. Церковные юристы занимались подготовкой необходимой документации. Отделу внешних сношений он поручил связаться с аэропортом, чтобы подготовить к вылету самолет патриарха, и с диспетчерскими службами стран, через которые лежал путь на Святую землю, чтобы подготовили воздушный коридор, а также с аэропортом «Бен-Гурион» в Тель-Авиве.

Вылет назначили на шесть тридцать утра. Учитывая разницу во времени с Израилем, делегация РПЦ должна была прибыть к нотариусу в Тель-Авиве вовремя. Еще оставалось время на непредвиденные осложнения с пограничным и таможенным контролем в израильском аэропорту. Там их должен был встретить иерусалимский архимандрит и проводить в город в нотариальную контору.

«Что бы вы вообще без меня делали?» – размышлял в ожидании взлета митрополит Мефодий, откинувшись в мягком кресле просторного пассажирского салона современного «боинга», в котором кроме него было еще четверо доверенных лиц – юрист, секретарь и два охранника.

Даже приобретение этого самолета для церкви далось очень непросто. Больше всех пришлось убеждать самого патриарха. Какие только аргументы в пользу покупки лайнера ни приводил Мефодий. Главный – любая успешная коммерческая компания давно уже имеет собственный самолет. Это удобно и современно. А он все равно твердил, что нельзя духовным лицам равняться на мирян. Тогда митрополит привел в пример Римскую католическую церковь, которая давно уже не обращает внимания на подобные мелочи. И все равно не смог уговорить патриарха. Пришлось действовать на свой страх и риск. А как сейчас кстати пришелся этот самолет!

Подобного исхода он ожидал и в деле с нефтяным холдингом, по которому сейчас летел в Израиль. Конечно, противники на славу постараются очернить его перед патриархом. Пусть. В христиан тоже вначале бросали камни. Как они не понимают, эти ревнители бескорыстия, что без денег, без больших денег, никогда не вернешь православной церкви прежнего величия. Как много храмов разрушено в эпоху воинствующего атеизма, как много душ прошло мимо Бога! Много ль доходов от треб? На крещениях, отпеваниях, венчаниях и свечах не заработаешь. Одни слезы! Вот католики и мусульмане давно уже поняли значимость денег в деле укрепления веры. А православные священники по поводу восстановления любого храма идут на поклон к власти или, как нищие, просят подаяния у нуворишей.