Текст книги "Александрия-2"

Комендант усмехнулся вслух:

– Чудно жизнь устроена! С чего дед Егор начинал, тем и заканчивает. Видать, на роду ему написано с политическими дело иметь. Все возвращается на круги своя.

Полеванов оказался провидцем относительно блестящего будущего колоний-поселений. К концу первого года моей ссылки население Новой Жизни утроилось. Идею коменданта с рубкой прибрежных лесов в притоках Енисея зарубили экологи. Но он не очень из‑за этого расстроился. Я посоветовал ему сосредоточиться на не менее выгодном бизнесе: рыбной ловле, сборе дикоросов и народных промыслах. Я написал жене в Москву, какое нам нужно оборудование для рыбозавода и цеха по переработке таежных ягод. Она покопалась в Интернете и быстро нашла то, что нам требовалось. В начале навигации все завезли к нам в поселок и смонтировали в кратчайшие сроки. Теперь в колонии, кроме традиционной заготовки дров, заработали еще три артели, в которых вместе с заключенными рука об руку трудились и местные жители. С той лишь разницей, что они получали за это заработную плату, а наша получка поступала в доход колонии.

Теперь в каждой из двадцати двух поселковых семей проживало по двое-трое ссыльных. Даже к деду Егору, хотя он больше и не просил никого, Полеванов распределил на постой еще бывшего депутата Государственной думы. Хозяин покочевряжился перед начальством, но больше для видимости, чем всерьез, а потом все-таки согласился принять пополнение. Уж больно льстило его стариковскому самолюбию, что, кроме олигарха, у него теперь еще и свой депутат будет. Да не какой-нибудь там вшивенький, купивший себе мандат, а самый что ни на есть настоящий, от фракции коммунистов, лысая голова которого постоянно мелькала в телевизионных репортажах с первомайских и ноябрьских митингов в Москве. Звали новосела Иван Васильевич Кандыба. Колоритная личность. Правду-матку резал в глаза, невзирая на лица. Вот и дорезался.

Какие они политические диспуты с дедом устраивали, можно было умереть со смеху. Ни в какой цирк ходить не надо. Да и не было его в Новой Жизни. Как и кино, и театра, и даже телевидения. На весь поселок был всего один телевизор, и тот стоял в комендатуре у Полеванова. Даже здесь, в таежной глуши, телевизионный сигнал с горем пополам, но принимался. Первый и второй федеральные каналы и Красноярское телевидение при наличии хорошей антенны поймать можно было легко. Однако по договорам, которые администрация колонии заключала с местными жителями, при проживании в семьях ссыльных даже запрещалось иметь в домах телевизоры. Кто хочет получать денежное довольствие на арестантов, тот должен пожертвовать телевизором. А уж если совсем невтерпеж, пожалуйста, приходи в комендатуру и смотри себе ящик сколько кому вздумается. Но заключенным – ни-ни. Табу.

Однако деду Егору с Кандыбой никакой телевизор был не нужен.

Каждый вечер наш хозяин занимал место у печки с кувшином ядреной браги и готовился к политической дискуссии. Депутата из‑за его богатырского телосложения комендант определил в рыболовецкую артель, а я по причине своего совсем не сибирского здоровья и природной склонности к математике и анализу сперва работал счетоводом, а потом пошел на повышение – стал вести всю бухгалтерию колонии.

Кандыба вскоре стал бригадиром. Как-то попал в рыбацкие сети здоровенный таймень, под центнер весом. Пока он находился в воде, вел себя смирно. Но стоило рыбине хватануть жабрами воздуха, как она начала бороться за жизнь. Даже старожилы такой большой рыбы не видели. Чего уж тогда говорить о ссыльных. Хорошо, что хоть сеть из рук не выпустили. Один только Иван Васильевич не растерялся. Он сразу прыгнул в реку, где на мелководье бился таймень, и кинулся с голыми руками на царь-рыбу. Как он ее одолел, одному Богу ведомо. Только рыбаки сказывали, что колотил бывший депутат тайменя кулаками со всего размаху, словно это был боксерский бой без правил, и забил своего противника насмерть. Кое-как бригада вытащила рыбину на берег. Потом ее взвесили в поселке. Девяносто два килограмма. Такого тайменя в Новой Жизни еще никто не вылавливал.

Зимой Кандыба обычно приходил раньше меня, и к моему возвращению диспут уже был в самом разгаре.

– А я говорю: правильно президент сделал, что разогнал все это ваше сборище! – кричал старик на весь дом. – С вас, болтунов, толку как с козла молока.

– Ничего ты, дед Егор, не понимаешь, темная твоя душа, – возражал бывший депутат, почесывая лысину. – Без парламента никакая демократия не возможна. В спорах, понимаешь ли, рождается истина.

– То-то, я смотрю, вы и доспорились до того, что в тундру загремели. Нет, как были вы горлопанами, так ими и остались. Ничему вас история не научила. Власть не разговорами сильна, а делами. Какой толк, что вы в своей Думе воздух понапрасну сотрясали? Нет вас там теперь. Вы теперь все по ссылкам и лагерям, а в парламенте сидят настоящие умные люди. Они голосуют так, как им начальство велит. Товарищ Сталин давно уже эту истину понял: нашей страной можно управлять только силой, а вы все в какие-то выборы играли. Вот и доигрались.

– Тиран он, твой Сталин. Тиран и душегуб, – огрызнулся Кандыба.

А деду только того и надо было. Он еще больше стал ехидничать и сыпать соль на раны бывшему депутату.

– А ведь Иосиф Виссарионович был первейшим коммунистом, верным ленинцем, не чета вам, троцкисты-уклонисты. Те тоже революцию совершили, Гражданскую войну у белых выиграли и успокоились, что теперь уж наступит торжество диктатуры пролетариата. Фигушки! За власть надо бороться до конца! А не ушами хлопать! Товарищ Сталин тоже ведь не сразу стал диктатором. Он же поначалу играл в ваши партийные демократические игры. А потом видит, что народ соскучился по тяжелой руке, по сильной власти. Да и товарищи по партии давай подзуживать: давай, дескать, бери бразды правления на себя. Вы же любите лизать зады начальникам. Что тогда, что теперь. Вот и долизались, господа-товарищи.

– Кто ж знал, что он потеряет чувство меры? – грустно произнес ссыльный. – Хотели же, как лучше. Чтобы стабильность в стране появилась.

– А получилось, как всегда, – передразнил депутата старичок. – Зато наш таежный край хоть немножко поднимете. При вашей демократии никто по доброй воле сюда не ехал. Наоборот, народ отсюда норовил убежать в теплые края. Глядишь, людишек еще прибавится, и железную дорогу в Норильск достроите, которую после смерти Сталина забросили. Кому-то надо осваивать севера!

Старик преображался прямо на глазах. Когда я поселился у него год назад, он еле передвигался по комнате и все стонал, что недолго ему уже мучиться осталось, скоро он воссоединится на небесах со своей покойницей-женой. Зиму мы кое-как пережили. Не знаю, кому эта зимовка далась тяжелее: мне или деду. Но только я тоже чуть Богу душу не отдал. В марте стали заканчиваться дрова в поселке, и Полеванов собрал все ссыльных на лесоповал. А мороз стоял знатный, за сорок градусов. Правда, зимой бывали холода и под шестьдесят. Но тогда все жители и их квартиранты сидели по домам, и никто носа на улицу не высовывал. А тут дело дошло до того, что топить избы нечем. Либо подыхай от стужи дома, либо езжай в лес за пять километров. Вот и собрал Полеванов бригаду ссыльных лесорубов. Бензопилы из колонии давно все разворовали. Остались одни топоры. А они на морозе так звенят, вонзаясь в деревья, что эхо разносит эти звуки на всю округу. Как будто кто-то бьет стекла. Когда лес рубишь, еще ничего, работа согревает. На обратной же дороге лошади кое-как тащили нагруженные подводы. Промокшие от пота телогрейки быстро превратились в ледяные панцири, и как мы добрели обратно до поселка, я уже не помню. Но только теперь не мне пришлось ухаживать за дедом Егором, а ему за мной.

Он, кстати, быстро освоился с ролью няньки и поневоле выздоровел. Я же провалялся с простудой две недели, а потом еще получил осложнение на почки. Комендант уже собирался отправить меня в районную больницу на лечение, но дед Егор уговорил его этого не делать, мол, сам вылечит меня. Он где-то на дне своего сундука раскопал какие-то высушенные травы, стал их заваривать и поил меня этим отваром. Несколько дней я вообще не мог мочиться. А потом, как прорвало, с кровью и дикой болью все же справил малую нужду, обливаясь слезами и стиснув до хруста зубы.

Вот тогда я понял, откуда у Сталина эта беспощадность к своим врагам. Он тоже побывал в ссылке в здешних краях. Он выжил в этой вечной мерзлоте и отомстил человечеству за свои мучения.

Дед Егор поставил меня на ноги. И что самое удивительное – в заботах обо мне он забыл о собственной хвори. А уж с появлением Кандыбы он не то что выздоровел совсем, а даже помолодел. Сбросил с себя лет двадцать, не меньше. У него даже походка изменилась. То еле ползал по избушке, а сейчас бегал по поселку даже без тросточки и нарадоваться не мог на перемены в Новой Жизни.

Изменения в Конституции, сделавшие Президента страны фигурой представительской, а всю полноту власти передавшие председателю правительства, вызвали волну акций протеста по всей России. Бывший президент теперь на законных основаниях пересел в кресло премьер-министра и мог оставаться на этом посту без ограничения по срокам. Он теперь представлял партию, имевшую парламентское большинство. А так как политическое поле было уже тщательно зачищено, как от левых, так и от правых «экстремистов», он мог возглавлять страну, сколько ему заблагорассудится, то есть пожизненно. Суды не успевали рассматривать «политические» дела и отправлять недовольных в ссылку.

Комендант в спешном порядке организовал восстановление брошенных домов. Скоро ожидалось прибытие по Енисею баржи со ссыльными, а размещать их было негде. Заморозки могли ударить в любой момент, и тогда эти люди были просто обречены на смерть от переохлаждения. Из местных жителей квартирантов больше уже никто брать не хотел, все избы были переполнены.

– Ничего. Как-нибудь перезимуем, – успокаивал сам себя Полеванов. – А по весне надо начинать строить большие бараки. Мне начальство из Красноярска уже намекнуло, что ожидается большое пополнение из числа либералов. Их время тоже пришло. Ты бы, Миша, позвонил с моего телефона жене в Москву, попросил бы, чтобы она помогла нам со строительной техникой. Как-никак о близких тебе по политическим взглядам людях речь идет.

– Хорошо, Ваня. Обязательно позвоню, – пообещал я.

Мы с комендантом колонии давно уже перешли на «ты». Все-таки общее дело делали. Если бы не мои инвестиции да Татьянина помощь, не было бы второго рождения Новой Жизни, а на берегу Енисея раскинулось бы одно большое кладбище.

А так все ссыльные при деле. Обуты, одеты, накормлены, живут в тепле. За второе лето моего пребывания здесь мы запустили рыбозавод, цех по изготовлению морсов, варенья и джемов, построили два благоустроенных общежития и пять жилых домов.

Краевое начальство не могло не отметить заслуги коменданта Полеванова. Ему уже присвоили звание подполковника и среди приезжих инспекторов слышны были разговоры, что не дело такому энергичному офицеру прозябать в таежной глуши, а надо идти на повышение: в Красноярск или даже в Москву.

– Как ты думаешь, Миша, сколько может стоить должность начальника управления поселений в Министерстве юстиции? – как-то поинтересовался у меня Иван.

Я скептически посмотрел на него, а потом подумал: чем черт не шутит? Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом.

– Думаю, около миллиона долларов придется за это кресло выложить.

– Да, многовато, – комендант почесал за ухом. – Но если мы станем разводить осетров, то через год-другой, может быть, и удастся скопить. Ты как думаешь, олигарх?

Я улыбнулся и пожал плечами: дескать, тебе решать.

Но Полеванов неожиданно сменил тему разговора и спросил меня:

– А ты не собираешься семью сюда перевезти? Только скажи, мы тебе за лето отдельный дом построим.

– Нет, Ваня. Спасибо. У меня был серьезный разговор с женой на эту тему. Она твердо сказала, что она не декабристка. Понимаешь, свою судьбу я выбрал сам. Причем сознательно. Это мой путь. Я не хочу, чтобы близкие и дорогие мне люди жертвовали собой ради меня. Да и о детях кто-то должен заботиться. А что им здесь, в лесотундре, делать?

– Что верно, то верно. У нас здесь не слишком-то с образованием гладко, – согласился комендант, а потом вдруг предложил: – А давай школу построим. Глядишь, жены к нашим ссыльным и потянутся. И им работа найдется. В учителя пойдут. У вас же жены образованные.

– Да и больницу не мешало бы открыть. А то среди новеньких много больных, – в свою очередь внес предложение я.

Полеванов обнял меня и похвалил:

– Как же мне с тобой повезло, Мишаня! Какой мне умный и щедрый олигарх попался. Что бы я без тебя делал!

Школу и больницу мы построили, и осетров тоже стали разводить. Через год Полеванов дорос до полковника и скопил денег на взятку. Однако должность начальника управления ему не дали, там был свой кандидат, из Санкт-Петербурга, зато заместителем назначили.

На прощание он написал ходатайство о моем условно-досрочном освобождении. В Красноярске не возражали, но Москва ответила категорически «нет».

– И чего они тебя так боятся на свободе? – высказался в сердцах полковник и зашвырнул далеко в сугроб окурок сигареты. – Вроде бы нормальный, вменяемый мужик. Дело свое знаешь, о людях заботишься. Ума не приложу.

– Потому, Ваня, и боятся, что я в отличие от них, как ты выразился, нормальный и вменяемый и в их дурдоме не участвую. Меня ведь не сломали. Я остался самим собой. Этого они мне никогда не простят.

– Но ничего, потерпи еще немного. Два года всего осталось. Ты с новым комендантом-то на рожон лишний раз не лезь. Даже если он к тебе будет несправедливо придираться, ты лучше стерпи. Сказывали мне, что есть у него на твой счет секретные инструкции, чтобы не дать тебе вернуться отсюда на «большую землю». Береги себя, Миша. Я буду хлопотать за тебя в Москве. Даст Бог, еще свидимся. Спасибо тебе за все, – сказал на прощание Полеванов, крепко пожал мне руку и быстро пошел к вертолету.

Майор Румянцев был злым с рождения. В детстве ему нравилось мучить животных, а в армии – солдат первого года службы. Он от этого получал ни с чем не сравнимое удовольствие. Видимо, поэтому после службы пошел работать в систему исполнения наказания. Заочно выучился в высшей школе МВД и получил офицерское звание. Но даже среди коллег, не отличавшихся особо тонкой душевной организацией, он получил прозвище «Зверь». И было за что. Нормальный человек так издеваться над заключенными просто не мог.

Не выдержав каждодневных побоев, от него ушла жена, забрав двоих малолетних детей – мальчика и девочку. Румянцев запил. Одного осужденного, косо посмотревшего в его сторону, забил насмерть. Дело против него замяли, но из колонии он был вынужден уволиться. И краевое начальство не нашло лучшего применения для майора, как отправить его на север, проветриться. Установленные Полевановым либеральные порядки в Новой Жизни смущали многих в управлении исполнения наказаний, и, на их взгляд, некоторая жесткость нового коменданта для колонии-поселения не помешала бы. А то зэки совсем разболтались. Живут на севере лучше, чем вольнонаемные сотрудники на «большой земле». Словно это не колония, а курорт.

Под командованием Румянцева теперь находилась целая рота солдат внутренних войск, охранявших почти тысячу зэков-поселенцев. Новая Жизнь развивалась столь стремительно, что скоро должна была опередить по численности населения районный центр.

– Мне известно, что большинство объектов здесь построено на ваши деньги, Ланский. Однако вы должны понимать, что никакого права собственности на эти сооружения вы не имеете и никогда иметь не будете. Это имущество принадлежит государству, а я здесь его законный представитель. Ваша благотворительность оценена моим руководством. Мне тоже рекомендовали использовать ваш опыт для дальнейшего благоустройства колонии, но я прошу вас не забывать, что вы были и остались лишь поселенцем, – так обозначил наши отношения новый комендант.

Я не возражал.

Но очень скоро его стремление установить свои порядки в Новой Жизни наткнулось на противодействие с моей стороны.

– Ланский, я приказываю вам пересмотреть смету на питание поселенцев и привести ее в соответствие с установленными нормативами! – орал он, брызгая слюной.

– Но эти люди сами зарабатывают эти деньги в очень трудных климатических условиях, причем мы еще переводим значительные суммы в Красноярск, – попробовал возразить я.

– Что?! – благим матом взревел Румянцев. – Ты мне перечить вздумал! Да я тебя в карцере сгною! Ты у меня кровью харкать будешь! Развел тут, понимаешь, частную лавочку. Да стоит мне только пальцем пошевелить, из тебя мигом твои же политические собратья петуха сделают. Последний раз спрашиваю: исправишь смету или нет?

Я отрицательно покачал головой.

Майор вскочил со стула и забегал по своему кабинету, сжимая кулаки. Я чувствовал на себе всю его ненависть и знал, что, будь его воля, он бы прямо сейчас размазал меня по стенке. Но все равно сказал ему:

– Новая Жизнь – уникальное исправительное заведение. Здесь уже сложились свои традиции и порядки. Ссыльные мирно уживаются с местными жителями, у охранников работы почти нет. Они работают в артелях наравне с заключенными и получают за это очень приличные по здешним меркам деньги. Пожалуйста, не ломайте это хрупкое равновесие. Мы обречены на мирное сосуществование. От нас до ближайшего населенного пункта – больше сотни километров. Не надо делать из людей зверей.

– Что!!! Ты, гад, меня пугать вздумал?! Да я… я тебя… Вон!!!

Я чуть не оглох от этого крика и молча вышел из кабинета.

С должности бухгалтера меня сняли и перевели истопником в коптильный цех. Рацион питания Румянцев урезал. Мясо мы стали получать три раза в неделю, и то одни лишь кости и субпродукты, хотя наше подсобное хозяйство продолжало выращивать упитанных бычков. Однако почти все освежеванные туши мы отправляли на «большую землю». Мое предложение о строительстве колбасного цеха так и осталось нереализованным. Рыбы мы вообще не видели. Весь улов перерабатывался в консервы и складировался до начала навигации.

Колонисты сильно исхудали и осунулись. Не мудрено, что стали случаться кражи. По каждому случаю Румянцев проводил следствие и жестоко наказывал виновных.

Однажды летом рыбаки выловили большого тайменя и, несмотря на окрики охранников, тут же разделали его и съели сырого с солью. Об этом происшествии узнал комендант. На вечерней поверке он выкрикнул пять фамилий и приказал выйти из строя названным людям. Он велел им раздеться до трусов. Потом охранники привязали их столбам и в таком виде оставили на плацу без одежды и каких-либо средств защиты от гнуса до полуночи.

Кто никогда не был в здешних краях, тому сложно представить всю жестокость этого изуверского наказания. В начале лета по вечерам здесь вообще лучше из дома не выходить. Ибо от комаров, мошки и мокреца света белого не видно. Не стаи, не рои, а настоящая тьма голодных кровожадных насекомых в мгновение ока облепляют тебя со всех сторон. И вот на съедение этим кровососущим тварям и обрек пятерых рыбаков майор Румянцев. Через четыре часа провинившихся развязали и отнесли в лазарет, но выжили из них только двое. Остальные скончались от укусов и потери крови.

В Новой Жизни запахло грозой. Во всех артелях народ шушукался и роптал. Комендант тоже испугался не на шутку. Он не рассчитал, что здешние комары окажутся столь прожорливыми, что за несколько часов выпьют всю кровь у зэков. Он опасался не только инспекции из Красноярска, но более всего – бунта в колонии. Поэтому и приказал своим подчиненным быть в полной боевой готовности.

– Ты не представляешь, дед, какие это золотые парни были. Мы же столько лет с ними одну сеть тянули, считай, все протоки в округе вместе исходили. И из‑за какого-то тайменя скормить этих ребят комарам! Нет, дед, я их смерти коменданту не прощу. Их душам на небесах успокоения не будет, пока эта сволочь жива, – жаловался нашему хозяину Кандыба, натачивая топор.

– Не по-людски, конечно, поступил начальник. Но ведь бунтовать-то, Иван Васильевич, – тоже грех великий. Не по-христиански это, – пробовал отговорить квартиранта от необдуманного поступка дед Егор.

– А я вообще – атеист. И знаю только одно: зло должно быть наказано. А ты, олигарх, как? Пойдешь с нами или дома останешься? – поставил меня перед выбором бывший депутат Государственной думы.

– Я бы все-таки дождался инспекторов из Красноярска. Насилие порождает насилие, – попытался я достучаться до рассудка коммуниста.

– Поздно… – успел произнести Кандыба.

В дверь и в окна стали интенсивно стучать.

– Кого принесла нелегкая, на ночь глядя, – проворчал дед Егор и направился к двери.

Однако она не открывалась. Он навалился на дверь всем своим телом, но она все равно не поддалась.

– Так они же нас заколотили в избе гвоздями. И дверь, и ставни на окнах, – догадался хозяин.

И только он произнес эти слова, как в доме вдруг сильно запахло бензином.

Кандыба вскочил с лавки и закричал:

– Они решили нас спалить здесь!

Из сеней повалил едкий дым.

Мои товарищи испуганно заметались по дому в поисках выхода. Кандыба с разбегу пытался вышибить дверь, а дед пробовал топором отковырять ставни. Мною же овладело какое-то безразличие. Я сидел на своей лежанке и равнодушно смотрел, как дым заполнял комнаты и языки пламени уже врывались вовнутрь.

«Ну вот и все, – подумалось мне. – Побеждает тот, кто наносит первый удар. Комендант опередил всех. Как мудро: без Кандыбы и бунта никакого не будет, и меня не надо выпускать на свободу. Недооценили мы Румянцева. Какая разница: кто победит, а кто проиграет? Всё равно все на том свете будем рано или поздно. Мой час, похоже, настал…»

Пламя уже вовсю бушевало в доме, когда Кандыбе удалось вышибить дверь. Он подскочил ко мне и взвалил на свои мощные плечи мое уже почти бесчувственное тело.

«Странно, но комары с улицы куда-то исчезли. Наверное, испугались огня», – подумал я и закашлялся от свежего воздуха.

Лысый великан бережно, как малого ребенка, положил меня на траву. Я заметил, что у него обгорело все лицо, но всполохи пожара еще отражались на его блестящей лысине.

– А где дед? – встрепенулся бывший депутат. – Он ведь остался в доме!

Кандыба вскочил и бросился в объятую пламенем избу. Едва он скрылся в стене огня, как раздался страшный треск, и пылающая крыша обрушилась вниз, похоронив под собой моего спасителя и хозяина дома.