Текст книги "Александрия-2"

Федор Кузьмич горько усмехнулся:

– Тебя, Хромов, не переспоришь. Из тебя бы знатный богослов мог выйти, если бы ты пошел по этой стезе. Но золотой телец сбил тебя с пути истинного. Скажи мне честно, Семен, зачем тебе столько денег? Дом вон какой у тебя, комнат не счесть. Приданым дочку обеспечил, замуж выдал. Неужто тебе мало твоего золота? Охота тебе заниматься этим промыслом, и без него же Бог питает тебя?

Семен Феофанович почесал свой лоб и вымолвил:

– Слаб я, батюшка, и грешен. Я такой же, как и все. Мало мне еще денег. Вон сосед-то наш Иван Дмитриевич Асташев какие хоромы отгрохал. А я чем его хуже? Ему как первому богачу в округе весь почет и уважение. Сам губернатор к нему за советом ездит. Я тоже хочу таким же важным стать.

– Пустое это все, Хромов. Так, суета. Христианину надлежит заботиться не только о хлебе насущном, но и о жизни будущей. О душе пора тебе задуматься.

– Еще малость подзаработаю, а потом и подумаю.

– Гляди, можешь и не успеть, – предупредил его старец, а потом строго посмотрел ему в глаза. – Обещай мне, пока владеешь приисками, не будешь обирать рабочих.

– Совсем, что ли? – переспросил старца купец. – Даже на копейку?

– Даже на копейку, – эхом повторил Федор Кузьмич.

Хромов сел в рассеянности на стул, держа поднос с едой на коленях.

– Не губите, батюшка, – запричитал владелец прииска. – Я же тогда разорюсь.

– Эх, Семен, Семен, – с укоризной произнес старец.

– Не всем же быть такими праведниками, как вы, батюшка, – всхлипывая, сказал купец.

А потом поставил поднос на стол и упал на колени перед кроватью старца:

– Благословите меня, батюшка!

– Господь тебя благословит.

Но Хромов будто не слышал ответа старца, а стоял на своем:

– Есть молва, что ты, батюшка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли это?

Федор Кузьмич, услышав это, перекрестился:

– Чудны дела твои, Господи… Нет тайны, которая бы не открылась.

А потом повернулся лицом к стоящему на коленях купцу и попросил:

– Панок, хотя ты и знаешь, кто я, но когда умру, не величь меня, схорони просто.

На следующий день старцу Федору Кузьмичу стало еще хуже. Томск облетела весть, что праведник при смерти, и у дома Хромова стал собираться народ, чтобы проститься с ним.

Дежурившая возле кровати купчиха сказала больному:

– Надо бы позвать священника. Негоже христианину умирать без исповеди и причастия.

– Не надо, – строго ответил старец. – Я уже отпет.

– Объяви хотя бы имя твоего ангела.

– Это Бог знает, – пробормотал он.

Стоящий рядом с женой Хромов набрался смелости и задал вопрос:

– Батюшка, в случае вашей смерти не надеть ли на вас черный халат?

Федор Кузьмич открыл глаза и недобро посмотрел на купца.

– Я не монах. И никогда им не был, – прошептали его губы.

Старец еще несколько часов боролся со смертью. То ложился на один бок, то переворачивался на другой, осеняя себя крестным знамением. Но всегда находился в памяти.

С наступлением сумерек все из кельи ушли. С умирающим остался один только Хромов.

Федор Кузьмич слегка приподнялся на локте на кровати и показал пальцем на висевший на стене маленький мешочек:

– В нем моя тайна!

Потом лег на спину, трижды глубоко вздохнул, а на четвертом вздохе отдал Богу душу.

Хромов перекрестился. У него сложилось твердое впечатление, что старец сам руководил своей смертью и ушел в мир иной, когда захотел.

Хромов не выполнил просьбу старца «схоронить просто». Похороны его были многолюдны. За гробом шла толпа народа. У некоторых офицеров даже возникла мысль отдать старцу при погребении воинские почести, но этого не позволил губернатор.

Его похоронили на кладбище Алексеевского мужского монастыря. По углам ограды посадили четыре кедра, а на деревянном кресте сделали надпись:

«Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года». По настоянию губернатора Мерцалова слова «Великого Благословенного» потом закрасили белой краской. Но потом краска стерлась, и на кресте можно было прочитать закрашенное.

В вещах Федора Кузьмича Хромов обнаружил интересные находки. Отпечатанное на толстой синеватой бумаге, а отчасти заполненное от руки свидетельство о бракосочетании великого князя Александра Павловича с баденской принцессой Луизой-Марией-Августой, после крещения принявшей имя Елизаветы Алексеевны. Письмо на французском языке, написанное Наполеоном императору Александру I. А также ключ к какой-то тайной переписке, икону и перстень. Последние две вещи некогда принадлежали императору Александру Павловичу и странным образом исчезли перед его кончиной в Таганроге.

Собрав наследство Федора Кузьмича, Хромов отправился в Санкт-Петербург. Он встретился с митрополитом Филаретом и показал ему свои находки. Владыка посоветовал обратиться к царю.

Через жандармского начальника, князя Долгорукова, Хромов просил свидания с царем. Но до Александра II его не допустили, оставшиеся от старца вещи конфисковали, а самого купца посадили в Петропавловскую крепость, чтобы не болтал лишнего в столице.

Но вскоре выпустили и пригласили на аудиенцию к министру императорского двора графу Воронцову-Дашкову.

Санкт-Петербург. Сентябрь 1882 года

Оробевший купец из Томска вошел в кабинет министра в Зимнем дворце. За большим столом сидели восемь генералов, а на председательском месте – сам граф.

– Что вы можете рассказать нам о старце Федоре? – спросил Хромова министр.

– Он был великим подвижником. Я почитаю его и благоговею перед ним, – коротко ответил сибиряк.

– Правда ли, что этот старец – Александр I? – задал провокационный вопрос один из генералов.

– Вам, как людям ученым, это лучше знать, – ловко ушел от прямого ответа купец.

Генерал побагровел и указал пальцем в сторону Петропавловской крепости:

– Если вы, Хромов, станете распространять молву о старце и называть его Александром I, то наживете себе много неприятностей. Вы меня поняли?

– Я все понял, ваше превосходительство. Я человек маленький. Я только привез бумаги старца Федора в столицу. А что в них написано, это не моего ума дело, – испуганно ответил провинциал.

Тогда, чтобы удостовериться в понятливости купца, сам министр спросил его напоследок:

– А что означают странные инициалы, начертанные на его новом памятнике, «А. П. И. В.»? Не «Александр Павлович, императорское величество»?

– Что вы, ваше сиятельство? – как можно искреннее возмутился Хромов. – Конечно же, нет. Сии буквы имеют значение мысли «Адам пал, Иисус воскрес». Они призваны напоминать живущим о бренности земной жизни и вечности небесной благодати. Этому и учил старец Федор.

Сообразительность купца, ловкость, с какой он выкрутился из щекотливой ситуации, вызвали у графа Воронцова-Дашкова улыбку.

– Возвращайтесь домой, Хромов. И никого не бойтесь. Вы находитесь под моей защитой. Привезенные вами реликвии имеют огромную ценность для отечественной истории. Спасибо и доброго вам пути.

Дети Николая I не были счастливы. Дочерей император выдал замуж против их воли. Особенно не повезло Ольге Николаевне. Ее супруг, вюртембергский король, был предан греху содомскому, говоря современным языком, был гомосексуалистом. На Александра II Освободителя народовольцы объявили настоящую охоту и в конце концов взорвали его. Реформирование общества, которое игнорировал его батюшка, перезрело. Началась борьба с самодержавием, в итоге вылившаяся в три последующих русских революции. Константин Николаевич лишился языка и перед смертью мог только мычать. Николай Николаевич страдал сильным психическим заболеванием и умер, разошедшись с женой, в опустелой Алупке.

Михаил Александрович Бакунин благодаря стараниям своего дяди губернатора Муравьева в 1859 году был переведен в Иркутск. А в 1861 году, когда его родственника отозвали в Петербург, он понял, что свободы ему не дождаться, и совершил побег. Добрался до порта Де-Кастри, а оттуда в Иокогаму, Сан-Франциско и Нью-Йорк, а затем в Лондон, к Герцену.

Когда Бакунины жили в Италии, Антонина Ксаверьевна познакомилась с Гарибальди. И он подписал ей свой портрет, который она переслала своей сестре в Красноярск.

Григорий Николаевич Потанин за участие в студенческих волнениях был выслан из Петербурга обратно в Сибирь. Однако весной 1865 года он был арестован, обвинен в намерении отделить Сибирь от России и приговорен к 5 годам каторжных работ в Свеаборге, а затем находился в ссылке в Вологодской губернии. Романовы ссылали не только в Сибирь, но и из Сибири.

Он так и не нашел караванный путь в Индию, зато составил подробное географическое описание до этого мало известных и неизученных областей Центральной Азии, собрал большой гербарий и зоологическую коллекцию, а также много материалов по культуре, быту и народному творчеству тюрков и монголов.

Глава 12. Закон Солона

Меня эвакуировали на «большую землю», и я два месяца пролежал в ожоговом центре в Красноярске. У меня сильно обгорело лицо. Когда сняли повязку и я посмотрелся в зеркало, то не узнал в отражении себя. Я выглядел ничем не лучше Фредди Крюгера из «Кошмара на улице Вязов». Чего не сделал со мной яд в Матросской Тишине, то совершил огонь в Новой Жизни.

– Такой ты мне нравишься не меньше, – успокаивала меня жена. – А то был слишком красивым. Все бабы на тебя заглядывались.

Она прилетела ко мне сразу же, как меня привезли в Красноярск. Просиживала возле моей кровати сутки напролет. Кормила меня из ложечки, как маленького, выносила из-под меня судно и обтирала влажной салфеткой пролежни.

Но Татьяна не умела врать. В ее глазах легко читался шок. Таким она меня явно не ожидала увидеть. Наконец она устала себя сдерживать и разрыдалась, упав мне на грудь.

– Ничего-ничего, – успокаивала она, не знаю, кого больше: меня или себя. – Мы сделаем тебе операцию. Пересадим кожу. Сейчас пластическая хирургия ушла далеко вперед. Ты еще будешь девок с ума сводить, и мне снова придется ревновать тебя к каждой юбке.

Мне разрешили смотреть телевизор без каких-либо ограничений. Жена могла приносить мне любые газеты.

А когда я пошел на поправку и стал ходить, меня даже не перевели в тюремный лазарет.

А вскоре ко мне прилетел из Москвы молодой генерал Полеванов и в торжественной обстановке вручил мне решение суда о моем условно-досрочном освобождении.

– Теперь ты свободный человек, – поздравил он меня. – Можешь лететь в Москву или за границу – привести свою физиономию в порядок. А то не очень эстетично выглядишь.

– Да я вообще-то и к Новой Жизни привык. С тобой, Иван Кузьмич, весь бы срок до конца отработал. Хороший ты человек. Спасибо.

Полеванов замялся на секунду, а потом сказал:

– Можно и в Новую Жизнь. Там сейчас начальство сменилось. Ты помнишь моего ординарца, сержанта Севрука?

– Как же не помнить? Стойкий коммунист, ни на какие олигархические посулы не поддавался. Его что, сделали комендантом?

– Нет. Но именно он приложил руку к смене власти в поселке. Сержант не смог простить Румянцеву гибели своего кумира – Ивана Васильевича Кандыбы – и разрядил в майора весь автоматный рожок, сделав из него настоящее решето. Там сейчас новый комендант, неплохой парень. Я его туда порекомендовал. Он у меня в московском управлении в месяц получал меньше двухсот долларов. А у него семья, дети. Вот я и отправил его на заработки. Поэтому можешь легко возвращаться в Новую Жизнь. Тебя там примут с распростертыми объятьями. Займешь свою прежнюю должность, только уже как вольнонаемный работник. А что? Деньжат срубишь!

Я попробовал улыбнуться, но у меня вышла лишь какая-то гримаса. Даже видавший виды Полеванов отвернулся в сторону, чтобы только не смотреть на меня.

– Не уж, лучше в Москву, – ответил я.

– Хозяин – барин, – сказал генерал и протянул мне свою визитную карточку. – Будешь в столице, звони. Всегда буду рад тебя видеть.

Он быстро пожал мне руку и вышел из палаты.

Я рассмотрел визитку. Бывший комендант Новой Жизни теперь был начальником управления поселений. Все-таки подсидел питерца.

Еще в красноярской больнице я понял, чем вызвано изменение отношения к моей персоне со стороны властей. Если я и стал уродом, это вовсе не означает, что меня можно списать в политический утиль. Татьяна права, пластические хирурги сейчас творят чудеса. Любую дурнушку при наличии у нее определенной суммы денег они легко превращают в писаную красавицу. А у меня как-никак деньги еще остались. Что касается харизмы, то после случая на пожаре она у меня только окрепла. Народ же любит страдальцев. Поэтому следы от ожогов до конца убирать нельзя. Они теперь часть моего имиджа.

Дело было в другом. Американцам наконец-то удалось утихомирить Ирак, и они выплеснули оттуда на мировой рынок массу дешевой нефти. Цены на энергоносители упали, и поток нефтедолларов в российскую казну значительно сократился. Власть уже не могла вести себя столь бесцеремонно, как раньше. Какая разница европейцам, у кого покупать нефть – у русских или арабов. Но если шейхи более или менее контролируются американцами, то новый диктаторский режим в России абсолютно непредсказуем. Вот и завинтили они нам гайки. И власть, так же, как и при Горбачеве, стала перед выбором: либо проводить демократические реформы, либо возрождать сталинскую систему во всем «великолепии». Вождь, похоже, колебался, не решив до конца, к чему склониться. Поэтому перед парламентскими выборами правительство пошло на некоторые послабления. Из ссылок и лагерей стали возвращаться бывшие зэки. Появилась оппозиционная партия. И хотя она была карманной оппозицией режиму, ее лидеров Кремль держал на коротком поводке, но, как говорится, лиха беда начало. То ли еще будет, господа-товарищи!

В Москве меня ждал сюрприз. В Домодедово, кроме толпы журналистов, от которых мы с женой кое-как сбежали, в VIP-зале нас встречало все семейство Ланских. Я очень боялся, что напугаю детей своим безобразным лицом. Но никого не смутили изменения в моей физиономии. Все были слишком рады встрече, чтобы разглядывать меня.

Первой я обнял маму. Она сильно постарела, но ее глаза сейчас светились умиротворением и спокойствием. Машка похудела и превратилась в настоящую красавицу. Если бы я встретил ее на улице, то ни за что бы не узнал. На фотографии – одно дело. Там безжизненное, статичное изображение, а живой человек – совсем другой. В ней было столько шарма, столько женственности, что я невольно позавидовал тому мужчине, чьей женой она когда-нибудь станет.

– У меня завтра последний звонок. Папа, ты придешь ко мне в школу? – спросила меня юная барышня.

– Приду, обязательно приду, доченька, – пообещал я, пуская слезу.

– И ко мне, – обратил на себя мое внимание высокий юноша.

– Твой выпускной не считается. Тоже мне, девять классов закончил. Ты же не пойдешь учиться в колледж, – перебила брата Машка.

– О Боже! Сашка! Как же ты вырос, мой малыш! – я обнял сына, который уже обогнал меня ростом, и заплакал.

– Я не малыш, – обиженно произнес Александр и показал рукой в сторону. – Вон он, малыш.

Я посмотрел в направлении его руки и увидел стоящую чуть поодаль молодую пару. Мужчина держал на руках завернутого в одеяло ребенка.

– Вот, дед, принимай пополнение в роду Ланских. Внук у тебя родился. Мы с женой назвали его в твою честь Михаилом. Тоже М. А. Ланский, только не Аркадьевич, а Алексеевич.

Я не помню, как я подошел к Лешке, как взял на руки это бесценное маленькое сокровище. Он крепко спал в своем одеяльце, мой тезка, мой внук.

– Но почему, почему мне никто не сказал об этом раньше? – растерянно шептал я. – Почему никто мне ничего не сказал раньше?

– Пап, мы готовили для тебя сюрприз. Марину только вчера выписали из роддома, – оправдывался Алексей. – Вот познакомьтесь, пожалуйста. Это – мой папа. А это – моя жена. Марина работает в банке. Мы с ней женаты уже целый год.

– Вот тихушники! Ну сюрприз так сюрприз, ничего не скажешь. Ну удружили, дети, – приговаривал я, а сам насмотреться не мог на внука, стараясь разглядеть в нем знакомые черты.

Он же с важным видом сосал пустышку и невозмутимо спал.

Я сидел на лавочке перед главной резиденцией Габсбургов в Вене – Дворцом Хофбург – и наслаждался ласковым весенним солнцем. Легкий ветерок обдувал мое обновленное после серии пластических операций лицо. В целом оно мне нравилось. От былого уродства не осталось и следа. Разве только легкие шрамы на скулах. Но они абсолютно не портили мой новый облик, наоборот, даже придавали ему некоторый шарм. Недаром говорят, что шрамы украшают мужчину.

Всего два дня назад я покинул здешнюю клинику известного не только в Европе, но и во всем мире пластического хирурга. Я планировал сразу же вылететь в Москву, но жена попросила задержаться на пару-тройку дней. Ей столько говорили про венские магазины, что она просто не могла уехать отсюда, не составив собственного мнения о местном шопинге. Ох уж эти женщины! Неужели в Москве нельзя купить те же самые вещи? Если ей хочется, как гончей собаке, носиться по магазинам в поисках разной дребедени, пожалуйста. Но я в этом безумии участвовать не собираюсь. Когда мне нужна какая-то новая вещь, я просто заезжаю в хороший магазин и покупаю. А ходить пешком по целой торговой улице из одного универмага в другой просто так, без определенной цели, – это не для меня. Я лучше поброжу по музеям или просто по узким венским улочкам. Почувствую себя частицей большого города, затерянной в толпе, где меня никто не знает, и никому до меня нет дела. Или вот так просто посижу в парке и полюбуюсь, как голуби гадят на памятник австро-венгерскому императору.

Я не заметил, как на край лавочки присел мужчина в длинном сером плаще и такого же цвета шляпе с широкими полями. Он, похоже, проследил, куда устремлен мой взгляд, и на чистом русском языке философски заметил:

– Вот так проходит земная слава… Думал ли великий монарх, что его монументальное изваяние станет любимым отхожим местом для птиц?

Я обернулся и попытался разглядеть обладателя этого голоса, который показался мне удивительно знакомым. Но надвинутая на глаза широкополая шляпа скрывала от меня его лицо.

– Вы походите на человека, выжившего в катастрофе, – сказал незнакомец, явно напрашиваясь на беседу.

– В сущности, так оно и есть, – ответил я и спросил напрямик: – Кто вы?

Мужчина рассмеялся и снял с себя шляпу. Он мог надеть любой парик, как угодно изменить свою внешность, но эти глаза-хамелеоны я бы узнал всегда.

– Леонид! – я чуть не подпрыгнул от неожиданности. – Неклюдов! Так ты жив?

Он широко улыбнулся и сказал:

– Вообще-то у меня сейчас другое имя. Но ты можешь называть по-старому. Только не кричи, пожалуйста, на всю площадь. Мне лишнее внимание ни к чему.

Я смотрел на него и не верил собственным глазам:

– Жив, жив, курилка! А я-то думал, что после того как ты все акции церкви отдал, то и сам с чьей-нибудь помощью вознесся на небеса.

– С этим мы пока погодим, – Леонид огляделся по сторонам и предложил: – Чего мы тут торчим, как два тополя на Плющихе. Пойдем лучше в бар и выпьем по кружке пива.

– Ты же знаешь, я спиртное не пью.

– Да ну? – удивился мой старый знакомый. – И даже в колонии не развязался? Ну ты кремень. Гвозди бы делать из этих людей. Все равно пойдем.

Я выпью пива, а тебя, так и быть, угощу чашечкой венского кофе.

В баре было немноголюдно. Время обеда уже прошло, а до вечера еще оставалось несколько часов. Тихо играла музыка, и никто особенно не шумел.

– Ну как ты? Рассказывай. Твой новый фэйс даже лучшего прежнего. По тебе не скажешь, что ты десять лет слонялся по тюрьмам и лагерям, – сделал мне комплимент Неклюдов.

– Значит, хорошо сохранился. Только я уже дед.

– Машка, что ли, родила? Так она же еще в школе учится? – не поверил моим словам Леонид.

– Нет. Мария у нас – девушка серьезная. Она нынче получила аттестат зрелости и поступила в медицинскую академию. А внука мне подарил Лешка.

– А он чем занимается?

– Он юрист. Хотел идти работать в прокуратуру, но после судилища надо мной стал адвокатом. У него сейчас своя адвокатская контора в Москве. Неплохо зарабатывает.

Я хотел спросить Неклюдова о его сыне, который сидел в тюрьме, но побоялся причинить ему боль. Леонид сам заговорил о своей семье:

– А у меня ведь дочь родилась. Ей уже четыре года.

– Поздравляю, – я чуть не спросил, кто ее мать, но задал другой вопрос. – Как ее зовут?

– Людмила, – произнес Леонид и усмехнулся.

– Так ты хочешь сказать…

Мой бывший заместитель опередил меня:

– Ты правильно догадался: ее мать – моя бывшая жена. Она родила девочку в сорок семь лет.

Я только покачал головой:

– Ну вы и даете!

Неклюдов понял, что настало время ему рассказать о своих приключениях.

– Люди Сим Сима под дулами пистолетов пытались заставить меня переписать твои и мои акции на свою новую багамскую компанию. Эх, сколько копий из‑за них сломано, а они благодаря стараниям государства все равно превратились в пыль. Стоило ли за них так бороться? Сидеть в тюрьме, проливать кровь? Стравливать церковь и государство? Но тогда я уже пожертвовал эти бумаги священникам, и, чтобы отстоять эту сделку, мне пришлось применить силу. В гостиничном номере в аэропорту Тель-Авива я оставил после себя три трупа, не считая нотариуса, который был на их совести. Я пытался скрыться, но полиция в Израиле хорошо работает. И на ливанской границе меня повязали. Денег у меня к тому времени уже не было. Все, что заработал у тебя в холдинге, я отдал Московской патриархии: сбережения у швейцарских гномов и даже химический комбинат в Израиле. А банк при разводе достался Людмиле. Я был нищий и голый. К тому же в бегах. Меня обвиняли в убийстве. Да еще Россия требовала моей экстрадиции за якобы совершенные экономические преступления на родине. В общем, мое положение было аховое.

– И как же ты из него выпутался? – спросил я, прихлебывая ароматный кофе.

– Помогли коллеги из Моссада. Я согласился сотрудничать с израильской разведкой, – с удивительной легкостью признался мой собеседник.

Я не знал как реагировать на его слова. Леонид заметил мое смятение.

– Ты меня осуждаешь?

Я пожал плечами.

– Два года я провел в одиночной камере, прежде чем дал согласие. У меня было время тщательно обдумать это решение. Я сделал сознательный выбор. Спецслужба – это мое призвание. Я же ничего больше толком делать не умею, только шпионить. Я и за тобой все годы нашей совместной работы шпионил и стучал на тебя Сим Симу.

– Я это знал. А чем ты занимаешься сейчас?

– Тебе скажу правду, потому что знаю: ты не пойдешь меня закладывать в ФСБ. Да и кому надо давно все про меня знают. Уже пять лет я работаю на ЦРУ и организую так называемые демократические революции на постсоветском пространстве. Бывшие секретари ЦК и их преемники считали себя незаменимыми, хотели править пожизненно. Иные даже основывали новые династии. Пришлось помочь им уйти. Россия осталась последней в моем списке. Сейчас в Вене на сессии ОПЕК убеждаю шейхов еще увеличить добычу нефти, чтобы окончательно обвалить цены на «черное золото». Вопрос тебе как бизнесмену-нефтянику, долго ли продержится нынешнее ваше правительство у власти, если баррель будет стоить 10 долларов?

– Год.

– Ты слишком хорошо думаешь о них. Готов с тобой поспорить на что угодно: максимум через девять месяцев в России произойдет революция. Для нее и название уже придумали. Сиреневая.

– А почему именно сиреневая?

– Да оранжевые уже были. И потом, реквизиты совсем поизносились. С украинской революции минуло почти десять лет. У вас же теперь парламентские выборы в марте. Пока Центризбирком подведет итоги, пока выяснится, что они были сфальсифицированы, пока по всей стране пройдет первая волна протеста, которая заставит власти пойти на переголосование, глядишь, и сирень зацветет. По моему прогнозу, апогей противостояния между демократией и диктатурой в России придется на май, время сиреневого цвета. А что? По-моему, красиво и оригинально.

Мне его откровения стали неприятны.

– Ты зачем мне все это рассказываешь? Хочешь меня завербовать, что ли?

– Ну зачем же так грубо? Просто у каждой революции должен быть лидер, и я вспомнил про тебя, – признался Неклюдов. – Ты же когда-то очень хотел стать во главе государства. Вот тебе прекрасный шанс.

– Но не такой же ценой! – вспылил я. – Ты сам продался американцам, и мне предлагаешь предать родину!

– Тише, тише. Не так громко. Вот уж не ожидал, что из тебя лагерь сделал патриота. Ты о какой родине говоришь, Миша? Которую приватизировала группа товарищей? Которая тебя упекла на десять лет в тундру?

– Это все – личное, – огрызнулся я.

– Хорошо, – согласился Леонид. – Давай поговорим о глобальном. Такая большая и многонациональная страна, как Россия, может существовать лишь в форме империи. А любая империя зиждется на наднациональной идеологии. Американцы оседлали конька свободы и демократии, европейцы сделали упор на соблюдении прав человека. Честолюбивые мусульманские лидеры ищут точку опоры для создания своего халифата в исламе, объединяющем все правоверные народы. Дорогой мой, в чем, по-твоему, состоит российская имперская доктрина?

Я промолчал. Неклюдов перечислил возможные варианты:

– Положим, что это некий евразийский союз. Но какие наднациональные ценности ты положишь в его основу? Уваровскую триаду «православие, самодержавие, народность»? Пойдем по порядку.

Он стал загибать пальцы на правой руке:

– Православие. Самобытное, ортодоксальное христианство, претендующее на роль государственной религии. Я называю вещи своими именами, без должного пиетета, но мне можно: я этой церкви пожертвовал очень много. Господь меня должен простить. Это добрая, немного аморфная по своей природе вера, и никак она не тянет на государственную идеологию. И потом, положив в основу фундамента будущей империи православие, куда ты денешь другие конфессии, особенно ислам, набирающий сейчас силу. И вообще, несовременно это, в XXI веке держаться за доктрины тысячелетней давности. Раздираемое религиозными противоречиями человечество, сидящее на ядерном погребе, просто обречено на самоуничтожение. Все ведущие мировые религии рано или поздно должны объединиться и пресечь деятельность фанатичных сект. Бог все равно один. И ты это лучше меня знаешь.

– Только веры у нас разные, – заметил я вскользь.

– Но для общего выживания многие должны поступиться своими принципами, – парировал мой собеседник и продолжил: – Теперь что касается самодержавия. Даже ваш сегодняшний вождь понимает, что реставрация монархии сейчас в России невозможна. Слишком много неглупых людей проживает еще в стране, они не позволят ему выкинуть этот номер. Хотя от вас можно всего ожидать.

– И третий элемент, – Неклюдов загнул еще один палец. – Народность. «В рабстве спасенное сердце народное». Ну, это ни в какие ворота не катит! Давайте вообще в ядерный век вернемся к первобытно-общинному строю.

Я не удержался и похвалил его:

– Я смотрю, что за десять лет ты зря времени не терял. Вон каким начитанным стал, даже Некрасова цитируешь. И речь такая аргументированная, заслушаться можно.

– Благодарю за комплимент. Но я, с вашего позволения, продолжу, – он отхлебнул пива из большой стеклянной кружки. – Можно, конечно, попытаться вытащить замшелый лозунг «Пролетарии все стран, соединяйтесь!», но на него сейчас уже мало кто купится. Ошибся Карл Маркс, в глобальном мире образованные предприниматели оказались проворнее, чем темные рабочие. Но еще большими космополитами оказались бюрократы. Ты посмотри, как они подмяли под себя Евросоюз, даже никто не пикнул. Вот у кого надо учиться имперскому строительству! И заметь, в Старом свете выросла мощная империя без единого выстрела. Никто никого не завоевывал. Страны сами просились туда, еще дожидались в очереди. И все это делалось под лозунгом защиты прав человека. Классную идею использовали европейцы! Никогда б не догадался, что в ней заложен имперский смысл. А теперь поздно дергаться. Сейчас европейской экспансии можно противостоять, лишь нарушая права человека. А это – заведомо проигрышная позиция. Так же, как и бороться с американцами. Они проповедуют свободу и демократию, а что остается делать соперникам США – только защищать рабство и диктатуру?

– Но мне бы тоже не хотелось жить по указке из Брюсселя или Вашингтона.

– А из Пекина или Эр-Рияда? России все равно придется рано или поздно делать выбор: с кем ей быть? Не забывай, что она триста лет была полноправной частью Европы.

– А до этого она была в составе Золотой Орды.

Неклюдов оставил мою реплику без ответа и продолжил:

– Тому, кто скоро возглавит Россию, надо отбросить имперские амбиции, мечту о великодержавности, и вслед за Украиной и Турцией взять курс на вступление в Европейский союз и НАТО.

– А ты не боишься, что целиком Европа нас не переварит. Конечно, можно войти в Евросоюз, чтобы его развалить. Но это не устроит евроинтеграторов. А нас не устроит, если нашу страну для приема в объединенную Европу прежде разделят на части. Вначале обессилят, а потом начнут доить. Лозунг генерала Деникина «За единую и неделимую» мне как-то близок. Поэтому, Леня, вопросов больше, чем ответов. Можно мне подумать?

– Можно. Но учти: тебе все равно не удастся уклониться от схватки, – предупредил меня Неклюдов.

И он поведал мне об одном интересном законе, о котором он слышал от одного своего знакомого, а тот, в свою очередь, вычитал его у Аристотеля.

Его разработал великий афинский законодатель Солон. Суть его сводилась к следующему: если общество раскололи раздоры и гражданская война, то каждый, кто отказался встать на одну из враждующих сторон, после восстановления порядка должен быть изгнан и объявлен вне закона. Неклюдов спросил меня, что я думаю по этому поводу.

Я ответил не сразу:

– Может быть, Солон считал, что люди, которым безразлична судьба отечества, не могут быть его гражданами? Хотя, с другой стороны, это полная нелепость. Если кто-то среди насилия и хаоса сохраняет разум, зачем ему усиливать своим участием разрушение?

– А вот ты и попался, умник, – обрадовался Неклюдов. – Этот древний грек был мудрым философом. Он считал, что разумные люди не должны покидать остальных, когда те впадают в безумие. Они должны примкнуть к той или иной стороне, чтобы своим незаурядным влиянием обуздать страсти и вернуть людей к миру и гармонии. Вот поэтому тебе и не отвертеться!

Я был поражен эрудицией моего бывшего компаньона. Его трудно было переспорить. Однако через окно я увидел жену, которая искала меня на площади.

– Ты поздороваешься с Татьяной? – спросил я Леонида.

Он отрицательно покачал головой:

– Будет лучше, если она вообще не узнает о нашей встрече.

Я дал слово молчать. Прощаясь, я все же спросил его:

– А как вы снова сошлись с Людмилой?