Текст книги "Александрия-2"

Анна Сергеевна обхватила голову руками и прошептала:

– Но ведь это настоящий шантаж! Это низко и подло!

– Простите, я понимаю ваши чувства. Но я действую в интересах государства. Ланский сам выбрал свою судьбу, и даже вы ему не поможете.

Слезы появились на глазах у судьи. Тушь с ресниц потекла по ее лицу.

– Но у меня, у меня… никогда не было отмены приговора по уголовным делам.

– И не будет, – успокоил ее Семен Семенович. – Городской суд поддержит ваш вердикт.

– А надзорная инстанция?

– Не переживайте вы так. Верховный суд мы тоже контролируем.

– А Страсбургский суд по правам человека? – всхлипывая, поинтересовалась женщина.

– Вот вы как далеко заглядываете! – одобрительно произнес посетитель. – К сожалению, поддержку в Страсбурге гарантировать вам не могу, но постараюсь помочь и там.

Уже четвертый день длилось оглашение приговора. Анне Сергеевне помогали зачитывать его двое коллег из районного суда, но все равно дело продвигалось очень медленно, ибо текст занимал почти тысячу страниц. Госпожа Самойлова поддержала обвинение по большинству пунктов, из чего журналисты сделали выводы, что подсудимые получат максимальные сроки, на которых настаивало обвинение.

Здание суда, где проходило заседание, охранялось не хуже Кремля. Каждый день возле него проводились митинги и пикеты, как сторонников Ланского, так и его противников. Однажды даже вышла потасовка между стражами порядка и демонстрантами, закончившаяся задержанием десятка самых активных защитников олигарха.

Специальную охрану выделили и Анне Сергеевне. Теперь вооруженные милиционеры забирали ее каждое утро из дома, привозили в суд, а поздно вечером сопровождали обратно домой.

Однако в пятницу вечером на ее мобильный телефон позвонила мама и отчитала судью, как нерадивую ученицу:

– Мне что, больше всех нужна эта дача?! Когда мы ее покупали, вы все в один голос кричали, что будете на ней работать. А как дошло до дела, так все сразу попрятались. У одной, видите ли, выпускные экзамены, у другой – процесс века! А ты, бабка, давай одна вскапывай грядки, одна сажай, а ягоды и овощи все любите есть. Нет, так дело не пойдет! Если вам дача не нужна, то мне и подавно. Я что, проклятая, одна на ней горбатиться?

– Мама, пожалуйста, успокойся. Скоро закончится процесс, и я тебе все помогу там сделать.

– Я-то подожду. Мне-то что. Только вот весна ждать не будет. Все люди как люди, давно все посеяли и картошку уже посадили, а у нас даже теплица еще не накрыта. Запомни, Анька, если завтра не привезешь на дачу пленку, не будет у нас нынче ни огурцов, ни помидоров. Ты хоть сто олигархов посади за решетку, а на зиму останешься без соленьев и маринадов. Это мое последнее слово! – крикнула на прощанье пенсионерка и бросила трубку.

На завтра Анна Сергеевна планировала отредактировать заключительную часть приговора, но после такой материнской отповеди поняла, что планы придется менять. С утра она отвезет на дачу эту проклятую пленку с мамой и Сонькой, и пусть они ее там вдвоем натягивают весь день. Если сами не справятся, пускай соседей на помощь позовут. А ей некогда.

Она к обеду вернется на работу и сделает все, что наметила.

Матери нравилось, когда Анна возила ее на дачу. Она с таким важным видом занимала переднее пассажирское сиденье, словно это не дочь приехала за ней на своей раздолбанной корейской легковушке, чтобы отвезти пенсионерку на садовый участок, который они громко называли дачей, а из суда за ней прислали служебную «Волгу».

– Куда изволите, мадам генерал? – шутливо спросила дочь, загрузив в багажник пленку и прочую огородную утварь и подождав, пока матушка усядется удобней.

У той сегодня с утра тоже было хорошее настроение: ведь сбылась ее мечта – ей, наконец-то, удалось вытащить девчонок на лоно природы, поэтому она не стала фыркать в ответ, а благодушно махнула рукой, мол, поехали, и, как капитан корабля, произнесла:

– Полный вперед! Курс неизменный!

Но чем дальше отъезжала Анна Сергеевна от дома, тем призрачнее становились ее надежды на субботнюю работу в суде. На выезде из столицы на дорогах скопились такие пробки изголодавшихся по общению с природой дачников, что можно было счесть за большую удачу, если до обеда они только успеют добраться до садового участка, не говоря уже о возвращении в город.

Судья начала заметно нервничать. Ругалась вслух на нерасторопных водителей впереди и сотрудников дорожно-патрульной службы, устроивших это вавилонское столпотворение.

– Все планы мои рухнули! И черт меня дернул поехать с вами на эту проклятую дачу! – в сердцах высказала она своим близким.

Мать отвернулась и демонстративно смотрела в окно, дабы не ввязаться в бесполезную перепалку. Удар на себя приняла Сонька, сидевшая сзади.

– Да успокойся ты, мамочка. Не нервничай так, пожалуйста. Никуда твой олигарх от тебя не убежит. Он уже полтора года просидел в тюрьме, еще посидит лишний денек, ничего с ним не случится. А отдыхать надо. И физическим трудом позаниматься тоже полезно иногда. Кстати, я тут недавно вычитала в одной умной книжке, что Карл Маркс открыл даже такой закон – перемены труда. Суть его в том, что человек как творческая от природы личность, не может постоянно заниматься одним и тем же, однообразие и монотонность работы убивают в нем созидательный потенциал, поэтому надо периодически менять сферу деятельности. Это просто замечательно, что бабуля вытащила тебя из суда, а меня от учебников. Иначе мы бы обе свихнулись. А так, вскопаем грядки, затянем теплицу, а потом с удвоенной энергией возьмемся за свои повседневные дела. Верно же я говорю, бабуля?

– Устами младенца глаголет истина, – глубокомысленно произнесла пожилая дама.

И чтобы хоть как-то отвлечь дочь от дорожных проблем, ведь поток машин вообще не двигался, она спросила ее:

– Ты уже вынесла своему олигарху приговор?

– А как ты думаешь, если его уже зачитывают? – язвительно переспросила судья.

– Ну, я думала, что ты специально тянешь время, ибо еще до конца не определилась с мерой наказания.

Анна Сергеевна выпустила руль и всплеснула руками:

– Можно подумать, что ты, судья с двадцатипятилетним стажем, не знаешь, что у меня нет выбора?!

– Значит, они к тебе тоже приходили, – сделала неприятное открытие мать. – А как же свобода, демократия, независимость судей?

– Очнись, мамочка! Ты в какой стране живешь? – воскликнула Анна Сергеевна и нервно вытащила из кармана пачку сигарет. – Это, может быть, в Америке и Европе судьи вершат правосудие в подобных делах, а у нас, извини, мы только оглашаем решения, угодные власти.

– Но ведь приговор все равно выносишь ты?

Судья прикурила сигарету от автомобильной зажигалки и, выпустив в окно дым, нервно ответила:

– А это разве что-то меняет?! Я хочу перейти на работу в городской суд. Аньке нынче поступать в университет. А сколько нам еще жить вместе в одной квартире? Прямо женский монастырь какой-то устроили. Мне всего сорок лет. Я имею право на личную жизнь?! Эта красавица тоже скоро начнет женихов водить. Как мы уживемся на одной жилплощади?

Но на мать эта фраза произвела совсем другой эффект, на какой Анна Сергеевна абсолютно не рассчитывала. Судья на пенсии неожиданно расхохоталась:

– Надо же! Так они тебя купили? В мои времена это делалось куда как проще. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. А сейчас они просто покупают судей. Как же они измельчали!

– Ничего смешного я в этом не вижу! – обиделась женщина за рулем.

Мать успокоилась и спросила серьезно:

– А ты сама как считаешь: виновен Ланский или нет?

– Разве честный человек может стать миллиардером в нашей стране?

– Ты, доченька, пропагандистскими лозунгами меня, старуху, не корми. Ответь по совести: да или нет.

Анна Сергеевна затянулась последний раз и выбросила окурок в окно.

– Да, виновен. Но не больше, чем другие олигархи и покровительствующие им чиновники. Иногда мне даже кажется, что он лучше и чище своих собратьев по цеху, он был своего рода белой вороной среди них, поэтому они и отправили его на заклание. На мой взгляд, он виновен лишь в уклонении от уплаты налогов. Этого я ему простить не могу. Ибо отчасти по его милости моя семья живет бедно, и я вынуждена торговать собственной совестью.

– Ну так не торгуй, – просто сказала мать.

– Это как? – удивленно переспросила Анна Сергеевна.

Пожилая дама пожала плечами, мол, чего проще:

– Я бы вынесла оправдательный приговор этим мальчишкам.

Судья устремила на мать недоуменный взгляд.

– Это твой звездный час. Такое дело бывает раз в жизни. Не каждому судье так везет. В твоих руках по большому счету сейчас находится судьба страны. По какому пути она пойдет, сейчас зависит от тебя, скромной судьи районного суда. Будут ли дальше судьи оставаться беспрекословными исполнителями начальственной воли или начнут исполнять свой долг по закону и по совести. Какой гражданской позиции ждать от простых россиян, если судьи такие. Не надо принижать собственные возможности и успокаивать себя, мол, я – как все, любой бы на моем месте поступил так же. Мир изменился, дочь. Свобода и демократия, о которых нам так долго твердили по телевизору, они уже рядом, мы до них почти дозрели. Поступи сейчас по совести – и ты подашь пример другим людям. Глядишь, так и вырастет в нашей стране гражданское общество. Но если ты сейчас пойдешь на сделку с собственной совестью, может быть, и получишь какие-то сиюминутные выгоды, но сама себе этого никогда не простишь. А так ты наверняка войдешь в историю как первый на самом деле независимый российский судья, вынесший самостоятельный вердикт по столь громкому делу. Конечно, тебе решать. Но я бы на твоем месте рискнула.

– Браво, бабуля! – захлопала в ладоши Сонька. – Я тебя прямо-таки за такие слова сразу зауважала. У нас в школе все говорят, что дело Ланского – чистейшая заказуха. Мне даже стыдно, что это моя мама судит этого симпатичного и несчастного олигарха. Мамулечка, ну чего тебе стоит, освободи ты его из тюрьмы. Он и так уже, бедняга, насиделся.

– Но…но… – Анна Сергеевна не находила слов. – Как же твой университет? Без денег ты на юридический факультет никогда не поступишь. А у нас их нет.

– А вдруг повезет, – не унималась выпускница. – А не поступлю, так что-нибудь другое придумаем. Пойду работать. Ты же меня устроишь в свой суд, хотя бы уборщицей?

– Боюсь, что если я вынесу оправдательный приговор, то в суде больше работать не буду.

– Замуж выйдет, – отрезала бабушка. – Может, хоть ей посчастливится встретить настоящего мужика.

А так, с этим судейством на самом деле никакой личной жизни.

– А как же квартира? Мы ее никогда не получим, – растерянно произнесла Анна Сергеевна.

– Заработаешь! – старейшина семьи уже все за всех решила. – Выгонят из суда, пойдешь работать в коммерческую фирму и заработаешь на квартиру. А не получится, вместе будем жить. Неужели нам так плохо втроем? В это время машина впереди тронулась, и Анна Сергеевна включила первую скорость и нажала ногой на педаль газа.

Дочка запела сзади фальшивым голосом:

 
Боже, какой пустяк –
Сделать хоть раз что-нибудь не так.
Выкинуть хлам из дома
И старых позвать друзей…
 

Я сидел в клетке рядом с Антоном и любовался своей женой. Ей сегодня удалось занять место недалеко от меня, поэтому я мог рассмотреть ее очень хорошо. Таня выглядела потрясающе в светлом деловом костюме и старалась держаться непринужденно. Но все равно напряжение и тревогу ей совсем скрыть от посторонних не удавалось. Рядом с ней сидела моя мама. Она на меня не обращала никакого внимания, а вслушивалась в каждое слово судьи.

Сегодня эта крашеная мымра должна огласить меру наказания, которую она определила мне и Антону. Я не сомневался, что оно будет связано с лишением свободы. Вопрос состоял лишь в том, на сколько лет. От пяти до десяти. Я почему-то остановился на семи. Счастливое число.

И вот, наконец, настал момент истины. Все присутствующие в зале замерли.

– Суд постановил, – казенным голосом провозгласила судья Самойлова, – признать гражданина Журавлева Антона Борисовича и гражданина Ланского Михаила Аркадьевича виновными в совершении преступления по статье 199 часть 2 пункты «а», «в» и «г» Уголовного кодекса Российской Федерации «Уклонение от уплаты налогов или страховых взносов в государственные внебюджетные фонды, совершенное группой лиц по предварительному сговору, неоднократно, в особо крупном размере» и установить им наказание в виде лишения свободы в колонии общего режима на срок 18 месяцев. Ввиду отбытия установленного срока наказания в ходе проведения следствия и судебного разбирательства освободить Журавлева А. Б. и Ланского М. А. из-под стражи прямо в зале суда. По остальным пунктам обвинения подсудимых оправдать ввиду недоказанности состава преступления.

Что тут началось в зале суда! Конвоиры стояли с раскрытыми ртами, не зная, что им делать. Первым пришел в себя Антон, он встал со своего места, подошел к старшему конвоя и сказал ему:

– Открывай!

Сержант вопросительно посмотрел на судью. Она утвердительно кивнула головой. Лязгнул замок решетки. Жена вскочила со своего места и бросилась ко мне. Она плакала и осыпала мое лицо поцелуями. В зал впустили журналистов. Я чуть не ослеп от фотовспышек. Пишущая братия переговаривалась между собой: видать, сам Президент помиловал.

Но раньше всех смысл происшедшего поняла моя мама. Она протиснулась сквозь толпу к судейской кафедре и низко поклонилось судье. И только потом я услышал реплику прокурора:

– Обвинение будет обжаловать этот приговор в кассационном порядке.

Я посмотрел, как одиноко и жалко выглядела эта уставшая от годового разбирательства неухоженная женщина, собиравшая на своем столе листы приговора, и понял, как я ошибался на ее счет все это время.

Сегодня она совершила настоящий подвиг. Она преодолела свой страх, косность и лицемерие. Несмотря на колоссальное давление на нее, она судила не только по закону, но и по совести, исполнила свой профессиональный долг до конца. И я вдруг отчетливо осознал, что этот ее поступок меня самого обязывает ко многому, что я сам теперь не смогу жить по двойной морали, как жил прежде. Наверное, в этот момент я и почувствовал себя до конца гражданином своей страны.

Часть третья
Со мной

Настоящих буйных мало, Вот и нету вожаков.

Владимир Высоцкий

Глава 9. Реинкарнация

Село Краснореченское Томской губернии.

Сентябрь 1840 года

Сашенька возвращалась из леса с корзинкой, наполненной до краев спелой брусникой. Ягоды были плотные, цельные и ничуть не кислые. Сколько ни съешь, все равно хочется. Вот братья-то обрадуются, когда она принесет им целое лукошко.

Родители у нее умерли давно, когда она была еще совсем маленькой. Поэтому ни маму, ни отца она почти не помнила. Жила Сашенька со старшими братьями, а грамоте обучал ее настоятель здешней церкви отец Поликарп. Поэтому Священное Писание девочка знала лучше всех наук и скоро стала очень набожной. Ей нравилось в церкви буквально все: и запах ладана, и расшитая золотом ряса, которую отец Поликарп надевал на праздничные богослужения, и скорбные лики святых на иконах, и мягкая, вкрадчивая речь старого священника.

А когда возле села поселился необыкновенный старец с длинной седой бородой и пронзительно-голубыми глазами, ее как магнитом стало тянуть к нему. А тут еще разговоры взрослых о его строгой подвижнической жизни, о чудодейственных способностях только подогрели интерес Сашеньки к дедушке Федору.

Теперь она ходила в лес только через винокуренный завод, рядом с которым в отдаленной избушке и жил Федор Кузьмич. И если ей доводилось украдкой увидеть его высокую и все еще статную фигуру либо за работой в огороде, либо беседующего с кем-нибудь из крестьян, Сашенька была счастлива.

Она уже много раз просила братьев поговорить со старцем, чтобы он взял ее к себе на обучение. Занимается ведь он с другими крестьянскими ребятишками! Но братья всякий раз отмахивались от надоедливой малолетней сестрицы, мол, не будет он с тобой даже разговаривать.

А сегодня день был особенный. После первых осенних заморозков неожиданно вернулось тепло, установилась солнечная и сухая погода. Воздух в полях и лесу был такой прозрачный и вкусный, что невозможно было им надышаться. Крестьяне благодарили Бога за теплые деньки и стремились использовать их с полной отдачей, каждый доделывал на земле, что не успел за лето. Листья на деревьях окрасились в волшебные цвета. Красные, оранжевые, желтые… всякие. И комаров уже не было. Чудесная пора в Сибири – бабье лето!

Старец тоже решил не упустить погожий денек и копал на своем огороде картошку. Даже эту простую крестьянскую работу он делал как-то особенно, не так, как здешние мужики. Подкапывая вилами картофельный куст, он не склонялся, а держался ровно и прямо. Мешки забрасывал себе на плечо, как пушинки, словно и не старик он вовсе, а молодой силач, для потехи нацепивший себе на лицо поддельную бороду. И по огороду нес он мешок, даже не замечая его тяжести, а сам все думал о чем-то своем – тайном и далеком.

Сашенька давно уже стояла у изгороди и смотрела на Федора Кузьмича. И вдруг решилась. Прогонит так прогонит. Она ловко перепрыгнула через забор и подбежала к нему.

– Не хочешь ли, дедушка, ягодок? – прошептала девочка, закрывая платочком красное от стыда лицо.

Он поднял голову от земли и посмотрел на нее своими голубыми, как небо, глазами.

– Спасибо за заботу, милая. А как тебя зовут?

– Александра.

Старец поднялся, стряхнул с рук налипшую землю и подошел ближе к гостье.

– Красивое имя. Александра, – повторил он его медленно, растягивая каждый слог. – А меня зовут Федором Кузьмичом. Но ты меня можешь называть просто дедушкой. Договорились?

Сашенька кивнула головкой.

Дедушка подошел еще ближе, склонился к ней и поцеловал ее в лобик.

– Ты не боишься приходить ко мне? Родители бранить не будут?

– У меня нет родителей, дедушка. Только братья. А они пусть бранят, – зашептала, подняв глаза, Сашенька. – Я вас полюбила… Я давно хотела убежать к вам. Говорят, вы детей грамоте учите. Возьмите меня к себе на обучение. А то я в церкви у отца Поликарпа все книжки перечитала. Да и учить ему меня недосуг. Семейство у него большое, и приход еще. А вы, говорят, много где бывали, многим наукам обучены. Я не глупая, я быстро выучусь. А я вам ягодок и грибов буду собирать. Вы же любите грибы, дедушка?

Федор Кузьмич вытер грязные руки о подол своей длинной холщовой рубахи и, поглаживая девочку по голове, ответил:

– Обучу, милая. Обязательно обучу. Без ягод и грибов. Просто от чистого сердца. Ты же ко мне по зову души пришла.

– Скажи, дедушка, а почему ты никогда не ходишь к исповеди и причастию? – как-то после урока спросила у него ученица. – Отец Поликарп за это на тебя сильно обижается. А попадья вообще называет тебя безбожником.

Этот наивный детский вопрос застал Федора Кузьмича врасплох. Он не сразу на него ответил:

– Я верю в Бога сильнее многих ваших прихожан. Но есть в моей жизни такая тайна, какую я не могу доверить даже священнику. Бог всегда в моей душе. Я делюсь с ним своими помыслами напрямую. И посредники мне в этом не нужны. Хуже тем несчастным, которые, не имея веры в душе, притворяются верующими. Они забывают, что Господь, великий сердцевед, знает не только наши помыслы, но даже наперед, что еще будем думать.

Подумав еще чуть-чуть, он добавил:

– А к причастию я не хожу, потому что уже отпет.

– Это как же? – удивилась Сашенька. – Ты же живой!

Федор Кузьмич улыбнулся, погладил ее по голове и сказал фразу, видно, из какой-то очень умной книжки:

– Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам!

А вскоре отец Поликарп сильно заболел и слег в постель. Из Ачинска вызвали доктора. Тот осмотрел больного и сказал, что он безнадежен. И тогда по совету односельчан попадья, забыв все свои дурные отзывы о Федоре Кузьмиче, направилась к нему со слезами о помощи.

Старец пришел к умирающему. Сел подле него и просидел так в полном молчании около часа. А потом сказал:

– Нельзя судить о человеке, не зная его самого. Нельзя выносить скоропалительные приговоры. Все, что вы делаете и думаете, когда-нибудь вернется к вам. Я на вас зла не держу и вам не советую этого делать, если хотите поправиться.

Уже к вечеру священнику стало легче, и вскоре он встал на ноги.

Но больше никогда не поминал старца лихим словом и домочадцам своим строго-настрого запретил это делать.

Сашенька стала любимицей старца. Целые дни она проводила у него. Убиралась в келье, сопровождала в прогулках. А летом иногда даже оставалась на ночлег, ложась спать в телеге с сеном, стоявшей во дворе.

Все же как много знал Федор Кузьмич! Он мог часами рассказывать ей о святых местах и монастырях, о войне с Наполеоном и даже о далеких странах. Сашенька слушала его рассказы как зачарованная. Она, привыкшая к своему маленькому мирку: глухому таежному селу, простому крестьянскому труду, воскресным службам в бедной церквушке и общению с малообразованными людьми, – из рассказов старца неожиданно открыла для себя, что мир не заканчивается за околицей, Ачинском и даже Томском, что есть еще и другие города, красивые и большие; иные страны, где живут люди с желтой и даже черной кожей. В тех городах есть огромные храмы с золотыми куполами, а богатство лавр поражает всякого богомольца.

Шли годы. Сашенька взрослела и превратилась в статную девицу. И вот однажды она пришла к старцу очень грустная.

– Что случилось, Сашенька? – спросил Федор Кузьмич.

Вместо ответа девушка упала перед ним на колени и разрыдалась.

– Встань, встань, родная. Успокойся. Расскажи по порядку. Кто тебя обидел?

– Братья! – сквозь всхлипы произнесла она. – Они хотят выдать меня замуж, дедушка. А я не хочу выходить за нелюбимого. Я одного вас в этом мире люблю…

С его помощью она поднялась с колен и бросилась к нему на грудь, осыпав поцелуями его морщинистое лицо.

– Дорогой мой, родной мой, только ты есть в этом мире для меня. Ты один. И никто более мне не нужен. Мне кажется, что я уже когда-то была твоей женой. Не гони меня. Оставь. Буду рабой твоей навеки, – шептала Сашенька.

Федор Кузьмич стоял посередине кельи, не проронив ни слова, и только с силой вдавливал в бока сжатые кулаки.

Сашенька понемногу стала успокаиваться. Она опустила глаза вниз и увидела, что из-под длинной рубахи старца натекла лужа крови.

– О Боже! – вскрикнула девушка и отпрянула в сторону.

И только тогда она заметила, что его лицо белее снега, а по бокам на рубахе выступили красные пятна.

– Вы ранены. Но как? – Александра всплеснула руками и ринулась на помощь. – Раны надо перевязать.

Ей едва удалось дотронуться до окровавленного места, как старец перехватил ее руку и строго, глядя прямо в глаза, сказал:

– Не надо. Сами заживут.

Но Сашенька успела почувствовать под холстом железный пояс.

«Он, должно быть, с острыми шипами», – подумала она.

И ей стало очень стыдно за свою несдержанность, за то, что она заставила святого человека так себя истязать. Вон какая лужа крови на полу. Ему ведь должно быть очень больно. Девушка густо покраснела.

– По закону Христа человеку следует любить только одного Бога. Люди не должны привязываться к тому, что имеет конец, или смерть. Их сердца должны любить то, что вечно, то есть Бога. Только его одного искать и только ему одному угождать. Грешно и несправедливо иметь сильную привязанность к людям. Вот что на это говорил Господь: «Кто любит отца и мать более меня, недостоин меня!» А теперь уходи. Я должен побыть один.

Направляясь к калитке, Александра увидела через окно, что старец стоит на коленях перед иконой Спасителя и отбивает поклоны. Ей стало так стыдно за свое недавнее поведение, что слезы вновь потекли из ее глаз, а грудь теснили рыдания. Пытаясь сдержать их, она побежала по освещенной луной тропе к ненавистным братьям.

Но если бы она услышала слова этой странной молитвы, то, скорее всего, ничего бы не поняла.

– Господь мой, Бог мой! Помоги мне избавиться от обмана страстей, обрести, наконец, свободу. Помоги выдержать еще одно испытание, ниспосланное мне Тобой в этой таежной глуши. Я знаю: все, что мы желаем в жизни, в итоге придет к своему концу. Страдания порождаются желаниями. Но удовлетворение этого желания – лишь иллюзия, преходящее удовольствие. Я отрину его ради Тебя, Господи, но зачем Ты продолжаешь мучить меня соблазнами? Я стар и болен. Мне осталось жить совсем немного. А Ты искушаешь меня этой страстью. Все – пустое, все обман. Никого, кроме Тебя, у меня в этом мире не осталось… Но неужели прав был тот буддийский монах в Тибете, когда рассказывал мне о реинкарнации? Неужели Ты на самом деле так устроил этот мир, что наши души после смерти переселяются в другие живые существа? И эта девочка – это новое воплощение моей Леа? Как же я раньше не догадался, что это она? Только Леа умела так слушать, так улыбаться и так меня целовать…

Он опомнился и с силой надавил локтем на свой железный пояс. Острые шипы вонзились глубоко в тело. Кровь снова потекла ручейком из-под рубахи. А он все молился перед иконой. Только непонятно, какому богу. Не Христу, не Будде, а какому-то своему внутреннему божеству. Так он продолжал разговаривать сам с собой, временами надавливая на шипы.

Мальдивские острова. Декабрь 1827 года

Он кое-как разлепил глаза. Они сильно слезились от солнца, морской соли и попавших в них песчинок. Что-либо разглядеть было очень трудно. Он протер глаза руками и вскрикнул от боли. Свет больно резанул по сетчатке. Не сразу он смог осмотреться кругом.

Солнце палило нещадно. Он лежал на пустынном пляже, весь обвитый уже высохшими водорослями. Рядом мирно дышал прибоем успокоившийся океан. Послушные, ласковые волны набегали на пологий берег, состоявший из мелкого и белого, как мука, песка, а потом лениво уползали обратно в океан.

Вокруг не было ни души. Только бескрайняя морская синь и белый песок. Да еще контуры зеленых пальм вдалеке.

К нему стала возвращаться память, и он вспомнил, как они схватились с капитаном «Святой Марии» и как их смыло волной в бурлящую стихию.

Значит, он выжил и на этот раз. Или это уже рай? Но почему тогда так болит все тело и так хочется пить? Выходит, что жив. Надо встать и идти. А, может быть, не надо? Зачем спасаться? Кому ты нужен? Кто тебя ждет? Родной брат приказал тебя убить. Ты ему не нужен. Семьи у тебя нет и, по всей видимости, уже не будет. Хотя женщин в твоей жизни было столько, что с лихвой хватило бы, чтобы переженить целый полк. Но никто не будет тебя оплакивать. Кто хотел, давно уже оплакал. Тебя нет. Ты умер два года назад в Таганроге. А это тело, которое лежит сейчас на Богом забытом пляже, – это лишь жалкая оболочка того, кто когда-то был великим царем, освободившим Европу от Антихриста.

Чего тебе еще надо? Ты захотел стать царем и стал им. Правда, благодаря невольному соучастию в убийстве собственного отца. Но зато сколько ты потом сделал блага для собственного отечества! Народ на тебя молился, боготворил. Хотя ты и не оправдал всех его ожиданий, но спас от иностранного порабощения. За это он прозвал тебя Благословенным. Потом ты ударился в мистику, и тебе стало не до народных чаяний. Тебя хотели свергнуть и уже готовили восстание. Но ты опять всех перехитрил и упредил. Ты представился мертвым, вместо тебя похоронили безвинно убиенного солдата, а ты позорно бежал из страны, предоставив младшему брату карать бунтовщиков. Зато не взял греха на свою душу.

Ты побывал на Святой земле, прошел по Дороге скорби, по которой нес свой крест Спаситель. Ты увидел древние пирамиды египетских фараонов. Посетил могилу своего великого врага. Совершил путешествие вокруг всей Африки. Пересек Индийский океан.

Поэтому лежи спокойно. Час-другой без воды на солнцепеке – и уплывешь отсюда навсегда.

Комедия окончена. Так, кажется, говорят французы? Не будем превращать ее в фарс!

А это уже точно рай! Долгожданная прохлада. Чьи-то мягкие и нежные руки омывают его лицо и тело. В слипшиеся от жажды внутренности проникает живительные влага, в обожженную солнцем кожу кто-то заботливо втирает какие-то снадобья. И сразу боль отступает и становится так легко, будто с тебя сняли не только одежду, но и всю кожу. И только ласковый ветерок слегка обдувает оголенные нервы. Блаженство!

Он открывает глаза и видит склонившееся к нему женское лицо. О, как красива эта богиня! Кожа цвета бронзы, но нежная и прозрачная, как шелк. Черные как смоль волосы струятся как водопад. Брови, будто нарисованные, изогнуты причудливыми коромыслами. Сочные губы так и манят впиться в них поцелуем и долго-долго не отрываться. Форма лица – овальная, как у Богоматери на православных иконах. Нос – правильный и прямой. Лоб – высокий. А глаза!? В них можно раствориться без остатка. Большие, слегка насмешливые, немного испуганные и такие родные.

Если бы он умел рисовать, то запечатлел бы ее портрет и затмил бы всех знаменитых итальянских и фламандских художников. Ибо ни один из смертных еще никогда прежде не видел такой красоты.

Она очень обрадовалась, что он открыл глаза. И рассмеялась, показав свои безукоризненные – ровные и ослепительно белые – зубы. Ее смех журчал, как горный ручеек. Он лечил лучше самых чудодейственных лекарств.

– Где я? – спросил он по-русски.

Но она только рассмеялась в ответ.

Затем он повторил свой вопрос по-французски, по-немецки и по-английски. Но каждый раз ему отвечал лишь журчащий ручеек.

Он осмотрелся. Он лежал в хижине, сплетенной из пальмовых листьев. Где-то вдалеке слышался шум прибоя.

Одежда бронзовой девушки состояла из куска выцветшей ткани, обмотанного вокруг тела и шеи, как одевались индийские женщины. Но эта туземка больше походила на эллинскую или римскую красавицу из далекой древности.

Она еще раз улыбнулась и, положив ладонь себе на грудь, произнесла гортанным голосом:

– Леа.

Он понял, что это ее имя, и повторил его. Она снова засмеялась и радостно закивала головой.

Тогда и он решил представиться. Отбросив ненужную здесь конспирацию, он, так же, как и она, положив руку на грудь, на то место, где билось сердце, назвался своим настоящим именем:

– Александр.

Глаза девушки вдруг сделались большими и круглыми. Она обомлела то ли от страха, то ли от неожиданности. Потом вскочила и выбежала из хижины.

Он остался один и недоумевал, чем вызвал такое смятение. Но вскоре она вернулась, зажав в ладошке какой-то предмет. Только теперь она уже не смеялась, а была серьезна и сосредоточенна. Прежде чем войти в хижину, она почтительно поклонилась, и только после того, как он позвал ее, робко вошла. Девушка приблизилась к его изголовью и поставила рядом с ним фигурку, которую принесла с собой. А сама села напротив и стала с любопытством разглядывать лицо выброшенного морем чужеземца, поглядывая на фигурку. Александру стало интересно: с кем же это она его сравнивает. Он приподнялся на локте и дотянулся до каменного изваяния. Каково же было его удивление, когда он узнал того, с кем Леа искала в нем сходство!