Текст книги "Невозможность путешествий"

(Расстояние – 3340 км, общее время в пути 2 д. 20 ч 1 мин.)

С одной стороны поезда горы, пути проложены возле самого распадка, с другой – мятая, а после, чуть дальше, разглаженная степь. Розовые породы, выступающие на поверхность, поросшую травой и мхом. «Над вечным покоем» нужно было писать именно здесь.

Я думаю об Ольге, о том, почему вместе – без любви, но в согласии и полном взаимопонимании. Незадолго до отъезда спросила, оторвавшись от компьютера:

– А почему мы живем вместе?

Растерялся, пожал плечами. Нужно было сориентироваться на местности. Выставить очередную галочку.

– Потому что я самый лучший.

Но возможность выставить галочку (объясниться) упущена. Первое время еще говорили о чувствах, да быт съел пустопорожние разговоры. Самих разговоров стало меньше. Тоже ведь съели.

У кого это я встречал фразу о том, что они (он и она) сходились как скрипач и скрипка, для того чтобы сыграть сонату? Тогда мы с Ольгой скорее джазовые импровизаторы – кто в лес, кто по дрова, но со стороны, если вслушаться, звучит складно.

Обязательно ли должна присутствовать любовь? Все только и делают, что говорят «любовь, любовь», песни поют. Кино, сериалы опять же. Зомбируют народонаселение. А если ее нет, тогда что? Как? Если нет вообще. В мире. Или все-таки есть? Ибо как же это миру совсем без нее? И что же это такое – любовь, дал бы кто определение. Но не отвечает, продолжая мучить. Конечно, хочется. Но значит ли это, что если ее нет, то следует жить бобылем, ужинать и ложиться спать в одиночестве?

Наспишься еще. В гробу. А пока жив (над горной грядой зависает гряда облаков, выпуклых, что твои склоны), нужно чтобы кто-то сопел рядышком. Обязательно нужно спать вдвоем. И не только, кстати, спать.

Ольга. Долгими осенними вечерами, переходящими в бесконечные зимние ночи, мне важно твое присутствие, ибо даже диетическая телевизионная кашица кажется совершенно несъедобной без тебя. Уже не говоря о желании сходить в кино или в ресторан, наконец, съездить вместе в отпуск.

Особенно отвратительно есть в одиночестве. Пока готовишь, то еще ничего, вовлечен в процесс, но вот стол накрыт, сервирован; дальше – тишина. Даже если музыка или телевизор на полную громкость. Полная громкость лишний раз подчеркивает «одиночность» и неуют.

Есть, конечно, секрет – бутылка хорошего красного. Пока готовишь, разминаешься, прикладываешься время от времени к пузатому бокалу, так что трапезу встречаешь окончательно разогретым. И тогда уже и еда неважна, и все прочее человечество. Груда грязной посуды ждет завтрашнего пробуждения. Моешь ноги и ложишься спать. В полной уверенности, что на этот вечер удалось превратить одиночество в уединение.

Главное, чтобы в этот момент никто не позвонил. Иначе столь тщательно лелеемый настрой рушится в един миг. В един миг!

(Расстояние – 3395 км, общее время в пути 2 д. 21 ч 25 мин.)

Раньше я не разделял «любовь» и «страсть», для меня они были едины. Позже понятия разошлись как «лево» и «право». Что же лучше для семейной жизни – равномерность спокойного сосуществования или бурный поток непредсказуемости? Кто знает, Ватсон, кто знает. В конце концов, мы же взрослые люди и понимаем, что этот остров необитаем. А ты сидишь на берегу, тебе тепло и скучно, и ты толстеешь, пухнешь не по дням, а по часам.

В «Бесах» наткнулся на рекомендации Варвары Петровны. Выпишу, а то потеряется.

«Не доводи до последней черты – и это первое правило в супружестве…»

Ага, плавали, знаем. Да только где она, «последняя черта», когда все начисто пишется, методом проб и ошибок, новых проб и новых ошибок.

У Джулиана Барнса, отобранного у Ольги, вычитал другой совет – совет старой женщины своей дочери, заплутавшей в браке. Та вопиет о покое и ясности – когда ж, наконец, настанет счастливый миг успокоения? А мудрая матрона вороном ей и ответствует: «Никогда».

Нет и не может быть в супружестве зоны покоя, когда все акценты и точки расставлены, покой лишь только снится, любой момент может оказаться для семейных отношений роковым. Мало ли какая коса найдет, мало ли какой камень подвернется.

Так что сиди и слушай, анализируй и не расслабляйся, продолжай вести наблюдения. Как некогда пел герой первого казахстанского боевика: «Следи за собой, будь осторожен…»

(Расстояние – 3465 км, общее время в пути 2 д. 22 ч 43 мин.)

У Ольги горный профиль. Она любит танцевать и неплохо водит машину. За ней как за каменной. Супружество есть дружество: важно не бороться за первородство, но вовремя подставить плечо. Еще до того, как попросят. Для того чтобы не попросили.

Когда она вдруг заболела, я заволновался. Вызвал гражданке Украины скорую московскую помощь. Ольга была против, но особенно не сопротивлялась: силы иссякли. Через полтора часа приехали два нетрезвых обормота, спросили денег, «сколько не жалко». А не жалко, ибо покой покупали. От болезни откупались внезапной. К утру и прошло, жар спал вслед за волнением.

– А что будешь делать, если со мной приключится беда, если, например, я обезножу? – спрашиваю я.

– Во-первых, я связываю твои слова и отбрасываю далеко-далеко, чтобы не исполнилось! А во-вторых…

Важно, чтобы существовал человек, которому можно задавать такие вопросы. Хотя бы задавать. Раньше, не задумываясь («а во-вторых») отвечала, что немедленно отправит к родителям на Урал, теперь молчит. Что-то там себе думает: не поле же перейти. Не пюре в блендере приготовить.

Блендер, кстати, вместе покупали. Сразу после возвращения из Туниса. Подсели на овощные супы-пюре («все включено»), несколько раз честно пытались соответствовать. Еще пару раз Оля готовила молочные коктейли. В выходные, когда не надо рано вставать. Теперь стоит на холодильнике, пылится.

К быту совершенно равнодушна.

Посуду моем по очереди.

(Расстояние – 3582 км, общее время в пути 3 д. 55 мин.)

Г-жа Кафка рассказывает о том, что муж ее содержит (в отличие от семейного расклада у дочерей, которым «супруг и шмотки не подарит»), и это правильно: мужик должен семью содержать. Переспрашиваю – что значит должен?

C Ольгой таких вопросов не возникает. Вот выправим ей гражданство и купим домик в деревне. То-то жизнь начнется! Перед сном, насидевшись за компьютером, хочется прогуляться. Но она приходит вымотанная и совершенно неспособная к моциону…

Так, какие у нас еще субъективные трудности? Эта, как ее… корабль-призрак… Любовь… Что это за слово, которое знают все?!

(Расстояние – 3697 км, общее время в пути 3 д. 2 ч 56 мин.)

Ольга ревнует к прошлому, к воде воспоминаний, из них состоит мое тело. Раньше я постоянно ссылался на предыдущий опыт.

С помощью отсылок наводил мост между тем, что было и тем, что будет в нашей совместной жизни. Я как бы говорю ей – видишь, ты встроена в поток жизни, ты стала его частью, именно поэтому и важно знать «откуда есть пошла земля русская». Ведь таким, какой я есть рядом с тобой, я обязан всему тому, что случалось, происходило, мучило или восхищало.

Ольга ревнует меня к литературе. Она думает, что это хороший способ спрятаться от действительности, в которой, помимо всего прочего, находится и она.

И она тоже.

Еще она считает, что писатель обязан воровать сюжеты и образы из реальности, и опасается за свою приватность. Она принципиально не читает моих текстов, видимо, боится расстроиться.

Кажется, она опасается увидеть там совершенно иного, непредсказуемого человека. Это же так страшно – жить рядом, не зная, с кем живешь, и однажды столкнуться лоб в лоб с тем, чего не понимаешь.

Отчасти, она права. Издержки производства… Стараюсь не грузить ее профессиональными подробностями, взаимоотношениями с коллегами, тем более что она воспринимает их болезненно. В оправдание говорю, что стараюсь не смешивать жизнь и работу.

Вот именно: стараюсь…

У нас нет детей, поэтому у нас есть только совместное настоящее и раздельно нажитое прошлое, отекающее воспоминаниями, приходящее в снах, которые я уже давно прекратил пересказывать.

(Расстояние – 3852 км, общее время в пути 3 д. 6 ч 19 мин.)

Постепенно подъезжаем. Настроение приподнятое, несмотря на усталость, накопленную вместе с грязью. Одежда превратилась во вторую кожу, в убитого на охоте бизона, кажется, она тоже дышит, тоже потеет, тоже пахнет.

За окном растекается натюрморт ночных микрорайонов. Г-жа Кафка штудирует «Америку», торопится дочитать, еще не зная, что роман окажется незаконченным.

Тушуясь, пряча глаза, ко мне снова подошла проводница. Долго сбивчиво объясняла. Жестикулировала. Не сразу, но понял, что для отчетности ей нужен пассажирский отзыв, тогда к концу года (а ведь уже конец года!), возможно, ей выплатят премию.

Протягивает замызганную книгу с разлинованными страницами, похожую на украденный классный журнал. Оторопев от наглости, соглашаюсь. Проводница мгновенно исчезает.

Сижу задумчиво. Листаю замусоленные страницы. Читаю нелепые благодарности, одни выведены каллиграфическим твердым почерком, другие каракули и не разобрать.

Почему-то вспоминаю Солженицына, его мнение о важности обустройства Казахстана в новом российском раскладе. Перед лицом встает по-ленински ласковый прищур Нурсурлтана Назарбаева. Чувствую ответный прилив ответственности.

(Расстояние 4008 км, общее время в пути 3 д. 8 ч 54 мин.)

Дорогие казахские друзья!

Так радостно приветствовать народ братского Казахстана на гостеприимной и плодородной казахской земле! Многовековая дружба казахов и русских подает нам великое множество примеров взаимодействия двух великих и нерушимых народов. Приятно ощущать, что на родине великих Джамбула и Абая живет и процветает творческий дух народа-строителя, народа-победителя, народа-землепашца и земледельца.

Тысячей невидимых нитей наши страны связаны в единое и нерасторжимое целое. Сложная геополитическая ситуация хорошо показывает, кто в этом мире друг свободному Казахстану, а кто враг. Наше общее будущее обязывает жить в мирном соседстве, взаимно обогащая друг друга в экономике, искусстве и спорте.

Да, не станем скрывать, в отношении двух наших стран случались и сложные, противоречивые моменты. В Советском Союзе именно казахские степи являлись южными рубежами страны, мягким и ласковым подбрюшьем, на чем величаво раскинулась матушка Россия.

Годы коллективизации и сталинские репрессии не прошли даром для великого казахского народа. Многие семьи потеряли кормильцев во время Великой Отечественной войны. Но и в оттепель, наступившую после ХХ съезда КПСС, и в перестройку, коренным образом изменившую характер наших отношений на государственном уровне, мы вступали вместе, плечом к плечу.

Наступили годы размежевания. Казахстан избрал для себя особую стезю и стал независимым государством. Несмотря на это, наша дружба не ослабела, но стала еще сильнее и как хорошее казахское вино с каждым годом становится все крепче и крепче.

В заключение хочется высказать слова благодарности всем людям доброй воли, которые сделали мое нынешнее пребывание на гостеприимной казахской земле комфортабельным и плодотворным.

Благодарю за внимание.

Конечно, «казахское вино» – это перебор, я понимаю. Но «водка» не обладает представительской респектабельностью… Нужно было бы упомянуть кумыс, но кумыс, понятное дело, не может стоять и крепнуть (как дружба между народами) долгие-долгие годы.

(Расстояние 4017 км, время в пути 3д. 9 ч 29 мин.)

В Алма-Ате дождь.

На заплаканном перроне меня встречает Ольга, прилетевшая накануне.

2006

Тель-Авив
Шестнадцатая маршрутка (1)

Водители маршруток, считающие мелочь, у них есть такая штука рядом с рулем, в два полушария которой они скидывают монетки. На светофорах водитель запускает руку в медные россыпи, выуживает монетки, раскладывая их по столбикам. У некоторых водил это входит в привычку. Я помню одного молодого парня, который купал руку в копеечках по инерции, просто так

Шестнадцатая маршрутка идет от Алленби до Шалема в Рамат-Гане

Все водители, кстати, знают русский; и технички, и продавщицы в супере

Клины перелетных птиц. До Африки уже недалеко

Календарики с доступными дамами, рассыпаемые на набережной и втыкаемые за дворники

Священники в рясах, идущие кромкой моря ако посуху

Их прихожанки в платках

Арабы, купающиеся в одежде

Запах пляжной косметики

Кошерные Макдоналдсы

Парковки на пустырях

Блуждающий центр

Дизенгоф

Бульвар Ротшильда, упирающийся в долгострой Габимы с бронзовым Лошариком на пустой площади

Трущобы центральной станции с выбитыми передними зубами

Длинная-длинная набережная

Сон, наваливающийся вместе с пятичасовой темнотой

Точнее, не сонливость, но вялость, вареность

Указатели улиц на трех языках

Кошки. Голуби. Кошки. Голуби

Мусорные клетки для пластиковых бутылок, стоящие на тротуарах. В человеческий рост

Порт

Холмы

Пальмы

Хамсин

Трущобные кварталы рядом с небоскребами

Самолеты, низко летящие над городом за город

Яффо на горизонте

Огни проспектов так заманчиво горят (со стороны набережной)

Баянисты, стоящие на голове над входом в башню Оперы

Эвкалиптовые рощи

Суданская роза

Фонтаны

Песок. Камни

Камни. Песок на зубах

Олеандры, грейпфрутовые деревья, финиковые пальмы

Хасиды на билбордах

Лавочки с пенсионерами

Разнобойные, разномастные светофоры

Ни одной библейской святыни

Скобка моря

Сны о доме

2009

Тель-Авив
Шестнадцатая маршрутка (2)

Первой заходит крашеная блондинка не первой молодости с пищащей картонной коробкой, которую она ставит на пол. В коробке прорези для дыхания цыплят. Затем входит, не нагибаясь, глазастый школьник с удивленным взглядом и активной жизненной позицией: с видимым удовольствием он каждый раз включается за процесс передачи сдачи.

На кроссовках у него цепочки. А я представляю, как вечером вся семья этого мальчика соберется за столом. Соберется, ну и все – у этой моей грезы нет морали. Жарко, мозг расслаблен.

Где-то на подъезде к южному Тель-Авиву вваливается ортодокс с пейсами. Белая рубашка, белые носки, черная одежда. Ортодокс утыкается взглядом в лобовое стекло – перед нами едет автобус, на задней стороне которого реклама нижнего белья. Автобус подолгу стоит на светофорах.

На повороте к Левински (значит, большая часть пути уже позади) впархивают две молодые негритоски со стаканчиками пепси.

В маечках. С торчащими в разные стороны сосками. Волосы у них разобраны на мелкие косички; допив газировку, они наливают новую порцию из бутылки, завернутой в бумажный пакет, точно это алкоголь.

Вместе с ними вползает загорелый ашкеназ, похожий на верблюда с пачки «Кемел», который долго устраивается на задах, теряет мелочь, школьник помогает ему собрать монетки, а затем школьника и вовсе пересаживают к «верблюду», так как на очередном перекрестке в маршрутку втискивается громкоголосая бабка, которой хочется сесть поближе к водителю.

Садится. Тут же начинает гортанно горланить, вовлекая в разговор не только водителя в шляпе, постоянно сплевывающего в окно, но и крашеную, слегка пожухшую тетку с цыплятами.

Где-то в середине долгой Левински негритоски, допив пепси, выпархивают, а их место занимает семья, пахнущая индусскими благовониями: маменька и пузатый папенька, оба в шортах, и кудрявая деточка с ангельским личиком.

Затем в маршрутку, где личный состав продолжает меняться, залезает претенциозная тетка с морщинистой кожей в странной полупрозрачной хламиде, многократно прожженной сигаретами; это, вероятно, у нее фан такой, свой способ быть модной. В ее мочках болтаются круги – такие же большие, как и под ее глазами, кажется, худоба ее дурно пахнет. Фея, как я называю ее про себя, начинает громко говорить по телефону, забивая говорливую бабульку с первого сиденья. Общий разговор вянет.

И я обращаю внимание на толстого американца в панаме, вытирающего потную лысину платком.

То, что он из Америки, узнаю из его разговора с маленькой вьетнамкой (скорее всего, она его ассистентка, решаю я). Ассистентка говорит с ним по-английски без какого бы то ни было акцента. У нее звонит трубка, в которую она говорит на непонятном щелкающем наречии, затем, обращаясь к окончательно вспотевшему рохле, вновь переходит на английский, поясняя, что звонила Милла.

А-а-а-а-а, говорит багровая лысина, Милла, как же, знаю, знаю, передавай ей привет.

Американец странно смотрится на фоне тесных азиатских лавок, мелькающих за окном, белых домов, облепленных товарами и людьми, точно муравьями – на фоне всего этого сотворенного антуража, стремящегося стать соприродным. Американец смотрится странно, апострофом, а вьетнамка в картиночке этого мира – как влитая. С ее маленькими наманикюренными (каждый не больше моего мизинца) пальчиками, торчащими из вьетнамок.

На смену фее, вышедшей у поворота на Алленби, вошли интеллигентный ботаник лет двадцати пяти и поджарый эфиоп с сеткой. В сетке продукты.

Теперь, когда море видно в просветы улиц, громче всех говорит длинноногая разбитная деваха. Она тараторит в свою трубку так эмоционально и громко, что кажется, будто в маршрутке стало тесно.

Ее трескотню демонстративно не замечают кудреватая тетка средних лет с замусоленной Торой и девочка-гот.

Потом заходит стриженый парнишка с серьгами на полмочки.

Эфиоп выходит.

Входит неухоженный «строитель» с пышными, неухоженными бакенбардами в поношенном костюмчике, который почему-то садится на пол.

Также хочется упомянуть Иисуса Христа в холщовом хипповом рубище и Марию Магдалину, вошедшую вместе с ним; рыжую конопатую ирландку (звонок на ее мобильном выводил джигу) со связкой воздушных шариков; носатого угрюмого мачо в кипе (он ехал с нами совсем недолго), музыканта с гитарой, напевавшего под нос себе нечто заунывное и, наверное, кого-то еще, хотя дорога заканчивается, упираясь в площадь с фонтанами.

Дальше уже только пляж и море.

Море

2011

II. Существительное

Но менять надо не небо, а душу! Пусть бы ты уехал за широкие моря, пусть бы, как говорит наш Вергилий, «города и берег исчезли», – за тобой везде, куда бы ты ни приехал, последуют твои пороки. То же самое ответил на чей-то вопрос и Сократ: «Странно ли, что тебе нет никакой пользы от странствий, если ты повсюду таскаешь самого себя?» – та же причина, что погнала тебя в путь, гонится за тобою. Что толку искать новых мест, впервые видеть города и страны? Сколько ни разъезжай, все пропадет впустую. Ты спросишь, почему тебе невозможно спастись бегством? От себя не убежишь. Надо сбросить с души ее груз, а до того ни одно место тебе не понравится…

Сенека. Из «Нравственных писем к Луцилию»

Места в Чердачинске, напоминающие другие города
Отрывок из романа «Едоки картофеля»

Гостиница «Южный Урал», выкрашенная в розовый цвет, – если смотреть на нее от выставочного зала Союза художников на улице Цвиллинга – напоминает венецианское палаццо. Тогда проезжающий мимо красный трамвай усть-катавской сборки – гондола.

Желтый (песчаный) затылок оперного театра – если смотреть на него с середины Кировки (там, где ее пересекает улица Маркса), или, в крайнем случае, от Часового завода – просто «дворец Чаушеску», квинтэссенция помпезной и тупой сталинской архитектуры.

Дорога на чердачинский металлургический завод (ЧМЗ) через промзону («долина смерти») – фильм из далекого и ужасного будущего (а отвалы отходов, по кромке которого спокойно ездят самосвалы, похожи на лунный кратер).

Дом по улице Коммуны с кассами «Аэрофлота», стоящий напротив белого дома с детской библиотекой по улице Пушкина (особенно верхняя его часть), – на пекинские «ласточкины гнезда».

Некоторые аллеи в старой части ЧМЗ и двухэтажная застройка в районе радиозавода – типичный южный курортный городок (так и кажется, что за поворотом вот-вот откроется вид на море).

Полукруглый поворот улицы Цвиллинга (чуть выше кафе «Лакомка» и фотоателье) – если смотреть на него со стороны Первой булочной туда, где окна над аркой и выступающие треугольные эркеры, украшенные ампирной лепниной – это наша Малая (или Новая) Голландия.

Дом на площади Революции со стороны памятника Ленину (среди прочего там – железнодорожное управление), в котором размещен Музей декоративно-прикладного искусства с каслинским литьем – если смотреть на него из нового подземного перехода у входа в Никитинские ряды, он похож на московскую высотку сталинского периода или (если облака поверх него быстро бегут) на «Титаник».

2011

Поселок
(романное пространство)

Сначала нужно пояснить, что такое «романное пространство» и как оно появилось.

Вообще-то оно может появиться где угодно, стоит только щелкнуть пальцами рук и сказать, что, вот, мол, вот оно, романное пространство, началось.

Щелчок – и все вокруг (и ты сам в том числе) оказывается внутри умозрительно обрамленного пространства; в акватории или кубатуре повышенной семиотической отзывчивости. Все, что ты отныне тут видишь, и все, что отныне с тобой здесь происходит (или не происходит) складывается в умозрительный текст.

Само это понятие – «романное пространство» мы придумали с одним университетским приятелем во время прогулок после занятий.

Филфак наш находится за зданием Теплотехнического института с огромным изображением ордена Победы на фасаде; в него упирается, точнее, от него начинается, главная торговая улица Чердачинска – улица Кирова (и здесь, между прочим, уходит под землю один из самых первых, как по старшинству, так и по стратегической значимости, городских подземных переходов с массой рукавов и выходов), трамвайными путями, протяженной перспективой тянущаяся до площади Революции (если смотреть вдоль Кирова).

Или же, если смотреть вдоль проспекта Победы, то, глядя в сторону Сибири, начинающейся за железнодорожным мостом, можно увидеть Ленинградский мост, чуть погодя упирающийся в железнодорожный мост, стоящий параллельно улице Российской, на которой я прожил какую-то часть своей жизни.

Если же посмотреть в сторону Северо-запада, то не увидишь ничего, кроме холма, исполосованного шоссе, которое скатывается вместе с медленными трамваями к самому началу описываемого перекрестка.

Когда-то Е. В. Александров, главный архитектор советского Чердачинска, озаботился нарастанием в нашем миллионном «промышленном и культурном» центре «кризиса вертикали», из-за чего на вершине плавного холма, ни к селу ни к городу (точнее, спиной к автомобильному училищу, лицом к Сибири) воткнули невзрачную многоэтажку.

Я не знаю, зачем я столько подробно объясняю структуру этого перекрестка, а затем буду пытаться дотошно вложить в голову того, кто читает, карту-схему поселка автоматно-механического завода (АМЗ), но оно так нужно. Тем более если речь идет о пространстве.