Текст книги "Остаточные явления"

Настало время обеда. Синий потащил меня в кафе. Стали заказывать и я потерялся в выборе, но синий пришел на помощь.

– Жиденького тебе надо поесть.– сказал он с отеческой заботой в голосе, будто к чему-то меня подготавливал и я взял куриный супчик с лапшей.

Я уже заканчивал работу, когда бородатый, стоя в дверях произнес.

– Сейчас самое время – и скрылся. На часах было шестнадцать сорок пять. Я положил инструмент и вышел из душегубки.

Спустился в подземный переход, соединяющий бренный мир с мариной. Это двадцать метров вечной печали и сырости, которая настроила на нужный лад-концентрацию, как перед концертом. И вот, я в черных плавках, в руке маленькая пластиковая бутылка, в которой уже лежит мой паспорт, осторожно вошел в воду, стараясь ни на кого не обращать внимания, хоть и имели место экземпляры достойные в ту роковую минуту.

Я уплывал все дальше и дальше от них и от себя. Иногда я оглядывался. Все-таки земля держала, но для меня она была всего лишь точкой отсчета. Сначала я замечал едва различимые очертания людей, потом они превратились в огромную телесную массу неаполитанской светло– желтой. Она молчаливо кипела позади. Моя любимая краска. Ей я всегда заканчиваю картину, чтобы я не писал: и закаты, и рассветы. Уже через час я увидел изумрудного цвета горы. Зрелище было бесподобным. Мне никогда не нравился зеленый, а тут он возымел на меня притягательную силу. Я вспомнил куст жасмина и женщину, которая жила в нем. Я так и не дописал ту картину. А надо ли? Она проверяла меня на прочность. Проверяет и сейчас, когда я от неё удаляюсь, соблазняет своим изумрудным взглядом. Вернется ли, подлец? Я плыл к другой, я повторял её имя, чтобы не сбиться с курса.

Сначала отказала левая нога. Я взял саморез, привязанный к шнурку плавок, и стал бить им по ноге. Но ничего не выходило. Нога болталась, как чужая пьяная жена, которую нужно довести до дома. Через какое-то время к ней присоединилась её пьяная подруга. И я с двумя этими дурами решил переплыть море? Они были готовы на все ради меня, но сообразив, вовремя нажрались и превратились в бесчувственное мясо. Время от времени они очухивались, благодаря ударам самореза. Это позволяло мне плыть дальше. Страха не было, ничего не было, только было от чего-то весело. Я впервые за много лет чувствовал жизнь. И у этой жизни не было свидетелей. Только синие волны задавали ей темп – то усиливали, то ослабляли её биение. Я дрейфовал на этих волнах, как мешок с дерьмом, все дальше унося за собой свой неповторимый вкус, цвет и запах.

Вдруг, впереди себя, в метрах пятидесяти заметил моторную лодку, красно– бело– черную. Лодка была оживлена смехом и женскими криками. Немного посомневавшись, двинулся к ней. На одних руках. Хладнокровие покидало меня, сменившись радостью встречи с дружинниками Господа. Волна усилила свой бег, стала совсем черной или почернело у меня в глазах. Я снова сдавал экзамен на значок « Умею плавать 25 метров». Солнце сияло мне в лоб сильней обычного, вырывая из меня крик ослепленного долгожданным счастьем. Я выходил на свет. Все были в сборе: кучка бултыхающихся людей в оранжевых спасательных жилетах-то были любители открытого моря. Они радовались, как дети, но с моим появлением смех сменился непонятным молчанием, будто урода узрели.

– К вам можно? – спросил я человека в черных очках и черной бейсболке. Он стоял на мостике и подавал всем оранжевым руку.

– Давай залезай.

Я дождался, пока все оранжевые залезут, все-таки, они деньги платят, и еле заполз сам. Ноги меня не слушались, они были точно из ваты и кровоточили.

Катер взревел и взлетел над водой. Все сидели и молчали, изучая бутылочку у меня в руках. Вдруг один, самый любопытный, спросил.

– А что это у вас в бутылке?

– Паспорт – немного поколебавшись ответил я.

– А зачем вам в море паспорт?

– Я путешествую – поражаясь самому себе, насколько исчерпывающе, ответил я.

Все опустили головы и думали про меня наверняка плохо. Из их нависшего молчания упреком сорвалость только слово «Турция».

Через минут пятнадцать катер достиг берега. Я чувствовал себя пришельцем из космоса, прибывшим с другой планеты с целью взять пробы земли обетованной, а также обогатить её аборигенов знаниями и технологиями выживания в открытом космосе. Не хватало только солнцезащитных очков, чтобы не доставали фанатики, ведь я был обезвожен и ослаблен, а значит в свободном доступе пользования.

Кое-как спустился на берег. Земля пошатнулась у меня из под ног и я упал, крепко сжимая бутылочку. Нашел пустое местечко на песке и залег. Это был неизвестный мне пляж. Вблизи от меня стояло белое здание годов пятидесятых. И кругом пятидесятые: и музыка и женщины и обезьянка на плече у полосатого дяди – тоже от туда. В глазах все стало убыстряться, будто я смотрел какое-то старое кино про счастливых людей. В ушах стоял гул. Перезагрузка. Я отрубился.

Не знаю сколько я так проспал, но жизнь с открывшимися глазами показалась лучше обычного. Правда, все так же хотелось пить и жрать, только воспоминание о недавнем киносеансе билось свежей тревогой где-то в затылке. Чудеса какие-то! Так я прошагал два километра до своего пляжа, осмысливая эти чудеса и свой заплыв, не веря, что вернулся живой. Откуда-то появились силы, и я направился прямиком на работу.

Работал, как заведенный, хотя еле стоял на ногах.

Появился один из маляров в апельсиновых шортах. Началось слюновыделение. Дышать стало тяжело. Он глядел на меня и удивлялся моему ресурсу стойкости.

– Хватит Димон, заканчивай. Отдыхать нужно.

Подошел довольный хозяин и что-то возбужденно принялся рассказывать маляру.

– Наши его перехватили! – Оторвалась от него фраза и ударила мне по голове. «Да, план-перехват удался» -подумал я.

– Три километра! – Слетело с него снова. «Неужели я столько проплыл?!»

– Чуть не ушел! – радовался хозяин и я радовался вместе с ним. «Да, это– маленький шаг для человека, но огромный для всего человечества».

Мне было не успокоиться. Вокруг тоже все шумело или прорезался слух? Я стал лучше слышать. Бог даровал мне слух! И слышимое стало проклятьем, разрывало меня на обрывки слов и звуков. Люди бросались словами, как яблочными огрызками, как семечной шелухой и весь этот мусор доставался мне беспечному, всепоглощающему слушателю, и даже чайки, проносящиеся на до мной, посмеивались. Где я?

– На седьмой ступени– произнесла старуха, карабкающаяся на гору, цепляясь клюкой. Какая еще ступень? Зачем мне это? Куда меня выбросило на этот раз? Кто все эти люди, говорящие на одном со мной языке, и величие его меркнет с каждым слышимым словом и родство его не так меня радует, как раньше? Что со мной случилось? Или тот, кто оказался близко, становиться ближним и уши его дарованы всем и тело его ест тот, кто слышит его. Откуда у меня эти мысли? Без паники.

Я не находил себе места, точки опоры не находил. Она растворилась в этом картонном городке, оставив на нем загадочное пятно, вроде тех чайных пятен, похожих на слюнявых мутантов, которыми я забавлялся в начале своей голодной романтической карьеры, что и привело меня к безобразному состоянию духа и растворенности во всем, чего касался мой вымирающий ум, ищущий, как слон для себя, последнее пристанище. Так я слонялся по городу в поисках новых ощущений и слухов, точно персонаж из компьютерной игры – набирал очки, в виде недопитых бутылок с газировкой, выгорал на солнце. К часам четырем шел на пляж поглазеть на теток.

– Что смотришь? Женись, тогда и будешь глазеть – рявкнула одна толстожопая фемина. Но попадались экземпляры получше. Целую неделю наблюдал за одной чудесной девушкой. Мне хотелось узнать её поближе, ведь у неё была самая аппетитная задница на пляже. Известно было только то, что она замужем за пляжным администратором, который в перерывах между любовными утехами с ней, предоставлял шезлонги и лежаки. Жили они тут же на пляже, в пост модерновом бунгало восьмидесятых годов постройки.

Я был подле неё и искал момента сцепиться с ней языком. Когда же она забирала шезлонги в стойло и закрывала лавочку, я уличил момент для своего выхода.

– Вам помочь

– Да, если можно

– Как вас зовут?

– Камилла —нехотя ответила она.

– Я Дима

– Ставьте поплотней Дима.

– Вот так?

– Да.

– А знаете, я знавал одну Камиллу.

– Да что вы говорите!

– Она была скульптором, и можно сказать единственным гениальным скульптором женщиной этого мира, оставаясь при этом женщиной. Звали её – Камиль Клодет. Была влюблена в Огюста Родена. Вы знаете, кто такой Роден? – Камилла помотала головой и посмотрела на меня с ненавистью, как-будто нашла во мне того самого, не уловимого, кто спаивает её мужа.

– Ну, вот! – продолжал я – За это и поплатилась. Тот был женат и пожелал остаться в браке, нежели с какой-то там художницей. Бедная Камилла сошла с ума от любви к этому придурку. Такая вот история о Камилле и ее любви.

Камилла молчала и чему-то улыбалась, возможно тому, что не одна она такая дурочка, только ей, в отличие от своей тезки повезло найти уголок счастья на угасающей «Ривьере».

– Да есть ли эта любовь?

– Что вы говорите Камилла? Рановато вам иметь такие речи. Так говорят бабушки в пустой мешочек из под семечек после просмотра очередного сериала. Конечно же есть! Только любовь и есть. Она повсюду.

Вон, смотрите, разбросана разноцветными стекляшками по всему пляжу, подмытая морем, радует глаз, но такая любовь не ранит, а значит это не надолго. Любителю острых ощущений, чтобы напороться, так, чтоб кровь бурлила, нужно искать место подальше от воды.

Камилла молча внесла последний шезлонг в свою каморку и закрыла за собой дверь. Без неё на пляже ловить было нечего и я удалился, унося с собой восхитительный миг общения с прекрасной Камиллой в белом купальнике и её мудрую улыбку я повешу себе на голубую стену, к таким же прозрачно мудрым мокрицам, чтоб не скучали.

Вечером зазнобило в сердце, и я позвонил ей.

– Привет, родная.

– Здрасьте.

– Ты где? Что-то у тебя шумно там.

– Я на футболе. Ты что не знаешь, чемпионат Европы идет. Вот, тут, приехала поболеть.

– К вам можно?

– Давай, – засмеялась она.

– Щас буду. – сказал я и связь оборвалась. Отняли последнюю конфету.

Не насытившись разговором с прекрасным, позвонил брату. Может он, наконец-то скажет что-нибудь свеженькое и успокаивающее мой берег. Он как и раньше советовал Писание, пока не поздно найти в городе Свидетелей Иегова и побрататься с ними.

– Брат у тебя только один выход– говорил он– иначе, так и будешь вариться в собственном соку. Найди Дамира– он наместник тамошний– и сообщил его телефон.

Одна только мысль, что я стану Свидетелем Иегова вселяла в меня ужас последнего дня на земле. Неужели только безоговорочная слепая вера откроет мне глаза на происходящее вокруг. Отдать душу ловчему и запутаться в сетях.

С этими похоронными мыслями я и пришел домой. Минут пять полежал на кровати, но расслабиться не удалось. Я окапывался все глубже и глубже, окружая себя непролазными горами из диковинных пород, поднятых с глубин собственного бредодобываемого месторождения, где я не мог отличить болезненный сон от лекарственной яви. Тревожность нарастала с каждым пройденным сантиметром голубого трафика моих прозрачных соседей, воссоединяясь со своими семьями, они грозились взять меня в кольцо, окружить вниманием и усыпить. Предчувствуя плохой конец, я наконец-то сорвался с места в ночь, к морю, к пляжному домику, где жила Камилла. Рядом с домиком стояла спасательная лодка. Я не долго думая залез в лодку и накрылся брезентом. Меня радовало то, что Камилла где– то недалеко, пускай даже со своим мужем.

Было темно. Пахло брезентом и морской солью. Снаружи раздавались крики болельщиков из ближайшего кафе и где-то рядом со мной появились чьи—то мужские голоса. Слегка приподняв брезент, увидел двух мужиков одетых, как охранники – в черном. Они о чем-то шептались.

– Кто там?

– Да, он.

– Дима, давай спать, уже поздно – раздался приглушенно голос за стеной. Это была Камила. Может ребенка укладывает? А может это предназначалось мне? Какого черта здесь твориться? Одуревший в конец я уснул, вдыхая тьму брезента и свои подванивающие ботинки. Вот она, соль земли. Вот она, правда какая.

Проснулся я в той же тьме, по– прежнему пахло брезентом и, казалось, я сам превратился в не пробивную плоть, а значит готов к ливням и грозам уготованной мне судьбы. Утренний стояк был тому подтверждением. Отчего-то вспомнил название тюрьмы «Матросская тишина». Вот, что меня окружало в то пасмурное утро. Тишина. Я вылез из лодки и пошел гулять по холодным утренним камням. Серое питерское небо одолело южную лазурь. Праздник лета закончился. Я злорадствовал, и в голове увядающим стоном Том Йорк пел «No Surprises».

Настроение было неожиданно рабочим. Мужики все шутили, да травили байки. Солнце ломилось сквозь облачный патруль, споря о собственном наличии и праве. Что-то подсказывало, что причиной этого спора был я. Снова делили, создавая ребусы для моих без того распаренных мозгов. Толстый был в ударе, веселил всех, но я искал в его шутках затаенный подтекст направленный в мою сторону и я находил его вопреки здравому смыслу. Внимательно взвесив весь этот бред, пытался от него откреститься, но было уже поздно, мой мозг уже подкормлен, машина запущена на полную. Я падал и уже только этот звук падения, разрывал меня на части. А потом, все эти выжившие куски замуровывали, со звучащими вперемешку непонятными словами. Кто были все эти люди и чего они хотят от меня.? На пол кинули коробку из-под телевизора, на которой чернела цифра двадцать один. Во что они играют со мной? В очко? Нет, это что-то другое. Я вспомнил ряд Фибоначе и начал считать про себя. 1,2,3,5,8,13,21 … и тут же по радио зазвучала «We Will Rock you». Да вы, как круги на воде, расширяете свои владения!

– Да это мы – сказал кто-то и я неожиданно подвергнутый стадному чувству вышел из помещения за всеми. Небо уже выстраивало свой ряд причудливых форм и оттенков, широко и размашисто расстилало белилами путь к господу, приглашая в свой чудовищный зоопарк. Здесь были все, и у них была кормежка. Сорвались за мороженным. Я чувствовал, как росло напряжение всем своим раскаленным мозгом, прокручивал недавно услышанное на земле и сопоставлял с увиденным на небе. Все шло как-то быстро или они торопятся. Торопят с выбором. Какой выбор им нужен? Я уже знаю про выбор. Выбор есть только один, между лететь и не лететь. Остальное детский сад. И я взял «ГОСТ» – попридержать коней, но они полетели небесной прытью, задавая мне вопрос за вопросом. Вкусное? А почем оно? Не знаю. Нужно знать. У них тут нужно все знать. От ценовых дискуссий отмахивался, как от сторожевых псов. Но меня все же приглашали в то место разговора, где цены кусались. На все своя цена и её нужно знать – говорили они – как и свою собственную, чтобы не выпасть из ценовой политики масс. Массы считают хорошо, потому и разбираются в ценах за жизнь. Я же в ценах не силен. Знаю свою цену: на кисти, краски и холсты – остальное забываю, как страшный сон и даю уклончивый ответ: « Дорого».

Стали роптать на жизнь. Саня был неподкупен.

– Говорят, ты свидетель Иегова, Саня, – спросил я осторожно.

– Да, – надкусывая шоколад ответил Саня.– А что?

– У меня брат родной из вашей братии. Влип по самые помидоры, конца не видно.

– Конец близок – с таинственной ухмылкой выдал Саня. Этой ухмылкой он напомнил мне моего братца. Они все там что-ль такие, как с инкубатора, грезят о неминуемом конце? Чем их кормят? Уцененной вермишелью?

– Брат тоже твердит о близком конце.

– Об этом в Библии говориться. – сказал Саня. По его блеску в глазах было видно, что он готов к серьезному разговору.

– И вы толпой ждете, значит. И надеетесь на спасение.

– Тот, кто с Иегова, тот спасется.

В отличие от моего брата Саня был не навязчив, как кот откормленный, с очередной пойманной мышью мурлыкал о спасении, пиаря своего хозяина: Какой он заботливый и всесильный, спасет только он и не кто иной – ты уж мне поверь. Хочешь, давай к нам, присоединяйся. Не хочешь – пошел в жопу, там тебе и место, не отвлекай.

– Ты знаешь такого, Дамира? Он у вас там какая-то шишка, наместник что-ли, брат рекомендовал его.

– Да, вроде есть такой, но он в Сочи что-ли, или в Адлере проповедует. Вообще, зачем тебе далеко идти, к нам приходи на улицу Мира. Двери всегда открыты.

Эта фраза застряла у меня в голове, как девятидюймовый гвоздь. Я войду в эту дверь, и этим же гвоздем вы её заколотите.

А небо тем временем заботилось, раздавая всем своим животным по заслугам. Кругом все рычало и гоготало. Голова раскалывалась, и море чеканило секунды сомнений. Звонить– не звонить. По дороге промчался огромный небесно-голубой рефрижератор, на котором большими буквами пронеслось слово «ДАМИР». Это ли долгожданный мир проехал мимо меня или мне показали, на что способна сила мысли. Сразу за «ДАМИРОМ» другой фургон – он вез детские игрушки, которыми развлекали меня уже сумасшедшего, увлеченного охотой за всеядным хищником, за самим собой. Игра света и тени закончилась. Где же занавес?. А может я и есть тот занавес. Как– то на одной свадебке я играл простую роль– роль занавеса. У меня был ошеломительный успех. Все рыдали от смеха.

«Видел» – сказал кто– то сверху и пошел дождь. Солнце пробилось сквозь облака, озарив огромную радугу. Бог показал свои цвета и на душе стало легче.

– Ты куда– спросил синий

– Схожу, посмотрю, что там за церковь такая.

– Иди лучше домой, там же у тебя женщина. Она тебе скажет…

– Что скажет?

Синий умолк, оставив меня без ответа, и перешел на другую сторону дороги. Теперь я остался без глаз, без ушей и без нуха. Куда идти? В подобных ситуациях, я шел по зову желудка? Но желудок молчал. Оставалось сердце и врожденное любопытство. Двинулся по магнолиевой аллее, которая и должна по расчетам вывести к улице Мира. Прохожие смотрели на меня и чему-то улыбались. Видок у меня был еще тот, заебанный. Я пребывал в великом сомнении и слюнявой печалью на лице подкармливал жизнерадостных прохожих. От их позитива меня подташнивало.

Я был на пол пути к цели, я почти дошел, как вдруг из неоткуда, как грибы выросла сладкая парочка в сером.

– Ваши документы?

– Я достал из заднего кармана свой обветшалый паспорт.

– Что с паспортом? Почему он мокрый?

– Попал под дождь.

Они внимательно его изучали и чему-то посмеивались.

– Где живешь?

– Снимаю коморку.

– Снимаешь значит. А регистрация есть?

– Какая?

– По приезду нужно регистрироваться.

Другой ринулся в сторону и остановил еще двоих проходимцев кавказской наружности.

– И этих берем. Пошли что-ли в участок. Занесем тебя в базу, а то ходишь тут неприкаянный.

Пришли в участок. Завели в кабинет. Все было похоже на театральную постановку с плохими актерами в местном драмкружке. Сфотографировали. Как бы вскользь обозвали «пидором», но я не поддался на провокацию. Хотелось домой. Отпустили. Я поспешил домой в надежде услышать что-то от той самой женщины, которая якобы является ответчицей о моем долгом пути во тьме.

Ольга куда-то спешила, на ночь глядя. Выглядела нервозной и неудовлетворенной.

– Я тебе оставила хлеб и огурцы на столе. Ешь, а то смотреть на тебя страшно.

– А вы куда?

– Я все, уезжаю.

Странно как-то. Она была здесь всего два дня и не дождавшись движений с моей стороны, наверно разочаровалась в мужском роде и решила покинуть то единственное место в этом шатком городе, где могла утолить свой голод и почувствовать хоть какую– то устойчивость этого мира.

Я взял сумки и последовал за ней к поджидавшему уже такси.

– Вот, что я тебе скажу – сказала она. Я напряг уши, в надежде услышать нечто удивительное. – Лечиться тебе нужно!

Она высветила меня во тьме. Я пошатнулся, и обрел равновесие, только когда покрылся выхлопным дымом от её уезжавшей в никуда повозки.

Утро выдалось пасмурным, и если идет дождь, то нужно сваливать, вместе, с тучами. Позавтракал оставленным мне Ольгой огурцом, собрал сумку, попрощался с мокрицами и вышел из коморки. Распрощался с Наташей. Ушел.

Перед отъездом, чтобы не отягощать себе путь, спрятал свой деревянный чемоданчик с красками под цементной отбивной плитой на пляже и пошел к заказчику.

Он должен мне еще денег. Но его на месте не оказалось. Так обычно и бывает: в день расплаты появляются дела по важней. Ждать я его не стал. Я жду только одного человека на земле и мне этого ожидания хватает на всех. Взял билет на поезд. Сел в его пустые и влажные плацкарты и умчался вслед за тучами, в Питер.

План был такой. В одно касание. Завладеть денежными средствами, купить плавсредство и на следующий же день отбыть обратно. Поезд коснулся Московского вокзала. Я забросил вещи в камеру хранения и пошел на Введенскую, к Лехе, за гонораром, который он получил вместо меня еще месяц назад. Знакомые двери все никак не хотели открываться. Я слегка нервничал, сказывался недосып на беспокойной плацкарте. Леху видеть не хотелось. При последнем телефонном разговоре он назвал меня «пидором», за то, что я не вынес за собой мусор. Неужели для меня никаких других эпитетов не находиться, кроме как этот. Открыла его жена. Трясущимися руками отсчитывала мне деньги– «Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, а тысячу ты нам должен». Отлично. Взял деньги и ушел. Кофе мне больше не предлагают в этом доме. Не очень то и хотелось.

Известным мне коротким маршрутом рванул на рынок. Рынок для рыбаков и охотников. Я не тот и не другой, но по моему виду можно было сразу определить, что я за фрукт и какие цели преследую.

– Нужна лодка.

– Какая?

– Вот эта, черненькая.

– Пожалуйста. Сразу говорю лодка в порядке. Можно даже не смотреть. Я уже закрываюсь. Берете?

– Да! Она, что в рюкзаке?

– Да, все как полагается. Берете?

– А почему рюкзак розовый?

– Какой есть.

Детский сад какой-то. Розовый рюкзак для черной лодки. Конспирация была будьте-нате. С таким рюкзаком только игрушки по детским домам разносить. Рюкзак выдавал мои розовые намерения.

– Беру!

Со всем своим барахлом отправился на залив, в Солнечное. Нужно было испробовать лодку и найти место для ночлега. Данный пляж вполне подходил для этих целей. Одинокий и солнечный – согревал своей схожестью со мной, не привлекая постороннего внимания публики. Зашел в местный магазин, взял овощей, сосиски и запить.

Солнце подпаливало мою обросшую голову и тянуло вниз к земле. Да еще этот розовый мешок в килограмм двадцать испытывал на мне земное притяжение. Наконец-то я нашел подходящее место у воды на белом песке. Позади лесок, впереди море. Я надул лодку и опустил её на воду. Лодка смотрелась красиво и величественно: черная резина и выделяющиеся на ней две голубые деревянные лавочки. И она на воде, в тридцати километрах от границы. Сверкнула упрямая мысль, но я её забил вёслами по воде. Вода была слишком холодна для нарушения границы. Да и потом мне нужно в те места, где можно спать на открытом воздухе. Нордические страны не привлекали, хоть и раскрас моей лодки вполне толерантный по отношению к ним. Сошел бы за своего. Я проплыл метров двадцать от берега, и мысль о встрече с викингами замерзла, не успев согреться в руках. На до мной пролетел чувак на крохотном самолетике, помахал мне рукой и что-то крикнул. Я не расслышал. Запасли гады. Кругом глаза.

Я поставил лодку на весла и развел костер. Приготовил роскошный ужин. Поел, попил и лег спать под лодку. Было здорово и свежо, и никуда не хотелось рваться. Я просто устал. Возможно, впервые. Я плыл воспоминаниями о своих малочисленных написанных, и орущей толпе ненаписанных полотен. Грезил о великих победах кисти. Но где это всё? Может, на том берегу. А на этом, только волчья доля меня и ждет. Здесь в лесу. Правда, пейзажи я почти не пишу. Все эти бескрайние поля без свиста не пройти. Русская природа меня выматывает своим однообразием. Глядя на неё я теряю концентрацию, и в результате она меня съедает и я сливаюсь с ней безраздельно, превращаюсь в еще один унылый пейзаж в памяти земли, которая никогда обо мне не вспомнит. Но русскому, человеку, мыслящему здесь, невыносимо быть не художником, да и художником тоже. С развитием сюжета ты понимаешь, что спасает только семья, а она ставит тебя в один строй рисовать цветочки, потому что ягодки ты уже отписал.

Сел в поезд, задохнуться можно. Раскаленные стенки плацкарты сдавливали грудь, да ещё контингент подобрался с традиционным, огуречно-яичным амбрэ, чавкающий и хмельной. Мой розовый мешок упал с плеч ярким жизнерадостным пятном на глаза пассажиров. Я зацепил их, и мы тронулись.

Снова сходил с ума, осторожно прислушиваясь к хорошо прожаренным мнениям и советам дурного посола. Запивал водой. Все смывало, оставалась только головная боль от разночтений. К Москве подъезжали спорно, а там я вырубился, не в силах воспроизводить всю свою намотанную чушь. Проснулся от удушливого запаха райских кущь. Пахло неуместно дорогими духами, исходившими от молоденьких тел. Их была целая команда, этих попочек обтянутых в коротенькие шортики. Девочки подсобрались что надо. Я наблюдал за формами, пока их содержание томилось от вожделения и девичьих мечт.

– Кто вы – спросил я упираясь в упругие грудки.

– Мы студенты, едем в пансионат, работать. В Дагомыс.

– Вас что, целый вагон? Сколько вас таких красавиц? Девушки оживились еще больше, стали выгибаться и показывать себя с лучшей стороны.

– Нас всего тридцать один человек.

– Тридцать вторым возьмете?

Девочки вдруг поняли, что у них дела, засуетились и разбрелись кто куда, по лавкам, заткнулись и замкнулись о чем —то своем. Концерт закончен. Поезд остановился, свет погас. Тишина зловеще настигла поезд где– то на подъезде к Лазаревскому. Поезд думал. Пассажирки перешли на шепот. Я, завороженный и сбитый с толку уставился на одну маленькую блондинку. Она светила своими беленькими трусиками, поджав ножки, должно быть приглашала познакомиться поближе. Но это я так думал, а она то и не думала вовсе, разлученная со светом, закрыла глазки и скорей всего молилась. Я не знал что и думать. Эти девочки сладким шепотом играли в прятки с моими ушами, сводили с ума.

Вышел в тамбур отдышаться, там горел свет. Вдруг резко открылась дверь. В тамбур влетела стая девчонок. Одна попросила их всех сфотографировать. Я взял фотоаппарат и щелкнул их. Они завизжали от такой-то радости и смылись. Поезд заскрипел и сдвинулся с места. Вернулся на место. Вагон ожил. Снова смех и похотливые взгляды. Так и доехали до Лазаревского. Выгрузился, послал воздушный поцелуй маленькой блондинке в белых трусиках и исчез в темноте.

Это место называлось Гренада. Далеко идти не пришлось. Сразу напротив вокзала, к морю. Перешел железнодорожные пути и ты уже в гетто. Домики одноэтажные, даже домами не назвать – коморки, – навалены друг на друга. У некоторых по богаче есть дворики, а там душ и туалет. Было уже поздно, когда я входил в этот лабиринт. Ощущение заброшенности и опустошенности этого места не покидало меня даже тогда, когда я натыкался на освещенную тусклым светом хибару, с которой доносились голоса обитателей и комментатор по телеку голубыми огнями расписывал очередную победу « Зенита». «Свои», – подумал я и сбросил розовый мешок на ступеньки. Постучался в дверь. Дверь открыл небритый мужик в тельняшке, с ускользающим интеллектом на лице. По всему виду его было видно, что ему от такой полосатой жизни живется не сладко. Жильцы заботят.

– Что надо? – глядя на мой розовый мешок спросил он.

– Комнату.

– Мест нет. – сказал мужик и закрыл перед носом дверь.

Оценив свои шансы и явную неприязнь к этим шансам здешних жилевладельцев, пребывающих во тьме и тревоге, я решил повременить с поиском пристанища, дождаться света. В конце концов, в это время, все нормальные люди заняты любовью. Я вышел к морю. Меня посетило знакомое чувство, будто я подошел к краю бездны и лунная дорожка над ней мой единственный верный путь на долгие годы, но я опоздал ведь по ней уже ходил Майкл Джексон. Мне же оставалось расстелить лодку на цементном постаменте, лечь на этом холодном, черном причале и упершись в черное небо ожидать конца этой бесконечности.

Для кого Малевич написал свой Черный квадрат? Наверно для таких, как я и как он, заблудших душ, ищущих какую-то там бесконечность в хреновом конце.. Смотря на его квадрат становишься более чувствительным к свету и неожиданно входящая в тебя радость бытия показывает тебе памятные картинки из твоего счастливого прошлого, а может и будущего. Ведь следом за черным идет белый. Глаза начинают искать жизнь, как новорожденные. Цвета, дайте мне цвета. И красный рассвет охры материнских губ встречает первенца на натянутом холсте. Эта твоя первая картина, сынок, и показывает тебя голубому небу. Церулеум – дорогая краска, её нужно беречь, говорит мама. Если будешь беречь церулеум, тогда земли тебе будет мало, а значит, жить на ней будешь пока не исходишь всю, вдоль и поперек. Мама, а что значит– поперек. Это когда ты захочешь пойти по этой земле, и я скажу «нет», но ты пойдешь по ней, жизнь твоя превратиться в сплошной поперек. Вот тогда ты узнаешь, какие краски можно смешивать между собой, а какие нет. Мама, ну тогда я пошел. И пошел дождь.

Чувство было такое, будто я во сне наделал в штаны. Дождь входил в меня, и я становился скользким. Лучшее состояние для проникновения.

Дверь открыла старуха в чепце и ночной рубахе. Я со всей своей накопленной проникновенностью в штанах улыбнулся и сказал: «Доброе утро». Она засомневалась, что утро было действительно добрым, но в дом пустила.

– Сейчас я позову Галю. Она тут всем командует – сказав это, она недобро встретилась со мной мертвым взглядом, но мой розовый мешок сыграл свою воскрешающую роль. Вероятно, когда женщина видит розовое, в ней просыпается материнский инстинкт, а может влажность моих не выспавшихся глаз возымели над ней животворящую силу:

– Пойдем сынок, пойдем. Да, ты промок совсем – Она вышла на свет и постучалась в дверь напротив.

– Галя, привет, открой.

– Кто там?

– Да Галя это. Возьмешь квартиранта?

– Надо взглянуть.– сказала заспанная Галя и осмотрела меня с ног до головы. Я улыбался из-за спины первой Гали. По моей вероятно усталой улыбке Галя поняла, что клиент я не денежный и не вечный, а значит долго не задержусь. Короче, производил нужное впечатление для данного времени суток.

– Сколько?

– Триста за сутки.

У меня как раз хватало только на одни сутки. И она отдалась. Подумал о душе.

– Только душа у меня нет. К соседям проситесь.

– Хорошо.

Забросил в каморку вещи и отправился искать душ. Ворвался в соседний дворик. Там, на синеющем диване расположилась похмеляющиеся пара, по видимой не удовлетворенности на лицах обоих, муж с женой. Сорились с утра. Она наливала – он пил, и, арбуз лежавший на столе, розовел перед всем этим сором.