Текст книги "Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская"

Глава XIX

Время шло. Царица Марфа Ильинична, родственница боярыни Федосьи Прокофьевны, скончалась, именитый боярин и любимец «тишайшего» царя Борис Иванович Морозов тоже умер. После их смерти у Федосьи Прокофьевны пропала твердая поддержка.

Оба они были защитниками за Морозову перед царем Алексеем Михайловичем, своими просьбами за Морозову останавливали они государя от крутых мер.

Государь вступил вторично в брак с родственницей боярина Артамона Матвеева, Натальей Кирилловной.

Произошло это в 1671 году в январе.

По свадебному чину Морозовой, как родственнице царя, следовало стоять в первых боярынях и «титлу царскую говорить».

Федосья Прокофьевна, соблюдая свой тайный постриг, не поехала на царскую свадьбу, отговариваясь болезнью ног.

Царь Алексей Михайлович очень обиделся на Морозову.

– Возгордилась боярыня не в меру, стала спесива, – недовольным голосом проговорил царь.

– Не мешало бы, великий государь, поубавить у ней спеси, – посоветовал кто-то из приближенных к Алексею Михайловичу, недруг Морозовой.

– И поубавлю… Я заставлю своенравную бабу покориться моей державной воле.

– Так и надо, великий государь.

Однако царь до времени оставил в покое Федосью Прокофьевну и в том же году (то есть в 1671 году) опять посылал к ней боярина Проскурова для увещевания.

Но Проскуров вернулся во дворец к государю ни с чем.

Спустя месяц к Морозовой явился другой посол, более ей близкий человек, князь Петр Урусов, царский кравчий, муж ее сестры, Евдокии Прокофьевны.

Князь Урусов стал уговаривать Морозову отступиться от старообрядчества.

– Покорись, сестрица, пока есть время.

– Чему, чему?..

– Новоизданным церковным постановлениям и книгам.

– Никогда…

– Страшись, сестра, царева гнева…

– Я, право, не знаю, за что будет гневаться на меня великий государь? Никакого зла у меня и в мыслях не было против его царского величества. Я вдовица убогая, – смиренно проговорила Федосья Прокофьевна. – А если государь хочет отставить меня от правой веры – в том бы государь на меня не покручинился. Да будет ему известно: до сей поры Сын Божий покрывал меня своей десницей; у меня и в мысли не было, чтоб, оставив правую веру, принять Никоновы уставы. В вере христианской, в которой родилась и крестилась, в том хочу и умереть. Подобало бы царю оставить меня в покое, потому что от православной веры мне отречься не можно. И никогда я не отрекусь.

– Ты, Федосья Прокофьевна, и жену мою, а свою сестру смутила, – недовольным голосом заметил князь Урусов.

– Чем?

– А тем, что и она по твоим стезям пошла.

– Я душевно радуюсь, что Евдокиюшка не по плоти только мне сестра, но и по духу, по вере.

– Сама ты, боярыня, гибнешь и мою жену ведешь к погибели, – упрекнул Морозову князь Урусов.

– Не к погибели, а к Царю Небесному, к вечному блаженству веду я Евдокию. Ослеп ты, князь, или не разумеешь того, что говоришь!

Князь Урусов, явившись во дворец, объяснил государю, что говорила ему боярыня Морозова; он все подробно доложил царю, нисколько не стараясь ее выгораживать.

Тогда Алексей Михайлович «гневом распаляшеся, мысли сокрушить ее».

– Тяжело Морозовой со мной спорить и бороться – один кто-нибудь из нас непременно одолеет, – гневно проговорил Алексей Михайлович своим окружающим.

Царский гнев и опала теперь близки были к Морозовой.

«И бысть вверху не едино сидение об ней, думающе, как ее сокрушить», – пишет составитель жития боярыни Федосьи Морозовой.

Особенно будто бы споспешествовали этой думе «архиереи и старцы жидовские и иеромонахи римские, то есть все те достойные ученые, призванные из Киева и Полоцка, которые в то время и были предметом ненависти для людей старого благочестия. Эти ученые ненавидели будто бы Морозову особенно за то, что ревнительница везде и в дому своем, при гостях, и сама, где бывала на беседах, опровергала и обличала их прелесть, им в уши вся сия приходиша».

Гроза царского гнева и опалы к боярыне Морозовой приближалась.

Последователи Аввакума, жившие в тереме у Морозовой на полных ее хлебах, чувствуя приближение опалы и чтобы себя обеспечить, стали проситься у Федосьи Прокофьевны, чтобы она их отпустила.

В тереме у нее было много разного народа: были блаженные и юродивые, и странники и инокини; особенно тяжело боярыне Морозовой было расстаться с инокинями.

Пять инокинь, излюбленных Федосьей Прокофьевной, составляли ее обитель.

– Вы боитесь, голубицы мои, царева гнева… Ведь так? – спрашивала Федосья Прокофьевна у этих монахинь-староверок.

– Так, возлюбленная о Христе сестра… Настали тяжелые времена антихристовы, жить нам в твоем доме боязно, приходится бежать в леса непроходимые, в дебри и там спасаться.

– Погодите, голубицы мои, не пришло еще время мое. Не бойтесь.

– Как нам не бояться царева гнева! – возразили Морозовой инокини.

– Гнев царский еще далеко, живите с миром пока в моем тереме. Когда будет опасность, я скажу вам…

Морозова говорила это потому, что знала о ходе своего дела во дворце.

«Тишайший» царь все еще медлил…

Ее сестра, княгиня Евдокия Урусова, не оставляла свою сестру в тяжелое время.

Она почти переселилась в терем Морозовой и редко, и то на один час, отлучалась в свой дом, несмотря на то что дома у нее была семья.

Когда боярыня Морозова узнала, что ее опала приближается, она поспешила о том известить своих инокинь.

– Матушки мои, голубицы мои! Время мое пришло, гнев царев близок. Идите, бегите из дома моего! Может, Господь где вас сохранит и укроет… А меня, сестрицы мои любезные, благословите на Божие дело и помолитесь обо мне, чтобы Господь укрепил меня во время страдания, – говорила она инокиням-старообрядкам, расставаясь с ними.

Опустел терем Федосьи Прокофьевны, все почти прихлебатели и домочадцы разбежались.

Инокини-староверки показали собой пример и другим.

– А что же ты не бежишь от меня? – спросила Федосья Прокофьевна у сестры своей, княгини Евдокии Урусовой.

– Зачем?

– Как зачем? Разве ты не знаешь, близка опала!

– Знаю, – спокойно промолвила княгиня.

– И не бежишь? – удавилась Федосья Прокофьевна.

– Я с тобой вместе страдать, сестрица, готова… – с твердостью проговорила Евдокия Прокофьевна.

– Подумай, Евдокиюшка, ведь тяжела опала, страшен царев гнев. Перенесешь ли ты, сердечная моя?

– Я буду, сестра, у тебя учиться мужеству и терпению.

– Укрепи тебя Господь, голубушка моя!

Морозова крепко обняла свою сестру.

– Матушка Меланья, а ты разве тоже останешься? – со слезами в голосе спросила Федосья Прокофьевна у своей наставницы.

– Останусь, – коротко ей ответила Меланья.

– Матушка, разве ты не боишься?

– Боюсь Бога…

– Матушка, наставница, благослови и помолись за меня.

Федосья Прокофьевна опустилась перед Меланьей на колена.

Во втором часу ночи, то есть до заката солнца, послышался сильный стук в ворота терема боярыни Морозовой.

Глава XX

Ворота терема Морозовой не отпирали. Стук повторился.

Федосья Прокофьевна поняла, что это пришли царские посланные.

Смертная бледность покрыла ее лицо, от страха она едва могла стоять на ногах.

– Сестрица-матушка, что с тобой? – испуганно спросила у Морозовой ее сестра, княгиня Евдокия Урусова.

– Ты слышишь стук в ворота?

– Слышу.

– Знаешь, кто стучит?

– Не знаю, сестрица.

– За нами пришли.

– Так что же! Дерзай, сестрица-матушка! С нами Христос. Не бойся, родная! Давай молиться, положим начало, Господь нас не оставит.

Обе сестры совершили семь поклонов и одна у одной благословились «свидетельствовать истину».

– Матушка-боярыня, гости незваные-непрошеные к нам нагрянули! – задыхаясь от волнения, проговорил, входя в горницу к Федосье Прокофьевне, дед Иван.

Пестун боярина Глеба Морозова все еще был жив и, несмотря на свои древние годы, еще был бодр, ясно видел и слышал; только одни ноги изменили старику, так что ходил он, опираясь на клюку. Дед Иван по-прежнему пользовался глубоким уважением и расположением всей дворни и Федосьи Прокофьевны, она любила и уважала старого Ивана. Он мог во всякое время входить в горницу к боярыне Морозовой.

– Рада не рада, а должна я тех гостей незваных принять, – со вздохом проговорила Федосья Прокофьевна.

– Государыня-боярыня, ведь гости-то злые.

– Знаю, дед, знаю…

– За тобой, боярыня, они пришли.

– Что же, видно, дед, такова моя судьбина.

– Ты бы, государыня, спряталась куда-нибудь, – посоветовал Морозовой дед Иван.

– Отыщут, дед.

– А ты куда подальше схоронись.

– Никуда, дед, от них не схоронишься – отыщут, весь дом поднимут вверх дном. Пусть будет, что будет. Обо мне, дед, не заботься, себя скорей спасай, – посоветовала Федосья Прокофьевна своему старому слуге.

– А мне, государыня, и подавно бояться нечего! Пусть что хотят, то со мной и делают. Мне и так жить осталось немного.

Дед Иван, как и большая часть дворовых боярыни Морозовой, был рьяным последователем Аввакума; все они, как и их госпожа, строго придерживались старообрядчества.

Некоторое время ворот не отпирали и на двор посланных за боярыней Морозовой не впускали, а отперли только тогда, когда стали грозить выломать ворота.

Архимандрит Чудова монастыря Иоаким в сопровождении думного дьяка Лариона Иванова вошел в опочивальню Федосьи Прокофьевны. Она лежала на своей кровати.

– Встань и будь готова ответы мне давать, – грубо проговорил Иоаким, обращаясь к Морозовой.

– Кто ты таков? Тебя я не знаю!

– Я архимандрит…

– Что же тебе надо?

– Послал меня к тебе великий государь. Ответь, как крестишься и как молитву творишь?

– Вот, смотри, как я крещусь и как молюсь!

Федосья Прокофьевна сложила крест по-старообрядчески.

– Ты еретичка! – крикнул на нее архимандрит.

– Не ты ли?..

– Сказывай, где старица Меланья? Куда ты ее схоронила?

Хоть старица Меланья и хотела остаться в тереме у Морозовой, не страшась последствий, но боярыня ее уговорила скрыться куда-нибудь. Меланья послушалась, и в то время как царские посланные стучали в ворота, старицу Меланью проводили в заднюю калитку, которая выходила на пустырь.

– Где же припрятана у тебя Меланья, сказывай! – строго повторил свой вопрос Иоаким.

– По милости Божьей и молитвами родителей наших, по силе нашей в убогом нашем дому ворота были отворены для странных рабов Христовых. Когда было время, были и Сидоры, и Карпы, и Меланьи, и Александры. Теперь же никого нет из них[6]6
  Подлинные слова боярыни Морозовой.


[Закрыть].

Между тем дьяк Ларион Иванов вошел в соседнюю с опочивальней горницу и разглядел там человека, лежащего на постели и укутанного в одеяло.

– Кто ты? – грубо спросил дьяк.

– Я жена князя Петра Урусова.

– Как, неужели?!

Дьяк, не ожидая найти здесь такую знатную особу, испугался своей дерзости, поспешил убраться из горницы и обо всем рассказал архимандриту Иоакиму.

Тот, нисколько не стесняясь, вошел к Урусовой и быстро спросил у нее:

– Княгиня Авдотья Прокофьева, поведай нам – как крестишься?

Урусова, лежа на постели, облокотившись на левую руку, сложила свои пальцы правой руки так: «великий палец с двумя малыми, указательный же с великосредним» и, протянув их и показывая дьяку, произнесла молитву.

– Так и верую… так молюсь…

Иоаким опешил, он никак не думал, что княгиня Урусова тоже старообрядка.

Архимандрит оставил в тереме у Морозовой дьяка и стрельцов, а сам поспешил во дворец с донесением царю Алексею Михайловичу.

Несмотря на позднее время, государь находился в Грановитой палате в кругу своих приближенных бояр. Раболепно подошел к царю Иоаким и тихо ему доложил о Морозовой и ее сестре, княгине Урусовой.

– Не токмо, великий государь, боярыня Морозова стоит в своем заблуждении, но и сестра ее, княгиня Евдокия, обретенная у нее в дому, так же ревнует своей сестре и твоему повелению сопротивляется крепко, – прошептал царю чудовский архимандрит.

– Неужели и княгиня? – удивился государь.

– Подпала, государь, и она в ересь.

– Чудно! А ведь княгиня смирен обычай имеет и не гнушается нашей службы, – задумчиво заметил Алексей Михайлович.

– Ох, государь, княгиня-то, кажись, еще злее своей сестры, еще закоренелее.

– Не думал, не думал я.

– Как укажешь, великий государь?

– Что-что?

– Да как, мол, повелишь: обеих брать или одну Морозову? – спросил Иоаким.

В это время в Грановитой палате находился и стоял неподалеку от государя сам князь Петр Урусов. До него дошел разговор царя с Иоакимом. Но хитрый князь и бровью не повел, и в лице нисколько не изменился, как будто разговор этот совсем его не касался и до его жены, Евдокии, ему и дела нет.

– Князь Петр, слышишь? – обратился к Урусову государь.

– Что, великий государь?

– А что про твою жену говорит архимандрит! Вишь, и она в расколе обретается! Правда ли? Чай, ты знаешь?

– Правда, великий государь, – с глубоким, но притворным вздохом промолвил князь Петр.

– Морозиха прельстила твою жену.

– Она, государь.

– Прежде княгиня Евдокия была тихая, покорная…

– Федосья Прокофьевна погубила мою жену, – слезливо заметил Урусов.

– Да ты, князь Петр, не горюй, мы твою жену скоро образумим, она баба согласная, нрав у нее мягкий, хороший…

– Будь к ней и ко мне милостив, великий государь!..

Князь Урусов земно поклонился Алексею Михайловичу.

– Не горюй, говорю, снимут допрос с твоей жены, раскается она в своем заблуждении, ее и отпустят к тебе, – успокаивал «тишайший» царь князя Петра Урусова.

А тот был очень рад несчастью своей жены.

– Как, государь, повелишь? Обеих сестер взять на допрос? – спросил Иоаким.

– Обеих… – тихо ответил ему царь Алексей Михайлович.

Княгиню Евдокию Урусову он жалел. Архимандрит Иоаким, отвесив земной поклон царю, поспешил в терем вдовы Морозовой.

Глава XXI

Расскажем, почему князь Петр Семенович Урусов невзлюбил свою жену, молодую княгиню Евдокию, и был рад, когда на нее обрушилась государева опала.

Женился князь Урусов на боярышне Евдокии Соковниной по любви. Первые годы их супружеская жизнь текла счастливо: молодой князь и княгиня сердечно любили друг друга. На беду, князь Петр увидал молодую вдову, красавицу Татьяну, по прозванью Шумилину. Эта вдова своей красой и прельстила князя и поселила вражду между мужем и женой. Произошло это так.

Однажды в дождливое, ненастное время князь Петр, проезжая подмосковным селом Покровским, чтобы укрыться от проливного дождя, волей-неволей повернул своего коня к воротам первого попавшегося постоялого двора. Постоялый двор держала вдова Татьяна Шумилина. Она с низкими поклонами встретила нежданного знатного гостя, усадила его в передний угол в своей чистой избе, покрыла стол белой как кипень скатертью и, опять поклонившись князю, ласково и приветливо спросила:

– Чем, государь, угощать себя прикажешь?

– Спасибо, ничего не надо. Дождик загнал меня к тебе на двор постоялый, – любуясь красотой молодой вдовы, промолвил князь Урусов.

– Знаю, государь, коли не дождь, ты никогда не заехал бы в мою горенку, ко вдове убогой.

– А ты вдова? – быстро спросил князь.

– Второй год вдовею, государь, – смиренно ответила Татьяна, опустив в землю свои красивые глаза.

– А дети есть?

– Бездетная я, государь.

– Одна живешь?

– С матушкой, одной мне, бабе молодой, трудно вести дело.

– Это верно.

– Брага у меня припасена хорошая. Дозволь той брагой угостить твою милость, не погнушайся, государь.

– Ну, угощай, молодая вдова-раскрасавица.

– Уж где мне, вдовице убогой… Какая я красавица, шутить изволишь, государь.

– Какие шутки! Правду говорю.

Татьяна на деревянном резном блюде поднесла с низким поклоном князю Петру большую серебряную чару браги.

– Прошу, гость дорогой, не погнушайся, откушай.

Урусов, встав, залпом осушил чару и, соблюдая обычай, троекратно поцеловал молодую хозяйку. Брага была хмельная, крепкая и понравилась князю. Он спросил себе еще; брагу выпил и опять стал целовать красавицу, крепко ее обнимая.

– Государь, что ты, пусти!

Но молодой князь крепко держал в своих могучих объятиях Татьяну. Действовала ли то брага или женская краса отуманила его рассудок?

– Да пусти же, боярин, ну, кто взойдет? – едва переводя дух от волнения, промолвила молодая вдова, вырываясь из объятий князя.

– И то правда, запри-ка дверь, вдова честная…

– Зачем… вот выдумал! Тебе бы, государь, время ехать, дождик перестал, – лукаво посматривая на князя, сказала Татьяна.

– Идет.

– Нет, перестал, хоть сам взгляни в окно…

– Идет, говорю!

– Да нет же, государь!

– Гонишь?

– Смею ли? По нраву пришлось тебе у меня, тому я рада, гость.

– Как звать тебя?

– Татьяной.

– Присядь со мною, Танюша.

– Негоже, государь, с тобой мне сидеть.

– Почему?

– По одежде ты боярин знатный, а я кто? Бедная, убогая вдовица…

– На бедность свою, Татьяна, ты не жалуйся… Бедна добром, зато красой богата! Нынче ты живешь в бедности, а завтра будешь жить в достатке.

– Откуда же, государь, приплывет мне такое счастье?

– Полюби меня и богата будешь.

– Вот что! Видно, я, вдова убогая, пришлась тебе по нраву?

– Полюби, говорю, ничего не пожалею! – пожирая страстным взглядом красавицу, проговорил молодой князь Урусов.

– Полюблю, только не так.

– А как же?

– С условием.

– С каким?

– Женись на мне.

– Жениться! – воскликнул князь Петр.

– Да! Что призадумался? Верно, не по нраву тебе мое условие?

– Невозможно то дело!

– Я только пошутила, на шутку шуткой тебе ответила. Ты, государь, в шутку молвил, что полюбил меня, а я шуткой же ответила. Уж не обессудь меня, государь, вдову убогую.

При этих словах Татьяна низко поклонилась молодому князю.

– Я не шутил, когда сказал, что полюбил тебя.

– И, полно, боярин! Когда было полюбить тебе? Ведь ты только что меня увидел?

– Взглянул на тебя – и полюбил.

– Шутить изволишь, государь?

– Какие шутки! Не до них теперь мне. Полюбил, говорю, с одного раза, с одного взгляда.

– Уж больно что-то чудно! А дождик перестал, и солнышко опять взглянуло, – с насмешливой улыбкой проговорила Татьяна.

– Не гони, скоро от тебя я не уйду.

– Что же, гости, коли охота.

– Так как же, Татьяна?

– Что, государь?

– Полюбишь меня?

– Об этом рано ты заговорил… Ведь я всего впервые тебя увидела, не знаю, не ведаю, что есть ты за человек.

– А хочется тебе знать, кто я?

– Знамо. Ты мой гость, а я не знаю, кто ты, как звать тебя, как по отчеству величать?

– Я – князь Урусов Петр Семенов.

– Князь! – с удивлением воскликнула молодая вдова.

Татьяна никак не воображала, что такой знатный человек у нее в гостях.

– Что? Или удивилась?

– И то, и то!.. Не обессудь меня, князенька, может, я что негоже молвила.

Татьяна низехонько поклонилась князю Урусову.

– Ну ладно. А ты, хозяйка молодая, садись со мной рядком и поговорим мы с тобой ладком.

– Уж смею ли я сидеть перед твоей княжеской милостью?

– Садись, говорю.

– Приказываешь – сяду.

Самодовольно улыбаясь, Татьяна села на скамью рядом с Урусовым.

С того дня князь Петр стал частенько ездить в село Покровское на постоялый двор ко вдове молодой. Не с пустыми руками он бывал там: то привезет он Татьяне атласа на телогрею, то бархата на сарафан. Дарил тороватый князь вдове молодой и перстни дорогие, и нитки крупного жемчуга. Ласково, приветливо принимала красавица влюбленного князя, который чуть не дневал и ночевал у нее в горнице.

Совсем князь Петр от дома отстал, разве только поздняя ночь загоняла его домой. Частые отлучки мужа наводили тоску на молодую княгиню Евдокию Прокофьевну. Но потом она как-то свыклась со своей невеселой жизнью и на отлучки мужа мало обращала внимания. Она занята была другим: душеспасительные беседы с протопопом Аввакумом и с сестрой Федосьей Прокофьевной, а также и другими коноводами раскола служили ей усладой жизни. Княгиня Евдокия стала сама закоренелой раскольницей.

Глава XXII

На следующий день, едва только князь Петр проснулся и встал, к нему в опочивальню вошла княгиня Евдокия. Она была серьезна и спокойна.

– А, княгиня, что рано?.. А я проспал сегодня… – весело проговорил Урусов.

Он хотел обнять свою жену, но та его отстранила.

– Верно, поздно вчера вернулся?

– И то поздненько… с приятелями засиделся, подвыпили…

– Так-так…

– Княгинюшка, ты как будто не в себе?

– Я ничего.

– Ты встревожена. Уж не больна ли, избави бог? – с притворным участием промолвил князь Петр.

– Оставь, князь, говорить про меня. Ты вот лучше мне молви, где вчера был?

– Я и то, Авдотьюшка, тебе сказал.

– Недослышала я.

– Так можно повторить.

– Ну, повтори.

– У приятелей, мол, вчера я засиделся.

– Не лги, князь.

– Да я и не думаю.

– Меня обманешь – Бога не обманешь.

– Да что с тобой, княгиня?

– Я знаю, где вчера ты был. Знаю, куда ты всякий день ездишь.

– Знаешь? – меняясь в лице, воскликнул князь.

– Да, знаю.

– Вот как!

– Ты, князь Петр, полюбовницу завел в селе Покровском, простую развратную бабу, Татьяной ее звать. Что скажешь? Неправду говорю или и теперь достанет у тебя совести отпираться?

– Кто… кто сказал тебе? – с бешенством воскликнул князь.

Не раскаяние, а злоба слышна была в его голосе.

– Сама я видела, – спокойно возразила ему княгиня Евдокия.

– Как?

– Сама выследила, видела, как ты к полюбовнице своей приехал…

– Не может быть! Тебе облыжно наговорили на меня! – попробовал было оправдываться князь Петр.

– Говорю, что сама видела в окно на постоялом дворе.

– Ты выпытываешь, поймать меня хочешь на словах! У меня нет полюбовницы, нет!

– Не отпирайся, князь Петр. Я знаю все, все… Ни упреков, ни брани от меня ты не услышишь. А вот что я тебе скажу… слушай.

– Ну, говори.

– С сегодняшнего дня мы чужие, понял? Ты мой муж только по названию.

– Гм… вот как, разрыв… – Урусов злобно улыбнулся.

– Чужие мы, так и знай! – строго повторила княгиня, едва сдерживая себя от негодования, от злобы против порочного мужа.

– Что же это в ваших старых книгах, что ли, написано, что муж с женою живут как чужие? А может, вас тому пустосвят Аввакум учит?

– Что нужно было сказать тебе, я сказала… Больше говорить нам не о чем.

Княгиня направилась было к двери.

– Постой, Авдотья Прокофьевна, не спеши… Ты горазда стращать меня, но я не робок. Не забывай того, что на жену строптивую, непослушную есть плеть! – крикнул злобно на жену князь.

– Плеть не для меня, а для тебя, негодного развратника!.. Не посмеешь меня тронуть!.. Я молчу, муку-несчастье на своем сердце таю, никому не говорю, не кляну тебя, погубителя… А то стану всем говорить, что ты за человек… Клясть тебя начну… К царю пойду, паду к его ногам и скажу: «Надежа-государь, дай мне развод с неверным, развратным мужем!» – захлебываясь от слез, проговорила бедная княгиня.

Больше она не сказала ни слова и не спеша направилась к двери.

– Княгиня, княгинюшка! Побудь еще, дай мне оправдать себя, дай вымолить прощение…

Угроза княгини подействовала на трусливого и слабохарактерного мужа. Он испугался слов жены.

«Ну как в самом деле вздумает идти с жалобой на меня к царю! Ведь тогда я пропал, царь обрушится на меня своей опалой. Надо притвориться, надо выпросить прощения у жены… Сердце у нее мягкое – простит», – думал Урусов.

Но Евдокия Прокофьевна не остановилась, ничего больше мужу не ответила, а прошла в свою горницу.