Текст книги "Революция, или Как произошел переворот в России"

Переезд Могилев – Орша – Смоленск – Лихославль – Бологое – Малая Вишера

Вторник, 28-го февраля{103}103
  Император Николай II кратко записал 28 февраля в дневнике: «Лег спать в 3¼, т. к. долго говорил с Н. И. Ивановым, кот. посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до 10 час. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 час.» (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 265).


[Закрыть].

Вчера, 27 февраля, в понедельник, после обеда Государь ушел к себе в кабинет и там беседовал сначала с генерал-адъютантом Ивановым и указал ему еще раз придти к нему в вагон по переезде его в поезд, затем с генерал-адъютантом Алексеевым, потом с графом Фредериксом и генералом Воейковым. С генералом Алексеевым Его Величество говорил о том, что теперь, когда будет создаваться ответственное министерство, ему придется задержаться в Царском, так как новые условия организации правительства потребуют пребывания Его в столице. Государь расстался с своим начальником штаба в полной уверенности, что генерал-адъютант Алексеев поведет дело так, как оно определено Его Величеством.

«Теперь есть телефон между Ставкой и Царским и Вы, Михаил Васильевич, будете меня держать в курсе всех дел и событий», – сказал Государь, расставаясь с генералом Алексеевым. «Дай Бог только наладить спокойствие в Петрограде Николаю Иудовичу», – добавил Его Величество.

После 12 часов ночи с понедельника на вторник Государь переехал в поезд и к Его Величеству тотчас прибыл генерал-адъютант Иванов и оставался на аудиенции почти 2 часа. Государь, как мне передавал потом Николай Иудович, по душе, сердечно и глубоко искренно говорил с ним. Измученный, боящийся за участь России и свою семью, взволнованный озлобленными требованиями бунтующей Государственной Думы, Царь сказал генералу Иванову свои грустные и тяжелые соображения.

«Я берег не самодержавную власть, а Россию. Я не убежден, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу» – так выразился Государь о своей сокровенной мысли, почему он упорно отказывался до сих пор дать парламентский строй. Затем Государь указал, что теперь он считает необходимым согласиться на это требование Думы, так как волнения дошли до бунта и противодействовать он не в силах. Государь говорил о той упорной агитации, которая давно ведется против Императрицы и его самого, и скорбел о том, что их лучшим стремлениям никогда не верили и злобные слухи доходили до того, что высказывались подозрения о возможности сношений между ними и врагом России императором Вильгельмом.

Слова Царя трогали генерала Иванова, по его рассказу, настолько, что ему трудно было иногда отвечать от спазм в горле. Государь, расставаясь с Николаем Иудовичем, поцеловался с ним, перекрестил его и в свою очередь Иванов перекрестил Царя.

Его Величество лег в эту ночь поздно, после 3 часов, и встал на следующий день позже обычного времени, около 10 часов утра. Днем, во вторник, мы проехали Смоленск, Вязьму. Всюду было полное спокойствие. Стоял яркий солнечный, немного морозный, день. Царские поезда шли обычным порядком. Нас сопровождали, каждый по свому участку, путевые инженеры. Вот от одного из таких инженеров в нашем свитском поезде, который шел, как я сказал, впереди Императорского поезда, мы узнали через нашего инженера Эртеля после 4 часов дня, что образовано какое-то новое «временное правительство», а старая власть свергнута. Об этом оповещал телеграммой по железной дороге член Думы Бубликов{104}104
  Бубликов Александр Александрович (1875–1941) – инженер и чиновник путей сообщения. Депутат IV Государственной думы, фракция прогрессистов. В 1917 г. – комиссар по железнодорожному транспорту Временного правительства. Участвовал в аресте Николая II в Ставке в Могилеве и доставке его в Царское Село. После Октябрьской революции в эмиграции. Масон. Автор воспоминаний «Русская революция» (Нью-Йорк, 1918).


[Закрыть], назначенный комиссаром путей сообщения. Он просил всех служащих на железной дороге «во имя добытой свободы» оставаться на своих местах и исполнять неуклонно свою работу. Кроме того получена на одной из станций телеграмма от какого-то коменданта ст. Петроград сотника Грекова{105}105
  Греков – поручик, военный комендант Николаевского вокзала в Петрограде во время Февральской революции.


[Закрыть] о «направлении литерных поездов А и Б (т. е. свитского и Царского) непосредственно в Петроград, а не в Царское Село через Тосно».

Эти неожиданные сведения нас всех крайне взволновали. Стало понятно, что в Петрограде уже совершился революционный переворот и образованное «временное правительство» свободно распоряжается Императорскими поездами, решаясь направлять их по своему усмотрению. После получения этого тревожного известия мы, следовавшие в свитском поезде генерал Цабель, барон Штакельберг, полковник Невдаров, подполковник Таль, чиновники канцелярии министерства Двора А. В. Суслов{106}106
  Суслов А. В. или А. Н. – заведующий отделом канцелярии Министерства Императорского двора.


[Закрыть] и я стали обсуждать вопрос, как же реагировать на него. Постановили, чтобы я написал обо всем, что нами узнано, письмо профессору С. П. Федорову, едущему в поезде Государя, с которым я был близок, с просьбой сообщить дворцовому коменданту для доклада Его Величеству. Письмо мною было сейчас же написано, помню карандашом, причем помимо фактов, было высказано соображение, что в этих обстоятельствах ехать далее не следует и лучше через Бологое направиться в Псков, где находится штаб Северного фронта, там генерал-адъютант Рузский, есть близко войска и сам по себе Псков старый, тихий, небольшой губернский город, где Его Величество спокойно может пробыть и определить создавшиеся обстоятельства и выяснить обстановку. Письмо было передано одному из офицеров, который сошел с нашего поезда на ближайшей станции и дождался поезда собственного Его Величества и передал письмо лейб-хирургу С. П. Федорову. Часам к 12 ночи наш свитский поезд подошел к Бологому, где мы получили от генерала Воейкова ответную на мое письмо телеграмму такого примерно содержания: «во что бы то ни стало пробраться в Царское Село». Всех удивил этот ответ, некоторые из нас даже настаивали, чтобы задержаться в Бологом до подхода «собственного» поезда и еще раз переговорить с дворцовым комендантом, но, в конце концов, решили ехать дальше. Тронулись в путь и около часа ночи на 1-е марта прибыли на ст. Малая Вишера. Весь наш поезд не спал, мы все время обсуждали наше трудное положение и сознавали, что следовать далее не только крайне рискованно, но просто невозможно, не подвергая жизнь Его Величества опасности.

На самой станции Малая Вишера в наш поезд вошел офицер (не помню его фамилии) собственного Его Величества железнодорожного полка и доложил командиру генералу Цабель, что станция Любань, а равно и Тосно заняты революционными войсками, там находятся, кажется, роты л. – гв. Литовского полка с пулеметами, что люди этой роты из Любани уже сняли с постов людей железнодорожного полка и что он едва мог уехать на дрезине сюда, чтобы доложить о том, что случилось.

Вслед за такими, уже определенно грозными, сообщениями было сделано нами немедленное распоряжение по ст. М. Вишера занять телефоны, телеграф и дежурную комнату; выставлены наши посты, указано железнодорожным жандармам охранять станцию от всяких случайностей и она стала изолированной от сношений с кем бы то ни было без нашего ведома. Решено было далее не двигаться и ожидать здесь подхода «собственного» поезда для доклада полученных известий Его Величеству.

На станции почти нет народу. Она ярко освещена. Начальник станции, небольшой старичок, очень исполнительный и расположенный сделать все, что необходимо, перевел наш поезд на запасный путь, и мы стали ждать подхода «собственного» поезда.

Ночь ясная, тихая, морозная. Всюду царствовала полная тишина. На платформе, на путях виднелись наши посты солдат железнодорожного полка. Генерал Цабель, барон Штакельберг и я находились на платформе, поджидая прибытия Царского поезда. Около 2 часов ночи он тихо подошел. Из вагонов вышел только один генерал Нарышкин. Мы спросили Кирилла Анатольевича, где же дворцовый комендант и остальная свита.

«Все спят в поезде», – ответил он. Признаться, мы крайне поразились этому известию.

«Как спят. Вы знаете, что Любань и Тосно заняты революционными войсками. Ведь мы сообщили, что наши поезда приказано отправить не на Царское, а прямо в Петроград, где уже есть какое-то «временное правительство…»

К. А. Нарышкин, неразговорчивый всегда, и на этот раз молчал. Мы вошли в вагон, где было купе дворцового коменданта, и постучались к нему. Владимир Николаевич крепко спал. Наконец он пробудился, оделся, к нему вошел генерал Цабель и доложил, как непосредственно подчиненный, о всех событиях и занятии Любани и Тосно.

Через несколько минут генерал Воейков вышел в коридор с всклоченными волосами и начал с нами обсуждать, что делать. Некоторые из нас советовали ехать назад в Ставку, указывали на путь на Псков, о чем уже я писал днем. Генерал Воейков, помнится, сам не высказывался определенно ни за то, ни за другое предложение. Затем он прошел в вагон Его Величества и доложил Государю все, что ему донесли. Дворцовый комендант очень скоро вернулся от Государя, который недолго обсуждал создавшееся положение и повелел поездам следовать назад на Бологое, а оттуда на Псков, где находится генерал-адъютант Рузский.

Государь вообще отнесся к задержкам в пути и к этим грозным явлениям необычайно спокойно. Он, мне кажется, предполагал, что это случайный эпизод, который не будет иметь последствий и не помешает ему доехать, с некоторым только опозданием, до Царского Села.

Я прошел в купе к С. П. Федорову, который не спал, да и все уже проснулись в Царском поезде. Меня интересовало, почему такое спокойствие царило в их вагонах после того, как мы им передали безусловно тревожные сведения.

«Да Владимир Николаевич не придал им особого значения и думал, что поезда все-таки могут дойти до Царского, несмотря на приказание направить их на Петроград. Письмо он Ваше прочитал, но вероятно не доложил его Государю», – ответил мне Сергей Петрович.

«Так что Вы думаете, что Его Величество не вполне знает, что случилось», – спросил я.

«Да, я полагаю, Он не вполне в курсе событий. Государь сегодня был довольно спокоен и надеялся, что раз он дает ответственное министерство и послал генерала Иванова в Петроград, то опасность устраняется и можно ждать успокоения. Впрочем, Он мало сегодня с нами говорил», – сказал Сергей Петрович.

Пока переводили наши поезда на обратный путь, причем, дабы охранить, Царский поезд поставили позади, – мы успели прочитать сообщения какого-то листка о намеченном составе «временного правительства».

Весь состав этого первого министерства «временного правительства» почти исключительно кадетский{107}107
  Имеется в виду основная партийная принадлежность созданного нового Временного правительства. Кадет (к.-д.) – общепринятое обозначение члена партии конституционных демократов (партия народной свободы), образованной на основе ранее существовавших либеральных организаций: «Союза Освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов» (в октябре 1905 г.). Партия представляла широкие круги либерально настроенной интеллигенции и находилась на левом фланге российского либерализма. Она первоначально выступала за преобразования существующего государственного строя, включая, при сохранении монархии, создание ответственного перед парламентом министерства, введение всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права и т. д. (О кадетской партии см.: Политические партии России: конец XIX – первая треть XX века. Энциклопедия. М., 1996; Протоколы Центрального комитета конституционно-демократической партии. 1905–1920. М., 1994–1998. Т. 1–3).


[Закрыть], только Керенский{108}108
  Керенский Александр Федорович (1881–1970) – депутат IV Государственной думы, председатель фракции трудовиков. С марта 1917 г. эсер. Известный масон. Во время Февральской революции член Временного комитета Государственной думы, товарищ председателя Исполкома Петросовета. Министр юстиции во Временном правительстве (2 марта – 5 мая 1917 г.). В 1-м и 2-м коалиционном правительствах (май – сентябрь) военный и морской министр, а с 8 июля по 25 октября министр-председатель, с 30 августа одновременно Верховный главнокомандующий. В дни Октябрьского переворота большевиков бежал из Петрограда, возглавил выступление верных ему воинских частей, но потерпел крах. С июня 1918 г. жил во Франции, с 1940 г. – в США. Автор многих трудов и воспоминаний.


[Закрыть] стоит левее остальных, принадлежа к партии, кажется, социал-демократов; министр военный и морской Гучков считался в октябристах, но по своей общественной деятельности и активной борьбе с правительством, и не только с ним, но даже с Государем, он являлся самым ярым проводником новых начал и перемены власти. Назначенный в начале августа 1915 года председателем промышленного комитета{109}109
  Военно-промышленные комитеты – сеть комитетов, возникших на местах по инициативе IX съезда представителей промышленности и торговли (май 1915 г.). На комитеты возлагалась организация промышленности в интересах обороны страны. В июле 1915 года объединявший деятельность местных комитетов Центральный военно-промышленный комитет возглавили А. И. Гучков (председатель) и А. И. Коновалов (товарищ председателя). Созданные формально для решения задач, не носивших политического характера, союзы и военно-промышленные комитеты на деле развернули активную политическую деятельность, не только поддерживая основные требования парламентского «Прогрессивного блока», но зачастую добиваясь их радикализации.


[Закрыть], Гучков много вложил злой энергии в расшатывание основ власти и совместно с бывшим тогда военным министром генералом А. А. Поливановым, его другом, сеял недоверие в деятельность Ставки и опять-таки к самому Государю. Наша пресса, настроенная уже давно враждебно к прежнему правительству, встретила состав «временного правительства», судя по первым попавшим газетам и листкам, сочувственно и высказывала уверенность, что Россия приобретает огромные преимущества, заменив «негодную царскую самодержавную власть». Сулились победы, подъем деятельности в стране после «перемены шофера», как уже выражались тогда поклонники переворота, и устранения от власти «Николая». Так все это мы и прочитали уже 1-го марта в М. Вишере.

Помню, мы начали обсуждать состав министерства и некоторые из нас находили его соответствующим настоящему моменту. На мои замечания, что вряд ли социалист Керенский может быть полезен в составе министерства, мне ответили: «Кто знает, он может успокоить рабочих, левое крыло Думы и несколько утихомирить революционные проявления, если конечно пожелает начать работать, а не продолжать революцию»…

Уже поздно ночью, должно быть в четвертом часу, наш свитский поезд отошел вслед за «собственным».

Мы ехали в Псков к генерал-адъютанту Рузскому, надеясь, что Главнокомандующий Северного фронта поможет Царю в эти тревожные часы, когда зашаталась власть, устранить революционные крайности и даст возможность Его Величеству провести в жизнь народа спешные преобразования правления России, по возможности, более тихо по намеченной уже программе, о чем сообщено было днем 27 февраля из Ставки в Петроград. В пути на Псков мы готовили манифест, в котором Государь призывал народ к спокойствию, указывая на необходимость единодушно с ним – царем – продолжать войну с немцами. Казалось старый, считавшийся умным, спокойным Рузский сумеет поддержать Государя в это страшное время. Верил в это и сам Государь, почему и выбрал путь на Псков, а не в другое место.

Переезд Малая Вишера – Бологое – Валдай – Ст. Русса – Дно – Порхов – Псков

Среда, 1-го марта{110}110
  Император Николай II записал 1 марта в дневнике: «Ночью повернули с М [алой] Вишеры назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Видел Рузского. Он, Данилов и Саввич обедали. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам, Господь!» (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 265; Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 625).


[Закрыть].

Днем мы подходили к Старой Руссе. Огромная толпа народа заполняла всю станцию. Около часовни, которая имеется на платформе, сгруппировались монахини местного монастыря. Все смотрели с большим вниманием на наш поезд, снимали шапки, кланялись. Настроение всего народа глубоко сочувственное к Царю, поезд которого только что прошел Руссу, и я сам слышал, как монахини и другие говорили: «Слава Богу удалось хотя в окошко увидать Батюшку-Царя, а то ведь некоторые никогда не видали его».

Всюду господствовал полный порядок и оживление. Местной полиции, кроме двух-трех урядников, станционных жандармов, исправника, никого и не было на станции. Я не знаю, было ли уже известно всему народу о создании «временного правительства», но железнодорожная администрация из телеграммы Бубликова{111}111
  В работе Виктора Брачева «Победоносный Февраль» 1917 года: масонский след» имеются такие строки: «Что касается А. А. Бубликова, то его роль в истории с блокированием царского поезда /…/, конечно же, важна. Но сам А. А. Бубликов в масонской иерархии был сравнительно мелкая сошка. Подлинным организатором погони или, правильнее, блокирования царского поезда и предательское направление его в Псков – прямо в руки заговорщика Н. В. Рузского был член Верховного совета «Великого Востока народов России» Н. В. Некрасов» (Масоны и Февральская революция 1917 г. Сборник. М., 2007. С. 190–191). «Два момента особенно врезались в память, – вспоминал масон Н. В. Некрасов в 1921 году, – приказ командующему Балтийским флотом Непенину арестовать финляндского генерал-губернатора Зейна и погоня за царским поездом, которую мне довелось направлять из Государственной Думы, делая распоряжения А. А. Бубликову, сидевшему комиссаром в Министерстве путей сообщения» (Из следственных дел Н. В. Некрасова 1921, 1931 и 1939 гг. Публ. В. В. Шелохаева и В. В. Поликарпова // Вопросы истории. 1998. № 11–12. С. 20). Как пишет исследователь С. В. Куликов по этому поводу: «Руководя А. А. Бубликовым, Н. В. Некрасов, несомненно, выполнял план по задерживанию царского поезда, разработанный под руководством А. И. Гучкова» (Куликов Сергей. Февральская «революция сверху», или Фиаско генералов для «понунсиаменто». // Россия XXI. Общественно-политический и научный журнал. М., 2004. С. 152–153).


[Закрыть] должна была знать о переменах и распоряжениях Государственной Думы, тем не менее все было по-прежнему, и внимание к поезду особого назначения полное.

Невольно думалось об этой разнице в отношении к Царю среди простого народа в глубине провинции, здесь в Ст. Руссе, и теми революционными массами Петрограда с солдатскими бунтами, благодаря которым Государь принужден вернуться с своего пути в Царское Село.

День стоял ясный, уже чуть-чуть чувствовалась весна. Наши поезда шли спокойно, без малейших затруднений. Единственное изменение в нашем движении было то, что мы шли тише, так как не был известен путь и надо было уменьшать скорость. Кроме того на паровозе находились офицер железнодорожного полка с двумя солдатами. Как я сказал выше, свитский поезд шел сзади «собственного», но на ст. Дно, которую прошли совершенно спокойно, мы обогнали Царский поезд, дабы к Пскову подойти раньше.

Когда мы проходили на ст. Дно мимо «собственного» поезда и некоторые из нас стояли на площадке вагона, то дворцовый комендант вышел из своего вагона, стал на подножку, приветливо помахал нам рукой и улыбаясь громко крикнул в мою сторону: «Надеюсь Вы довольны, мы едем в Псков». Вид у Владимира Николаевича был очень бодрый, веселый.

«Мне кажется, что «Дворком» уверен в благополучном исходе всех наших приключений и событий, иначе у него не было бы такого довольного вида», – сказал кто-то из нас, когда мы миновали Царские вагоны.

Первое марта, проклятый и позорный день для России{112}112
  Фраза «Первое марта, проклятый и позорный день для России» подразумевает события 1 марта 1881 года, когда от бомбы «народовольцев» погиб реформатор и «Царь-Освободитель» Александр II (1818–1881).


[Закрыть], уже кончался, когда мы после 7 часов вечера стали подходить к древнему Пскову. Станция темноватая, народу немного, на платформе находился Псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи генерал-лейтенант Ушаков{113}113
  Возможно, генерал-лейтенант Михаил Иванович Ушаков или Константин Михайлович Ушаков.


[Закрыть] и еще небольшая группа лиц служебного персонала. Никаких официальных встреч очевидно не будет и почетного караула не видно. Поджидая подход Императорского поезда, многие из нас говорили с теми лицами, которые прибыли на вокзал для встречи Государя, но ничего нового мы не узнали здесь о событиях в Петрограде, да и все были очень сдержаны в своих речах. Губернатор сообщил только, что Псков пока равнодушно отнесся к событиям и в городе тихо. «Впрочем, мы на театре военных действий и у нас трудно было ожидать волнений», – добавил начальник губернии.

На вокзале народа мало, так как из Петрограда после революционных дней конца февраля поезда не приходили и пассажирское движение еще не установилось.

Около 8 часов вечера прибыл «собственный» поезд. Я и барон Штакельберг прошли в вагон лиц свиты. Мы застали всех в коридоре; тут был граф Фредерикс, К. Д. Нилов, князь Долгорукий, граф Граббе, С. П. Федоров, герцог Лейхтенбергский. Уже знали, что почетного караула не будет и Его Величество на платформу не выйдет. Спросили нас, что слышно о городе, спокойно ли там.

Государь на очень короткое время принял губернатора. Все ждали прибытия главнокомандующего Северным фронтом генерал-адъютанта Николая Владимировича Рузского. Через несколько минут он показался на платформе в сопровождении начальника штаба фронта генерала Юрия Никифоровича Данилова{114}114
  Данилов Георгий (Юрий) Никифорович (1866–1937) – генерал от инфантерии, в 1914–1916 гг. генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего, затем начальник штаба Северного фронта. Автор воспоминаний «На пути к крушению (Очерки из последнего периода русской монархии)» (Ганновер, 1928; Берлин, 1929).


[Закрыть] (бывший генерал-квартирмейстер при великом князе Николае Николаевиче) и своего адъютанта графа Шереметьева{115}115
  Шереметьев Дмитрий Сергеевич (Димка Шереметев; 1869–1943) – граф, друг с детства Николая II. Флигель-адъютант Свиты императора (1896), полковник л. – гв. Кавалергардского полка (1896). С 1915 г. состоял при Государе в Ставке. Был женат на Ирине Илларионовне, урожденной графине Воронцовой-Дашковой (1872–1959). После Февральской революции в отставке. В период Гражданской войны в ходе крымской эвакуации был выборным президентом Русского комитета, который представлял интересы русских беженцев перед английскими и французскими властями. В 1919 г. эмигрировал в Италию. Возглавлял ассоциацию кавалергардов в Париже. В 1926–1929 гг. председатель Союза русских дворян. Умер в Риме. Автор мемуаров.


[Закрыть]. Рузский шел согбенный, седой, старый, в резиновых галошах; он был в форме генерального штаба. Лицо у него бледное, болезненное и глаза из-под очков смотрели неприветливо. Небольшой с сильной проседью брюнет генерал Данилов, известный в армии и штабах под именем «черный», следовал за главнокомандующим. Они вошли в вагон свиты, где все собрались, и Рузский прошел в одно из отделений, кажется князя Долгорукого, поздоровался со всеми нами и сел в угол дивана около двери. Мы все обступили его. Волнение среди нас царило большое. Все хотели говорить. Рузский, отвалившись на угол дивана, смотрел как-то саркастически на всех. Граф Фредерикс, когда немного успокоились и восклицания вроде того что «Ваше Высокопревосходительство должны помочь, к Вам направился Его Величество, когда узнал о событиях в Петрограде», прекратились, обратился к Рузскому примерно с следующими словами: «Николай Владимирович, Вы знаете, что Его Величество дает ответственное министерство. Государь едет в Царское. Там находится Императрица и вся семья, Наследник болен корью, а в столице восстание. Когда стало известно, что уже проехать прямо в Царское нельзя, Его Величество в М. Вишере приказал следовать в Псков к Вам и Вы должны помочь Государю наладить дела».

«Теперь уже поздно», – сказал Рузский. «Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной Думой и давать те реформы, которые требует страна. Меня не слушали. Голос хлыста Распутина имел большое значение. Им управлялась Россия. Потом появился Протопопов и сформировано ничтожное министерство князя Голицына. Все говорят о сепаратном мире»… и т. д., и т. д. с яростью и злобой говорил генерал-адъютант Рузский.

Ему начали возражать, указывали, что он сгущает краски и многое в его словах неверно. Граф Фредерикс вновь заговорил:

«Я никогда не был сторонником Распутина, я его не знал, и кроме того Вы ошибаетесь, он вовсе не имел такого влияния на все дела»…

«О Вас, граф, никто не говорит. Вы в стороне стоите», – ответил Рузский, и в этих словах чувствовалось указание, что ты, дескать, стар и не в счет.

«Но однако, что же делать. Вы видите, что мы стоим над пропастью. На Вас только и надежда», – спросили разом несколько человек Рузского.

Ввек не забуду я ответа генерал-адъютанта Рузского на этот крик души всех нас, не меньше его любивших Россию и беззаветно преданных Государю Императору.

«Теперь надо сдаваться на милость победителя», – сказал он.

Опять начались возражения, негодования, споры, требования, наконец просто просьбы помочь Царю в эти минуты и не губить отечества. Говорили все. Генерал Воейков предложил переговорить лично по прямому проводу с Родзянко; на это Рузский ответил:

«Он не подойдет к аппарату, когда узнает, что Вы хотите с ним беседовать». Дворцовый комендант сконфузился, замолчал и отошел в сторону.

«Я сам буду говорить с Михаилом Владимировичем (Родзянко)», – сказал Рузский.

Я стал убеждать своего бывшего сослуживца по мобилизационному отделу генерального штаба генерала Данилова повлиять на Рузского.

«Я ничего не могу сделать, меня не послушают. Дело зашло слишком далеко», – ответил Юрий Никифорович.

В это время флигель-адъютант полковник Мордвинов пришел и доложил генерал-адъютанту Рузскому, что Его Величество его может принять. Главнокомандующий и его начальник штаба поднялись и направились к выходу.

«Вы после аудиенции у Его Величества вернитесь к нам сюда и сообщите о своей беседе с Государем», – говорили ему все.

«Хорошо, я зайду», – нехотя ответил Рузский.

После разговора с Рузским мы стояли все потрясенные и как в воду опущенные. Последняя наша надежда, что ближайший главнокомандующий Северного фронта поддержит своего Императора, очевидно не осуществится. С цинизмом и грубою определенностью сказанная Рузским фраза: «Надо сдаваться на милость победителя», все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот. Мы только недоумевали, когда же это произошло. Прошло менее двух суток, т. е. 28 февраля и день 1 марта, как Государь выехал из Ставки и там остался Его генерал-адъютант начальник штаба Алексеев и он знал, зачем едет Царь в столицу, и оказывается, что все уже сейчас предрешено и другой генерал-адъютант Рузский признает «победителей» и советует сдаваться на их милость.

Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно. Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждения Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту, едва ли можно было. Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта под командой того же генерала Рузского, признающего «победителей».

Генерал-адъютант К. Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купе, он задыхаясь говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия. К. Д. Нилов не надеялся на какой-либо благоприятный поворот в начавшемся ходе событий.

«Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, улучшили бы нашу участь, но на решительные действия Государь не пойдет», – сказал Нилов. К.Д. весь вечер не выходил из купе и сидел мрачный, не желая никого видеть.

Я пошел к нему. Нилов прерывающимся голосом стал говорить мне:

«Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Генерал обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей генерал-адъютантов. Кучка людей не может этого делать. Есть верные люди, войска и не все предатели в России».

К.Д. стал убеждать меня пойти к Государю и еще раз доложить, что оставление трона невозможно.

Мы долго ждали возвращения главнокомандующего Северным фронтом от Государя, желая узнать, чем кончилась беседа их между собою. Однако свита не дождалась Рузского. Он в 12-м часу прямо прошел от Его Величества к себе для переговоров по прямому проводу с Петроградом и Ставкой.

При этом первом продолжительном свидании Рузского с Государем сразу же определилось создавшееся положение. Рузский в настойчивой, даже резкой форме доказывал, что для спокойствия России, для удачного продолжения войны Государь должен передать престол Наследнику при регентстве{116}116
  Регентство (лат. – правящий) – временное осуществление полномочий главы государства коллегиально (регентский совет) или единолично (регент) при малолетстве, болезни, отсутствии монарха.


[Закрыть] брата своего великого князя Михаила Александровича{117}117
  Михаил Александрович (1878–1918) – вел. князь, младший брат Николая II, генерал-адъютант Свиты императора, генерал-лейтенант (с 1916). В 1899–1904 гг. – наследник престола до рождения цесаревича Алексея Николаевича. В 1898–1911 гг. служил в гвардии. Против воли императора в 1912 г. заключил морганатический брак с Н. С. Вульферт (урожденная Шереметевская, в первом браке Мамонтова, во втором Вульферт), которой позднее был дарован титул графини Брасовой. Имел сына Георгия (1910–1935), который унаследовал фамилию и титул матери. Михаил был вынужден проживать за границей, т. к. Государь запретил ему возвращение на родину, уволил с занимаемых должностей и подписал указ о передаче в опеку его имущества. Благодаря вмешательству матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, братья помирились. С началом Первой мировой войны ему было дозволено вернуться в Россию. На фронте в Галиции командовал Кавказской (Дикой) конной дивизией, позднее 2-м кавалерийским корпусом, награжден Георгиевским крестом за храбрость. В конце 1916 г. назначен генерал-инспектором кавалерии. 3 марта 1917 г. отказался принять Российский Престол до решения Учредительного собрания. Подвергался аресту Временным правительством в дни «корниловского мятежа», а также Петроградским ВРК во время Октябрьского переворота. По постановлению Совнаркома в марте 1918 г. выслан в Пермь. В ночь с 12 на 13 июня 1918 г. похищен и расстрелян чекистами в окрестностях Перми. В советской периодической печати появилось сообщение об его побеге.


[Закрыть]. Ответственное министерство, которое обещал Царь, теперь уже не удовлетворяет Государственную Думу и образовавшееся «временное правительство», и уже требуют оставления трона Его Величеством. Главнокомандующий Северного фронта сообщил о согласии всех остальных главнокомандующих с этим мнением Думы и «временного правительства». По этому вопросу через генерала Алексеева достигнуто уже соглашение по прямому проводу между Ставкой Верховного и ставками главнокомандующих[5]5
  Телеграмма генерала Алексеева Главнокомандующим по вопросу об отречении послана была 2 марта в 10 час. 15 м. утра, а ответы Главнокомандующих сообщены Его Величеству генералом Алексеевым того же числа в 14 час. 30 мин. (Ред.)


[Закрыть]. Верховное командование всеми Российскими силами необходимо передать прежнему Верховному великому князю Николаю Николаевичу. Рузский опять повторил то, что сказал ранее всем нам – «о сдаче на милость победителям» и недопустимости борьбы, которая, по его словам, была бесполезна, так как и высшее командование, стоящее во главе всех войск, против Императора. Государь редко перебивал Рузского. Он слушал внимательно, видимо сдерживая себя. Его Величество указал, между прочим, что он обо всем переговорил перед своим отъездом из Ставки с генералом Алексеевым, послал Иванова в Петроград. «Когда же мог произойти весь этот переворот», – сказал Государь. Рузский ответил, что это готовилось давно, но осуществилось после 27 февраля, т. е. после отъезда Государя из Ставки.

Перед Царем встала картина полного разрушения его власти и престижа, полная его обособленность, и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врагов Императора.

Зная Государя и все особенности его сложного характера, его искреннюю непритворную любовь к родине, к семье своей, его полное понимание того неблагоприятного к нему отношения, которое в данный момент охватило «прогрессивную» Россию, а главное боясь, что все это бедственно отразится на продолжении войны, многие из нас предполагали, что Его Величество может согласиться на требование отречения от престола, о котором говорил Рузский. Государь не начнет борьбу, думали мы, боясь не за себя, а за судьбу своего отечества.

«Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе ее общественных сил просят оставить трон и передать его сыну и брату своему, то я готов это сделать, готов даже не только царство, но и жизнь отдать за родину. Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает», – говорил Государь.

Государь в эту ночь, с 1 на 2 марта, долго не спал. Он ждал опять прихода Рузского к себе после его разговоров с Петроградом и Ставкой, но Рузский не пришел. Его Величество говорил с графом Фредериксом, Воейковым и Федоровым о Царском, и его очень заботила мысль о Петрограде, семье, так как уже с 27 февраля, т. е. два дня Его Величество ничего не знал и никаких сношений с Царским Селом не было.

Поздно ночью я вышел из вагона и пошел на вокзал. Там было пустынно, дежурили только железнодорожные служащие. Около Царских поездов стояли наша охрана, солдаты железнодорожного полка, спокойно и чинно отдавали честь. Полная тишина всюду и окончательное безлюдье.

Я взял извозчика и проехал в город. Ночь была звездная, морозная и безветренная. Улицы старого города безлюдны, дома мало освещены, только около штабов было несколько люднее и ярко светились окна и фонари. На какой-то колокольне пробило 2 часа, и я вернулся в поезд.

Неужели же я нахожусь в древнем Пскове вместе с Государем Императором и присутствую при обсуждении вопроса об оставлении Царем Российского престола в дни величайшей войны с немцами после того, как этот Царь, ставши предводителем Русской армии, накануне перехода в наступление и вся страна и весь народ уверены, что мы разобьем врага.

Два с половиной года я ежедневно вижу Государя, и все мы, стоящие около него, понимаем, какой это искренний, чуждый малейшей позы, простой, добрый и умный человек. Он не только знает Россию, не только беззаветно ей предан, но Он всю свою жизнь ей служил всем своим существом, без отдыха, забывая свои интересы. Он глубоко предан православию, Он понимает нашу историю, своего предка царя Алексея, любит солдата, народ, его обычаи и верования, любит наш русский уклад, эти древние храмы, Московский Кремль.

И все это оказалось ни к чему. Его заставляют передать престол отроку сыну и слабому, маловольному регенту – брату Михаилу. А у власти, явной власти, становятся случайные люди и среди них личный враг Царя Гучков, Родзянко и все эти лидеры «прогрессивного блока», мечтающие о министерских портфелях.

У нас в вагоне еще не спали и вели беседы о тех горьких минутах наших дней.