Текст книги "Таня Гроттер и перстень с жемчужиной"

Глава 3
Наляпы

Только тот, кто отдает, способен взять.

Йозеф Эметс

Когда внизу показался Петербург, Ягун удовлетворенно кивнул. Он подул на замерзшую руку – перчатку с правой он недавно неудачно уронил, и теперь она плавала где-то в Балтийском море – и, направив трубу насадкой вверх, стал снижаться. Пылесос, израсходовавший почти весь свой бак, поминутно принимался чихать, и Ягун с тревогой подумывал, что произойдет, если горючее закончится прямо сейчас.

Привыкнув к компактному уюту магического мира, Ягун всегда – особенно поначалу – испытывал легкую подавленность, сталкиваясь с бестолковой огромностью лопухоидного мира. Пестрое излишество его бесконечных улиц, давящие размеры многоэтажек – все это казалось ненужным, хаотичным и раздражающим.

Чем больше Ягун снижался, тем огромнее казался город внизу. Серые вылинявшие проплешины пустырей, шершавая зелень скверов, причудливые кривые каналов. В целом город сверху походил на макет, причем на макет, выполненный поспешно и без особой тщательности. Ягун давно заметил, что реальность порой выглядит менее реально, чем наше представление о ней. Например, порой невозможно поверить, что тот серебристый червячок на другом конце улицы – обычная водосточная труба. «Ну не бывает таких труб! И тень так не лежит!» – сказали бы художнику. Ан нет, бывает. И труба настоящая, и художник – жизнь.

Пылесос снова чихнул. На мгновение мотор перестал работать, и машина «провисла», сильно задумавшись, а не рухнуть ли ей. Но все же передумала и вновь затрещала.

«И где я возьму в Петербурге русалочью чешую? Ничего, нагружу Семь-Пень-Дыра. Он же сам – хи-хи! – пылесосолюбитель. А пожадничает – останусь у него гостить на неопределенное время. Э? Тут уж он зачешется!» – бодро подумал Ягун.

То, что пылесос едва не упал, ничуть не поколебало бьющей через край жизнерадостности играющего комментатора. Выбрав подходящую крышу, Ягун опустился и, заглушив пылесос, слез. Разминая ноги, подошел к краю, глянул вниз и присвистнул, подумав, что этот дом, пожалуй, выше Большой Башни Тибидохса. Скрыв пылесос заклинанием невидимости, Ягун разместил его в безопасном месте, где на него не могли натолкнуться даже случайно.

Висячий замок, запиравший чердачную дверь, отвалился от единственной зеленой искры. Еще одна искра вернула его на место. Спустившись вниз в лифте, Ягун вышел из подъезда и осмотрелся.

Он представления не имел, в какой части города находится, но это его не тревожило. Недаром говорят, что язык до Киева доведет. Это обычный язык. Язык же играющего комментатора был способен довести (а то и завести) вообще куда угодно.

– Ну Семь-Пней-и-Дыр! Надеюсь, ты меня ждешь, потому что я все равно приду! – сказал Ягун.

Он обладал уникальной способностью любое поручение превратить в цирк, а из любого важного мероприятия устроить фарс.

Час спустя Ягун был на месте. Семь-Пень-Дыр жил в одном из тех типично питерских дворов-колодцев, которые вызывают дикую тоску по солнцу. Во двор вела арка. Еще одна арка, зарешеченная незапертыми воротами, помещалась слева, после чего, не мешкая, требовалось свернуть опять-таки налево, чтобы не пролететь мимо двери подъезда.

– Если Лоткова спросит меня, куда я ходил, скажу, что ходил налево! Причем целых два раза! – произнес Ягун, довольный своей шуткой.

Громыхающий старинный лифт с открывающимися вручную дверями поднял его на пятый этаж. На огромной площадке было всего две двери, одна из них была обита чем-то вроде простеганной ваты, которую квадратиками перехлестывала проволока. Такие двери порой можно еще встретить в старых домах. Другая дверь, в душе железная и громыхающая, снаружи маскировалась кокетливыми деревянными планочками.

И хотя ни на правой, ни на левой двери не было номера, интуиция подсказала Ягуну, что дверь Семь-Пень-Дыра именно первая, старомодная.

Несмотря на внешнюю непрактичность и рассеянность, заставлявшую его вечно путать соль с сахаром, Сарданапал был маг прочномыслящий и стратегически расчетливый. Это свойство характера и заставило его некогда скупить в крупных городах России большое количество хороших, хотя и неброских квартир и раздавать их завершившим обучение ученикам Тибидохса. При желании выпускники могли переезжать из города в город, не задумываясь о таких мелочах, как крыша над головой. В одной из таких квартир и поселился Семь-Пень-Дыр.

Ягун некоторое время безуспешно искал звонок. Так и не обнаружив ничего похожего, он пожал плечами и хотел постучать, но тут дверь сама открылась рывком. Здоровенная рука сгребла Ягуна за ворот комбинезона и втащила в комнату.

– Ну что, попался? Думал нас обмануть? – прорычал голос.

– Что вам надо, мамочка моя бабуся? – спросил Ягун непонимающе.

Ему, магу, показалось бредом, что на него могли напасть. И главное – кто? Лопухоиды!

– Что, отрекаемся? Сейчас вспомнишь! – тяжелая рука не то шлепнула, не то мазнула Ягуна по лицу. Ноздри сразу забило смрадом.

Плотные шторы были задернуты. В квартире царил полумрак. Все же Ягун сумел различить три массивные фигуры. Его проволокли по коридору и втолкнули в комнату. Ягун рванулся и вскинул руку с перстнем, собираясь крикнуть: «Искрис фронтис», но не успел. Чья-то жесткая, как подошва, ладонь зажала ему рот, в то время как кто-то с нежной опытностью карманника сдернул со среднего пальца магический перстень. В последний миг Ягун согнул палец, чтобы не позволить кольцу ускользнуть, но кольцо все же сорвали, ободрав ему последнюю фалангу пальца до крови.

Ягун попытался вцепиться в ладонь зубами и рвануться за перстнем, однако не успел. Ему дали могучую затрещину, мгновенно спутавшую все его мысли, и как кучу ветоши отбросили в угол. Вспыхнул свет. Ягун воззрился на нападавших. Комната запрыгала у него перед глазами пестрым рисунком обоев. Редкими зубами оскалилась батарея. Но не это заставило Ягуна ощутить себя полным психом. У трех фигур, сгрудившихся вокруг него, существовала одна общая черта, заключавшаяся… в полном отсутствии всяких черт.

Говоря совсем просто: у тех, кто напал на Ягуна, не было лиц. Глаза, нос, уши, брови, лоб, волосы – все эти привычные детали заменял единственный овал с длинной ротовой прорезью. Внутри этой прорези помещался бело-розовый мускульный шевелящийся отросток. Изредка рот распахивался – точно расползались края раны, и отросток выглядывал наружу. Да, это был язык, но язык необычный, потому что завершался он глазом.

С полминуты Ягун пребывал в замешательстве, пока наконец память не пришла ему на выручку. Он вспомнил, что Медузия как-то рассказывала о наляпах, которых темные маги творят из обрезков ногтей, сырого теста и болотной жижи. Наляпы обладают чудовищной силой, не ведают страха и отлично справляются с несложными поручениями. Правда, долго они не живут и через три-четыре дня рассыпаются, однако всегда можно «наляпать» новых наляпов. Отсюда, собственно, и взялось слово. Помнится, он, Ягун, прохихикал тогда всю лекцию, выбирая момент, чтобы безопасно спросить у Медузии: нельзя ли переименовать наляпов в тяпляпов?

Теперь, однако, ему было совсем не смешно.

Один из наляпов сжимал в ладони Ягунов перстень, изредка открывая рот, чтобы с беспокойством посмотреть на него языком-глазом. Ягун отлично понимал, в чем проблема. Магический перстень, оказавшийся в чужих руках, разогревался и обжигал. Боли наляп явно не испытывал, однако с пальцев его капала болотная жижа. В свободной руке наляп держал короткую дубинку, край которой опоясывали два медных обруча с шипами. Оружие страшное в ближнем бою. Похоже, из троих наляпов этот был старший.

В памяти Ягуна, обладавшей редким даром хранить все неважное и начисто выбрасывать все мало-мальски значимое, наконец всплыло заклинание против наляпов.

«Прогорклюс!» – хотелось крикнуть Ягуну, однако пока перстень был не на руке, рисковать не стоило. Если искра и возникнет, что далеко не гарантированно, она будет недостаточно яркой, чтобы изгнать наляпов.

Ягун еще готовился к рывку, когда два других наляпа решительно сгребли его под руки и подняли. Сырые, гладкие, болотной жижей пахнущие лица почти соприкасались с лицом внука Ягге. Упругая, влажная сила стискивала запястье. Шевелились в приоткрытых ртах зоркие языки.

– Говорили тебе не лезть в чужие дела!.. Куда ты его спрятал? – пробулькал наляп с короткой дубинкой.

– Я спрятал? Что я спрятал? – спросил Ягун, но тотчас, спохватившись, что может выведать что-то интересное, добавил: – А в какие дела-то?

Наляпы заворочались, плотные, тяжелые, с длинными трещинами на высыхающих глиняных телах.

– Так ты не Семь-Пень-Дыр?

Ягун замялся. Соблазн сказать «нет, я не Семь Пней» был велик, однако Ягун не стал рисковать. Не факт, что наляпы оставят его в живых, узнав, что обознались. Не исключено, что им приказано уничтожать случайных свидетелей. Сотворить наляпов – само по себе большое преступление. Слишком древние и опасные силы приходится пробуждать при этом. Силы, которые лучше оставить спящими. Светлые маги никогда не изготавливают наляпов, ограничиваясь зеркальными двойниками. Темные же всегда помнят, что, чрезмерно заигравшись в наляпов, легко утратить собственную сущность.

От Семь-Пень-Дыра наляпам что-то нужно. И пока они этого не получат, его не тронут.

Ощутив замешательство Ягуна, наляп с дубинкой достал кусок плотного матового картона. Ягун сообразил, что это был рекламный календарик с позапрошлого драконбольного первенства. На календарике верхом на пылесосе лихо мчался Семь-Пень-Дыр с пламягасительным мячом в руках. Шевеля языком, наляп принялся кропотливо сравнивать лицо Дыра с лицом Ягуна.

– Это не тот! Тот смуглее, шерсть на голове не того цвета и боковые наросты не оттопыриваются! – нетерпеливо сказал другой наляп.

«Так вот как они нас отличают! Емкий словесный портрет, нечего сказать!» – мрачно подумал Ягун.

– Неважно. Все равно это маг. Обшарьте его! – возразил наляп с Ягуновым кольцом.

Ягун попытался пнуть его, однако нога застряла в грязном тесте.

– Что вам от меня надо? Вы хоть понимаете, кого схватили? – спросил он.

– Молчи, маг, и не вертись! Еще раз откроешь рот – сломаю тебе шею! – лениво пробасил наляп.

Это была не угроза, а скорее предупреждение. Для угроз наляпы были устроены слишком примитивно. Ягун попытался подзеркалить, однако на наляпа и его тяжелые, неповоротливые, вылепленные из густой жижи мысли дар телепатии не распространялся.

Неуклюжие пальцы зашарили у Ягуна по карманам, бесцеремонно бросая на пол все, что находили. Отвертка, моток изоленты, запасная катушка зажигания для пылесоса, фотография Лотковой, уставившаяся на наляпов с крайним удивлением. Все эти вещи не вызвали у наляпов никакого интереса, равно как и приглашения на вечер встречи, сразу отброшенные в сторону. Зато жестянка из-под зубного порошка – старая, облупленная коробочка, которую Ягун реквизировал у Ягге, чтобы хранить там всякие мелочи вроде коллекционных монет – удостоилась пристального внимания, хотя, с точки зрения Ягуна, там не было ничего ценного. Наляпы вытряхнули содержимое коробки на пол, и, пока двое держали Ягуна, третий озабоченно ковырялся толстым пальцем, перерывая монеты, ниппеля и пуговицы.

– Ну! Долго ты будешь возиться? Нашел? – нетерпеливо крикнул старший наляп.

Ищущий поднял пустое лицо.

– Арк! Клянусь тебе: у него нет арте… – начал он.

Старший наляп махнул короткой дубиной. Во все стороны брызнула липкая жижа.

– Нам нельзя этого произносить! – рявкнул он.

Слова были излишни. Наляп, чья наполненная болотной жижей голова разлетелась как сырое яйцо, лежал неподвижно. Тело быстро оплывало, растекаясь по паркету. Старший наляп с недоумением уставился на то, что только что было его приятелем.

– Эх, мамочка моя бабуся! Была не была! Команда Тибидохса в нападении! – завопил Ягун.

Воспользовавшись тем, что оба наляпа смотрят на оплывающую жижу, он вырвался и метнулся к наляпу с перстнем. Второй наляп попытался схватить Ягуна за ногу. Спасаясь от него, играющий комментатор прыгнул, точно костью от собаки откупившись от лапы расшнуровавшимся ботинком. Его полет был коротким и завершился тем, что Ягун впечатался макушкой в упругий живот главного наляпа. Цель была все же достигнута. Он сумел вцепиться в запястье руки, державшей его кольцо. Разжать могучую ладонь наляпа он не надеялся. Однако расчет был не на это. Само по себе тесто не могло послужить препятствием. Пусть перстня и не будет на пальце, все же он окажется рядом.

– Прогорклюс! – завопил Ягун до рваной сухости в горле. Никогда в жизни он так сильно не желал, чтобы заклинание сработало.

Искра полыхнула, пробившись сквозь истончившееся тесто. Наляп, занесший дубину, чтобы расправиться с Ягуном, покачнулся, а в следующий миг внука Ягге обрызгало жижей. Да, с главарем было покончено. Он отправился в небытие так же равнодушно, как и вошел в него, ничего не ожидая, но ничего и не потеряв, ибо все его существование было лишь исполнением чужой воли.

Однако, до последнего сжимая кольцо в ладони, главарь навредил Ягуну так, как сумел, приняв на себя всю разрушительную магию заклинания. Искра погасла, а последний наляп между тем был еще цел. Он ринулся на Ягуна, когда тот поспешно наклонился, чтобы отыскать в густой однородной жиже свое кольцо, и, опрокинув его на пол, стал душить.

Ягун попытался оторвать его руки. Пальцы легко вгрызались в запястья из теста, которое тотчас смыкалось, пропустив их, как смыкается трясина. Осознав бесполезность безоружного сражения с этой гибкой массой, Ягун стал вслепую шарить вокруг, надеясь отыскать кольцо.

Но недаром закон подлости, самый соблюдаемый закон во всем неписаном законодательстве, гласит, что в ответственный момент найти можно все, кроме того, что тебе нужно. Умные люди, зная это, нарочно начинают искать нечто иное. Например, отыскивая ключи, произносят вслух, что ищут шапку, тем самым заставляя простодушные ключи расслабиться и выглянуть из своего убежища.

Однако Ягуну, которого почти придушили, было не до казуистических тонкостей. Он искал свое кольцо судорожно и беспорядочно, как утопающий загребает предательски уступчивую воду.

Наконец каким-то чудом он все же нашел перстень. Нашарил его не ладонью, но локтем, в месте, почти недосягаемом для пальцев. Попытался наудачу произнести заклинание, однако из горла, стиснутого холодными пальцами, вырвался лишь хрип.

«Ну вот! Столько раз придумывал последнюю фразу, а теперь так и ухожу! Бестолково и без фразы! На моей могиле напишут: «Всю жизнь его звало небо, но прикончил его кусок грязи!» – мелькнула нелепая, явно не из этой оперы мысль.

Меркнущим сознанием Ягун уловил в коридоре неясный шум и, так и не поняв, что шум означал спасение, нырнул во мрак.

* * *

Очнулся Ягун, когда за ворот ему затекло что-то склизкое и противное. Он брезгливо сел, по осколкам собирая воспоминания, кто он, где он и что тут делает. Горло саднило. Наляп, недавно душивший его, странным образом исчез. Веки были залеплены грязью. Пока разум – этот кропотливый зануда – сопоставлял детали, приходя к единственно возможному выводу, ладонь машинально вытирала с лица жижу. Следующим побуждением Ягуна было отыскать кольцо и поскорее надеть его на палец. Уф! Ощутив пальцем ободряющее давление кольца, Ягун почувствовал облегчение. Наконец-то!

– Ну и напачкал ты тут. На потолке и то грязь, – укоризненно произнес кто-то.

Ягун поспешно вскочил, готовясь, если придется, принять новый бой.

На подоконнике сидел Семь-Пень-Дыр. Одет он был щегольски, продуманно, хотя и несколько кинематографично – в белых брюках и белом ослепительном пиджаке, из нагрудного кармана которого торчал уголок черного платка. Такого же цвета была и магфиозная бабочка на рубашке. Одни только бежевые, очень дорогие и мягкие туфли немного выпадали из образа. Тяжелый перстень с печаткой, которым Пень только что прикончил наляпа, еще не успел погаснуть и был окружен размытым розовым сиянием.

Наблюдательный Ягун подумал, что Дыр совершил ошибку, которую часто допускают, попав во внешний мир, недавно выпущенные из школ маги. Но об ошибке этой чуть подробнее.

Перед выпуском маги сильно задумываются. Что им делать дальше? Забиваться в Брянские леса и жить среди волков-оборотней? Податься в Трансильванию к вампирам? Ну знаете ли, это вы уж сами… Поселиться на Лысой Горе? Но там в девять вечера нос на улицу не высунешь – отгрызут. И остается одно – лопухоидный мир. Он большой, он всех вместит. И вот молодые – восемнадцати-девятнадцати-двадцатилетние – маги летят туда.

Что их окружало прежде? Драконы, кикиморы, перстни, призраки, магические книги. А тут что-то иное, огромное, запутанное, сложно организованное, о чем, взятые из лопухоидного мира детьми, они утратили представление. Спеша поскорее разобраться, что к чему, многие маги жадно набрасываются на лопухоидные фильмы, надеясь с их помощью проникнуть в настоящую жизнь. И – именно это их и губит. Сто, двести фильмов, просмотренных в очень короткий срок, надолго погружают их в сумбур. Действительность подменяется иллюзией.

Разгоряченные новизной, переполненные силами, юные маги врываются в лопухоидный мир. Они не понимают, что в реальной жизни люди гораздо чаще ходят в пыльных свитерах и вытертых джинсах, чем в бальных платьях и фраках. Да и из кармана чаще торчит ручка или расческа, чем рукоять кольта сорок пятого калибра.

И вот, одетые как чикагские мафиози прошловекового разлива, восемнадцатилетние лоботрясы болтаются по улицам и ищут салуны в надежде затеять ссору. Салунов не находят, а в кафешках и ссориться не с кем. Тебе лишь вежливо улыбаются и просят убрать поднос на место.

Бедные маги пребывают в крайнем недоумении. Кажется, они все делают правильно. Коробками изводят дезодоранты, садятся в трамвае рядом с водителем и обращаются к девушкам не иначе как: «Эй, крошка! На каком кладбище ты откопала свое хорошенькое тельце?» Но – увы, – несмотря на экстренные меры и безупречное поведение, терпят фиаско на всех фронтах.

Кроме того, выпускникам школ мешает запрет на магию в лопухоидном мире. Запрет сформулирован строго и предусматривает в качестве наказания едва ли не лишение колец. Правда, и в Магществе сидят волшебники довольно здравые и, понимая, что полностью отказаться от магии тем, кто привык к ней с малолетства, невозможно, смотрят на нарушения сквозь пальцы, особенно на незначительные.

Внук Ягге откашлялся, сплевывая комки грязного теста, невесть как попавшие ему в рот. М-да, в играющие комментаторы с таким голосом его бы точно не пригласили. Разве что комментировать пришлось бы для глухонемых.

Дыр спрыгнул с подоконника, выбрав место почище.

– Помойка! Ненавижу помойки! – сказал он, брезгливо глядя на носки ботинок.

Семь-Пень-Дыр еще в Тибидохсе отличался болезненной чистоплотностью. Ягун отлично помнил, как он протирал платком ручку двери и смахивал пыль со стула, прежде чем сесть. С ложками за обедом было еще забавнее. Первое время Дыр менял их по семь раз, долго высматривая на них грязь, а затем просто стал приходить со своей.

Во время матчей Ягун иногда ехидничал в серебряный рупор: «Эй вы, как вас там, неприятели! Дракона платком протерли? Тогда пусть открывает ротик! Дыр летит с мячиком на стерильной ложечке!»

– Привет, Дыр! Для темного мага ты оделся светловато… – сдавленно просипел Ягун, едва узнавая свой придушенный голос.

Уловив иронию, Семь-Пень-Дыр подозрительно уставился на него. Отношения с Ягуном у него всегда были прохладные. Не последнюю роль в этом сыграл острый язычок драконбольного комментатора.

– Не понял, чего ты там прохрипел. На случай, если это приветствие – «здравствуй!» – сказал Семь-Пень-Дыр.

За год он изменился – вырос, но вместе с тем как-то и высох. Движения у него сделались скупыми, а глазки быстрыми. Движения человека, который занимается, возможно, чем-то запрещенным.

Ягун спохватился, что думает о Дыре нехорошо. Об однокашниках не положено думать плохо. Это большой грех, грех главным образом перед своими же воспоминаниями. Потеплев сердцем, он захотел обнять Дыра, однако тот поспешно отстранился.

– Есть такое полезное изобретение человечества – душ называется, – сказал он.

Ягун остановился. Он посмотрел на свои руки, драконбольный комбинезон и удрученно кивнул. Так и есть. Он выглядел как ходячая иллюстрация к пословице: «Свинья везде грязь найдет». Но все же было досадно. Окрыляющий его дух братства и дружественности, знакомый многим студентам, мгновенно улетучился, столкнувшись с жестяным равнодушием Семь-Пень-Дыра.

«И чего я к нему лезу? Какой смысл, встретив человека через год, делать вид, что ты на седьмом небе от счастья, если прежде вы едва здоровались?» – подумал Ягун с обидой человека, охлажденного в искреннем душевном порыве.

– Ну и пень же ты, Дыр! Просто пень! – буркнул играющий комментатор.

Семь-Пень-Дыр скользнул цепким взглядом по паркету. Его рука с перстнем взметнулась, на всякий случай взяв на прицел дверной проем.

– Сколько было наляпов? Два? – спросил он, приведенный в заблуждение числом оплывших пятен на полу. Произошло это потому, что два наляпа растеклись почти в одном месте.

– Три, – сказал Ягун.

– Но тогда почему?..

– Потому что два плюс один – три… Двух ухлопал я и одного ты… – повторил Ягун.

Все же Семь-Пень-Дыр не успокоился, пока, присев на корточки, лично не убедился, что уничтоженных наляпов действительно было трое.

– Похоже, весь трумтель здесь… Тогда ладно… Время сменить квартиру еще есть, – пробормотал Дыр, расслабляясь.

– Трумтель?

– Ты что, ребенок? Наляпов всегда посылают по три. Больше не получается: магия имеет свои ограничения. Три наляпа – трумтель. Правда, могли послать несколько трумтелей, но надеюсь, что он был один, – процедил Дыр.

– Кстати, если бы не я, трумтель застиг бы тебя врасплох. Кому ты так сильно досадил? – спросил Ягун.

Ноздри Семь-Пень-Дыра хищно раздулись, а прищуренные глаза испытующе взглянули на Ягуна. Посмотрел – точно ледяной водой плеснул. Играющий комментатор понял, что для Дыра не было открытием, что у него есть враги.

– Неважно, – процедил он. – Так… мелкие проблемы… Иди в душ! Потом поболтаем!..

Отмываясь в душе от липкой жижи, Ягун размышлял, что старый приятель, похоже, не был рад его видеть.

«Не знаю, чем он тут занимается, но явно не фиалки из листиков разводит», – думал Ягун.

Отсюда же, из душа, он попытался осторожно подзеркалить Семь-Пень-Дыра, но встретил точно стену. Ровную, без единой щели. Прекрасный, техничный блок. Пробить такой сложнее, чем вскрыть рыцарский панцирь консервным ножом.

– Сразу видно, что человек рад видеть старого друга. Вся душа, блин, нараспашку, – проворчал Ягун.

Отмыв комбинезон, он повесил его сохнуть. Существовало, разумеется, чистящее заклинание, но с ним легко было переборщить и вместо отличного комбинезона получить дрянцо, похожее на шкурку ящерицы. Убедившись, что комбинезон висит надежно и не свалится, Ягун сотворил купальный халат, довольно недолговечный, который должен был исчезнуть через два часа, и, запахнувшись в него, вышел из ванной.

* * *

Семь-Пень-Дыр выбрал самый оптимальный способ уборки. В духе: «Не хочешь видеть помойку – закрой глаза!» Он плотно захлопнул дверь комнаты и перешел на кухню, где, уютно устроившись на высоком табурете, пил сок из стакана. Перед ним на столе лежало приглашение в Тибидохс с циклопом на обложке. Дразня Пельменника, Семь-Пень-Дыр щекотал его шею соломинкой для коктейля. Он явно пользовался тем, что, существуя в двухмерном пространстве, циклоп был ограничен тесной открыткой. Край соломинки, однако, был уже обуглен.

Ягун рассеянно воззрился на кучку вещей на столе перед Дыром, в которых тот без особых церемоний копался.

– Это вообще-то мое! – сказал он Дыру.

– Я в курсе. Я их собрал. Мог бы, кстати, сказать «спасибо», – хладнокровно откликнулся Семь Пней.

– Если «спасибо» не булькает, то вам, скорее всего, подсунули «пожалуйста», – буркнул Ягун.

– Чего? – не понял Дыр.

– Ничего. Собрать чужие вещи одно, а рыться в них совсем другое!

Играющий комментатор придвинул стопку к себе, размышляя, что с ней делать. Комбинезон еще не высох. Прятать же вещи в карман халата не имело смысла. Если он забудет их вытащить, они сгинут вместе с халатом, когда пробьет его час.

Сверху стопки лежала фотография Лотковой. Повернувшись к Ягуну спиной, Катька причесывалась. Никакие истории с наляпами не поколебали ее спокойствия. Даже в падающем самолете она нашла бы время, чтобы подкрасить губы.

– Последняя ее фотка? Она у тебя хорошенькая, – сказал Семь-Пень-Дыр с видом заинтересованного гробокопателя.

– У меня. Ты это очень верно подметил: у меня, – ревниво подчеркнул Ягун.

Лоткова на снимке хмыкнула. Ягун готов был поклясться, что фотография их прекрасно слышит. Недаром Катька всегда оказывалась в курсе всех его проделок.

– Дыр, ты читал приглашение? – спросил Ягун.

Семь Пней кивнул.

– У всех один текст. Нет чтобы написать мне что-нибудь особенное, душевное. Милый Дыр, мол, ждем только тебя, скучаем только по тебе…

Ягун едва не брякнул, что если найдется такой выпускник или выпускница, который станет скучать исключительно по Дыру, то его неплохо будет проверить заклинанием нормальности.

– Ты и чужие приглашения читал? – спросил он хмуро.

– Ну конечно… Должен же я был как-то найти среди них свое? – заверил его Пень.

Он как всегда был убедителен и скользок.

– Так ты прилетишь в Тибидохс?

Дыр снова кивнул.

– Обязательно. Можешь не сомневаться: я там буду, – подтвердил Семь-Пень-Дыр со странным смешком.

Ягуну этот смешок совсем не понравился.

– Кстати, тебе крупно повезло! – вдруг произнес Дыр.

– Это я уже понял, – подтвердил Ягун, трогая скулу.

Ободранная в схватке с наляпами щека саднила. Голос до сих пор был, как у железного болванчика, которого на завтрак кормят наждачной бумагой.

– Считай, что ты разнес не одно приглашение, а сразу три… Попугаева с Пупсиковой работают здесь неподалеку. Трудовые будни – трам-парам-пам-пам! – пояснил Семь-Пень-Дыр.

– Разве они не в Москве?

– Были. Однако в Москве сейчас не слишком спокойно. Город фактически закрыт для магов, – со знанием дела сказал Семь-Пень-Дыр.

– С какой это радости? Всегда был открыт!

– Предписание Магщества и Лысой Горы. Магам запрещают селиться в Москве. Только короткие поездки. Там, видишь ли, объявился наследник мрака Мефодий Буслаев и начались бурные дела… – пояснил Дыр.

Морща лоб, он порылся в карманах.

– Где же тут?… Ага, вот! Держи их визитку!

Ягун взял золотистую, с твердыми краями карточку.

«Сниму порчу, сглаз. Верну в семью супруга. Гадание по картам Таро, лечение алкоголизма, наркомании, бессонницы. Ясновидение, предсказание будущего, определение местонахождения человека по фото. Гарантия. Консультация бесплатно.

Белый маг Верб».

Да-да, именно Верб. Попугаева любила, когда ударение в ее имени делают на последний слог. Далее следовали адрес и не лишенный кокетства номер сотового телефона. Цифры в нем были расположены по возрастающей. Ягун повертел карточку в руках и сунул в карман.

– Это Попугаиха – белый маг? Она ничего не перепутала? Она же сроду темная была! – поинтересовался он.

Щека у Семь-Пень-Дыра презрительно дернулась, точно он пытался согнать севшую на нее муху.

– Лопухоиды… много они понимают… Магию-то тут все равно использовать нельзя. Верка – она так… чревовещает помаленьку. А вот визитка Пупсиковой. Погоди, ты хорошо сидишь? Возьмись за стул! Теперь читай!

«Ваша собака кусается и лает? Кот гадит в ботинки? Это повторяется день за днем и ваше терпение истощилось? Не отчаивайтесь! Вы просто обязаны прийти к нам!

Вас ждет «Школа магической дрессировки домашних животных»! Возглавляет школу ее основатель, ученый с мировым именем, профессор и академик ряда отечественных и международных университетов и академий Пупсикова Авдотья Михайловна, вошедшая в число трехсот влиятельных лидеров нашей планеты».

Адрес соответствовал адресу на визитке Попугаевой, здесь же, недалеко, на набережной Мойки, только телефоны были разные. Ощущалось, что школа дрессировки и белый маг Верб работают в тесном контакте, даже в одной комнате.

– По-моему, неплохая идея – помогать людям, у которых сложности с животными, – заметил Ягун.

– Идея-то неплохая, да только опять же – Пупсикова всегда была отдельно, а ветеринарная магия отдельно… Да ты сам увидишь, чего они там отчебучивают! Я как-то заглянул – три дня ржал! – сказал Семь-Пень-Дыр мрачно.

Ягун содрогнулся, представив себе смеющегося Семь-Пень-Дыра. Раньше Семь Пней смеялся, только если видел урода или дохлую собаку. Недаром единственным человеком, который понимал его, был Демьян Горьянов.

Заметив, что Ягун задумался, Семь-Пень-Дыр плеснул ему грейпфрутового сока.

– Чего грустишь, брательник? Год без рюмки чая? – спросил он с насмешкой.

Ягун посмотрел на него.

– Всякая вербальная коммуникация в идеале имеет ментальный смысл. Не будешь ли ты столь любезен, плиз, подсказать мне смысл твоего вяка? – сказал он холодно.

– Злишься? Может, хочешь узнать, кто подо-слал наляпов? – спросил Семь-Пень-Дыр.

Сознание у него было по-прежнему непроницаемо. Ягун осторожно, стараясь не вызвать подозрений, убедился в этом.

– Да нет, не особо, – сказал он.

Внук Ягге был уверен, что Семь-Пень-Дыр ему все равно соврет. Зачем же утруждать человека?

Внезапно перстень Дыра едва заметно полыхнул. Слабое розоватое сияние окутало его и сразу погасло. Однако Пень ничем не выдал, что заметил это. Лицо его осталось невозмутимым, хотя зрачки сузились, как у дремлющего кота, заметившего в полусотне метров овчарку.

– У тебя, я вижу, дела? Ну, мне пора! – сказал Ягун и стал прощаться.

Семь Пней забеспокоился.

– Погоди! Пойдем вместе! А то мало ли… – сказал он.

Он залпом допил сок, последним глотком ужасно неприятно прополоскав рот и горло, и вернулся в комнату. В комнате Дыр открыл шкаф и стал поспешно бросать вещи в небольшой красный чемодан. Ягун видел такие в одном из каталогов Лысой Горы. Кажется, там еще было написано: «5 кг счастья! Наш чемодан всегда весит только пять килограммов! И не важно, положите вы в него носовой платок или слона!»

Правда, и стоил чемодан заоблачно. Немногим меньше нового пылесоса, так что для Ягуна даже вопрос бы не встал, что нужно покупать.

– Действительно все помещается? – с сомнением спросил он Дыра.

– Ясный перец. Даже длина не имеет значения, – сказал Семь Пней, забрасывая в чемодан сноуборд. Широкая доска выглядела ровно вдвое больше чемодана.

– Классно. А минусы какие? – спросил Ягун.

Он, как человек опытный, знал, что у вещей с Лысой Горы всегда есть минусы.

– Есть один. Отрицательный бонус, как я его называю. Одну какую-нибудь вещь чемодан обязательно забирает себе. Причем никогда не знаешь, что именно он зацапает: иногда зубную щетку, иногда носки, а иногда и что-нибудь более ценное.