Текст книги "Таня Гроттер и перстень с жемчужиной"

Дыр отвечал неохотно, то и дело оборачиваясь и прислушиваясь. По смуглому лицу его блуждали желтоватые блики солнца.

– Ты уже больше сюда не вернешься? – спросил Ягун.

Семь Пней замотал головой.

– Нет. Скажи Сарданапалу, что квартира свободна. Пусть отдаст ее кому-нибудь другому.

– Ты кого-то боишься? – спросил Ягун.

– Я никого не боюсь! Пусть меня боятся! – вспылил Семь-Пень-Дыр. Впрочем, это не помешало ему вновь затаиться, чутко впитывая, почти осязая, звуки.

Сборы заняли не больше пяти минут. Покончив со шкафом, Семь-Пень-Дыр наклонился и вытащил из-под кровати грязный картонный ящик. Похоже было, его заталкивали под кровать исключительно пинком.

Прежде чем высыпать его содержимое в чемодан, Дыр открыл его. Ягун заглянул внутрь и присвистнул. Внутри ящика теснились пачки, спеленутые банковскими ленточками, как младенцы в роддоме.

– Это то, что я думаю? – спросил Ягун.

– Да. Но сильно не напрягайся. Много думать вредно, – небрежно ответил Дыр.

– Сколько же тут?

– Не считал… У тебя у самого деньги-то есть? – спросил Семь-Пень-Дыр.

– Магические? – спросил Ягун, основательно истратившийся на пылесос.

– Нет, лопухоидные. Магические я храню не здесь. На, держи на бедность!

Дыр небрежно бросил Ягуну пачку. Он надеялся, что Ягун поймает, но Ягун не стал ловить. Он позволил пачке упасть и пинком загнал ее под батарею.

– Деньги не пахнут, они воняют, – сказал он.

Семь-Пень-Дыр равнодушно проводил пачку глазами и хмыкнул.

– О чем это ты? Почему это мои деньги воняют? Отличные новенькие денежки, не фальшивые.

– Ты плохо помнишь законы Тибидохса. Маги не должны впутываться в дела лопухоидов. И вообще иметь больше денег, чем нужно на еду и мелкие расходы, – напомнил Ягун.

Семь-Пень-Дыр поморщился.

– Все относительно, дружок. Никакой коммерцией я не занимаюсь, а мелкие расходы… откуда ты знаешь, может, это для меня мелочь? Хочешь, я этот ящик вообще оставлю под диваном? Мне на него плевать.

Ягун почувствовал, что так оно, скорее всего, и есть, и ему стало еще тревожнее за Дыра. Впрочем, Дыр всегда был такой. Еще в Тибидохсе ухитрялся давать деньги в рост, а пороки, как известно, тянутся один за другим на веревочке.

Уже на пороге Семь Пней вспомнил о чем-то и помрачнел.

– Слушай, Ягун, подожди меня здесь! И это… не ходи за мной, я сейчас вернусь… – попросил он и снова повернул в комнату.

Ягун, как мальчик-паинька, не последовал за ним, но, дружески хлопнув удалявшегося Дыра по плечу, ловко подключился к его зрению. Он умел делать это блестяще, причем в обход мозга. Никакие блокировки Дыра, защищавшие его сознание от вторжения, не помогли бы от контактной магии. Правда, удерживать зрение Дыра Ягун мог совсем недолго. Лишь пока плечо Пня продолжало ощущать его хлопок. Оставаясь в коридоре, он видел, как Дыр вошел в комнату и, захлопнув за собой дверь, защитил ее заклинанием.

«Ну… ну… шустрее, дружок!» – мысленно торопил его Ягун, ощущая, что видит все хуже. Его контакт с глазами Дыра ослабевал.

Семь Пней подошел к стене и, коснувшись ее кольцом, что-то быстро начертил на обоях. Часть стены исчезла. Открылся узкий проход.

«Пятое измерение! Устроил себе тайничок!» – мельком подумал Ягун. С точки зрения магии все было дебильно просто.

Внук Ягге увидел множество длинных полок. Взгляд Дыра деловито устремился вниз, отыскивая нечто определенное. Что именно он искал, Ягун уже не узнал. Дыр зацепил плечом одну из полок и выругался. Контакт Ягуна с его зрением был прерван. Плечо, забыв о хлопке Ягуна, реагировало теперь на царапнувший его гвоздь.

Вздохнув, играющий комментатор сел на пол и, по-турецки скрестив ноги, стал ждать. Семь-Пень-Дыр вышел из комнаты минут через пять. Он фальшиво насвистывал. Левый карман его куртки оттопыривался. Кроме чемодана, в руке у Дыра был невзрачный пакет. Примерно такой же можно бесплатно взять в любом супермаркете.

Глазки Дыра зорко чиркнули по Ягуну.

– Скучаешь?

– Есть немного. Что ты там возился? – спросил играющий комментатор.

– Да вот, забыл положить свитер, а чемодан уже лень открывать, – пояснил Дыр.

– Бывает, – участливо сказал Ягун и многословно рассказал, как однажды бабуся по ошибке положила ему в поход две кроссовки из разных пар.

– Один был заговорен на трехкилометровые шаги, другой на километровые. Повезло, что оба были левые. Надень я оба сразу, мои ноги оказались бы довольно далеко одна от другой, – закончил Ягун.

Семь-Пень-Дыр засмеялся и смеялся чуть дольше, чем шутка того заслуживала.

На улицу они вышли вместе, держа перстни наготове. Наляпов у подъезда не было, не наблюдалось их и в арках. На запруженном людьми проспекте Дыр наконец расслабился.

– Ну вот! Если ты к Попугаихе, то тебе туда… Держи пять! – сказал он.

Избегая смотреть ему в глаза, Семь-Пень-Дыр продолжительно и очень дружелюбно тряс Ягуну руку. Так трясут ее обычно люди, которые ужасно рады с вами расстаться. Внук Ягге подождал, пока франтоватый Дыр и его красный чемодан скроются в толпе. Семь Пней не обернулся ни разу.

Ягун повернулся и пошел к Попугаевой. Шел и размышлял, что никогда не следует думать о человеке плохо. Всякий может измениться к лучшему. Даже если ты пень и в душе у тебя куча дыр.

Глава 4
Новый друг Ван Вала

Можно соревноваться не в ненависти, не в приобретательстве, но в любви. Это гораздо увлекательнее.

Книга Света

«Кто сказал, что утро вечера мудрее? Чушь! Ягун прав! Утро вечера дебильнйе», – наплевав на правильность ударений, размышляла Таня.

Вокруг все было серым. Земля внизу казалась унылой и собранной в складки, как полосатое больничное одеяло. Моросил мелкий дождик. Не дождик даже, а противная взвесь, оседавшая на лице, драконбольном комбинезоне и полированных боках контрабаса. Даже смычок и тот пропитался сыростью, и, когда Таня делала рукой энергичное движение, с него летели капли.

Однако с дождем приходилось мириться как с неизбежным злом. Если подняться выше туч, дождя не будет, зато их пухлые серые тела закроют землю, и тогда непонятно, как она найдет Ваньку. «Ван Вала», как однажды назвала его Гробыня.

С Лысой Горы Таня улетела на рассвете. Сама Склепова так и не сумела подняться, чтобы проводить ее, только промычала что-то сквозь сон, и проводил Таню хмурый Гуня.

Мертвяков на улице уже не было. Они залегли спать, не дожидаясь первых петухов. Зато к Гуне с ходу, что-то возбужденно выкрикивая, подскочил длинный тощий вурдалак. Гломов урезонил его вломусом и подул на кулак.

– Сегодня весь день будут цепляться… ничего не попишешь… – сказал он.

– Почему? – удивилась Таня.

– Ну как? Сегодня же четверг.

– И что? Четверг у вас на Лысой Горе драчливый день? – не поняла Таня.

Гломов хмыкнул.

– Вроде того. Как-то мы с Гробкой поцапались, довольно круто, и она меня сглазила четверговым сглазом. Теперь по четвергам все принимают меня за своего врага. Сечешь?

– Смутно, – сказала Таня.

– Ну это бывает… Через пару минут просечешь! – сказал Гуня, оборачиваясь.

С противоположной стороны улицы на него коршуном кинулся молодой маг с бородкой а-ля Арамис и стал душить Гуню, крича:

– Говорил же, что найду! Где она, где? Отвечай! Отвечай, собака!

Гуня хладнокровно оторвал от своего горла чужие руки и образумил нападавшего, без особой силы боднув его головой в подбородок. Убедившись, что новых претензий нет, Гломов помог Тане перешагнуть через бесчувственное тело.

– Кто «она»? Чего он хотел? – взволнованно спросила Таня. Воображение уже нарисовало ей Гуню, который тащит куда-то несчастную девушку.

Гломов пожал плечами.

– Представления не имею! Все вопросы к предыдущему оратору, когда он очнется, – заметил он.

Тане показалось, что она начинает что-то понимать. Гломов говорил про четверговый сглаз.

– Значит, сегодня на тебя все будут бросаться?

– Типа того. Один будет орать: «Он у меня мопед угнал!..» Другая: «Алименты платить будем?..» Третий: «О, пацан, должок за тобой!» Четвертый: «Бей гада! Он болеет за сборную Магфорда!» Ну и все такое прочее. Сейчас еще терпимо, потому что народу на улице мало. А вот часиков в двенадцать дня только держись, – сказал Гуня.

Тане стало жаль беднягу.

– А снять сглаз Гробыня не может? – спросила она.

Гломов покачал головой:

– Не-а. Она и сама не понимает, как у нее так вышло. Экспромт.

Таня вспомнила раскосые разновеликие глаза Гробыни и все поняла. Бедная Склепова, она сама не знала, на что способна! Таня задумчиво вгляделась в Гуню, и ей вдруг смутно начало казаться, что это он прикончил ее родителей, а Чума-дель-Торт здесь совсем ни при чем.

Гуня внимательно посмотрел на нее и попятился.

– Расслабься! Дыши носом! Носом дыши, кому говорю! Закрой глаза!.. Повторяй про себя: «Гуня Гломов – лучший друг! Хоть полсвета обойдешь – лучше Гуни не найдешь!» А теперь живее улетай! Мне не хочется усмирять тебя вломусом!

Все еще испытывая желание шарахнуть Гломова чем-нибудь тяжелым, Таня села на контрабас. Сверху она увидела, как Гуня снова дерется с кем-то, пытаясь пробиться к дому. Ну, Склепша! Кто еще, кроме верного Гуни, смог бы выносить ее выходки?

* * *

Был уже полдень, а Таня все летела. Внизу простиралась все еще огромная, несмотря на множество доставшихся ей ударов, пинков и укусов, Россия. Равнины чередовались с лесами, в которых лишь изредка встречались скученные стада домиков. Асфальтовые дороги сплетались, как нити, которые Ягге натягивала на пальцы, когда вязала. Тянулась куда-то тонкая блестящая паутина железных дорог. Именно по железной дороге Таня и ориентировалась, вспоминая одно из писем Ваньки, в котором он пояснял, как его найти.

«Добираешься по железной дороге до Екатеринбурга (имелось, конечно, в виду: «над железной дорогой»), там еще немного на восток до реки Иртыш, а дальше уже над рекой, слушая кольцо», – писал Ванька.

«Слушать кольцо» был самый безошибочный способ, который, хотя и требовал интуиции, никогда не подводил. Для того чтобы кольца не обознались, требовалось прежде, хотя бы раз, потереть их друг о друга – соблюдая условие, чтобы светлое кольцо соприкасалось только со светлым и никогда с темным. Когда внизу показалась широкая, похожая на расстеленную ковровую дорожку гладь реки, Таня снизилась. И почти сразу перстень Феофила легонько кольнул ее палец и потянул за него едва ощутимо. Таня догадалась, что перстень услышал призыв Ванькиного кольца и ведет ее к нему.

Таня решила довериться перстню. На всякий случай она перешла на Пилотус камикадзис и расслабила руку, позволив ей самой направлять смычок. Смычок дрогнул, ветер хлестнул контрабасу в широкое днище, и река начала уверенно сползать влево, пока наконец совсем не скрылась за горизонтом. Под самым днищем контрабаса замелькали вершины елей. Глухой, непролазный, буреломный лес. Морщинистая древняя земля: овраги, изломы, ручьи.

«Теперь понятно, почему Иван-царевич ездил по Руси на сером волке. Пешком в год бы не пробраться», – думала Таня, вспоминая одну из висевших в кабинете Медузии картин.

Недоверчиво всматривалась она в бурелом, пытаясь понять, что Ванька мог найти здесь такого, чего не обрел в благополучном Тибидохсе. Смотрела и не понимала, хотя силилась как могла. Неожиданно сердце кольнуло тоской и тревогой. Ей показалось, что на взлобке стоит замшелый лешак и, приложив коряжную руку к бровям, смотрит на нее неотрывным, испытующим взглядом.

Неожиданно рука со смычком круто повернулась вправо. Контрабас резко вильнул. Таня, расслабленная медленным неторопливым полетом, едва удержалась на его скользком от дождя боку.

«С ума сойти! Хорошо, что никто не видел! «Вы слышали? Гроттерша едва не свалилась на Пилотусе камикадзисе!» – подумала Таня, представляя себе новую драконбольную команду Тибидохса, отношения с которой у нее пока не устаканились.

Но мысль эта не задержалась долго. Как она могла задержаться, когда между еловыми вершинами, прежде скрытая надежнее Кощеевой иглы в брикете коровьего комбикорма, возникла небольшая поляна? На поляне, огороженный редкозубым частоколом, стоял массивный, из толстых бревен дом с небольшими оконцами.

На пороге дома Таня увидела крошечную, если смотреть сверху, фигурку. Такую родную, такую нелепую, вихрастую и светлоголовую. Неужели это Ванька, да еще одетый в немыслимую длинную холщовую рубаху с подпояском? Где он ее откопал? В каком сундуке? Ванька стоял и смотрел наверх, на приближающийся контрабас. Тане казалось, что весь он как натянутая тетива лука. Еще немного, и Ванька побежит к ней по воздуху, вопреки скучным физическим законам, которые для того только и изобрели старые зануды, чтобы оправдать собственную немощь.

«Откуда Ванька знает, что я… ах да, у него же тоже кольцо…» – мелькнула ненужная и случайная мысль. Зачем она? Зачем вообще все, когда Ванька здесь?

В следующую минуту, соскочив с контрабаса, Таня целовала его мокрое от дождя лицо. Ванька обнял ее, подхватил на руки. Он весь был один огромный сгусток нежности. Тане казалось, что она бросилась с разбегу в теплое, брызжущее лучами радости рассветное солнце.

– У тебя дождь на щеках соленый! – удивленно сказал Ванька.

* * *

Они сидели у печи – настоящей русской печи, до невероятия огромной, как казалось Тане, хотя на самом деле это была не самая большая печь, – и Таня смотрела, как Ванька укладывает дрова и зажигает их без всякой магии, берестой, раздувая угли. Невероятно! Тратить столько усилий, так волноваться за неокрепший, неуверенный в собственных силах огонек, когда довольно одной искры!

Вот оно, облагораживающее влияние Сарданапала, влияние незаметное, но усиливающееся с каж-дым годом, даже когда академика и его учеников разделяли сотни километров. Сарданапал, внешне мягкий и уступчивый, был наделен главным даром – обучать собственным примером. Обучить не обучая, не вызывая сопротивления – вот высший пилотаж. С его легкой руки ленивые ученики Тибидохса – а пика магическая лень достигала курсу к третьему, когда число освоенных заклинаний становилось значительным – начинали ценить то, что сделано без чар, собственными руками, методом проб и ошибок. Заурядная яичница, приготовленная без магии, ценилась больше обеда из скатерти-самобранки, даже если яичницу приходилось отдирать от сковороды засапожным ножом. На такую яичницу приглашали в гости, и это было событием.

Таня вспомнила, как однажды, курсе на четвертом, она позвала Ваньку и Ягуна на манную кашу. Они пришли и расселись важные, будто их пригласили в дорогой ресторан, ожидая, пока каша, поставленная на одноконфорочную плитку с газовым баллоном (обалдеть: настоящая лопухоидная дачная плитка!) закипит. Переливая готовую кашу в тарелки, Таня сделала это так «ловко», что вся каша оказалась у Ягуна на коленях.

Играющий комментатор повел себя как джентльмен. Он остудил кашу заклинанием, попросил Таню не смущаться и заверил, что вполне может доесть кашу прямо с брюк. А какое лицо стало у Ваньки!

Таня засмеялась. Сколько замечательных воспоминаний, с которыми так или иначе связан Ванька! В сущности, лучшая арифметическая треть ее жизни прошла в Тибидохсе с ним рядом. И он всегда оказывался с ней – надежный милый Ванька. Таня испытывала к Валялкину сумасшедшую нежность, такую огромную, что едва могла сдерживать ее.

– Ты помнишь, у тебя была желтая майка? Ты не расставался с ней ни днем, ни ночью и даже стирал ее прямо на себе – заклинанием, – спросила Таня.

Ванька задумчиво кивнул.

– Я был смешной, – сказал он.

– Ты был милый! Ужасно милый! Колючий, задиристый, вечно растрепанный, но одновременно чудовищно свой… такой весь ванистый…

Валялкин усмехнулся. Заметно было, что он обрадован, хотя то, каким сохранила его Танина память, его не слишком воодушевило.

– Вообще-то у меня есть кое-кто, кто подпалит сырые дрова в одну секунду. Но мне пока не очень хочется его будить, – сказал он.

– Кто? – спросила Таня ревниво.

Она ощутила, что это и есть Ванькина тайна, которую она угадывала в каждом письме. Тайна эта скрывалась где-то между строк и посмеивалась оттуда, неуловимая и хитрая, как улыбка в васильковых глазах Валялкина.

Ванька поднес палец к губам и показал на большой медный котел, стоявший в углу на лавке. Таня приблизилась. В котле кто-то вкусно посапывал.

– Осторожно! Не наклоняйся! – предупредил Ванька.

– Почему?

– Посмотри на мои брови и ресницы! – сказал Ванька.

Таня посмотрела.

– Их нет! – сказала она.

– Он их сжег. У меня теперь всегда наготове банка с упырьей желчью, – подтвердил Ванька.

Таня подошла к котлу. На дне, свернувшись, как могут сворачиваться только ящерицы, спал молодой салатово-зеленый дракон с острым гребнем. Самый маленький дракон, которого Тане когда-либо приходилось видеть. Размером меньше кошки, а еще точнее, если измерять все в тех же кошках – с двухмесячного котенка. Ноздри у него были резные, в форме запятой – классические драконьи ноздри. Когда дракон выдыхал, в глубине возникали крошечные алые точки, похожие на разгоравшиеся угли.

Таня смотрела на крошечного дракона с радостным недоверием. Она привыкла к драконам огромным, как Гоярын, или хотя бы к драконам размером с крупного жеребца орловской породы – как его сыновья.

– Какой маленький! Но почему в котле? Почему не в корзине? – спросила Таня.

– К сожалению, котел – единственная вещь в доме, которую он не может подпалить или расплавить. Проверено опытом, – с ворчливой лаской сказал Ванька.

Примерно так хозяева говорят о любимых собаках, которые перегрызли в доме все, до чего в теории можно добраться.

– А чей это детеныш? Где его родители? – спросила Таня.

Ванька усмехнулся.

– Родители?.. Хм, помнишь, Тарарах показывал нам, как определять возраст драконов?

– По цвету чешуи, по температуре пламени или по количеству чешуек вокруг ноздрей. По цвету чешуи он совсем еще младенец… Посмотри, какая она свежая, даже не зеленая, салатовая…

– Да, по цвету чешуи он еще совсем малыш, – легко согласился Ванька. – Зато температура пламени у него не детская. Да и по чешуйкам вокруг ноздрей выходит, что ему не меньше полутора тысяч лет.

– Полторы тысячи? Не верю!

– Хочешь посчитать? Только имей в виду, мне это стоило бровей, – заметил Ванька.

Дракончик посапывал на дне медного котла, раскалявшегося, когда струйка горячего дыма из его ноздрей касалась стенок. Вид у него был идиллический. Кожистые крылья казались непропорционально маленькими, как у цыпленка. Ванька заверил Таню, что это не мешает дракончику, когда он не спит, носиться так, словно к его хвосту привязали зажженный фитиль.

– Нелогично как-то. Если полторы тысячи, то почему он не растет? Сыновьям Гоярына гораздо меньше и уже какие лоси, – сказала Таня.

– Не знаю, почему. Есть у меня одна идейка, но я пока не уверен, что прав, – сдержанно ответил Ванька.

Таня отметила, что он стал гораздо спокойнее. Прежний Ванька немедленно озвучил бы эту идейку и еще идей десять для ровного счета. И вообще пользовался бы всяким шансом, чтобы заработать у нее, у Тани, пару-тройку призовых очков. Этот же новый Валялкин был погружен в себя. Кашалот в нырке, тигр в прыжке… И ей, Тане, пока не было рядом с ним места. Во всяком случае, она его внутренне не видела.

Однако с выводами – а все выводы, которые делала Таня, опирались всеми руками и ногами на сердце и лишь одним мизинцем на разум – спешить не стоило. Таня решила повременить, пока второе впечатление, более надежное, не нагонит первое и либо подтвердит, либо опровергнет его. Ведь как бывает? Встретишь человека, кинешься к нему, а через некоторое время понимаешь, что и говорить вам не о чем и встреча не такая уж и радостная.

– А где ты его нашел? – спросила Таня.

Ванька коснулся котла и подул на палец. Раскалившаяся медь дышала жаром, хотя карликовый дракон только посапывал во сне.

– Это случилось в декабре, за три дня до Нового года. Снега тогда выпало столько, что я утром не сумел открыть дверь. Мне пришлось высунуть руку из окна и выпустить наугад несколько искр, пока я растопил сугроб, который намело перед дверью, – вспомнил Ванька.

Он опустился на корточки рядом с Таней и отрешенно, возможно в поисках равновесия, положил ладонь на ее колено.

– Я вышел во двор. Дом был точно на острове, и везде, куда ни кинешь взгляд, – снег, снег, снег… Он падал и падал. И ничего не было в мире: ни неба, ни земли – только мы двое: я и снег. Это был мир для нас двоих.

– А я? – спросила Таня недоверчиво.

Ванька виновато покачал головой.

– Тогда и поверить было невозможно, что где-то существует Тибидохс и все, кто в нем. Даже ты. Мир сузился до крошечного пятачка. Только я, моя избушка и бушующее снежное царство… Я понял, что застрял здесь надолго. Даже вздумай я сесть на пылесос и улететь, скорее всего, я сбился бы с пути и, когда закончилась бы чешуя, рухнул бы где-нибудь в чаще.

– Но есть же еще телепортация! Ты мог в любую минуту пожелать и перенестись в Тибидохс! – сказала Таня с укоризной.

– О телепортации я как-то не подумал. И потом это означало бы, что я сдался. Задрал лапки, столкнувшись с первыми же зимними трудностями. В общем, я остался, развел огонь – тяга была совсем слабая – и в ведре принялся растапливать снег. Оказалось, я забыл набрать с вечера воды, – продолжал Ванька.

В медном котле заворчались, завозились. Таня оглянулась, и тотчас из котла плеснуло пламя.

– Просыпается! Скоро будет весело. Брутально весело, – спокойно сказал Валялкин.

– Брутально?

Ванька кивнул на темные обугленные пятна на стенах.

– Когда он начнет носиться и врезаться во что попало, ты поймешь, что я имею в виду. Советую припомнить побольше противопожарных заклинаний. Но пока время еще есть. Мы просыпаемся не сразу. Любим поваляться. Подвигаем лапами, вытянемся, подышим огнем, поразглядываем свой хвост… В общем, я уже почти растопил воду, когда мой перстень вдруг стал выбрасывать искры. Сам собой… Искры были тускловатые, зато не гасли и повисали в воздухе, точно указывали мне, куда идти.

– Путеводная нить?

– Что-то в этой роже… – ответил Ванька, используя старую шуточку Ягуна. – Я накинул тулуп, впрыгнул в валенки и выскочил. Увяз до колена. Правда, снег уже валил не так густо, видны были просветы. Искры катились передо мной по снегу. Как ползущая зеленая гусеница. Когда передняя искра гасла, следующая заступала ее место, а кольцо сразу выбрасывало новую. Я вспомнил, что говорил когда-то Сарданапал: «Когда кому-то нужна помощь, кольцо светлого мага может откликнуться, если призыв сильный или кольцо где-то рядом…» Мы скатились с пригорка в овраг – там снега было уже по пояс, и тут моя гусеница нырнула в сугроб и исчезла.

– Ты разрыл снег и увидел дракона? – нетерпеливо спросила Таня.

Ванька улыбнулся, и лицо его, как всегда бывало, осветилось улыбкой.

– Со слишком умными слушателями скучно иметь дело. Им кажется, что они все знают, и ошибаются. Нет, я нашел большой кусок льда правильной формы. Такой идеальный куб. Я уверен, хотя это и невероятно, что он упал во время снегопада. Я втащил его в дом.

– Тяжело было? – спросила Таня.

– Не особо. Донес без проблем, даже магии не применял. Дома я положил лед у печки, и, как оказалось, угадал. За ночь от жара лед покрылся сетью трещин и, когда я наутро коснулся его, развалился сам собой. И вот тут-то внутри я и увидел своего дракона. Он почти не шевелился и был здорово истощен. Похоже, когда-то давно он провалился в полынью, не смог выбраться и вмерз в лед, но он не погиб, а впал в глубокую спячку. Если его сердце и билось, то очень медленно. Во всяком случае, я не слышал этого биения.

– Ага. Драконы способны на такое, особенно в ситуациях, когда ничего другого не остается. Помнишь, Тарарах рассказывал о китайском драконе, которого завалило в пещере и он провел там две тысячи лет? Кажется, потом он играл в драконбол и неплохо глотал нападающих, – вспомнила Таня.

Ванька кивнул.

– Да, я помню… Но мой дракончик был очень плох. Я припомнил все, что знал о лечении драконов. Стал отпаивать его ртутью по капле, по две, положил в тепло и трижды в день по пять минут направлял на него несильные струи огня, чтобы постепенно повысить его внутреннюю температуру и одновременно не обжечь чешую. Драконы же как устроены? Снаружи они гораздо уязвимее для огня, чем изнутри. В общем, малыш пошел на поправку. К вечеру первого дня он шевельнул хвостом. К вечеру второго уже ползал и пытался взлететь. К вечеру третьего вылетел в окно и поджег сарай.

– Я не видела у тебя никакого сарая, – сказала Таня.

– И не увидишь. Мы одаренные дети. Если что поджигаем, то с концами. Это потом я научился играть в пожарника с раннего утра и до позднего вечера. Да и Тангро малость поумнел. Хотя я не сказал бы, что ощутимо, – заверил ее Ванька.

– Кто-кто поумнел? – напряглась Таня.

Ванька смутился.

– Ну, в общем, его зовут Тангро.

– Тангро?

– Должен я был дать ему имя? Должен или не должен? Не мог же я называть его «дракон, дракон, дракон»? Это было бы тупо, – неожиданно разозлился Ванька.

Вид у него был ужасно раздосадованный. Такой, будто Ванька собирался откусить себе язык, наказав его за то, что тот слишком много болтал.

– Чего ты кипишь? Я что, против? – терпеливо согласилась Таня. – А это имя Тангро… оно… ну просто имя? Или… э-э… ну, скажем, в честь твоей бабушки?

Ванька замялся. «Сейчас запутается», – восторжествовала Таня, но не тут-то было.

– При чем здесь бабушка? Тангро – это от слова «танго». Мой любимый танец! – нашелся Ванька.

– Ты что, танцуешь танго? – спросила Таня с досадой.

– Ну, может, буду танцевать.

– В танго нет «р».

– «Р» – буква в слове «дракон»… Тангро – дракон, который танцует в воздухе танго. Чуток навороченное имя в восточном духе. Они там любят такие. Типа: «стойка лошади, которая вообразила себя обезьяной и колет алмазные орехи в бамбуковой роще», – сказал Ванька с озадаченным видом человека, который несет чушь и прекрасно это понимает, однако собирается упорствовать и дальше.

– Обычные имена для дракона – Гоярын, Пламядуй, Плевайло или Икайло! В Средние века люди долго не думали, как кого назвать: что вижу, то пою! – сказала Таня.

И почему этот упрямец отрицает очевидное? То, что он назвал дракона, потому что скучает. Какой смысл? Что он выигрывает? Дурдом на выезде, психи на природе!

– Я запомню, – поблагодарил ее Ванька. – Когда (ну если) у меня заведется еще один дракон, я обязательно назову его Плевайло и буду говорить, что это ты меня научила. А этот останется Тангро. В честь «танго». Все равно его уже не переучишь. Драконы ужасно упрямы.

– Как валялкины! – сказала Таня сердито.

– Пускай как валялкины. Мне все равно. Эй, Тангро! – крикнул Ванька.

Медный котел, в котором давно что-то целеустремленно возилось, скатился на пол. Из опрокинутого котла вырвалась огненная комета и, прочертив дымный хвост, врезалась в стену. Отскочила от нее, как резиновый мяч, и ударилась в противоположную стену. От стены комета спружинила в потолок, а оттуда, едва коснувшись пола, вновь в стену. Дракон перемещался с такой безумной скоростью, что Таня не могла его разглядеть, лишь кашляла от едкого серного дыма. Что-то восторженное и бестолковое носилось у нее перед глазами, хлопало крыльями, путало своей суетной стремительностью.

– Девятнадцать… – сказал Ванька, опытным глазом следя за дракончиком.

– Что девятнадцать?

– Девятнадцать раз врезался… Обычно после тридцатого бумканья он немного успокаивается… Уже двадцать… даже двадцать один… – поправился Валялкин.

Однако сегодня у Тангро был, как видно, длинный завод. Лишь после сорокового «бумканья», оставившего на стене след копоти, дракон немного устал. Точнее, не устал, а решил взять перекур. Он приземлился на пол рядом с печью и, сунув морду в банку с ртутью, принялся жадно лакать, высовывая раздвоенный, как у змеи, язык.

– А он симпатичный! Как ты думаешь: это он или она? – спросила Таня.

– У драконов пол непросто определить, но почти уверен: он. Нахальный такой парняга! – сказал Ванька с любовью.

* * *

На обед была фасоль и квашеная капуста. И то и другое Ванька приготовил сам, без магии. И ничего, что фасоль немного пригорела, а у капусты был водянистый вкус.

– Это потому, что я использую заклинания роста. Иначе кочаны были бы мелкие, как горох, – с сожалением сказал Ванька, кивая во двор, где у дома на грядке лежало нечто, похожее на мячи для слоновьего футбола.

Таня кивнула. Интересно, хватает Ваньке еды? Помнится, в детстве он мог съесть целый супермаркет и даже дубинки охранников, пытавшихся его остановить.

– Ты не голодаешь в своем медвежьем углу? – спросила она.

– Не-а, не голодаю!

Таня недоверчиво оглядела его.

– Ты очень худой и бледный! Просто скелет, родственник Дырь Тонианно.

Ванька засмеялся.

– Я очень выносливый и жилистый скелет.

– Все скелеты так думают. Это у них такое распространенное заблуждение. Смотри, заработаешь себе язву желудка, как Поклеп, и у тебя сделается такой же характер. Тогда я тебя брошу, – пригрозила Таня.

– Милюля же не бросила Поклепа. И вообще нет у него никакой язвы, – сказал Ванька.

– Почему это?

– Как-то я случайно слышал его разговор с Сарданапалом. Все дело в черной дыре, исчезнувшей в созвездии Стрельца. Она теперь в желудке Поклепа. Не знаю, чья эта работа. Врагов-то у Клепы выше крыши.

– Не верю. Это противоречит логике. Черная дыра… ты хоть представляешь, что это? Она втянула бы всю Солнечную систему и не только, – сказала Таня не слишком уверенно.

– Ты жертва науки. Наши искры тоже невозможны. Они сверхплотные и обладают способностью преобразования материи. Логос, который становится вещью и плотью! С точки зрения ученого, это просто тихий ужас! – сказал Ванька.

Таня покосилась на гору книг. Полок в избе у Ваньки не было. Книги громоздились в углах высоченными, в человеческий рост, стопками. Ванька проявлял восхитительную небрежность, наваливая книги как попало. Огромные энциклопедии могли лежать поверх карманных словарей. В результате многие стопки накренились и держались лишь благодаря магии. Крайняя стопка вообще нависала тревожно – как вопросительный знак.

Зато в другом углу, где у Ваньки были расставлены жестяные банки с травами и зельями для ветеринарной магии, царил почти идеальный порядок.

– Ты стал хозяйственный. Сам квасишь капусту. Грядками обзавелся. Я даже не знаю, хорошо это или плохо… Твоя комната в Тибидохсе была радостно-бестолковой, и я к ней привыкла, – произнесла Таня задумчиво.

– Ну не такой уж и бестолковой! – возмутился Ванька.

Если его тибидохская комната и была на что-то похожа, так это на лазарет. Раненые жар-птицы, финисты, ноющие кикиморки. Кого там только не было! Впрочем, в берлоге Тарараха случались и зверушки похлеще. Чего стоил только лев с каменной кожей, ухитрившийся поймать здоровенную занозу в язык! Убежав из клетки, он две недели носился по лабиринтам Тибидохса, охотясь и вселяя страх в учеников.