Текст книги "Заступники земли русской"

СЪЕЗД КНЯЗЕЙ В ЛЮБЕЧЕ

Однако, несмотря на твердое намерение Мономаха не участвовать в княжеских распрях, благой почин этот так и остался почином.

Положение земель русских было нестабильным. Что ни год, налетали половцы, били князей поодиночке, как коршун воробьев. Но что всего обиднее – свои же, русские, воспользовавшись тяжкими временами, спешили устроить свои дела.

Первым начал Олег Святославич, сидевший в Тмутаракани. Далекая земля Тмутаракань отделена была от остальных княжеств русских степями. Нет туда прямого пути безопасного, а все окольные.

Шестнадцать лет после поражения на Нежатиной Ниве, где пали князья Изяслав Ярославич и Борис Вячеславович, отсиживался Олег в Тмутаракани своей и копил силы. А как умер старый Всеволод и сел в Киеве Святополк, решил Олег, что настало его время, и, заключив союз с половцами, напал на Русь.

Разоряя все на своем пути, Олег вскоре подступил под Чернигов и осадил его. Мономах с немногочисленной дружиной храбро отбивался, отражая приступы и даже делая вылазки. Тогда, видя, что Чернигов ему не взять, Олег приказал поджечь окрестные села и монастыри.

Заплакал Мономах, увидев со стены, как пылают монастыри и села. Послал он сказать Олегу: «Приди и садись в Чернигове, если того желаешь!»

На другой день Мономах вышел с дружиной из Чернигова и ушел на стол отца своего в Переяславль. Только благодаря страху, который внушало им имя его, половцы пропустили поредевшую рать Владимира Всеволодовича через свой стан. Позднее в «Поучении» своем запишет Мономах: «Когда мы шли мимо половцев, то они облизывались на нас, как волки на овец».

Не ограничившись одним Черниговом, Олег несколько лет подряд водил половцев на Русь, вызывая все новые княжеские распри. В распрях этих убит был сын Мономахов Изяслав, которому Олег Святославич, князь Тмутараканский, был крестным отцом. Тяжесть этого деяния – убийство крестным отцом крестного сына – поразила и Мономаха, и самого Олега, и между ними состоялось примирение.

Одному Богу ведомо, чего стоило оно Мономаху. Князя же Олега на Руси навеки прозвали Гориславичем.

* * *

Примирение, хотя и краткое, дало возможность Мономаху попытаться установить мир на Русской земле и объединить ее для борьбы с половцами.

Съезд всех князей русских, устроенный попечением Владимира Всеволодовича, состоялся в Любече в 1097 году.

Невелик город Любеч. Да и какой это город? Даже не городок. Скорее крепостица приднепровская, расположенная на круче. Въезжаешь в ворота, оказываешься в узком проходе между деревянным частоколом. Так узок проход, что едва двое всадников проедут в ряд. Тревожно озираются князья, держится за мечи их дружина. «Как бы не вышло чего», – думает каждый.

Все князья русские со своими дружинами съехались в Любеч: хмурые, настороженные. Вошли в палаты, расселись по старшинству да по значимости, как на Руси водится. На главном месте – великий князь Святополк Изяславич, подле него Владимир Всеволодович Мономах, рядом Олег Гориславич, чуть поодаль, окруженный дружиной своей, – Давыд Святославич. Тезка его Давыд Игоревич и оба юных Ростиславича – Василько и Володарь – сидели напротив. Морщился на них Давыд Игоревич – давно уж он затаил вражду против братьев, что сидели в червенских городах, некогда отвоеванных святым Владимиром у Болеслава Польского.

Молчали князья, никто не начинал речи. Даже друг на друга смотреть избегали – того и гляди всколыхнутся старые обиды.

С грустью смотрел Мономах на братьев своих двоюродных. Думал: «Одного мы корня – Владимирова и Ярославова. Отчего же тогда столько розни меж нами?»

– Зачем губим Русскую землю? Зачем поднимаем сами на себя вражду? Много и без того врагов у Руси. Рады они, что брат у нас идет на брата, что сами мы сечем себя мечами своими. Пусть же с этих пор будет у нас всех единое сердце и будем блюсти Русскую землю.

Горячность речи Мономаховой тронула князей, и без того осознававших необходимость условиться между собой, кому что будет принадлежать в вотчинах и землях русских.

Долго условливались между собой князья, долго вспоминали обиды, читали жалованные грамоты, ссылались на владения былые отцов своих и дедов. Не раз в споре горячий кулак бил по столу и рука хваталась за меч. Глухо волновались воеводы, нашептывая своим князьям то одно, то другое. Всякому на Руси известно – дружина князю лучший советчик. Порой и так бывает, что не князь дружиной своей повелевает, а она им.

– Коли не сговоримся теперь – не сговоримся никогда! Вечно будут у нас раздоры! Вечно будем мы обескровливать земли наши! – воскликнул наконец Мономах.

Эти слова образумили остальных князей. После долгих обсуждений они сговорились, что дети каждого из трех сыновей Ярослава возьмут себе те волости, в которых прежде сидели отцы их.

– Итак, решено. Ты, Святополк, в придачу к Киеву получишь Туров, Святославичи – Олег, Давыд и Ярослав – земли Черниговскую и Муромскую. Мстислав, сын мой, владеть будет Новгородом, куда посадил его еще дед Всеволод, – подвел черту Мономах.

Сказал – и выдержал паузу. Обвел глазами сидевших против него князей: никто ли не скажет против? Нет, все молчат. Лишь Святополк хмурится да Давыд Игоревич нехорошо смотрит – вроде и в лицо, да глаз его не поймаешь. Другое дело тезка его – Давыд Святославич – легко смотрит, без утайки.

– Давыд Игоревич получит Владимир-Волынский... – продолжал Мономах. – К Ростиславичам – Васильку и Володарю – отойдут Перемышль и Теребовль.

Василько благодарно посмотрел на Мономаха. Лишь он один из всех князей русских защищал интересы князей-изгоев – Давыда Игоревича и двух Ростиславичей: его, Василька, и брата его Володаря. Остальные князья лишь о том пеклись, чтобы оторвать себе от их земель кусок пожирнее.

Хмыкнул насмешливо Святополк:

– Всю, стало быть, Русь поделил? Себе хоть кусочек-то оставил? А если оставил, то сказывай что. Нет у меня веры таким бескорыстникам.

– Я свой удел никому не отдаю. Ко мне отойдут Переяславль и Смоленск.

Святополк взял со стола чашу, подержал ее и, не отпив, вновь поставил. Плеснуло пенное на дощатый стол. Смотрят князья на лужицу – каждый о своем думает.

– А ростовские земли к кому? Тоже ведь к тебе? – спросил киевский князь будто без интереса.

– И ростовские земли ко мне. Как было при отце моем, – намеренно не замечая в словах брата умысла, твердо отвечал Мономах.

Приметно багровеет Святополк, а сам взгляд от лужицы не отрывает. Хочется киевскому князю по лужице кулаком ударить. Да видно не смеет: князья не смерды, их брызгами не устрашишь и криком не напугаешь. Великим уважением пользуется в Русской земле Мономах. Чуть что, примут его сторону Святославичи да Василько с Володарем – как бы не пришлось тогда Святополку из Киева да к полякам, к полякам...

Жмурится Святополк, чтобы не видеть проклятую эту лужицу, и выговаривает:

– Быть по сему. Пускай. Да только не пожалеть бы опосля...

Уладившись, все князья целовали на том крест. Последним к кресту подошел Святополк и сухо, с явной неохотой приложился к нему губами.

– Сердит, ох сердит князюшка! – воевода Святополков Янь приблизил сивый ус свой к уху козарина Ивана Захарыча, давно уж бывшего на русской службе.

– Еще б не сердит... Части Давыда, Володаря и Василька выделены из Волынской земли, ранее принадлежавшей Святополкову отцу. Не хотел наш князь Волынь выпускать, да выпустил, прижал его Мономах, – согласился козарин.

Была Святополкову недовольству и иная причина. Втайне надеялся он, что останется за ним Новгород, входивший прежде во владения отца его Изяслава. Да только еще малюткой посадил туда дед Всеволод внука своего Мстислава, сына Владимира Мономаха. Взрастили Мстислава новгородцы с молодых его ногтей, прикипели к нему душой, составили ему дружину надежную, укрепили стены – поди теперь сунься: намнут бока. Пробовал Святополк к ним бояр своих подослать, да только новгородцы ему в ответ: «Что ж, приходи к нам, Святополк, коли у тебя две головы. Коли же одна голова, сиди лучше дома».

Однако и без того нечего Святополку Бога гневить: сидит он на лучшем столе, старшим считается в земле Русской. Плодородны, обильны людьми киевские земли; к тому же и Киев ему принадлежит с ремесленными посадами и богатой торговлей. Вот только алчен Святополк до наживы – со всякой торговли от двадцатой до десятой части берет, да еще и ростовщикам-иудам способствует: за хорошую мзду позволяет брать им резу душегубскую.

Как пришло время разъезжаться, сказал Мономах князьям:

– Запомните: коли теперь после крестного целования кто из нас поднимется на другого, все мы встанем на зачинщика, и крест честной будет на него же. Будет тому порукой крест честной и вся Русская земля...

На прощание князья обнялись, поцеловались братски друг с другом и разъехались по своим уделам.

ЦЕЛОВАНИЕ НАРУШЕНО

«Если кто нарушит целование, все на него встанем. Будет тому порукой крест честной и вся Русская земля», – запали князьям в душу слова Мономаховы.

Но все едино – нарушили целование. Не устыдились креста.

Первым червь раздора стал глодать Давыда Игоревича.

Завистлив Давыд, недалек умом. Не в деда Ярослава уродился внук, не в прадеда Владимира-крестителя. В иную пошел, видно, породу.

Совсем иное молодой Ростиславич – Василько. Храбр, предприимчив, богатырь по виду и по духу. Много славных дел сотворил Василько для Русской земли. С юных лет был он врагом чванной Польши – не раз наводил на нее свои рати, заключая для того союз с половцами, усмирял опасного соседа.

Вот и теперь затевал Василько новые обширные походы на латинян. Охотно шли под его стяги берендеи, печенеги и торки – знали: в случае удачи не оставит их Василько без награды. Щедр Ростиславич, широк душой, помнит он мудрость пращура своего Владимира: «Серебром и золотом не соберу дружины, а дружиной сыщу и серебро, и золото».

Еще до Любечского съезда злобился Давыд Игоревич на Василька за то, что достался Васильку лучший удел – Теребовль. А тут еще, как стал Василько войско собирать, возомнилось Давыду: а ну как для того это все, чтобы забрать у него Владимир-Волынский? Что Васильку стоит-то с его ратями-то?

Глупая мысль, пустая, а все равно свербит и покою Давыду не дает.

«Оно конечно, крест-то он в Любече целовал, клятву давал на чужое не зариться... Ну а вдруг? Дело бранное – дело забывчивое», – угрызается Давыд. Верно говорят, что всяк по себе судит.

Колеблется Давыд, мятется, отдыха ни ночью, ни днем не знает. Дозоры усилил, секреты расставил, разведчиков дюжинами в Теребовль засылает. Возвращаются разведчики и всяк одно твердят: мол, стекаются к Васильку берендеи, торки, половцы, встают шатрами своими и повозками у его стягов. Ждут, покуда вернется Василько из Любеча.

Хватает Давыд разведчиков за ворот, дышит им в лицо.

– А на кого поход? На кого? Отвечай, пес! – почти кричит.

– Хто ж его скажет на кого? Всякое поговаривают. Може, и на нас? – на всякий случай отвечают вернувшиеся.

Оно и верно: дело их шпионское – никому не верь. За отцом родным хоть вполглаза да тоже приглядывай. А то как бы не вышло чего.

Наконец Давыд не выдержал. Сразу после Любечского съезда приехал он в Киев к Святополку. Настороженно принял его Святополк: «С чем пожаловал, брат? Вроде же виделись только что?»

Сидят они в горнице, каждый в свой угол смотрит. Друг другу и то не доверяют, да только остальным еще больше.

Помолчал Давыд, а потом придвинулся к Святополку, обжег его горячим дыханием:

– Измена! Измена!

Как услышал Святополк страшное слово, побелел, рукой загородился.

– Что?! Где измена? Говори!

Еще горячее шепчет Давыд. Слюной в ухо брызжет:

– Ведомо мне – тш-ш! – что сговорился Василько с Владимиром Мономахом. Согласились они промеж собой захватить Волынскую и Киевскую области и поделить их. Твой Киев к Мономаху отойдет, а Васильку мой удел достанется.

– Ложь это! Крест они целовали! – мотает головой Святополк, а самого уж тоже сомнение точит: а вдруг?

А Давыд свое:

– Кто убил брата твоего Ярополка? Не Ростиславичи ли? Если не схватишь Василька, то не княжить ни тебе в Киеве, ни мне во Владимире-Волынском. Вели тотчас послать за Василько, вот увидишь, что не захочет он явиться к тебе. Будет то доказательством его измены.

Поколебался Святополк и приказал послать за Василько. Юный Ростиславич тем временем, не подозревая ни о чем, возвращался из Любеча и остановился на ночлег недалеко от Киева.

На другой день, едва Василько проснулся, к нему привели гонца от Святополка. Гонец передал Святополкову просьбу остаться в Киеве до его именин: «Славный пир дам, брате! Хочу видеть тебя у себя!»

Василько, торопившийся домой, где собирались его рати, отказался от приглашения и проследовал в Теребовль.

Святополк, всю ночь проведший с безумно трусившим Давыдом и сам заразившийся от него подозрительностью, с нетерпением ожидал возвращения своего гонца. Наконец гонец прибыл и сообщил, что Василько отклонил приглашение.

Восторжествовал Давыд:

– Видишь, не хочет он тебя знать, даже когда он в твоей волости. Что же будет, когда придет в свою землю? Увидишь, месяца не пройдет – займет он города твои Пинск и Туров. А там соединится с Мономахом – и в Киев!.. Пока не поздно, созови киевлян, схвати Василька и отдай мне.

Святополк заколебался, закрестился мелко и пугливо.

– Только целуй крест, что ты не убьешь его, – сказал он Давыду.

Давыд Игоревич торопливо поцеловал крест.

Тогда Святополк послал сказать Васильку: «Василько! Если не хочешь остаться до моих именин, зайди хоть нынче. Попируем вместе с Давыдом и поедешь к себе в удел свой».

Хоть и не хотелось Васильку принимать приглашение, но он не желал отказом обидеть старшего брата. Взяв с собой лишь нескольких спутников, он поехал в Киев. На полпути к Киеву встретился ему один из бывших конюхов его, служивший ныне у Давыда. Догнав князя, удержал он его за стремя.

– Не езди в Киев, князь! Проведал я: хотят тебя схватить!

Не поверил ему Василько.

– Не смущай меня! Не может того быть, чтобы нарушили Святополк и Давыд крестное целование!

– Княже!

– Уйди прочь, смерд! Лучше мне погибнуть, чем не поверить в целование крестное! – Оттолкнув ногой холопа, Василько нетерпеливо послал коня вперед.

Когда он приехал на княжий двор, навстречу ему вышел сам Святополк и провел его в терем, куда немного погодя пришел и Давыд. Святополк опять стал упрашивать Василька остаться в Киеве до его именин, но Василько отвечал:

– Никак не могу, брат! Я уже и обоз свой отправил вперед.

– Так не останешься? – с особым каким-то ударением повторил Святополк.

– Да говорю же тебе, брат – нет! – начиная слегка сердиться, ответил Василько.

«Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк: „Позавтракай хоть, брат“. И обещал Василько позавтракать. И сказал Святополк: „Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь“. И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман имел в сердце. И, посидев немного, спросил Давыд: „Где брат?“ И сказали ему: „Стоит на сенях“. И, встав, сказал Давыд: „Я пойду за ним, а ты, брат, посиди“. И вышел вон. И как скоро вышел Давыд, заперли Василька, – 5 ноября, – и оковали его двойными оковами, и приставили к нему стражу на ночь».

ОСЛЕПЛЕНИЕ ВАСИЛЬКА ТЕРЕБОВЛЬСКОГО

Василько провел бессонную ночь – в оковах, в плену.

А наутро Святополк собрал своих бояр и киевлян и поведал им то, что слышал от Давыда.

– Мужи киевские! Сказал мне Давыд: «Брата твоего убил Василько, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить и города твои захватить». Как мыслите, правда ли это? Жду, что мне скажете.

Однако советчики отвечали уклончиво:

– Тебе, князь, прежде надо беречь свою голову. Если Давыд сказал правду, то Василька должно наказать. Если же солгал Дывыд, то пусть сам отвечает перед Богом – не будет на тебе Васильковой крови.

Другого мнения придерживалось духовенство, горой вставшее за Василька.

– Быть не может того, чтобы нарушил он крестное целование. Отпусти Василька, Святополк, покуда не взял ты на совесть свою бремени, – в один голос говорили игумены.

Снова заколебался Святополк. «Ведь это все Давыд», – отвечал он игуменам.

Давыд же, видя, как далеко зашло дело, и боясь Василька, требовал у Святополка его выдачи.

– Надо ослепить Василька! Если не выдашь его мне, то ни тебе не княжить, ни мне! – убеждал он.

Наконец Святополк выдал Василька Давыду. В ту же ночь пленника погрузили на телегу и в оковах двойных привезли в Белгород, где бросили в простую избу.

Сидя в избе, Василько увидел, как овчар Святополка, родом торчин, точит нож. Догадавшись, что против него замыслено зло, Василько обратился к овчару по имени: «Что ты замыслил, Берендя? Опомнись!»

Овчар ничего не отвечал, и Василько стал горячо молиться. В это время вошли Сновид Изечивич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, разостлали ковер на полу и, схватив Василька, хотели его повалить.

Но Василько, даже скованный, боролся так крепко, что они втроем ничего не могли с ним поделать и позвали других слуг. Наконец несчастный князь был повален и связан. Четверо конюхов положили на Василька доски с печи и уселись по их краям, так что затрещали кости, а торчин Берендя, подойдя, ослепил князя.

Лежащего в беспамятстве Василька подняли вместе с ковром, положили на телегу и повезли во Владимир-Волынский, к Давыду. Почти на полпути, в Звиждене-городе, Сновид с товарищами остановился для отдыха.

Василька достали из ковра, обмыли и, сняв с него окровавленную сорочку, отдали ее стирать попадье. Попадья, постирав рубаху, вновь надела ее на Василька и стала причитать над ним как над мертвым. В это время Василько очнулся и спросил ее: «Где я?»

«В Здвиждене», – плача, отвечала попадья.

Василько попросил напиться и, ощупав сорочку, сказал:

«Напрасно ее с меня сняли. Пусть бы я принял в этой сорочке смерть, так и стал бы пред Богом».

На шестой день пути ближе к вечеру Василько был привезен во Владимир-Волынский.

«Прибыл же и Давыд с ним, точно некий улов уловив. И посадили его во дворе Вакееве, и приставили стеречь его тридцать человек и двух отроков княжих, Улана и Колчка».

СКОРБЬ МОНОМАХОВА

В ужас, в тоску великую пришел Мономах, сведав о свершившемся злодействе. Какими трудами дался ему Любечский съезд – чаял: прекратится рознь на Руси, а на деле не успел еще до удела своего добраться, как новая кровь пролилась...

– Не бывало еще такого зла в Русской земле ни при отцах, ни при дедах наших. Один Святополк Окаянный свершил такое с братьями своими Глебом и Борисом! – воскликнул князь и тотчас послал гонцов к братьям Святославичам Олегу и Давыду, призывая их идти сообща на Святополка и Давыда Игоревича.

В грамоте своей к Святославичам писал Мономах:

«Идите в Городец, да поправим зло, случившееся в Русской земле и среди нас, братьев, ибо нож в нас ввержен. И если этого не поправим, то еще большее зло встанет среди нас, и начнет брат брата закалывать, и погибнет земля Русская, и враги наши половцы, придя, возьмут землю Русскую!»

Давыд и Олег, собрав свои дружины, соединились с Мономахом и, выдвинув рать свою на рубежи княжества Киевского, послали сказать Святополку, вопрошая его: «Зачем ты сделал такое зло в Русской земле?»

Перетрусивший Святополк свалил все на Давыда Игоревича, говоря, что невинен он в крови Васильковой и лишь Давыд Игоревич подучил его.

Но Мономах и Давыд с Олегом не верили ему. Гонец их привез Святополку такой ответ: «Нечего тебе оправдываться тем, что Давыд его ослепил; не в Давыдовом городе его взяли, а в твоем».

Ответив так, князья стали переходить Днепр, собравшись воевать со Святополком. Испуганный Святополк хотел бежать из Киева к полякам, но киевляне не пустили его.

«Не беги, князь! Ты сотворил зло – теперь надобно его исправить. Не дело народу твоему платить за тебя!» – отвечали они ему.

Надеясь на великодушие Мономахово, столь известное на Руси, киевляне отправили к нему большое посольство с митрополитом и мачехой Владимировой – вдовой князя Всеволода. Знали на Руси, что почитает ее Мономах как мать. К ее-то мольбе прислушается.

Владимир, Олег и Давыд приняли посольство в шатре. Подняв крест, митрополит киевский сурово обратился к ним:

«Коли станете, князья, воевать друг с другом, то возрадуются поганые, возьмут землю нашу, которую приобрели отцы и деды ваши. С великим трудом, с храбростью побороли они по Русской земле, да и другие земли приискивали, вы же хотите разом все погубить!»

Сознавая правоту митрополита, Мономах склонил голову. Понимал он, что праведен их гнев, но кто пострадает от него? Святополк и Давыд Игоревич? Нет, те, как обычно, отсидятся за стенами или сбегут в иные земли, платить же придется своей кровью опять же безвинным, и будет оттого горе большое всей земле Русской.

* * *

Сжалившись, князья склонились на просьбу мачехи Владимировой и митрополита. Вернув свои рати, они послали сказать Святополку: «Не хотим мы губить Русской земли, но так как это ты всему виной, ступай, Святополк, сам на Давыда и либо схвати его, либо выгони. Не дело оставлять такое преступление неотмщенным».

Святополку ничего не оставалось делать, кроме как согласиться. Поверив и на этот раз его слову, рати Мономаха и Святославичей вернулись в свои уделы. Воспрянувший же Святополк не спешил идти пока на Давыда Игоревича, отговариваясь тем, что готовится к походу.

Давыд, видя, что Святополк не собирается его наказывать и закрывает на все глаза, вознамерился захватить Василькову волость и присоединить ее к своим уделам.

Землю Русскую, и без того уставшую от усобий, ждало новое кровопролитие.