Текст книги "Последний стожар"

ПЛАММЕЛЬ. Ясень перец… Но мы всё уладим! Только помогите нам найти…

Больше терпеть Филат не смог и, выдернув палец из огня, погрузил его в чашку с водой. Кожа прямо-таки зашипела. Не ограничившись этим, стожар сунул палец в рот.

– Уф! – сказал он с пальцем во рту. – Вшпомнить бы, была ли у меня машь от ошогов… О шем они говоили, ты поняла?

Ответить Ева не успела. Шар опять полыхнул, и из него буквально вылетел злой и красный Пламмель. Бакенбарды его полыхали раскалённым металлом, а куртка дымилась. Пламмель встряхнулся, скрестил на груди руки и, посвистывая, направился к Белаве. Бывшая русалка стояла к нему спиной, капризно постукивая пальцами по аквариуму. Русалки с другой стороны стекла корчили ей рожи. Одна немедленно принялась заманивать в воду Пламмеля, губами и ладонями прижимаясь к стеклу.

– Прочь, рыбина! – раздражённо сказала ей Белава.

Русалка, как-то разобравшая слова, возмущённо ударила хвостом и описала в бассейне целых два круга. Пламмель и Белава сели за ближайший свободный столик и стали о чём-то совещаться. Кажется, Белава требовала, чтобы они ушли, потому что всё время вскакивала, а Пламмель, что-то объясняя ей, просил подождать. Кажется, у него была здесь ещё одна встреча.

Телохранитель-протоплазма возвышался за их спинами. Непонятно было, куда он смотрит. Глаза его были просто как две дыры, просверлённые в том, что условно могло называться головой.

– Это Грун. Работает на Пламмеля. Говорят, Груна нельзя уничтожить, – тихо сказал Филат.

– А кто-то пытался?

– Много раз. Он впитывает любую направленную против него магию. Я как-то видел, как он дерётся. Никаких ударов, вообще ничего. Больше это напоминает ведро с чернилами, которое на что-нибудь выливают – и – пшик! – рисунка нет.

Кто-то несильно постучал Еву по колену. Она незаметно опустила глаза под скатерть и увидела знакомую перчатку. Перчатка ползла по её ноге. Ева попыталась схватить перчатку, но та легко увернулась. Тогда Ева, дёрнув коленом, просто стряхнула её. Перчатка свалилась на пол (при этом в ней что-то звякнуло) и, деловито перебирая пальцами, начала подползать к Пламмелю. Потом подпрыгнула и протиснулась в его окутанный дымом карман.

– Что с тобой? – спросил Филат.

– Ничего, – слабо отозвалась Ева, не решаясь объяснить. – Тебе не кажется, что… что яичница шевелится?

– Да не заморачивайся! Ткни её пару раз вилкой, добей – и спокойно ешь! – успокоил её Филат.

Дверь в трактир приоткрылась, и заглянул какой-то оборванец с перемазанным грязью лицом. Осмотрелся, подмигнул хозяину, махнул рукой Пламмелю, которого, похоже, хорошо знал, и опять исчез. Пару секунд спустя заглянуло другое лицо, уже не столь грязное. И тоже скрылось. Через некоторое время просунулась третья физиономия – маленькая, но с очень юрким носом. Обладатель этой физиономии, поёрзав носом, прятаться не стал, а распахнул дверь пошире, после чего все три личности совместными усилиями втащили в трактир большой ящик. Пламмель поднялся и пошёл им навстречу.

– Ворьё… По рыжью работают, – шепнул Еве Филат. – Похоже, у них тут с Пламмелем встреча.

– А почему здесь?

– Тут все свои, не выдадут. И хозяин тоже скупает помаленьку. Если с Пламмелем не сговорятся о цене, то Колотило купит.

Ящик, который волокли трое, был тяжёлым. Ступеньки же лестницы высокими. Бедных носильщиков кренило то в одну сторону, то в другую. Обладатель крысиного носа суетился, командовал и за ящик держался плохо. Командование его протекало столь успешно, что один из носильщиков, на которого приходился основной вес, шагнул с лестницы в пустоту. Второй, конечно, не удержал ящик, и тот упал с приличной высоты на каменный пол.

Обладатель крысиного носа при этом повёл себя странно. Схватился за голову, застонал и бросился наутёк. Ящик разлетелся, и из него вырвалось стремительное, худощавое, мускулистое существо. У него была обезьянья голова с утрированно большими клыками. Руки длинные, жилистые, завершающиеся пальцами-когтями. Короткие крепкие ноги и кожистые, острые, горбом сходящиеся на спине крылья. Ушибленное падением, существо вертело головой и скалилось.

Один из носильщиков, в отличие от крысиного носа не сбежавший, подкрался сзади и попытался ударить зверя короткой дубиной по голове. Однако прежде чем удар был нанесён, существо обернулось, завизжало и, кинувшись на носильщика, исполосовало его когтями. Затем схватило застывшего от ужаса человека и швырнуло его в угол. Сила в его жилистых руках была такая, что массивный мужчина летел как тряпичная кукла, сшибая телом столики.

Такое отношение к столам показалось хозяину двусмысленным. Непонятно, кто будет платить. Тот, кем переломали столы, заплатить уже не сможет. А тот, кто переломал, вряд ли захочет.

– А ну иди сюда! – заорал Колотило, выскакивая из-за стойки. В руках у него возник здоровенный боевой молот, вроде того, которым Карл Мартелл запугивал бедных франков.

Филат и здесь оказался на высоте. Носильщик, летя по воздуху, ещё только сшибал столы, хозяин ещё не выскочил с молотом, а стожар уже нырнул за стоящий в углу сундук, затащив за собой Еву. Причём и свою тарелку с яичницей захватил.

– Это теперь надолго! – объяснил он Еве, устраиваясь за сундуком поудобнее.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

– Да знаю, – ответил стожар.

Мимо них, опрокидывая стулья, кувырком пролетели вначале вышибалы, затем хозяин, а вслед за хозяином пушинкой пронёсся его молот. Укрытие у Евы и Филата было неплохое. Не идеальное, но вполне себе сносное. Сундук был массивным, стоял у стены давно, и за ним нашлось достаточно места.

Вырвавшееся из ящика существо бродило по трактиру, временами поднималось на задние лапы, грозно скалилось, пожирало упавшую с опрокинутых столиков еду и изредка, призывая кого-то, издавало леденящие душу звуки. Один из магов, выскочив из-за стойки, где он отсиживался, попытался добежать до выхода, но не успел. Одним прыжком жуткое создание оказалось прямо перед ним, хлопнуло кожистыми крыльями – и маг покатился по ступеням.

– Странно, что оно вообще ожило. Вроде же не ночь… … С другой стороны, в ящике была темень, да и в трактире не сказать чтобы сильно светло… – покачивая в воздухе вилкой, размышлял стожар.

– Кто это вообще?

– Горгулья. При свете они окаменевают, а в темноте оживают. Пока темно, с горгульями мало кто связывается. Видишь, даже Грун и Албыч не лезут. Может, они и одолеют, но много рыжья потеряют… Интересно, что Пламмель делать собирается? Он же эту горгулью купить хотел, только вот явно не в таком виде.

В стену над их головами врезался бочонок, который горгулья походя толкнула лапой.

– Во силища! – восхитился Филат. – Стожарские сказки говорят, что когда-то у горгулий с кельтами договорённость имелась, что днём горгульи отсиживаются за надёжными стенами их замков, а ночью сами охраняют замки от внезапных нападений. Но потом что-то у них разладилось. Кого-то из кельтов нашли истерзанным, а одну из горгулий – вдребезги разбитой…

– Её можно разбить?!

– А почему нет? Днём любой может подойти с кувалдой: пара ударов – и забрать себе всё рыжьё. И кто-то не устоял. Ну и пошло-поехало. Кельты тоже гении в кавычках… Им бы вовремя сообразить, что для горгульи увидеть осколки своей подруги – это как для человека найти чью-то ногу или руку и верить, что это место безопасно… Хоть бы камешки за собой веничком подмели. Но и горгульи, надо сказать, косточки кельтов потом сильно не подметали.

Ева перевернулась на живот и осторожно выглянула из-за сундука. Горгулья было довольно далеко. В настоящее время она выковыривала из подсобки официантку Клаву. Дверь пока держалась, а когда монстр пытался просунуть нос в щель, болотница ловко колотила по нему глиняной кружкой.

– И много сейчас горгулий? – спросила Ева.

– Мало. Те, что остались, осели в Европе на высотках всяких, на крышах соборов, но и у нас попадаются… Днём отсиживаются где поукромнее и там каменеют, а ночью летают, пищу ищут… Ещё, бывает, маги, которые побогаче, сажают их охранять своё имущество. Ночью-то они отлично это делают, сама видишь.

– А сам хозяин?

– А сам хозяин может и днём в сокровищницу прийти. Горгулья – отличное украшение магического офиса… Правда, сейчас горгулью найти непросто. С тех пор как за ними устроили охоту, они хорошо прячутся. Хотя рыжья у них я бы не сказал, что много.

Хлипкая дверь каморки дрожала. Болотница уже перебила о нос горгульи все кружки и теперь напускала на неё самонаводящуюся швабру с боеголовкой из особенно злобных тряпок. Но уже было ясно, что швабра надолго не поможет.

Ева пожалела болотницу и решила действовать:

– Чего они боятся? Солнечного света?

– И соли, – словоохотливо прибавил Филат. – Запусти в неё солонкой!

Недалеко на полу валялась солонка. Ева бросилась к ней.

– Стой! Я пошутил! – запоздало крикнул Филат, но солонка уже летела в горгулью.

– Во бабка без тормозов! – ахнул кто-то.

Ева увидела прячущуюся за портьерой Белаву. Врезавшись горгулье между крыльями, солонка отскочила на пол и даже не разбилась. Издав скрежещущий, полный недовольства звук, горгулья стремительно повернулась. Ева увидела страшную обезьянью морду и попятилась. Горгулья прыгнула, раскинув крылья, – и вдруг словно исчезла. Ева задрала голову, но различила лишь тёмные своды подвала и деревянные, плесенью покрытые балки.

И тут на неё упала тень. Упала сзади, и Ева осознала, что она больше не одна в этом мире. Кто-то затаённо дышал ей в ухо. Ева перестала пятиться, чтобы не врезаться спиной в это страшное, и медленно повернулась. Горгулья была от неё даже не в полуметре, а гораздо ближе. Она пока не бросалась, но верхняя губа её угрожающе приподнималась.

– Эй, ты! Да-да, ты, ты! Парле рус? Это я велел солонку бросить! Меня и лови! – крикнул, показываясь из-за сундука, Филат.

Он надеялся отвлечь горгулью от Евы, но горгулья даже не повернулась на его крик. Она поднялась на задние лапы и зарычала. Правый клык её был стёсан – похоже, если днём от неё отбивался камень, то эта рана оставалась и у ожившей горгульи.

Ева подумала, что это всё, конец, но тут на морду горгулье прыгнуло что-то маленькое, золотисто-полосатое, и, ужалив её в нос, скрылось к Еве в рукав. Горгулья отдёрнула голову и удивлённо застыла. Теперь она выглядела как овчарка, которая, издали залаяв на прохожего, подбежала к нему и вдруг поняла, что это хозяин в новой куртке.

У Евы же вдруг улетучился страх.

– И чего ты рычишь? Что ты этим хочешь сказать? Тебя что, боярышником отпаивать? Какое у тебя послание миру? – строго произнесла она, обращаясь к горгулье.

Про «послание к миру» была любимая фраза Евиной мамы. Почему-то, услышав её, самая безбашенная из её собак затихала и будто говорила сама себе: «И правда, чего это на меня нашло?»

Горгулья перестала рычать, осела на задние лапы и вопросительно склонила голову набок. Потом потёрла укушенный нос.

– Вот это правильно! – похвалила Ева. – Умница! Сперва надо подумать, а потом что-либо делать!

Ева вгляделась в морду горгульи и нахмурилась. Укус котошмеля не выглядел опасным, но выше укуса, ближе к переносице, в коже застряла длинная щепка. Кажется, от сломанной швабры. Щепка должна была причинять горгулье сильную боль. В такие минуты Ева забывала всё на свете. Сейчас она видела лишь горгулью, которой нужно было помочь, и не замечала ни Белаву, глазеющую на неё из-за портьеры, ни изумлённого стожара, распахнувшего рот так, что в него легко вошёл бы целый апельсин, ни Албыча, похожего на грозную, неподвижно и с непонятным выражением созерцающую её гору.

– А ну подойди! Давай посмотрим, что там у тебя!

Замолкать сейчас было нельзя. Звук человеческого голоса действует на испуганного зверя успокаивающе. Горгулья с угрозой зарычала и отодвинулась, не позволяя прикасаться к своему носу.

– Боишься? И правильно делаешь! Только не меня надо бояться, а сепсиса… Этой шваброй не бочки со спиртом мыли! Сиди смирно! Я собираюсь тебе помочь!

Осторожно и медленно, чтобы горгулья видела её руку, Ева взялась пальцами за щепку и потянула её. Горгулья продолжала тихо рычать, но рычала уже скорее жалобно. Когда же Ева извлекла щепку, она заскулила с явным облегчением, что всё закончилось.

– Умница! Теперь бы чем-то обработать… – пробормотала Ева.

И она бы непременно обработала рану, но в эту секунду кто-то широко распахнул дверь снаружи. Яркий солнечный свет упал на сидящую горгулью – и по телу её пробежала изморозь. Вначале она коснулась лап, потом спины и крыльев. Последней окаменела голова, а самыми последними – глаза. И в глазах этих Ева видела не обезьянье лукавство, а собачью непонятую грусть и верность.

К Еве подбежал Филат и в восторге хлопнул её по плечу:

– Тебя не тронула горгулья! Обалдеть! Признавайся, как ты это устроила?

– Никак! – огрызнулась Ева, ещё не простившая ему солонки.

– О, класс! Научи меня тоже делать «никак»!

Ева грустно погладила окаменевшую горгулью по носу. Горгулья во время лечения вела себя лучше, чем сирийский хомяк, которого она выпутывала однажды из шерстяной тряпочки. Пока Ева его освобождала, хомяк ухитрился укусить её несколько раз, а зубы у него были острее шила.

Филат, несколько раз обежавший вокруг Евы в поисках страшных ран, которые ей должна была нанести горгулья, внезапно остановился и уставился на её ладонь – ту самую, которой она извлекала щепку из носа чудовища. На пальцах у Евы желтели маслянистые капли, похожие на сосновую смолу. Капли эти, выцветая и бледнея, втягивались в кожу.

– Рыжьё… Натуральное! Как ты заставила горгулью его отдать?! – прошептал Филат.

– Да она сама как-то. Я не заставляла! – огрызнулась Ева.

– Ещё бы: горгулью заставить! Чудовища её не трогают, да ещё рыжьё дают… Спрячь его, не свети!

Ева попыталась вытереть капли о рукав, но вытирать уже было нечего. Капли совсем впитались, и только кожа слабо светилась. Посетители трактира выбирались кто из-за стойки, кто из-под стола, а один даже из шкафа. Невесть откуда возник тот самый носатенький, на крыску похожий. Хлопотал, бегал, всплёскивал ручками. Его охи и взмахи ручками возымели своё действие. Окаменевшую горгулью спешно упаковали в ящик.

В дверном проёме тревожным огоньком засветились рыжие бакенбарды Пламмеля. Он на кого-то пристально смотрел и хмурился. Ева поначалу решила, что на горгулью, но нет – Пламмель смотрел на неё. И одновременно с этим Ева осознала, что нелепая шляпа с неё слетела, а вместе со шляпой слетел и морок.

Филат заметил это и заспешил. Подобрав шляпку, он спешно нахлобучил её Еве на голову. Затем, схватив с пола салфетку, принялся обматывать Еве совершенно здоровую руку:

– Беда, беда! Ах, якорный бабай! Все видели? Горгулья бабушку укусила! – голосил он, работая на публику.

– Она меня не кусала! – возмутилась Ева.

– Конечно, не кусала! Не бойся и не смотри на рану!.. Бабушка бредит! Яд попал в кровь! – запричитал Филат ещё громче.

Наблюдатели сочувствующе загалдели.

– Оно да… укус горгульи самое распоследнее дело… Дедульку мово тоже горгулья тяпнула… Дедулька поначалу какой только чуши ни молол, а под утро распух и помер… – сочувственно прогудел кто-то.

Сгрудившаяся вокруг сочувствующая толпа отделила Еву от пытающегося пробиться к ней Пламмеля. Окружённая толпой, Ева была выведена из трактира на Сретенку.

– Я её доведу! Отличного доктора знаю! Берёт, правда, дорого! У кого рыжьё есть? Давайте, давайте сюда! Можно и зеленью! – запричитал Филат.

Эта фраза эффект возымела магический. Толпа мигом рассосалась, частью втянувшись обратно в трактир, частью сгинув неизвестно куда и под шумок не заплатив хозяину. Филат удовлетворённо хмыкнул и неутомимой рысцой затрусил по Сретенке, буксируя за собой Еву. Он бежал, временами оглядываясь и проверяя, не следит ли за ними кто, – и тут же зорко посматривал по сторонам на пузатые купеческие дома с лавками, попадавшиеся здесь втрое чаще, чем на прочих улицах Магсквы.

– Ах, как нехорошо… Увидел тебя Пламмель. Уж этот не забудет, нет… Ах, какой дар, дохлый хмырь, какой дар! Не трогают тебя звери, близко подпускают и рыжьё дают… – бормотал он.

Неожиданно Филат резко остановился – так, что Ева едва на него не налетела, и, ткнув ей пальцем в грудь, произнёс:

– А ведь за тобой должок! На вокзале тебя я спас, от Пламмеля спас! Как насчёт того, чтобы оказать милому мне ответную услугу?

– Какую?

– Приятель один вещичку у меня ценную одолжил, а назад не вернул.

– Так забери!

Стожар прищёлкнул языком:

– Э-э-э. Не хочу его лишний раз беспокоить. Я тебе объясню, как к нему домой попасть. Ты вещичку мою быстренько заберёшь – и назад. Его днём дома не бывает, да и потом это ж не кража, когда своё возвращаешь.

– А ты почему сам не можешь?

Стожар нахмурился, и мохнатые его брови, сдвинувшись, образовали нечто совершенно невообразимое.

– У друга зверушка живёт… Сердитая. Она меня издали ещё почует. Нос у неё такой, что любой морок насквозь просветит. А тебя, ты сама говорила, звери не трогают.

– А что за зверушка?

– Да вроде козы, – подумав, ответил стожар.

– Ты боишься козу?!

– Я боюсь ей навредить… – объяснил Филат, и Ева успокоилась: «Какой он всё-таки классный и заботливый!»

Из водосточной трубы выбралась шерстяная перчатка. Встряхнулась, метко прыгнула Еве на плечо и повисла. Ева ощупала перчатку и, что-то почувствовав внутри, осторожно вытянула наружу пикового короля.

«Это она у Пламмеля вытащила? Надеюсь, не заметит!» – подумала Ева и сунула карту в карман.

Глава 8
Дом, похожий на комод

Живу в Кудрине, против 4-й гимназии, в доме Корнеева, похожем на комод. Цвет дома либеральный, т. е. красный.

А. П. Чехов

Ева прохаживалась по улице и тревожно посматривала по сторонам, чувствуя себя преступницей. Ей казалось, любой может ткнуть в неё пальцем и воскликнуть: «Вот она! Думаете, зачем она здесь стоит? Пришла воровать!» Кроме того, она была без морока. Сегодня Ева уже превысила свой лимит, и шляпку пришлось снять. Оттого что она слишком долго находилась в ней, Еве мерещилось, что её лицо расширяется, а в голосе возникают истеричные нотки абсолютной правоты.

Четверть часа назад у них с Филатом состоялся такой разговор.

– Мне нужно вернуть мой ключ! Мой дедушка у гномов его приобрёл. Заплатил втридорога, но на рабочем инструменте не экономят. Выглядит он так: большой, ржавый, на красной ленте. Лежать не любит. Предпочитает находиться в вертикальном положении, поэтому его обычно вешают на гвоздик, на светильник, на что угодно. Когда ты его касаешься – начинает меняться. Превращается в другие ключи…

– А зачем он нужен?

– Для спасения жизней магических созданий! Он открывает любые двери, чуть ли не до шестого класса защиты… Причём не только открывает, но и снимает магию. А то иной раз дверка хлипкая, так и просит: «Открой меня!» – а внутри, понимаешь ли, какие-нибудь пески Сахары.

– А как твой ключ у друга оказался? – спросила Ева.

– О! Это коварный типус. Соврал, что ему надо освободить ленточного дракона. Якобы он заперт где-то на Китай-городе, в подземьях… Взял ключ – и сгинул! Я потребовал вернуть, а он, не моргнув глазом, заявил, что потерял. Я ему: «А дракон?» А он: «Какой дракон?»

Ева позволила себя уговорить. И вот теперь она прохаживалась по улице, набиралась храбрости и мысленно повторяла полученные от стожара инструкции. «Просто ходить и смотреть. Сильно не напрягаться. Искать точку перехода. Когда войду и ко мне подойдёт коза – дать ей это… – Ева сунула руку в карман и извлекла нечто напоминающее куриный окорочок, но выросший на дереве. Существовала даже засохшая плодоножка, как у яблока. – Странная, конечно, коза… Мясо ест. Но ведь окорочок же с дерева… Ладно… Коза съедает эту штуку – и засыпает крепким здоровым сном. Я отыскиваю ключ, а если не смогу – зову его, и он ищет сам».

Ева остановилась и вблизи посмотрела на дом, в который ей предстояло проникнуть. Это был небольшой двухэтажный особняк красного цвета, глухой стеной примыкающий к соседнему пятиэтажному дому. Еве был нужен не сам этот особнячок, а флигель у него во дворе.

Улица называлась Садовая-Кудринская и являлась частью Садового кольца. Здесь же рядом, через кольцо, была знаменитая сталинская высотка, а сразу за ней – Московский зоопарк.

⁂

Ева не скоро бы решилась нырнуть в расположенные рядом с домом ворота, но внезапно, появившись со стороны Малой Никитской, на Садовую-Кудринскую выбрело пёстрое стадо туристов. Впереди, точно козёл-вожак, вышагивал бодрый экскурсовод. На груди у него висела колонка, и когда экскурсовод произносил что-то в микрофон, голос его звучал из колонки.

Пропуская туристическое стадо мимо себя, Ева прижалась спиной к дому. Её поступок был неправильно истолкован. Экскурсовод, вроде бы уже прошедший мимо, сердито оглянулся на неё и махнул рукой.

– Девушка, вам что, особое приглашение? Не разбредаемся! Подходим ближе – выстраиваемся полукругом! – прохрипел динамик.

Раньше чем Ева успела что-то сообразить, она была взята в плен стадом. Стадо приняло её дружелюбно. Шуршало шоколадками, щёлкало фотоаппаратами, глазело по сторонам, томилось и скучало.

Палец экскурсовода взметнулся, указывая на тот самый дом, куда Еве предстояло проникнуть.

– Подтягиваемся ближе! На проезжую часть не выходим! Перед нами городская усадьба, построенная в 1874 году. Архитектор Афанасьев. Первый владелец – подполковник Ростовцев. Как мы видим, не хоромы, но дом крепкий, красивый, удобный. Шатёрный стиль, эркеры. Строил ли подполковник дом на продажу, или был переведён на новое место службы, сказать сложно. Более вероятно, что на продажу. Уже в 1875 году усадьбу приобретает доктор Яков Корнеев. – Колонка издала сипящий звук, и несколько слов куда-то провалилось. Экскурсовод потряс её, пристыдил разряженную батарею, и звуки вернулись. – В центральном здании, на которое сейчас обращены наши жадные взоры, – молодой человек, не разглядывайте ножки девушек! – доктор Корнеев проживал сам, а два флигеля сдавал внаём. Москвичи того времени предпочитали не хранить деньги в банках. Как только у них появлялись средства, они выстраивали каменный дом в два-три этажа и немедленно начинали сдавать в нём квартиры. С этой целью возводились дополнительные этажи и пристройки. Уютные сады, так украшавшие дворянские городские усадьбы во времена Крылова и Пушкина, почти все были вырублены новыми владельцами. Оставляли буквально по два-три дерева. Москва населялась так стремительно, что любой каретный сарай, находившийся в центре города, имел все шансы стать домом этажа так в три и приносить доход.

В этом месте экскурсовод издал провоцирующий вздох и некоторое время ждал таких же вздохов со стороны толпы. Но, увы, ожидаемых вздохов не последовало. Толпа дремала. Какая-то мамочка, стоящая рядом с Евой, незаметно щипала своего отпрыска за ухо, крутила, вертела и тянула ухо кверху, пытаясь оторвать его физиономию от телефона. Отпрыск мычал от боли, но от телефона не отрывался.

Еве стало жалко экскурсовода. Поощряя его, она засмеялась и закивала. Экскурсовод, благодарно взглянув на неё, просиял, и Ева ощутила, что где-то там, в астрале, она заработала невидимое красное яблоко, а может, и капельку рыжья.

– Но, спросите вы, – продолжал экскурсовод, которого ровным счётом никто ни о чём не спрашивал, – отчего прожектор истории, прожектор нашего с вами внимания целенаправленно ударил в этот уютный, но всё же архитектурно мало чем примечательный дом? А дело в том, друзья, что здесь, во флигеле, много лет проживал Антон Павлович Чехов! По личному признанию Чехова, это была одна из самых удачных его квартир в Москве. Стоила она шестьсот пятьдесят рублей в год – сумма немалая, но не чрезмерная. Хозяин дома доктор Корнеев, коллега Чехова, относился к нему с симпатией и создавал все условия для работы, в частности запрещал дворнику хамить приходившим к писателю друзьям, среди которых были Григорович, Лесков, Короленко, художники Левитан и Репин. Здесь Чехов занимался медицинской практикой, здесь же писал рассказы. Кроме самого классика в доме проживали его мать, сестра Мария, младший брат Михаил и другие родственники. Более четырнадцати лет Чехов провёл в этом доме и покинул его, только отправившись в путешествие на Сахалин… А теперь, друзья, пройдёмте внутрь, где нас ожидает экскурсия… Оплачивать её не надо! У нас всё включено!

Застоявшееся туристическое стадо радостно тронулось с места и, как вода в горлышко, стало втекать в железные ворота. Ева попыталась улизнуть, но экскурсовод ласково поймал её под руку:

– Девушка, куда же вы? Только на вашем умном лице мой взгляд и отдыхал! Прошу вас, прошу! Только после вас! А то вы опять потеряетесь!

Буксируемая экскурсоводом, Ева беспомощно оглянулась на противоположную сторону Садового, где её ждал Филат. В руках у него было два зонтика. Красный зонтик означал «да», чёрный – «нет». Теперь Филат раз за разом радостно открывал красный зонтик, производя нечто вроде непрерывного восклицания «Да-да-да-да!».

⁂

Сдавшись, Ева послушно пошла рядом с экскурсоводом. В кармане она трусливо сжимала окорочок с плодоножкой. Изредка доставала руку и быстро обнюхивала пальцы. Окорочок пах не то жареной курицей, не то яблочным уксусом.

Во дворе дома, у флигеля, Ева увидела дворника. Маленького роста, кособокий, дворник сметал листья здоровенной, с кучей сучков метлой. Издали дворник напоминал большую сердитую шишку. Он был в матерчатом, с яркими заплатами фартуке и в картузе с жёстким козырьком.

«Историческая реконструкция… Под девятнадцатый век… Музей же, в конце концов», – подумала Ева.

На экскурсию дворник не обратил ни малейшего внимания, но когда Ева проходила мимо, он вдруг повернул голову и пристально взглянул на неё. Лицо дворника заросло ржавой бородой, доходящей до глаз. Борода шла слоями, как отдельные чешуйки шишки. Ева никогда прежде не видела такой бороды.

– Здрасьте! – произнесла она застенчиво.

– Шишло прясло! – невнятно откликнулся дворник, и его метла яростно заходила по листьям. Они взметнулись как живые, и Ева оказалась в центре крошечного лиственного урагана.

От неожиданности она рванулась в сторону и врезалась в экскурсию, встретившую её дружелюбным блеяньем. Мешая друг другу, экскурсанты закрутились на узком дворе, и Ева каким-то чудом оказалась у двери. На двери была блестящая медная ручка, а над ней табличка:

Экскурсия сбилась в кучу в маленькой прихожей у вешалки. Вешалка не впечатляла, зато подоконник был так велик, что на него можно было свалить дюжину шуб.

«Так… минуту… Приятель Филата что, в музее живёт? – соображала Ева. – С другой стороны, трактир с горгульей мог же находиться в антикварном магазине?.. Опять разделение пространства…»

Внутри музея экскурсовода с колонкой заменила молодая решительная женщина, сочетающая благоговение перед Чеховым с зорким наблюдением, чтобы никто ни к чему не прикасался. Казалось, окажись здесь волею судьбы сам Антон Павлович, ему и то велели бы убрать руки в карманы и трогать всё только глазами.

Перетекая с экскурсией из комнаты в комнату, Ева послушно вертела головой и осматривала стол с плюшевой скатертью, подсвечники в форме драконов, рыболовные принадлежности и чернильницу с фигуркой лошади, подаренную писателю благодарными пациентами.

Сердце у Евы стучало маленьким барабаном. Она внимательно вглядывалась в каждый шкаф и в каждую дверь.

«А тут у нас что? Так… спальня, железная кровать, портфель и какой-то музыкальный инструмент».

Под железную кровать Ева даже заглянула – и тотчас на неё рявкнули:

– Ближе ленты не подходим! Гобой-мюзет не трогаем!

Ева поспешно отскочила и спрятала руки за спину. Голос экскурсоводши моментально подобрел. У неё было два голоса – один добрый, другой злой. И она постоянно между ними выбирала, как мастер выбирает нужный инструмент.

– У Чехова было два письменных стола. За этим, в спальне, он работал, когда в кабинете становилось темно. Окна кабинета выходят в заросший двор, где всегда очень сумрачно. Чехов же человек южный, таганрогский. В Москве ему вечно не хватало солнца. На столе – подсвечники, лампа, стопка книг.

Ева скользнула взглядом по книгам. Интересно, точка перехода может быть в книгах? Да нет, вряд ли.

– Обратите внимание на стены спальни! Почти все эти картины – кисти Николая Чехова, брата писателя. Николай Чехов иллюстрировал книги, делал обложки для журналов, был другом Левитана. Все люди на пейзажах Левитана нарисованы Николаем Чеховым. Левитан не умел и не любил рисовать людей, а вот Николаю они удавались.

На Еву смотрела девочка с портрета. Внимательно смотрела, умно и вместе с тем доверчиво и просто.

– Кто это?

– Аня Маевская. Дочь знакомых Николая Чехова. Портрет 1880 года. Рядом портрет крестьянского мальчика, тоже кисти Николая. Беглая кисть, почти набросок – но как передан характер!.. Пройдёмте в личный кабинет писателя! Как видите, он расположен на первом этаже. Кабинет представляет собой просторную комнату с выходящими во двор окнами. В левом углу – кафельная печь, рядом – письменный стол.

– А почему стол не у окна? – спросила Ева.

– Окна низкие. Постоянно мелькавшие ноги отвлекали писателя от работы.

Ева вспомнила дворника-шишку с его многоуровневой бородой и понимающе кивнула. Когда она делала уроки, её тоже всё вечно отвлекало. То муха стучит в стекло и Ева решает её отпустить. То ей начинает казаться, что у морских свинок пустая поилка… Как вы там, мои свинки, свинячите ли?

По закреплённой прутьями красной ковровой дорожке Ева поднялась на второй этаж. Осмотрела гостиную, ковры с геометрическим орнаментом и круглые часы. Во все предметы она внимательнейшим образом вглядывалась, но никаких подсказок не получала.

– Обратите внимание на мебель! Она принадлежала издательнице журнала «Будильник». В 1883 году издательница разорилась и начала выплачивать сотрудникам гонорары собственной мебелью. Николай Чехов приносил ей свои работы, забирал у неё стул или тумбочку и преспокойно уходил…

Ева внимательно оглядела стены и издательскую мебель, но ничего похожего на точку перехода не обнаружила. Из гостиной экскурсия плавно перетекла в комнату Марии Чеховой, сестры писателя, преподававшей в женском учебном заведении Людмилы Ржевской. Ева тщательно изучила кафельную печь, диван и мольберт.

– Проходим в столовую… Венские стулья, стол, буфет с керосиновой лампой, ещё одна кафельная печь. На стене висит географическая карта России.

Ева изучила карту. Надо же! Финляндия и Польша, оказывается, были в составе России! Однако искомой точки, открывающей проход в сдвоенное пространство, на карте не обнаружилось. Зато Еве показалось, что кто-то внимательнейшим образом на неё смотрит. Прямо спину глазами высверливает. Ева нервно завертела головой. Людей в столовой было полно, но никто ею не интересовался. Похоже, померещилось…