Текст книги "Из дневников"
Автор книги: Дмитрий Фурманов
Жанр: Советская литература, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
«Таманцы»
7 апреля
Сел за новую книгу. Видимо, назову ее «Таманцы» – это поход Таманской армии в 1918–1919 годах. Я хочу в этой книжке захватить только поход с полуострова до момента овладения Армавиром, а на Ставрополь и на Астрахань или оставить совсем, или оставить до будущих работ (продолжение?), а может быть, впрочем, и к этой работе как-нибудь пришью, смотря по тому, как пойдет работа, как это легко произойдет, насколько будет необходимо по самой работе…
Насколько овладею материалом – того еще не представляю. Особенно трудно будет мне справляться с бытом и станиц, и полчищ армии, и населения по пути следования, и всего-всего, что так жадно ищу теперь по словарям, путеводителям, «Живописным Россиям»[35]35
«Живописная Россия» – иллюстрированный журнал.
[Закрыть], разным книжкам и статьям. Природу надо понять. А для этого, кроме воспоминаний да картин, под руками нет ничего, точного знания нет. Писать будет неизмеримо трудней, чем «Чапаева», – того отмахал все больше по своим запискам, а для «Таманцев» записок ведь нет никаких – тут или сжирай с того, что уже где-нибудь напечатано, или «твори», то есть измышляй, выдумывай.
Носится мысль – дать роман, настоящий роман на линии похода Таманской армии, где главными действующими лицами взять не Ковтюха, Матвеева, Батурина, а вымышленных лиц, из которых одни были бы типичны для командиров-таманцев, другие для таманцев-красноармейцев. Не знаю.
Пока ни на чем определенном не встал. И не знаю еще, не представляю себе – от чего будет зависеть выбор той или иной формы. С материалом больше чем наполовину ознакомился; Ковтюх даст лишь одни детали и ровно ничего нового по существу (то есть разговоры с ним), Полуян о самой Там(анской) армии – тоже Африк не откроет – он только о Кавказе вообще говорить станет. Значит – конец! А в то же время формы себе не представляю. Что натолкнет? Вероятно, как всегда, какая-нибудь на первый взгляд совершенно малозначительная причина: фактик внешний, собственная, «вдруг» налетевшая мысль, чье-нибудь слово, чья-нибудь мысль, которую он обронит, сам не зная, не предвидя ее для меня значения – прочту ли что-нибудь, увижу ли – обычно это всегда так случается. В голове стая мыслей, планов, предположений, они мнутся, перекручиваются беспорядочно и хаотично, ни одного из-под и из-за другого не видно отчетливо, а вот какая-нибудь так называемая «случайность», подобно острому-острому крючку, пронзает эту хаотическую груду, выхватывает оттуда одну составную частичку, живо-живо отряхивает с нее все приставшее, все наносное и случайное и в совершенно чистом виде эту частичку кладет перед твоими смятенными мыслями и чувствами. И она, очищенная, убеждает тебя неотразимо. Так вот берешься всегда за форму: «сама приходит». Ну, раз так – должна будет прийти и на этот раз. А я подожду.
Первый отзыв о «Чапаеве»
16 апреля
Я их долго ждал. Напряженно ждал. Нервно, с захватывающим интересом, то с радостью, то с робостью, я ждал их, этих отзывов. Сегодня читаю в «Известиях ВЦИК» (15 апреля 1925 г.) за подписью Г. В. отличный, великолепный отзыв. Он радует. Он ободряет. Он гордо вздымает мою голову, подталкивает быстро, энергично, еще с большей любовью и внимательностью работать над новой книгой, над «Таманцами». Отзыв меня не обескуражит. Вреда от него никакого не будет. Отнесся я к нему очень здраво. Преувеличений не чувствую. А особенно дорого то обстоятельство, что даже и прикинуть не могу – кто написал, что за милый незнакомец. Видимо, в ближайших номерах разных журналов появятся еще отзывы, об этом слышал от близких литераторов. Особенно занятно встретить отзыв строго-критический…
6 мая
…Есть мысль: при следующем издании раздвинуть «Чапаева» – дать и новые картинки, и новые, может быть, лица ввести, и, особенно, расширить, усерьезнить изложение чисто военной стороны походов и сражений, а равно и очерк социальной жизни городов и деревень, ухватив экономику и политику. Выбрасывать едва ли что буду – откровенно скажу, жалко как-то, не люблю уничтожать. Это себе в достоинство не ставлю, но пока что дорожу каждою строчкой.
«Чапаев» уже весь разошелся, успех большой. Надо думать о близком повторном издании.
14 мая
Кузьма[36]36
Кузьма – Хохлов К. Г.
[Закрыть] как-то сказал: твоего «Красного десанта» хватило бы на огромный томище или на сотню рассказов – дурак ты, бросаешься материалом, не хранишь такую ценность!.. Материал надо всегда хранить, каждую чуточку себе замечать и оставлять, а ты роскошествуешь спозаранку… Смотри, останешься на старости с пустым сундуком. Посмотри-ка, Чехов, например, на сущей ерунде рассказишки строил, на шише, из пальца сосал – возьмет только одну фамилию «Овсов»[37]37
Овсов – речь идет о рассказе А. П. Чехова «Лошадиная фамилия».
[Закрыть], и пошел…
С тех пор я осторожнее отношусь к своему материалу, я его берегу… И небольшой частный факт (расстрел 60 человек) не беру как эпизодик в рассказе, а как самую фабулу этого рассказа, стержень, вокруг которого упражняю фантазию… Так и второй случай – выпороли на Кубани учительницу, и это мне теперь уже не эпизод, а целая тема для рассказа…
«Не проговаривайся, – пугал еще меня Кузьма, – а то наши литературные крысы ухватят, урвут – и пропал твой материал»…
Вот я пишу мелкие рассказы, а потом я их сведу во что-нибудь крупное, все пути использую!..
Шестьдесят и цветы
15 мая
Не всегда автор владеет материалом, а может быть, и никогда им не владеет, сам материал захватывает мощною стихией и увлекает автора, как щепку, в неизвестную даль.
Было предложение дать картину рубки шестидесяти красноармейцев (рассказ «Шестьдесят»), рубили – и только. А когда заскрипело перо на бумаге, сами собой всплывали новые, бог весть откуда взявшиеся картинки: тут и описание лазарета, и разговоры раненых, и этот санитар, и девушка-сестра, и комиссар, погибший такою ужасною смертью.
Или вот пример еще более разительный: сообщили, что в станице, на Кубани, выпороли учительницу.
Об этом и хотел я записать – только об этом: в центре учительница, она героиня очерка. И всего на десять – пятнадцать тысяч знаков. А что получилось? Учительница уже давным-давно отошла на задний план, она давно не героиня; больше того, она, может быть, в конце концов совершенно будет вычеркнута за ненадобностью – отпадет…
Очерк развернулся в настоящую обширную повесть на сто – сто пятьдесят тысяч знаков, два-три печатных листа[38]38
Очерк развернулся… – имеется в виду повесть «В восемнадцатом году».
[Закрыть]. И как это вышло – не знаю, не пойму сам: учительница должна была прийти в семью Кудрявцевых. Это требовалось ходом развития очерка по первоначальному моему замыслу. А в семье Кудрявцевых есть Надя, дочка, девушка… И вдруг она превращается, эта Надя, в героиню повести, а около нее группируется молодежь: тут и гимназисты, тут и подпольный работник, а от этого подпольного работника… пришлось перейти к самой подпольной работе на Кубани. Пришлось целую главу посвятить тому, чтобы изобразить подпольщиков, их работу… И повесть развернулась совершенно неожиданно, захватив такие области, о которых первоначально и помыслов не было никаких.
На переломы в композиции толкали меня и какие-нибудь случайно встретившиеся на улице факты, случайные разговоры, которые вдруг, неожиданно развертывали передо мною новые возможности, показывали, что в прежнем замысле чего-то не хватает, что его непременно следует изменить.
Так трансформировалось и вырастало произведение. Пишу сейчас (по-моему, написано), а точно ведь не знаю, когда, на чем и как закончу: куда поведет художественное чувство. Определенно знаю только основные факты: должна быть любовь у Нади с Виктором. Надя должна переродиться, осветиться, уйти с красными по осени в восемнадцатом году.
Как построено «Шестьдесят»
18 мая
В одной из вечерних «чаевых» бесед Ник(олай) Васильевич Матвеев сообщил, что в Майкопе году в 18–19 (всего вероятное, что осенью 18-го года, когда Красная Армия отступала через Белореченскую) белые наскочили на какую-то станицу, а может быть и на самый Майкоп, и, захватив там лазарет, всех раненых перерубили. Это и послужило темой. Работал недолго – за ночь, часам к 7 утра, кончил. Потом только исправлял стилистически да вставил кой-что о Кумаре и дал вторую, более симпатичную фигуру офицера – не годится их представлять круглым зверьем, без одного порядочного человека, это было бы и ошибочно и непростительно скверно в художественном отношении. Отнес в «Кр(асную) ниву». Оттуда Касаткин сообщил, что справиться можно через 2 недели. Долговато. Но надо мириться – имя Дм(итрия) Андр(еевича) еще не так-то известно. «Еще»… А потом? А потом, может быть, оно будет несколько и поторапливать ленивых редакторов – тогда легче пойдет и вся работа. Загрызла нужда в деньгах – большие сроки неудобны и в этом отношении. Десять червонцев ждут своего назначения неприкосновенно на летний отдых – это особая статья.
Литературные успехи
28 мая
1. Неделю назад приглашали принять на себя редактирование журнала «Кр(асный) перец» – отказался: я не сатируха и не юморуха. Условились на том, что стану туда писать.
2. «Рабочая Москва» просила давать фельетоны для подвалов.
3. «Военный вестник» обязал давать небольшие рассказы – два-три раза в месяц.
4. По заказу «Огонька» дал очерк «Чапаев», часть материала изъял из книги! Заказали «Ковтюха» и что смогу еще…
Литературные неудачи
6 июня
Не все с успехом – сегодня вот и неудача. Месяц или полтора назад отнес я в «Красную ниву» рассказ «Шестьдесят». Водили. Долго водили: «Через недельку придите… Через десять дней загляните…»
И ходил и спрашивал – надоело. Даже злую штучку дал одну в «Красный перец», смеюсь над «Нивой».
Порою звоню. Касаткин отвечает:
– Не пойдет.
– В чем дело? – любопытствую.
– Знаете ли, физиологии очень много: про мокриц там есть: «брюхатые, скользкие гадины…» и в этом роде… Так не годится.
– Представьте, – отвечаю, – а я именно это место считал особенно удачным.
– Да так нельзя, мягче надо, чтобы красота какая-нибудь…
– Что вы, что вы говорите, – ужаснулся я, – да разве тут может быть красота: в гнилом сарае валяются на соломе гниющие, раненые красноармейцы… Потом им под удар рубят головы…
– Ну, все-таки, знаете ли… Потом длинно немного, – как бы оправдывается он.
– Это другое дело.
– Затем – работали мало над вещью…
(«Вот уж тут, кум, ты прав, – думаю я про себя, – за ночь написал, а к вечеру другого дня переписали всей семейкой: обработки никакой. Голодно, тороплюсь деньги скорее добыть – тут ты, кум, прав!..»)
– Да, обрабатывал мало, – соглашаюсь.
Съездил и взял. На сердце нехорошо.
Зато в «Огонек» пошел «Чапаев».
26 июня
…Отдал ПУРу «Чапаева» сокращенного. Пролеткино хочет «Чапаева» на экран, просили дать сценарий. В Госиздате Мещеряков[39]39
Мещеряков Н. Л. (1865–1942) – профессиональный революционер, в то время руководитель Госиздата.
[Закрыть] просил написать несколько книжек из гражданской войны. «Вы, говорит, совершенно новый тип литературы создаете. У нас этого еще никогда не было. Пишите – у вас большое дарование». Это же говорил и Иорданский[40]40
Иорданский Н. И. (1876–1928) – советский государственный деятель, дипломат, в то время член правления Госиздата.
[Закрыть], там же. Я обещал.
А Мещеряков даже: «Вы, говорит, с нами работайте, с большим издательством вам и большой смысл связаться – и шире, и дороже, и имя себе создадите». Вот как! Превосходно. Говорил еще, чтобы я «Чапаева» в роман переделал…
«Мятеж» как начал работу
10 сентября
Я уж совсем надумал приступать писать большую работу – «Таманцы». И материал собрал достаточный, и поговорил с кем следует – записал все необходимое; заметки разные, наброски сделал; книжки сгруппировал, статьи, картины, картинки достал, альбомы… Словом – раз или два еще пересмотреть бы материал и можно было подумать. А подумать 10 дней – так вот походить, посидеть, полежать и подумать. И идучи на работу, и идучи с работы, и на сон, и ото сна – целые десяток дней. Основное придумал бы, а остальное само собою будет в работе. И голова уже кое-что сырьем приняла, начала перерабатывать. Помогло ей и сердце – в нем тоже кой-что зарисовывалось. И вдруг… Прихожу как-то в Истпарт:
– Материал прибыл из Туркестана…
Смотрю, и в самом деле крепко-накрепко завернуты в синюю бумагу десять объемистых томов: это «дело о Верненском мятеже в июне 1920 года…». Целый тюк – фунтов на 20 весом. Ничего себе! Содрогнулся: тяжело! А тут еще торопят:
– Задерживать не приказано, говорили, чтобы выслать как можно скорей, потому что дело в производстве…
Вот так раз. А потом новый удар:
– Работайте здесь… На дом брать нельзя – Истпарт на дом ничего не дает…
– Так вы же, говорю, до 4–5-ти работаете?
– Ну и что же?
– А то же, что я в 5 только стану с работы в учреждении освобождаться…
– Ну и что же?
– Так вы ведь после 5-ти весь Истпарт сургучными печатями запечатываете?
– Да… Ну и что же?
– Работать-то когда я стану, спрашиваю вас: до 5-ти я занят ежедневно, а с 5-ти у вас запечатано – и на дом взять нельзя.
– А это уж как хотите…
– Уверяю же вас, что материал выписывался специально для меня: Лепешинский 2–3 раза в Туркестан запрос посылал.
– Посылал, ну и что же?
– И вот, говорю, материал пришел. Я вам могу дать подписку и расписку, что возвращу целехоньким. Кроме того – опись составим подробную на каждый документ и во всем я вам распишусь…
– Нет, нельзя.
– Отсылайте тогда обратно, – говорю в злости. – Не стану я работать… Да и не могу – не даете.
Этак говорил с Р. и Ш.[41]41
Этак говорил с Р. и Ш. – сотрудники Истпарта Розен и Штейман (предположительно).
[Закрыть]. И ушел, в сердцах хватив дверьми. А потом раздумал, взвесил, переменил.
У меня, до приезда из Ессентуков Мещерякамбы[42]42
Мещерякамбы – так Фурманов шутливо называл Мещерякова Н. Л.
[Закрыть], то есть до поступления моего на работу, осталось 15 дней[43]43
…до поступления моего на работу… – в это время Фурманов переходил на работу в Госиздат.
[Закрыть]. Эти дни могу работать и по утрам. Надо ловить, не потерять ни часа. И кроме того, кто помешает из 10-ти томов один брать на дом? Кончу первый – возьму третий (второй читаю там), кончу третий – возьму пятый; стану день заниматься в Истпарте, а вечером – ночью дома.
Так и работаю все время: великолепно! Законы воистину на то и созданы, чтобы их обходили. Разбираюсь с уймой документов. Делаю пометки в тетради. Кончу через 5–7 дней первую читку. Потом вторая – только отмеченного, наиважнейшего материала, что отметил за первую читку. А мимо чего прошел молча – того уже не коснусь.
Как писать? Этот вопрос стал передо мною, как и тогда, когда зарождался «Чапаев». Не знаю. Право, не знаю. Повестью? Но там будет немало подлинников-документов. А ежели сухим языком ученого исследования – и не гожусь я для таких работ, да и неловко малость давать «историческое исследование» того события, в котором играл весьма видную роль. Очень опасаюсь, как бы не вышло бахвальства. А с другой стороны, не хочу и совсем замалчивать наши заслуги и затемнять правду наших дел. Полагаю, что чуть-чуть поможет здесь предисловие – в нем будет оговорка: «не хвалюсь, мол, а правду говорю – попробуйте доказать, что все это, рассказываемое мною, было не так…»
А поведу рассказ от первого лица, от себя… Занят только «Мятежом». Второпях окончил кое-как «Молодежь»[44]44
«Молодежь» – вариант названия повести «В восемнадцатом году».
[Закрыть] – не знаю даже, так ли назову.
Только «Мятеж», он один.
Иду в «Октябрь»[45]45
Иду в «Октябрь» – «Октябрь» – литературная группа, отколовшаяся от «Кузницы», послужила основой РАПП. Издавала журнал «Октябрь», который с 1925 г. стал органом РАПП.
[Закрыть]
14 сентября
Давно ощущал потребность прикоснуться к организованной литературной братии. Вернее работа. И строже. Критически станешь подходить к себе – скорей выдрессируют, как надо и как не надо писать. И – круг близко знакомых литераторов. А то, по существу, нет никого.
Приходишь, бывало, в иную редакцию – чужак чужаком.
След(овательно), и в отношении быстроты помещения материала – удобно. А удобство этого рода – большое дело… Итак – в «Октябрь». Почему сюда? Платформа ближе, чем где-либо. Воспрещается сотрудничество в «Кр(асной) нови», «Ниве», «Огоньке»… Это крепко суживает поле литературной деятельности. Но с этим надо помириться. Думаю – правда, не разбираясь в вопросе серьезно, – думаю, что следовало бы не убегать от этих журналов, не предоставлять их чужой лаборатории, а, наоборот, завоевывать, в чем они еще не завоеваны, – и сделать своими.
Убежать от чего-либо – дело самое наилегчайшее. Для победы нужно не бегство, а завоевание. Полагаю, что этот вопрос в дальнейшем каким-то образом должен будет подняться во весь рост.
Иду в «Октябрь» с радостью и надеждами. И с опасением: не оказаться бы там малым из малых, одним из самых жалких пасынков литературного кружка. Эх, работать бы побольше над своими повестями и книжками – ей-ей, раз в 18 они были бы лучше. Некогда. И еще денег нет. Нужда грызет. А на хозяйственную работу идти неохота – с литературного пути не уйду, пока не сгонят обстоятельства.
Как делается «Мятеж»
21 сентября
1. Все присланные 10 томов «дела» были просмотрены один за другим и из каждого выписывалось (отмечалось в книжку, нумерую том и страницу) самое важное.
2. Вторично читал, уже имея в виду не просто ознакомление с материалом, а определенную систему подготовки самого материала к обработке. И потому – положил перед собою 10 пустых листов с заголовками: 11-е июня, 12-е и т. д., до 20-го включительно. Каждая страница данного тома повествовала о деяниях которого-либо из этих дней – я эту страницу (и этот том) и заносил на соответствующий лист. Теперь закончил и эту работу. Получилось, что весь материал разбит по дням – хронологически. Писать буду день за днем – основное, в смысле подготовки, пожалуй что и сделал.
3. Материал есть, и дома, свой. Каждый из этих документов – в папку, за очередным? и, кроме того, за этим же? выписываю на отдельный лист, вкратце указывая, что это за бумага.
4. Теперь все выписки просмотрю, взвешу, обдумаю, скомпоную мысленно в одно целое; прикину примерную последовательность изложения и – айда! Писать!
Опять, как перед «Чапаевым», занимает дух. Опять растерялся; не знаю, в каком лице, в какой форме повествовать, как быть с историческими документами и проч.
В процессе работы многое прояснится. Совладаю бесспорно, и не думаю, и мысли нет, что не удастся!
Именины
14 ноября
На этот раз, вопреки моим привычкам, об именинах своих пишу спустя целых 8 дней. Не вышло как-то записать вовремя. А день этот всегда люблю отметить: колокол жизни ударяет внятно очередной годовой удар. И напоминает, ох напоминает, что жить – годом меньше. Этих мыслей прежде не было – так примерно годов до 30-ти. А теперь они до боли, до тоски, до скуки смертной ощутительны.
– Годом меньше, – грустно повторяю себе в этот день. И станет нехорошо.
А потом – практическое решение – значит, надо торопиться работать: писать! Моя работа – это ведь только писать. И я тороплюсь, высчитываю: в 24-м «Мятеж», в 25-м «Таманцы»… и т. д. и т. д. – каждый год по книге, а то и две. Это план жизни. Запишу все, что знаю о гражданской войне, – там романы и повести, а на старости – дневники свои буду обрабатывать: тут материалу на сто лет!
Безыменский
19 ноября
Вчера состоялся диспут о совр(еменной) литературе: Лелевич, Полонский, Волин, Вардин[46]46
Лелевич (Калмансон) Г. – литературный критик. Волин Б. М. – старый член Коммунистической партии, общественный и литературный деятель. Вардин (Мгеладзе) И. – один из руководителей РАПП.
[Закрыть] etc. Что оставило след – это Безыменский со своими изумительными по насыщенности стихами. Словно электроэнергия, закупоренная в его сердце и мозгах, – буйно прорывалась огненными стрелами и ранила нас, заставляла дрожать от мучительных переживаний. Образы. Ну что это за прелесть, что за простота и в построении и в изображении! Именно в этом его сила: образ и слово сразу доступны, понятны, не надо над ними останавливаться и раскапывать – где тут красота, в чем она спрятана, соответствует ли она новейшим достижениям в области рифмы, ритма, конструкции произведения вообще. Этого не надо. Образ Безыменского сам схватит и станет трясти. Я был в восторге. Я, прошедший фронты гражданской войны, видевший и узнавший слишком много человеческих страданий и вследствие этого отупевший – я вчера три раза ощутил под ресницами слезы. И тихо, незаметно для других, склонившись – смахнул их, мои слезы. Я был взволнован чрезвычайно. Тысячеголовая 1-я аудитория университета – неистовствовала. Он, Безыменский, был вчера первым, любимым среди нас…
1924 год
Ленин в гробу
23 января
Я шел по красным коврам Дома союзов – тихо, в очереди, затаив дыханье, думал:
«Сейчас увижу лицо твое, Учитель, – и прощай. Навеки. Больше ни этого знакомого лба, ни сощуренных глаз, ни голой, круглой головы – ничего не увижу».
Мы все ближе, ближе…
Все ярче огни – электричеством залит зал, заставленный цветами. Посреди зала, на красном – в красном – лежит Ленин: лицо бело как бумага, спокойно, на нем ни морщин, ни страданья – оно далеко от тревог, оно напоминает спокойствием своим лицо спящего младенца. Он, говорят, перед смертью не страдал – умер тихо, без корч, без судорог, без мук. Эта тихая смерть положила печать спокойствия и на дорогое лицо. Как оно прекрасно, это лицо! Я знаю, что еще прекрасней оно потому, что – любимое, самое любимое, самое дорогое. Я видел Ильича последний раз года два-три назад. Теперь, в гробу, он бледней, худей – осунулся вдвое, только череп – крутой и гладкий, – как тогда, одинаков. Вот вижу со ступенек все лицо, с закрытыми глазами, потом ближе и ближе – вот одна впалая щека и ниже ее чуточная бородка. Брови, словно приклеенные, четко отделяются на бледном лице – так при жизни они не выступали – теперь кажутся они гуще и черней…
Движется, движется человеческая цепочка, слева направо, вокруг изголовья, за гроб. Виден только череп… Блестит голой, широкой покатостью… И дальше идем – снова щека – другая, левая… Идем и оглядываемся – каждому еще и еще хоть один раз надо взглянуть на лицо, запечатлеть его в памяти, до конца дней запомнить. И снова по красным коврам идем, проходами, коридорами Дома союзов – выходом на Дмитровку. А у крыльца – толпа: тысячная, стотысячная, до Тверской, по Дмитровке – везде она волнуется, ждет очереди отдать последний поклон покойному вождю, любимому Ильичу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.