Текст книги "Записки брюзги, или Какими мы (не) будем"

Гигиенический марш

В глазах российского middle class выборы – странное занятие для странных людей, в котором было бы странно участвовать. Это и вправду странная ситуация, свидетельствующая о детской аморальности миддлов.

…А вот еще снится – видали ль вы – что на улице без порток, и стыд не от того, что гол, а что при этом в рубашке и галстуке, ууууу…

А вообще, я был политическим журналистом. В начале карьеры пригласили на фракционную тусовку. Ресторан в Госдуме, музыка типа Алены Апиной, халдеи с нарисованным на мордах презрением, заливная рыба, водка, оливье.

– Товарищи! Господа! Предлагаю поднять бокалы за всеми уважаемого…

Помощники депутатов из Поволжья. Из самого, блин, сердца России. У них там, что – с шампунем напряженка?!.

Я рванул к выходу, прикрываясь придуманным телефонным звонком. Тетка по связям с прессой совала в портфель календарь и водку, жарко шепча в ухо:

– Водка харррошая, вы человек приличный…

Проснуться, йоооо!!!

Наш средний класс (про сущность которого д’Эстен говорил, что границы его размыты, но существование несомненно) стыдливо брезглив. Он отвоевал себе пространство под сенью родимых осин: подстрижены лужайки, резвятся детишки, обочь припаркована машина; есть очаг и огонь в очаге. Это и жизнь, и фильтр взгляда на жизнь. Не «подмышки бывают потными», а «без дезодоранта нельзя».

Средний класс занимается фитнесом, растит детей и приращивает капитал. Его заботы – дом, деньги, карьера, здоровье, образование, отдых, спорт. Люди, живущие иными ценностями, пугают миддлов глухой угрозой иррациональности, ночным стуком в окно.

Партийность Америки и Европы – домашняя, как тапочки. Тори и виги, демократы и республиканцы абсолютно понятны. Различие между ними – в, условно говоря, отношении к абортам, однополым бракам и шкале налогов. Отечественная же политика лежит вне и эстетической оси абсцисс, и практической оси ординат среднего класса.

– Это виртуальная реальность, – кривясь, цедят миддлы. – Это PR. Искусственно созданные партии. Мы читали Пелевина. Вы отличите программу «Единой», черт, как ее… – «России» от программы «Возрождения России»? Ребята пилят деньги, это мы понимаем. Но статистами быть не хотим.

Средний класс не участвует в выборах, как не участвует в продажах «Гербалайфа». Наверху в пирамиде делают, безусловно, деньги – но делают на лохах и уж как-то лохово.

Это они там, наверху, меняют костюмы в количествах и качествах, позволительных при доходе от $100 тыс. в год – и хвастаются жизнью на $500 оклада в месяц… Кого они лечат?! Их неденоминированные привычки провинциальной братвы, их три «ольги» в госномере, их совковые «шишки» и «крякалки»… В их телеречугах – вся пошлость мира, от «величия России» до «социальной справедливости» (господи, да вы о чем?! Справедливость без равенства – это кость, чтобы шавка не покусала…).

В наших мозгах работает чип, система распознавания «свой – чужой», на которой, вообще говоря, строятся в политике кампании и карьеры. Отечественная предвыборка адресована пассивному, убогому и немытому лузеру, которому надо впарить столь же лежалый товар.

Наш средний класс в понимании этого абсолютно прав.

Беда в том, что из верных посылок российские миддлы делают неверные выводы. Ибо решение не ходить на выборы – идиотично, безответственно, как и любое решение, портящее рынок, причем не только политический, а рынок вообще, en gros.

Этот рынок – как и все остальные. Избиратели или лоббисты инвестируют деньги в партии, партии перераспределяют их среди политтехнологов и т. д.; при эффективном вложении инвестиции окупаются, законотворчество стимулирует экономику: это банально, но это факт. Так вот, низкая явка на выборы не означает для заказчика, что исполнитель – козел: ее воспринимают как показатель слабости рынка («народ устал»). Вот если явка высока, а набранный процент мал – другое дело. Тут летят конкретные головы. За проигрыш кандидату «против всех» наказывают рублем. За невыборы в первом туре бьют по голове.

Уважающий себя гражданин из одной привычки смотреть на будущее как на следствие собственных поступков обязан идти на выборы и так или иначе голосовать.

Это – простая, без фиги в кармане, примитивная (ну, почти примитивная) по синтаксису фраза. Что не мешает ей быть верной, а мне не мешает презрительно относиться к аполитичному читателю, хотя это вроде бы и нечестно. Но точно так же нечестно поругивать в своем кругу «Макдональдс», питаясь бутербродами.

Люди с известным достатком и образом мыслей не должны позволять неэффективному – основанному на искаженной обратной связи – рынку перемалывать, как ни в чем не бывало, новые финансовые ресурсы.

Надо голосовать. Плохи все – голосовать против всех, посылая в задницу протухший товар. Это не то чтобы модно, пафосно или круто, это – просто как раз в год к дантисту: гигиенично.

Отдавать потенциально привлекательный, финансово емкий рынок на откуп маргинализированным интеллигентам в пучеглазых оправах, сообществу теток в кофточках на госслужбе и отставным мужичкам из ценителей «Балтики № 9» – все равно что отдавать им рынок, скажем, зубопротезных услуг.

И ты бы, дружок, ходил со своими золотыми (в лучшем случае) фиксами на резцах и клянчил в семь утра талончик в очередь, когда бы в свое время презрительно плевал в сторону – да, вороватого, да с бегающими глазками, да, хреново протезирующего племени первых российских дантистов. Ничо: изменились, выросли, отмылись.

И последнее.

Мой давний приятель, если не медиамагнат, то медиамагнит, прошедший школу жизни от Уренгоя до улицы Наметкина («Наш дом – “Газпром”»), человек молодого возраста и старой закалки (из чего следует, что верно и наоборот), сказал, что на выборы погонит все семейство, предварительно подсчитав доход от предвыборной рекламы, поступившей в казну его media. Кто дал больше – за того и будут многочисленные домочадцы голосовать.

– И вот, – протянул он как-то за ужином, гоняя во рту ролл с желтохвостиком, – порою я думаю: а вдруг как больше всех даст Зюганов?.. Придется ведь слово держать!

Циник, лапочка.

Ведь сдержит.

2003

За что мы их нелюбим

Любой приличный парень сегодня – пидор. Я не про то, что вызывает сладость мыслей и слабость коленей. О сексуальных пред почтениях что рассуждать? Между склонностью к пышногрудым арийкам и к плоскобедрым еврейкам – тоже дистанция огромного размера. Я о том, о чем Шнур поет: мы, пидорасы, шпана… И ведь не кокетничает, а констатирует, гад.

Пидорас – из меньшинства, он вышел вон из системы, он оппозиционер по определению, ибо ищет любви, но не находит, чудом найдя – теряет по закону малых чисел, он обречен на отсутствие семьи, на отчаяние, отвержение, отторжение, то есть, в конечном итоге, на оппозицию к большинству.

Не будем забывать, каковым мужское большинство было в России до массового пидормотства. Это быдланство в глазах, эта одежная жуть (свитер – в джинсы, шарфик – под курточку, как маменька одевала). Этот ресторан «с негромкой музыкой» для адреналина. Это «моя супруга» в качестве определения. Эта утонченность ритуалов, типа в баню и по пивку Эта покорность на четвереньках перед начальником.

Понятно, приличный малый зажмуривал глаза и говорил: среди вас, отстойных, я – пидор. И трахал я вас всех, и вы меня – нет, иначе вам тоже придется признать себя пидорами, а у вас на то ни пороху, ни духу А я парень хоть куда, у меня кольцо в ухе. У меня на груди два соска.

Моду и деньги делают смельчаки.

Моисеев, спевши с Трубачем «Голубую луну», был Мининым и Пожарским тех дней. Ополчение рвануло в долину под луной. Результат – налицо.

Откуда на нас прямоширокий нелиняный 501-й Levi’s loose fit? Откуда цепочки-бусики? Свитера-стретчи до старости, коль до старости рельефны грудные и широчайшие мышцы? Откуда, кстати, спортзал и аэробные нагрузки? Учителя танцев и колбасня в ночных клубах? Откуда дюжина одеколонов, маникюр, массаж лица, скраб, триммер для ушей и носа, высокие со шнуровкой ботинки, подбритый лобок, вообще Россия, в биде омытая?

Да посмотрите вокруг! Как прекрааааасен этот милый (мииилый!) мир. Даже манерность манер давно принята гетеросексуальными мужчинами, начинавшими с подчеркивающего дистанцию передразнивания. Мои семейные, многодетные друзья уже не замечают хабальных оборотов в речи. Не удивлюсь, если в какой компании с оборотом в миллиард директора на своем совете скоро будут общаться в стиле: «девааачки! Ой, чет я, дура, с утра такая щастливая…» В творческих коллективах, типа администрации президента, полагаю – уже.

Гомофобом быть немыслимо. Гомофобы – не латентные гомосексуалисты, как полагают наивные. Гомофобы – быдло, злящееся на ярких и прикольных геев, потому что проигрывают им в глазах и постелях женщин. Девушке интересен веселый, модный, умеющий себя вести и не спешащий вести к себе парень, которого тем и любопытней соблазнить. А поскольку оральный секс сделал амбивалентность природы сексуального наслаждения очевидной, попытка имеет шанс на успех. Пидоры модной девушке интересны всем, а папики – если только деньгами. Представьте лицо гомомора Райкова. Ему без трусов на лице выходить на улицу нельзя. Мужчина после тридцати за свою внешность в ответе.

Эстетический мир, созданный гомосексуалистами, мир, где мужчина может быть любым, даже не дву-, а многосмысленным – давно уже просто мир. И за создание этого мира гомосексуалистов надо бы поблагодарить, причем вариант – на коленях с продолжением сериала.

Но существует, как говорится в одном анекдоте, нюанс.

Дело в том, что половое влечение мужчины к мужчине все равно – тупик. У мужчины с мужчиной не может быть ребенка и продолжения рода. Осознание этого факта может приводить к попытке преодолеть непреодолимое, то есть к творческому (не всегда половому) акту, но не отменяет существование тупика. Гомосексуалист, отторгаемый большинством, подобен еврею, гонимому за черту оседлости. Трудно отрицать влияние рассеянных по миру евреев на историю мира, и невозможно поддерживать их гонителей. Глупо отрицать влияние геев на образ современного мужчины, и невозможно поддерживать гомофобов. Однако как построенное по национальному признаку государство Израиль не приносит миру мира, так и объединение по принципу однополой любви из тупика выводит лишь в публичный дом.

Геи, добившись признания своего сексуального статуса, своих тусовок, клубов и т. д., заплатили огромную цену. Цена – десакрализация чувств, замена любви (взгляд, удар, знакомство, отказ, отчаянье – полагаю, это у всех, с любой ориентацией, одинаково) – секс-индустрией. Мир для представителя гей-тусовки сокращен до справочника Spartacus, по которому всегда найдешь ближайший гей-дансинг, растопыришься под Freak и гарантированно перепихнешься с ближайшим парнем ближайшей же ночью.

Это такая же похабень, как и совковый «настоящий мужчина, примерный семьянин, товарищ», и не знаю, что гаже.

Меня пугает вовсе не то, что грань между гей-эстетикой и гей-жизнью тонка, а природа наслаждения при фелляции амбивалентна, и, следовательно – опс-с. Меня пугает то, что начавшееся за признанием гей-эстетики признание гей-движения неизбежно подменяет в мозгах и штанах сложные вещи простыми. Что любовь, предполагающая перед простыми движеньями совершение сложных движений, заменена единственным движеньем. Что геями, предполагающими нормальность объединения по половой склонности, тем самым признана желательность этой замены.

Раз мир прост – на хрена быть сложным самому.

И за это я ненавижу все гей-объединения мира, полагая их личными врагами, ведущими под видом битвы за тела битву за души на моей канонической территории.

Для меня личная жизнь есть жизнь. Приличный мужчина, коли приспичило, может поехать к девушкам, однако понимает, что любовь священная и любовь продажная обитают в разных местах. И тем самым, кстати, сохраняет возможность встретить любовь повсюду.

Меня страшно пугает недалекая мысль о том, что можно всем, всё и без усилий. Ее популяризаторы – типичные растлители, но они смотаются, сделав на растлении бабки, а растленные ими останутся на бобах.

Моралите? Извольте.

Воспользоваться без страха всеми эстетическими завоеваниями гомосексуализма (не забыв, кстати, про цветной ароматизированный презерватив).

Заткнуть уши на все вопли гей-тусовки о притеснениях, ответив цитатою, что любая стадность есть прибежище ординарности, будь то верность Марксу, Канту или Уайльду.

И закрыть свою личную жизнь ото всех, чтобы молитва, которую вы хоть раз в слезах бормотали, не пошла в жесткую ротацию на MTV.

2003

По-малому и по-большому

Неуютно сидеть на двух стульях, и тем более – на двух кольях. Отождествление себя то с отдельно наваристыми щами, то с Россией в целом мучительно, ибо выбор одного предполагает отрицание, а то и предательство другого. Однако нужно просто выбрать и насладиться. Выбор – вообще единственное оправдание предмету выбора.

Однажды на заре туманной ю., когда многострадальное Отечество опять сорвалось в пике, ввинтилось в штопор и полезло штопором в бутылку, я послал Отечество туда, где оно и так уже находилось – на пару с многострадальностью.

Мы с женой и ребенком переехали в большую питерскую расселенную коммуналку; не было денег на ремонт. Я прокрашивал в белый, с неуловимым фисташковым, цвет окна и двери, и чувствовал, как ложится краска и как упруга кисть, и с удивлением ощущал, что приятно красить большие расстекленные двери, отмывать окна, натирать мастикой пол и выгуливать под листопадом собаку (хорошо – под Хемингуэя – написано, черт побери).

То есть обрекал себя на третью-четвертую роль в большом театре социальной жизни, гнул к земле свою планку, хотя в Москве тогда горело-бумкало-ойкало-хрякало, творилась большая история, ровесники делали карьеры – зато потом, когда их руками выстроится их страна, они купят, какие хотят, дома, сделают, какие хотят, ремонты, да и жить будут там, где хотят. К тому времени вокруг все устаканится до серой зевоты, до газировки без газа и до сала без калорий, но у меня там уже не будет шансов стать героем, разве что выйти в гастарбайтеры внутренней эмиграции.

То есть понимал, что шанс большой истории упускать нельзя, да? – но окунал кисти. Да. Я. Провинциал. И. Знаю. Что. Мужчины. Выходят. В. Путь. Налегке. Если. Хотят. Завоевать. Мир. А у меня, понимаете ли, первая в жизни недвижимость, домочадцы и скарб, я получаю совокупно от всего трогательное в простоте наслаждение, и вон читаю мудрый текст в предназначенной для оклейки под обои газете: «у нас огромный опыт борьбы, а у англосаксов – жизни». Иди ты, Родина, на. Никогда не любил твою тушенку черного дня. Я хочу жить сейчас, жить свою частную жизнь. Это очень частное чувство – I wanna dance tonight…

В общем, уперся.

О том, что выбор может иметь конкретную цену, мне позже рассказала знакомая риелтор Ира, ныне скупающая исторический центр города на Неве подъездами, домами и разве что не островами, но когда-то начинавшая карьеру с бизнеса типа «купи-продай» с Турцией в качестве дефиса. Она тоже в одно историческое утро занялась частной жизнью, решив разморозить холодильник, несмотря на стоявшую в комнате коробку с миллионами полученных от торговли рублей, требовавших немедленной конвертации в деньги. Рубль к вечеру рухнул чуть не на четверть, и ей в течение дня звонили и звонили знакомые валютчики, но она мыла и мыла холодильник «Юрюзань», а когда поменяла обесценившиеся миллионы, то села у хирургически стерильного агрегата и зарыдала.

М-да.

Не факт, что девочки становятся консервативны после замужества, но мальчики после женитьбы определенно консервативны. Недавно (и счастливо) женившимся мужчинам Большое Время – по фигу. Они, конечно, собачатся с тещами по поводу засолки огурцов, но втайне не прочь завести свой погреб с квашеной капустой – ну, может, параллельно с погребом винным. После того, как Иван-царевич и Варвара-краса на сером волке по чащобе прорыскали и кощееву иглу в стоге сена нашли, сказке точка. Стали жить-поживать и добра наживать. У Варвары осложненная беременность; Иван корячится в офисе. Ребеночек, слава богу, рождается здоровеньким; Ford Focus в кредит. Первый зубик, ветрянка, школа; новая квартира, занять у мамы, давай сами, упругость кисти и запах краски; господи, да выруби телик, у нас и так каждый понедельник новая страна. Словом, они езжают по работам и ходят в баню по субботам.

И легко забывают, как метили по юности в принцев и принцесс.

Обычная, нормальная жизнь, состоящая из числа тех нормальных, стопроцентных вещей, что обозначены словами «молоко», «пальто», «хлеб», «утро», «посуда» (с несомненным привкусом правильности, очень точно обозначаемой английским словом straight), сразу же вылетает из Большого Времени, образовывая самодостаточный круг малого времени, затерянный в Большом Времени, как индейское племя в лесах на Амазонке. Как только люди перестают бороться и начинают жить, история заканчивается. Уже написан «Вертер», а также «Будденброки» и «Колобок».

Там, в большом историческом времени – битвы железных канцлеров, упоение понимания, как дальше будет течь время, вообще прогрессирующая дальнозоркость. Вон ниже по сплаву – плотина, о нее разобьется глупая, домашняя, почти слабого посола рыба, идущая на нерест. Холодный взгляд с вершин. Не то Манфред, не то Зигфрид.

В малом времени – мудрая мысль, что пальто с подстежкой на меху – вещь недурная. Варь, давай купим, а?

О мрак.

Красавицы положены только героям, и только красавицам положены герои. Неужели домострой притягательней бешеных скачек в ночи, ибо бешенство скачки – кровь героя?

Я бы мог сказать «нет», ибо это правда: скачки притягательней.

Я бы мог сказать «да», ибо большинство выбирают именно малое время, а следовательно, для большинства притягательней домострой.

Я мог бы сказать также, что ни один выбор не гарантирует результата, ибо вместо большой истории можно вляпаться в историю отношений, как, типа, Иван Иваныч в борьбе уел Ивана Никифорыча, да и погореть вместе с Никифорычем, – это будет третья правда, причем не противоречащая первым двум.

Но самое разумное, по-моему, полагаться все же на ощущения. На почти осязаемое, свинчаткой, нерефлексивное, straight, обретение жизнью веса вне зависимости от времени, в каком ты оказался, и действия, какое ты производишь в своей жизни. Будь то разбитый дачный газон или неприятельская разбитая армия. Где-то на этом уровне времена смыкаются. Большое Время тогда сбрасывает шелуху персоналий, а частный запрос формирует историческую тенденцию.

То внутреннее усилие, которое только и отличает человека морального от человека аморального, а нравственный ум от циничного ума, и надлежит, собственно, направлять на превращение заурядных, серых, никаких, скучных, посконных, пустых явлений в обладающие весом вещи, предметы, явления первого ряда.

Внутреннее усилие и внешнее действие, являющееся продолжением этого усилия, – вот то единственное, что придает жизни вес, то есть смысл. Это очень просто, и вы, быть может, разочарованы, что потратили время на чтение этой морализаторской колонки.

Но другой морали у меня для вас сегодня нет.

2003

Строгие юноши. Возврат к норме

Возможно, наступает время, когда право быть несерьезным придется отстаивать. Когда за двусмысленность придется отвечать. Старый коктейль (совки + стебки) выпит. Прошло даже похмелье. В новом времени цитата «душа обязана трудиться» может восприниматься как призыв.

Бля!..

Еще точнее: бля, бля, бля!..

Ненавижу тех, кто обожает миддл-класс. То есть себя, ибо сам его пестовал и ублажал, и вот ныне класс завоевал страну, и мне скучно, как Фаусту, зовущему Мефистофеля.

Бля! – я не ругаюсь, я вою.

Бля! – все помеченное знаком усредненности, нормы, есть лютая тоска, и отнюдь не Пуччини (да и норма – не Беллини). Differences make differences. Основное правило в театре жизни – «Больше!», как справедливо заметил гуру постиндустриальной эры Джон Перри Барлоу. «Больше, бля!» – если уж быть точным.

Энтропия, стремление к среднему – удел покойников. Жизнь буйна и левиафански избыточна, ей необходимы разные заряды полюсов, второй и третий смысл, за которыми – бездна. Отсутствие дна так пугает домашних резонеров, благоразумных слабаков. Тех, кто боится признать, что противоположность истины тоже истинна, что «Бога нет» столь же серьезно и важно, как и «Бог есть». Всех этих нелюбопытных недоучек, никогда не открывавших Канта, а если и открывавших, то не воспринимавших «Критику чистого разума» в банальном, прикладном к своей жизни смысле…

Так вот, все это – и миддл-класс, и Канта, и Барлоу, и блядей – я поминаю лишь потому, что вы этот текст прочитаете после марта 2004 года, когда президентом России перевыберут Путина.

Причитания по поводу угроз демократии мне (надеюсь, и вам) не интересны. В отличие от хода истории.

Путина непременно перевыберут, потому что те, кого вконец измотала неустойчивость, нестабильность, двусмысленность, нашли фигуру объединения. Слабаки прикрылись царьградским щитом. Они же там талдычат про имперский путь. Еще б: империя вечна, она империя даже после крушения, но про крушение можно и забыть.

Я непонятно говорю, да?

Тогда еще раз: в России завершается эпоха, начавшаяся при ветшающем Брежневе. Заканчивается параллельное существование отчаянных циников и трусливых любителей правил, седоков на трех стульях – и сторонников однозначности табуретки. Вторые победили. Эпоха, когда единственным способом выжить было умение одновременно утверждать и обгаживать – завершена.

Завершается время, адекватной формой которого в личной жизни была ирония, в публичной – стеб, в искусстве – постмодернизм. Досыпался песок, из которого дозволялось лепить любого горбатого.

Проигравшие интересны разве что историку: кого привлекут постаревшие фрики? Победители не интересны и подавно: они – пресловутый «устойчивый балласт», он же средний класс, надежный и тупой, как мешки с песком в трюме.

Однако новое время – еще как интересно. Хотя бы тем, что в нем рано или поздно будет обязан появиться нравственный mainstream. Отклонение от потока будет восприниматься именно как отклонение: не преступление, но и не норма. Принципы будут существовать не только для обозначения позиции, но и для их отстаивания (право на истину – о, это всерьез, в отличие от права на мнение!). Право быть вне нормы придется отстаивать, порою ценой жизни, без чего бытие вне нормы теряет всякую цену и, следовательно, смысл. Игры в слова будут подразумевать ответственность по типу игры в русскую рулетку. Секс и чувства перестанут быть разъединенными – по крайней мере, на уровне массового сознания. Релятивизм заменится проповедью. Основательность будет в почете. Белая рубашка и галстук в четырнадцать лет, незамутненность любви. Очищающие душу страдания (без иронии), труд во имя общественного блага, любовь к Отчизне, осознание миссии. Уважение к предмету и скепсис к бренду. Как на Monarchy Ball в Лондоне: мужчина либо в смокинге, либо в военной форме (на шотландском офицере допустим килт, но не юбка).

Начинается эпоха новой (термин Льва Лурье) серьезности, строгих юношей и положительных девушек.

Однако эти новые юноши и девушки будут все же симпатичнее постаревших стебков, ибо новая консервативность, со всей ее заботой о бедных, сексуальной контрреволюцией и нравственной реставрацией будет свидетельствовать о витальности общества куда вернее, чем коктейль из перепихона и потребления. Жизнь – всегда изменение устройства жизни.

Новая серьезность, новая строгость, новая моральность – единственно возможный принцип, чтобы не переживать, затаившись, новое имперское время, а жить в нем. В том числе и чтобы всерьез жить несерьезно. Однозначности времени нельзя противопоставлять стеб. Но можно – собственную однозначность.

Это время, в которое хорошо заниматься образованием, философией, историей, квантовой физикой, модернизацией земледелия, читать книги и их писать. И верить в наличие высоких идеалов. Вскрывать пороки и бороться с ними. И не скалиться при слове «мораль».

Повторяю: это время не достанется ни победителям, ни побежденным. Новые времена существуют для тех, кто не имеет за спиной ни опыта, ни ошибок тех, кто готовил их приход. Какое новое время может наступить для никогда не позволявших себе ничего, кроме мечты о «порядке»? Не ведающих, что в том и порядок, чтобы позволять поступки, отвечая за их последствия, – да за такое неведение надо откручивать башку, как избыточную финтифлюшку. Какое новое время может наступить для тех, кто позволял себе все и губил соблазнившихся? Им надо откручивать яйца, как финтифлюшку опасную.

Однако и те и другие могут утешаться тем, что среди добродетелей Нового Времени будет, безусловно, и почтение к старости.

2004