Текст книги "Историческое образование, наука и историки сибирской периферии в годы сталинизма"

Говоря о политизированности советского исторического знания, нельзя, естественно, не затронуть и его идеологический аспект, а также общий советский политико-идеологический контекст в целом. Отталкиваясь от марксистского тезиса об идеологии как о ложной форме сознания (в противоположность науке), практики отечественного марксизма в период борьбы за удержание власти так или иначе конструировали свою собственную идеологию, позиционировавшуюся в качестве марксистско-ленинской.

Марксизм и ленинизм послужили основой и исторически исходным материалом для советской идеологии, а также образцом для подражания. Но неверно сводить ее к марксизму-ленинизму. После Революции 1917 г. в ее разработке приняли участие тысячи советских людей, включая Сталина и его соратников. В нее вошла лишь часть идей и текстов марксизма XIX в., причем в основательно переработанном виде. Ленинизм вообще вошел в нее в значительной мере в сталинском изложении. Отражение жизни человечества и интеллектуального материала XX в. заняло основное место в советской идеологии. Она сложилась как отражение и осмысление опыта реального социализма в Советском Союзе.

При этом советские идеологи постулировали, что социалистическая идеология коренным образом отличалась от идеологии всех предшествовавших эпох, как по своему содержанию, так и по своей роли в общественной жизни, что «было обусловлено самим характером коммунистической общественной формации». Основным аргументом в пользу этого служило утверждение о том, что все предшествовавшие эпохе социализма идеологии носили антинаучный характер – марксизм-ленинизм же является подлинно научной идеологией. Истинность ее непосредственно заключалась в том, что, выражая интересы пролетариата, она давала научное знание объективных законов общественного развития, необходимое рабочему классу для успешного решения всемирно-исторической задачи ликвидации капитализма и построения коммунистического общества. Из этой аксиоматической убежденности и вытекала крылатая фраза Ленина «Учение Маркса всесильно потому, что оно верно», ставшая своего рода лейтмотивом всего советского общественно-государственного проекта.

В то же время представляется весьма проблематичным утверждение о наличии в ментальном поле советской системы на протяжении всего времени ее существования некой целостной, внутренне непротиворечивой и логически формулируемой идеологической картины мира. Своеобразной «точкой сборки» советской государственности стала ситуация критической необходимости удержания власти в стране, социально-экономические реалии которой менее всего отвечали положениям классического марксизма. Все остальные виды и направления большевистских практик (прежде всего социально-экономических и социально-культурных) были в конечном счете нацелены именно на захват властных позиций. Идеология же служила первоочередным источником и инструментом легитимации захваченной политической власти.

Глубина и широта восприятия большевистской интерпретации марксизма самой советской элитой в лице партгосноменклатуры естественным образом варьировались как по горизонтали, так и по вертикали. Не стоит забывать о том, что управленческие задачи, встававшие перед советским руководством, с течением времени качественно менялись. В силу всего этого ход и результаты процесса реализации советского проекта определялись шедшей с переменным успехом в коллективном сознании советских управленцев борьбой между соображениями практической и идеологической целесообразности.

В свете этого представляется уместным коснуться вопроса о связи научно-преподавательской деятельности советских историков с партийными решениями, нашедшими свое отражение в материалах съездов КПСС и в текстах выступлений высшего партийного и государственного руководства. Более корректным видится определение советского властно-политического дискурса не как идеологического, но скорее идеологизированного (в том смысле, что форма его преобладала над содержанием). В какой-то мере то, что называют советской идеологией, было искусственно сконструировано еще в постреволюционную эпоху для потребления советским населением: для обеспечения лояльности, объяснения действий власти, создания ценностной структуры нового общества, актуализации той или иной проблемы и психологической мобилизации на ее решение. Эта семиотическая система была только лексически связана с европейским марксизмом и состояла из ряда основополагающих догм (относительно постоянных) и вспомогательного набора клише (менявшихся в зависимости от обстоятельств).

Переходя к взаимоотношениям советского государства и научно-исторического знания, с определенного времени привлекавшегося для решения внутриполитических задач, следует отметить одну парадоксальную особенность. Сам по себе советский проект явился попыткой реализации большевистской вариации марксизма. Изначальная футуристическая заряженность позволяет с полным правом отнести его к разряду модернистских утопий (наряду с национал-социалистическим Третьим рейхом, послевоенным Израилем и т. п.). В. И. Ленин отмечал, что корни марксизма кроются во французской традиции социалистического утопизма. Реалии кризиса модерна первой половины XX в. Определили масштаб советской утопии, претендовавшей на «земшарную» всеохватность и носившую, таким образом, миростроительный характер.

Другой исключительной важности момент заключался в том, что построение нового советского общества посредством воспитания (в т. ч. и исторического) нового советского человека проходило по большому счету на старых (если не сказать архаичных) основаниях. Дело в том, что уничтожение в годы революции и Гражданской войны тонкой прослойки «русских европейцев» оставило марксиствующих большевиков один на один с массами населения, сознание которых было не то что не готово к восприятию идей Маркса и Энгельса – оно не успело принять и переосмыслить категории и ценности буржуазного либерализма, на основе критики которых и возник собственно марксизм. Отсюда неизбежность вынужденной апелляции советского руководства к традиционным социоментальным основаниям российского общества, в общих своих чертах сформировавшимся в период позднего Средневековья (XV–XVI вв.).

Здесь тем не менее стоит отметить, что советский утопизм нашел себе благодатную основу, наложившись на столь же утопичный социальный идеал российского массового сознания. Советское историческое образование в данной ситуации осуществляло весьма специфическую функцию приводного ремня всей советской системы, передававшего социальную энергию политическим механизмам, преобразовывавшим ее в движение в заданном направлении. Оно играло роль своеобразного медиатора между глубинными пластами коллективного сознания и адресованной ему в обязательном порядке официальной картиной мира. И это, судя по всему, в полной мере осознавалось и подчеркивалось как властью, так и самим историческим сообществом.

Возвращаясь к вопросу идеологизированности советского общественно-политического дискурса, подчеркнем его агонистический характер, причем как внутренний (идея классовой борьбы), так и внешний (противостояние двух идеологий, двух систем – коммунистической и буржуазной). В первом случае агональное начало из настоящего обращалось в ретроспекцию в соответствии с марксистским каноном философии истории, что, в свою очередь, устанавливало проблемные рамки советской исторической науки. Во втором же случае из модуса настоящего задавались образ и модель будущего, определявшие содержание политико-воспитательной работы с населением. Нет нужды утверждать, что между собою они были органически связаны.

Глава 2. Трансформация партийно-государственной политики в отношении исторического образования и исторической науки в первой половине 1930-х гг. – возвращение истории

После победы Октябрьской революции и прихода большевиков к власти в стране началась коренная ломка исторического знания вообще и исторического образования и исторической науки в частности. Перед советским правительством встала задача идеологического воспитания населения в социалистическом духе, что было невозможно без пропаганды марксизма в широких массах. В этих условиях особое значение приобретали общественные науки. Изучение отечественной истории во все времена и во всех странах способствовало патриотическому воспитанию, однако в ходе революции и Гражданской войны идея патриотизма отошла на второй план, уступив место идеи интернационализма. Во многом этому способствовал и курс на перманентную социалистическую революцию. Власть нуждалась в новых кадрах историков, стоявших на марксистских методологических позициях. Как следствие, к концу 1920-х гг. преподавание истории в школах было практически вытеснено обществоведением, а исследовательские направления в области истории претерпели существенные изменения в сторону революционной и историко-партийной тематики. Например, одним из первых разработчиков собственной новой теории развития истории России в начале 1920-х гг. стал Л. Д. Троцкий. Дихотомия дореволюционного и советского периодов истории развития России была положена в основу его исторической концепции[59]59
  См.: Троцкий Л. Д. К истории русской революции. М., 1990.


[Закрыть].

В этот период коренным образом изменилась и содержательная сторона исторического познания. В соответствии с установками партийно-государственных лидеров и молодых марксистских историков были сформулированы основные тезисы, повлиявшие на содержание исторических дисциплин в первые годы советской власти: о скором переходе российской революции в мировую (следовательно, в изучении национальной истории не было необходимости); о классовой борьбе, которая представлялась учащимся как движущая сила исторического процесса; об отвержении реформистского пути и определение революции как «локомотива истории».

Одновременно с отказом от преподавания истории с ее дореволюционным содержанием и введением курса обществоведения с учетом современных реалий решалась и еще одна задача: в школах упразднялась русская национальная история. Отсюда отход от изучения русской истории, переход к истории России и в итоге – выход на историю народов СССР.

Постоянные преобразования в университетах страны, которые являлись фактически экспериментами, проводились правительством зачастую наугад, на ощупь, а поэтому они имели самые негативные последствия как для классического гуманитарного образования в целом, так и для исторического в частности. Можно выявить разные причины крайне неудачных преобразований этой сферы в 1920-х гг., но основных причин можно назвать три. Во-первых, это недостаток кадров для работы в новых условиях. Прежняя вузовская интеллигенция не смогла со своей инерцией старой системы образовательной модели быстро перестроиться и приспособиться к другим образовательным реалиям, в то время как новая интеллигенция еще только складывалась и не могла собой закрыть все потребности высшей школы. Во-вторых, гуманитарное образование в своем классическом виде не отвечало большевистским требованиям и нуждалось в том, чтобы приспособить его под обществоведческую направленность, но заменить, а точнее, подменить одно другим оказалось попросту невозможным. В-третьих, нехватка денежных средств на содержание высшей школы в условиях социально-экономической ситуации 1920-х повлекла за собой общее сокращение сети вузов и отдельных факультетов в стране (прежде всего, гуманитарных, как не отвечавших производственным задачам и подготовке кадров прикладных профессий).

Политика советского правительства в СССР в академической сфере формировалась под воздействием двух новых идеологий. Первая из них настаивала на выполнении того, что сегодня назвали бы «осуществлением социальной миссии университетов». Советская власть пыталась сделать высшее образование инструментом создания эгалитарного общества. Когда эта идеология усиливалась, принимались всевозможные меры, которые должны были сделать университеты доступными для всех социальных слоев (например, запрет приема любых экзаменов, дипломы не требовались при поступлении и не выдавались по окончании университета, пролетарские студенты получали всевозможные льготы). Развились различные формы позитивной дискриминации в пользу недостаточно представленных среди специалистов этнических групп, и, соответственно, против групп, имеющих слишком значительное представительство.

Вторая новая идеология была технократической. Государство рассматривало высшее образование и науку как средство обеспечения запросов народного хозяйства и обороны, соответственно, они должны были существовать в самой тесной связи «с жизнью» или «практикой». Технократический импульс коснулся и содержания программ. Доля лекций сократилась, а практических занятий, наоборот, возросла. Учебные программы были сокращены до трех лет за счет казавшихся излишними для практической деятельности общеобразовательных дисциплин. В дальнейшем в своих внешних проявлениях технократический импульс ослаб. Выразилась явная вторичность социальных и гуманитарных наук, не имевших прямого отношения к «практике».

В итоге разрушенная система классического исторического, юридического, филологического и философского образования привела к негативным социокультурным и даже политико-правовым последствиям в 1920–1930-х гг. Тогда само государство, придя к выводу, что пора положить конец всем экспериментам в области гуманитарного образования, в течение 1930–1940-х гг. начало восстанавливать систему гуманитарного образования в университетах страны.

Эта чисто вузовская реформа оказала большое отрицательное влияние на всю систему не только высшего, но и среднего специального и школьного образования в стране. Конкретные гуманитарные знания в области юриспруденции, экономики, истории, филологии, философии и по другим дисциплинам были подменены преподаванием общих конструкций и закономерностей развития общества и государства, что не могло дать положительного результата в деле гуманитарного образования, прежде всего в средних школах.

Сибирские историки оказались организационно разобщены. Это привело к потерям потенциальных возможностей сибирских исследователей в общих комплексных сибиреведческих и иных исследованиях.

Лишь позже, в начале 1930-х гг., советское руководство осознает всю пагубность данной реформы как для средней, так и для высшей школы СССР и в известном Постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 г. «О преподавании гражданской истории в школах СССР» будет сказано: «…преподавание истории в школах СССР поставлено неудовлетворительно. Учебники и само преподавание носят отвлеченный, схематический характер. Вместо преподавания гражданской истории в живой занимательной форме – с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей – учащимся преподносят абстрактное определение общественно-экономических формаций, подменяя, таким образом, связанное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами»[60]60
  Постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 г. «О преподавании гражданской истории в школах СССР» // Собрание законодательства. 1934. № 26. Ст. 206; Известия ЦИК СССР и ВЦИК. 1934. 16 мая. № 113.


[Закрыть].

Рассмотренный период со всеми характерными для него структурными деформациями и содержательными перекосами оказал основополагающее и смыслоопределяющее влияние на все дальнейшее существование новой советской системы высшего исторического образования и научно-исторического знания. Все случившееся в эти непростые годы с исторической наукой, так или иначе, было обусловлено характером реализации модернизационной составляющей советского проекта. Экстремальные условия поиска новых форм восприятия, интерпретации и ретрансляции категории исторического определялись обстоятельствами уничтожения тонкой прослойки вестернизированных интеллектуалов новой властью и радикальностью властного дискурса, навязываемого ею массам, насильственным образом втянутым в модернизацию, социальные контуры которой во многом задавались параметрами их архаичного сознания. Революционность произошедших изменений в чем-то связана с искусственным торможением прежней государственностью эволюционных процессов, в т. ч. и в сфере высшего образования и науки.

Закрытие имевшихся исторических подразделений в университетах, так же как и различные организационные манипуляции с высшими учебными заведениями и научными учреждениями вообще, можно рассматривать как своеобразную «расчистку поля» внутренней периферии перед новым этапом научного строительства, основные направления которого были намечены научным сообществом еще до взятия большевиками власти. Тем более что кардинальной реконструкции в то время подвергалась прежде всего наука самого центра.

Парадоксально, но, несмотря на всю катастрофичность перемен, определенная стилевая и даже смысловая преемственность в характере научного освоения сибирского пространства все же сохранялась – примером тому может служить расцвет краеведения в 1920– 1930-е гг., носящий явные признаки иррегулярной самочинной колонизации региона, поддерживающей субъектное присутствие носителей исторического знания в условиях идейно-организационной изоляции от центра (московских и ленинградских историков) и даже его утраты (в плане слома исторического образования).

Итак, после фактического развала системы исторического образования (как высшего, так и среднего) и экспериментов в области организации высшего образования, после искажения подхода к истории, к ее предмету и методу коммунистическая партия и советское правительство, в первую очередь сам И. В. Сталин, начали уделять намного больше внимания историческому образованию в средних учебных заведениях СССР и подготовке для школ специалистов-историков в вузах страны.

С восстановлением роли и значения исторического знания (исторического образования на разных уровнях средней и высшей школы, подготовки кадров историков, организации исторических исследований, идейно-воспитательных аспектов исторического познания и т. п.) во внутренней жизни страны были предприняты серьезные усилия, чтобы восстановить преемственность национальной истории, подорванную социологизаторством и утрированным классовым подходом в 1920-е гг. Было покончено с нигилистской оценкой определенных аспектов отечественной истории. Наиболее же заметным сдвигом стал переход к государственному патриотизму: от умаления отечественного прошлого «форсированно перешли к апологии, вследствие чего плодотворная тенденция приняла гипертрофированную форму»[61]61
  Гордон А. В. Восстановление исторического образования (1934–2004). С. 276.


[Закрыть].

Университетская система в СССР к началу 1930-х гг. оказалась крайне расстроенной чередой экспериментов и преобразований конца 1920-х гг. Университеты не имели ряда факультетов, прежде всего гуманитарных (гуманитарное образование было выведено из университетов в специальные учебные заведения, как, например, в МИФЛИ и ЛИФЛИ), тяжелое положение было с материально-техническим обеспечением, кадровым составом (учебный процесс был слабо обеспечен квалифицированными профессорами и преподавателями), а также с контингентом студентов (малочисленность, низкий образовательный и культурный уровень). Университеты стояли на грани выживания, а при этом они должны были готовить, по сути, научно-педагогическую элиту, кадры для всей системы высшего и среднего образования и науки в стране.

В начале 1930-х гг. советское правительство приняло ряд мер по реформированию и укреплению системы высшего образования и восстановлению университетской системы. Следуя данному курсу, 3 апреля 1934 г. народный комиссар просвещения РСФСР А. С. Бубнов издал Приказ № 260 «Об открытии исторических факультетов в университетах»[62]62
  Бюллетень Народного комиссариата по просвещению РСФСР. М., 1934. 12 апреля. № 12. С. 5.


[Закрыть], согласно которому исторические факультеты в стране восстанавливались «в целях подготовки высококвалифицированных специалистов для научно-исследовательской и педагогической работы по истории» с 5-летним сроком обучения[63]63
  Там же.


[Закрыть]. Тем же приказом уже с 1 сентября 1934 г. было решено организовать исторические факультеты в составе Московского и Ленинградского университетов с контингентом осеннего приема на каждый из них по 150 человек. Управлению университетов РСФСР в лице его начальника Х. З. Габидуллина было поручено «в двухмесячный срок проработать вопрос о дальнейшем развертывании исторических факультетов в составе других университетов, в первую очередь в Томском, Казанском, Ростовском и Саратовском[64]64
  После выделения в 1931 г. педагогического факультета в самостоятельный институт подготовка историков в Саратовском госуниверситете не велась. 8 сентября 1935 г. в Саратовском университете был учрежден исторический факультет (на основании Постановления СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 15.05.1934 «О преподавании гражданской истории в школах СССР»), ставший третьим в РСФСР (после МГУ и ЛГУ, где истфаки были восстановлены в 1934 г.) и первым на периферии.


[Закрыть] [там, где они существовали в начале 1920-х гг. – Примеч. авт.] и представить предложения об очередности и сроках их открытия»[65]65
  Бюллетень Народного комиссариата по просвещению РСФСР. М., 1934. 12 апреля. № 12. С. 5.


[Закрыть].

Начало систематическому процессу подготовки историков в стране в целом и в Сибири в частности было положено в первой половине 1930-х гг., когда в массовом порядке стали открываться педагогические и учительские институты (практически во всех административно-территориальных центрах и крупных городах СССР и РСФСР) с историческими факультетами или отделениями. Особый импульс процесс развития исторического образования получил после выхода Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 г. «О преподавании гражданской истории в школах СССР», способствовавшего развитию сети старых и открытию новых исторических структур в вузах Сибири.

Организация подготовки историков для учебных заведений Западной и Восточной Сибири началась с педагогических и учительских институтов. Педагогические учебные заведения в большом количестве стали открываться на территории Сибири на протяжении 1930-х гг., после того как ЦК ВКП(б) в Постановлении от 25 июля 1930 г. «О всеобщем обязательном начальном обучении» признал необходимым ввести с 1930/31 учебного года повсеместное всеобщее обязательное начальное обучение детей в возрасте 8–10 лет: «…для успешного социалистического строительства необходимо в кратчайший срок изжить культурную и техническую отсталость широких масс трудящихся. Эта задача не может быть разрешена без введения всеобщего начального обязательного обучения»[66]66
  Постановление ЦК ВКП(б) от 25 июля 1930 г. «О всеобщем обязательном начальном обучении» // Правда. 1930. 28 июля. № 206.


[Закрыть]. В постановлении говорилось: «Развитие социалистического строительства и связанные с этим огромные задачи по подготовке кадров, ликвидации культурно-технической отсталости и коммунистическому воспитанию широких масс требуют скорейшего проведения всеобщего обязательного начального обучения как важнейшей предпосылки дальнейшего развития культурной революции».

Апрельским Постановлением ЦК ВКП(б) 1931 г. «О целевых установках университетов» на университеты возлагалась подготовка кадров по естественно-научному и математическому циклу непосредственно для нужд производства. Однако при этом имелась в виду не подготовка инженеров, которой занимались втузы, а подготовка научно-исследовательских работников для заводских лабораторий и лабораторий научно-исследовательских институтов, обслуживающих промышленность и сельское хозяйство. Одновременно университеты должны были удовлетворять потребности вузов и втузов в квалифицированных педагогических кадрах. Следовательно, из их составов должны были быть исключены все гуманитарные специальности[67]67
  Чанбарисов Ш. X. Формирование советской университетской системы (1917–1938 гг.). М., 1973. С. 292; Из истории Московского университета. 1917–1941 гг. М., 1955. С. 231.


[Закрыть].

На основании этих документов и был выстроен в РСФСР процесс реорганизации вузов. Необходимо было, во-первых, реорганизовать университеты, сосредоточив в них подготовку научно-исследовательских кадров по естественно-научным и физико-математическим специальностям. На реорганизованные университеты было решено возложить подготовку кадров для научно-исследовательских учреждений, обеспечив при этом педагогическую подготовку этих кадров для работы в вузах и втузах; подготовку высококвалифицированных научно-исследовательских работников для самостоятельной научно-исследовательской и преподавательской работы. Во-вторых, выделить из состава существовавших университетов факультеты: истории и философии; языка, литературы и искусствоведения; педагогические; экономические, превратив их в самостоятельные институты. В конечном итоге это и было сделано.

Таким образом, становлению и развитию или возобновлению системы исторического образования в стране в целом и в сибирском регионе в частности способствовали три взаимосвязанных друг с другом и обусловленных логикой внутриполитического, социально-экономического и культурного развития страны и отдельных ее макрорегионов фактора. Параллельно в стране шли три процесса, которые были тесно связаны друг с другом.

Во-первых, потребности дальнейшего социально-экономического развития страны, проведение индустриализации и широкомасштабной модернизации всех сфер общества, продолжение культурной революции требовали повышения образовательного и культурного уровня населения. Этот уровень должен был быть достигнут путем увеличения и расширения возможностей получения среднего образования для населения. Многократное увеличение и расширение сети средних и средних специальных учебных заведений влекло за собой неизбежный рост подготовки для советских школ учительских кадров. В условиях минимального количества в РСФСР педагогических вузов и педагогических факультетов в классических университетах (а на территории Сибири и Дальнего Востока в условиях практического отсутствия высшего педагогического образования) решить проблему массовой подготовки учительских кадров можно было только путем открытия большего количества педагогических учебных заведений (высших и средних специальных). Расширение сети педагогических учебных заведений в РСФСР и в Сибири позволяло создать базу для дальнейшего открытия исторических структурных подразделений для подготовки учителей истории, а с принятием в 1934 г. уже упомянутых выше двух постановлений [Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 г. «О преподавании гражданской истории в школах СССР» и Постановления ЦК ВКП(б) от 9 июня 1934 г. «О введении в начальной и неполной средней школе элементарного курса всеобщей истории и истории СССР»] в системе педагогических институций эти процессы были максимально интенсифицированы.

Во-вторых, реорганизация классической, доставшейся еще от дореволюционного периода системы университетского образования приводила к неоднозначным последствиям. С одной стороны, из состава университетов выводились все гуманитарное образование и наука, за счет чего происходило разрушение классической системы подготовки гуманитариев (реализация этого процесса шла на протяжении всех 1920-х гг.). С другой стороны, с начала 1930-х гг. на базе университетских педагогических факультетов начинают создаваться самостоятельные институты, что в конечном итоге привело к развитию самостоятельного педагогического сегмента в системе советской высшей школы, с развитым историческим образованием и наукой в стенах пединститутов.

В-третьих, трансформация партийно-государственной политики в области исторического знания (историческое образование, наука, идейно-воспитательная функция истории и т. п.) резко изменила статус, содержание и состояние исторического образования в вузах страны, особенно на периферии. В сибирских вузах с середины 1930-х гг. в большом количестве стали открываться исторические отделения и факультеты или начинает происходить перепрофилирование отделений или курсов (в т. ч. заочных, вечерних и т. п.) в факультеты.

После выхода Постановления ЦК ВКП(б) от 21 февраля 1931 г. «О ходе всеобщего начального обучения», в котором отмечалась в качестве недостатков проведения всеобуча нехватка учительских кадров[68]68
  Постановление ЦК ВКП(б) от 21 февраля 1931 г. «О ходе всеобщего начального обучения» // Правда. 1931. 3 марта.


[Закрыть], в Томске и Иркутске было решено организовать специальные педагогические вузы с целью массовой подготовки учителей для школ Сибири всех уровней. Определенную роль в этом процессе сыграла реорганизация университетов, проведенная в 1930–1931 гг.