Текст книги "Историческое образование, наука и историки сибирской периферии в годы сталинизма"

Вторую группу составляет делопроизводственная документация научно-образовательных учреждений Сибири и их структурных подразделений, а также их партийных комитетов и первичных партийных организаций ВКП(б) – КПСС. К этим учреждениям относятся сибирские вузы (университеты, педагогические и учительские институты), научные учреждения (общесибирские и региональные институты, такие как Институт истории, филологии и философии СО АН СССР, Западно-Сибирский и Восточно-Сибирский отделы Русского географического общества, комплексные научно-исследовательские институты языка, литературы, истории национальных субъектов Сибири) и их структурные подразделения (факультеты, кафедры, отделения, проблемные лаборатории, отделы, музеи и т. д.).

Это наиболее крупная по объему и по фактическому информативному потенциалу группа из всех представленных архивных документов и материалов. В нее входит массив делопроизводственной документации, которая сопровождает весь образовательный и научный процесс в вузах и научных учреждениях. Сюда же включены протоколы общих и закрытых собраний, отчеты, справки, характеристики на членов ВКП(б) – КПСС и прочая документация, связанная с деятельностью партийных комитетов и первичных партийных организаций, которые действовали в непосредственном контакте с самими историками (профессорско-преподавательским составом, научными сотрудниками и студентами).

Эта группа источников представляет собой существенный массив фактологического материала, привлеченного исследователем для восстановления содержательной картины большинства основных процессов, происходивших в высшей школе и научных учреждениях Сибири. Документы этой группы источников характеризуются подробностью изложения и повествования, позволяют восстановить многие события вплоть до мельчайших деталей. Особенно ценны материалы партийных организаций, которые, неся, разумеется, идеологический и политический подтекст, тем не менее досконально раскрывают суть происходящих явлений в образовательной и научной жизни, разбирают персональные дела с точки зрения не только личностных качеств, но и профессиональных. Наиболее насыщены подробностями, оценочными характеристиками и иными важными и интереснейшими аспектами внутренней жизни вузов и их структурных подразделений документы наиболее острых и трагических периодов (вторая половина 1930-х гг. и первое послевоенное десятилетие периода идеологических кампаний).

Третью группу составляют материалы и документы общественных организаций, объединений и школ партийного просвещения сибирских регионов. Напрямую эти структуры не относились к научно-образовательному комплексу регионов, однако выполняли важные социальные и политико-идеологические функции. В их деятельности самое активное участие принимали историки, зачастую входя в руководящие органы этих структур. К ним относятся, к примеру, Томский комитет ученых по содействию промышленности, транспорту и сельскому хозяйству в военное время, действовавший в годы Великой Отечественной войны, областные и краевые высшие партийные школы и университеты марксизма-ленинизма при региональных партийных комитетах и др.

Материалы данной группы источников открывают для исследователя возможность взглянуть на деятельность историков вне их академической и педагогической среды. С одной стороны, это общественная составляющая жизни провинциальных историков, а с другой – именно историки формировали значительную часть этих организаций и учреждений. В большинстве своем они определяли научно-просветительскую повестку и направления деятельности. Благодаря анализу этих документов выстраивается картина их взаимоотношений с региональным и локальным социумом.

Четвертую группу документальных источников составляют личные фонды сибирских историков – виднейших представителей научно-педагогического сообщества региона, организаторов высшего исторического образования и исторической науки Сибири. Например, фонды З. Я. Бояршиновой (ГАТО. Ф. Р-1863), И. М. Разгона (ГАТО. Ф. Р-1838); Ф. А. Кудрявцева (ГАИО. Ф. Р-2698), М. А. Гудошникова (ГАИО. Ф. Р-2703); М. И. Рижского (ГАНО. Ф. Р-2124), З. Г. Карпенко (ГАКО. Ф. Р-1261); В. А. Данилова (ГАТюмО. Ф. Р-2334); М. Б. Шейнфельда (ГАКК. Ф. Р-2378) и др.

Эти фонды представляют большой интерес для исследования обозначенной в монографии проблемы с двух позиций. Во-первых, материалы этих фондов позволяют проследить развитие «научной лаборатории» провинциального историка, генезис его как ученого и педагога. Они дают представление о путях формирования его научного направления и школы в разные периоды истории нашей страны и при разных условиях. С другой стороны, некоторые материалы личных архивов (неопубликованные письма, записки, в целом переписка с другими историками Сибири и иных регионов СССР) позволяют получить представление о профессиональных контактах сибирских историков, установить тот круг вопросов, которые объединяли или, наоборот, разъединяли сообщество сибирских историков, определить формы коммуникации и сотрудничества внутри корпорации и т. п.

Газетные материалы были выявлены автором в архивах, региональных библиотеках и библиотеках сибирских вузов и информационных центрах сибирских субъектов, а также большая часть газетного материала в настоящее время размещена в открытом доступе в сети Интернет: материалы центральной[21]21
  Правда. М., 1920–1956; Известия. М., 1920–1956; Комсомольская правда. М., 1925–1956 и др.


[Закрыть], ведомственной[22]22
  Вестник высшей школы. М., 1940–1956; Бюллетень Министерства высшего образования СССР (Министерства высшего и среднего специального образования СССР). М., 1946–1956 и др.


[Закрыть], общесибирской (в т. ч. межрегиональной)[23]23
  Советская Сибирь. Ново-Николаевск; Новосибирск, 1919–1945; Сибирские огни. Литературный журнал. Ново-Николаевск; Новосибирск, 1922–1945; Восточно-Сибирская правда. Иркутск, 1930–1938 и др.


[Закрыть], региональной и локальной печати[24]24
  Алтайская правда. Барнаул, 1937–1956; Восточно-Сибирская правда. Иркутск, 1939–1956; Забайкальский рабочий. Чита, 1938–1956; Красное знамя. Томск, 1921–1956; Кузбасс. Кемерово, 1950–1956; Омская правда. Омск, 1945–1956; Бурят-Монгольская правда. Улан-Удэ, 1932–1956; Советская Сибирь. Новосибирск, 1946–1956; Тюменская правда. Тюмень, 1944–1956 и др.


[Закрыть], а также университетских и институтских многотиражных газет[25]25
  За советскую науку. Томский государственный университет. 1947–1956; Иркутский университет. Иркутский государственный университет. 1950–1956 и др.


[Закрыть].

Периодическая печать стала ценным источником в ходе работы над монографией. В этих материалах, освещающих, например, процесс складывания новой научно-образовательной системы начала 1930-х гг., откладывалась важная фактологическая, содержательная, иногда оценочная информация о некоторых аспектах развития исторического образования и исторической науки в Сибири, что не находило порой отражения в других видах источников, таких как делопроизводственная документация или тем более официальные материалы и нормативно-правовые акты. На страницах региональных и местных изданий, которые являлись, в первую очередь, средствами идеологического воздействия общесибирских, региональных и местных партийно-государственных органов власти, размещались статьи, материалы, заметки, касавшиеся политико-идеологического состояния высшей школы, научных, просветительных и культурных учреждений, особенно в период политических репрессий конца 1930-х гг. и во время идеологических кампаний второй половины 1940-х – начала 1950-х гг.

В газетах публиковалась информация о наиболее общественно значимых, резонансных событиях из жизни конкретного региона или Сибири в целом – обзоры научно-исследовательской и образовательной деятельности историков того или иного вуза, информация о наиболее важных научно-образовательных мероприятиях (конференции, симпозиумы и т. п.).

Специальный вид источников, использованный при написании данной работы, составили источники личного происхождения (мемуары и автобиографии). В этот комплекс источников вошли воспоминания студентов, аспирантов и историков, учившихся и работавших в исторических подразделениях сибирских вузов в разные периоды. Мемуары посвящены двум аспектам. Первый связан с личными воспоминаниями и переживаниями авторов о событиях, которые случились в прошлом с ними лично[26]26
  Напр.: Куперт Ю. В. Штрихи былого // По страницам истории и судьбы: к 70-летию профессора Ю. В. Куперта: сб. науч. статей и материалов. Томск, 2001. С. 12–74; Данилов В. А. 45 лет в высшей школе: воспоминания историка // Европа: междунар. альманах. Тюмень, 2002. Вып. 2. С. 263–271; Вып. 3. С. 247–256; «Историки! К торжественному маршу…»: Истфак глазами выпускников. Красноярск, 2007; Соловьева Е. И. Три сюжета биографии // Верить, любить беззаветно…: юбилейный сборник к 85-летию Е. И. Соловьевой. Новосибирск, 2009. С. 15–36; и др.


[Закрыть], второй аспект мемуаров связан с воспоминанием авторов о выдающихся историках – ученых и педагогах[27]27
  Напр.: Воспоминания о М. К. Азадовском. Иркутск, 1996; Чимитдоржиев Ш. Б. Е. М. Залкинд в моей памяти // Памяти Е. М. Залкинда: сб. научных статей. Барнаул, 1998. С. 131–134; Памяти профессора Сергея Владимировича Шостаковича: воспоминания и научные статьи к 100-летию со дня рождения. Иркутск, 2002; Могильницкий Б. Г. И. М. Разгон в моей памяти // Разгон И. М.: Творческая биография ученого и педагога в материалах и воспоминаниях. Томск, 2004. Ч. 1. С. 57–66; Воспоминания о В. И. Дулове // Сибирь в изменяющемся мире. История и современность: материалы всерос. науч.-теорет. конф., посвящ. памяти проф. В. И. Дулова. Иркутск, 2008. Кн. 1. С. 147–165; Дроботушенко Е. В. Моисей Иосифович Рижский. Ученый и педагог // Из глубины веков: сб. материалов круглого стола, посвященного 100-летию со дня рождения М. И. Рижского. Чита, 2012. С. 5–6; Юнель А. И. Памяти Я. И. Дразнинаса. Слово об Учителе // Там же. С. 7–9; Вековой юбилей: 100 лет со дня рождения Б. С. Санжиева: Воспоминания, документы, библиографический указатель. Иркутск, 2013 и др.


[Закрыть].

Важную роль в освещении профессиональной деятельности историков, общего политического и идеологического контекста играют и немногочисленные мемуары историков столичных и центральных городов страны[28]28
  Напр., см.: Ганелин Р. Ш. Советские историки: о чем они говорили между собой. Страницы воспоминаний о 1940–1970-х годах. СПб., 2004; Гуревич А. Я. История историка. М., 2004; Дружинин Н. М. Воспоминания и мысли историка. 2-е изд. М., 1979; Дубровский А. М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930–1950-е гг.). Брянск, 2005; Кабытов П. С. Судьба-Эпоха: автобиография историка. Самара, 2008; Клейн Л. С. Трудно быть Клейном: Автобиография в монологах и диалогах. СПб., 2010; Мирский Г. И. Жизнь в трех эпохах. М.; СПб., 2001; Некрич А. Отрешись от страха. Воспоминания историка. L., 1979; Павленко Н. И. Воспоминания историка. М., 2016; Пушкарев С. Г. Воспоминания историка. 1905–1945. М., 1999; Фирсов Ф. И. 34 года в Институте марксизма-ленинизма: воспоминания историка. М., 2013; Хазанов А. М. У них я учился ремеслу историка. М., 2014.


[Закрыть]. Они позволяют оценить обстановку в определенных периодах, значимых для развития исторического образования и исторической науки (идеологические кампании позднего сталинизма).

Отметим, что советский период не оставил после себя сколько бы то ни было значительного массива мемуаристики как самих сибирских историков, посвященной вопросам, связанным с развитием исторического образования и исторической науки в этом регионе, так и воспоминаний о выдающихся сибирских историках их соратников, коллег, учеников. Лишь со второй половины 1980-х гг., но особенно в 1990-е и 2000-е гг. стало появляться большое количество мемуарных работ (в основном это были отдельные статьи и очерки) сибирских историков о себе и о коллегах-сибиряках. Огромное количество воспоминаний опубликовано в сети Интернет на сайтах исторических подразделений сибирских вузов, научных институтов, специализированных исторических порталах и т. д.

Такое количество работ мемуарного жанра в последний период объясняется тем обстоятельством, что к этому времени во всех сибирских вузах сформировались и развились собственные крупные исторические научные школы и направления, заслуженным авторитетом в научном сообществе (сибирском и российском) стали пользоваться крупнейшие сибирские историки послевоенного периода, некоторые к этому времени уже скончавшиеся. В 1990–2000-е гг. стали уходить из жизни представители первых генераций сибирских историков, наиболее яркие ее представители, которые сформировали сибирскую научно-педагогическую школу. Все это подвигало их коллег и учеников к написанию собственных мемуаров о пройденном периоде, о наиболее ярких и насыщенных страницах истории высшего исторического образования и исторической науки, о людях, о своих учителях.

Структура монографии обусловлена поставленными задачами и построена по проблемно-хронологическому принципу.

Монография издана при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации в рамках реализации Программы «господдержка социально значимой литературы».

Глава 1. Социокультурные и политико-идеологические конструкты исторического образования и исторической науки в высшей школе периода сталинизма: общие замечания

Феномен советского общественного сознания характеризуется (как и в любом другом обществе любого периода) прежде всего тем, что основные его смыслообразующие элементы формировались не только и не столько объективными обстоятельствами социальной реальности, сколько идеологизированным властно-политическим дискурсом. В свою очередь, результаты этого воздействия оказывали решающее влияние уже на сам социальный контекст, определяли направленность социальных практик по воспроизводству социального идеала и в конечном итоге задавали основную траекторию эволюции всей советской системы.

Система высшего образования и науки относилась к ведущим приоритетам советской государственной политики, именно она отвечала за подготовку управленческих кадров высшей квалификации, формируя элиту нового общества – советскую интеллигенцию, которая в перспективе должна была стать опорой партийно-государственной системы. Именно поэтому приоритетной задачей первых двух десятилетий советской власти стало идеологическое воспитание всех участников образовательных процессов в высшей школе. При этом стоит учитывать, что общая стратегическая цель – воспитание нового советского человека – допускала известную возможность варьирования тактических задач и методов их решения.

В силу развернувшихся на рубеже 1920–1930-х гг. политических и социально-экономических процессов историческое образование и историческая наука стали рассматриваться советским руководством как важнейший элемент политико-идеологического воспитания населения (в первую очередь, молодежи). Со временем на историческое знание (в самых разных его проявлениях) стали делать основной упор как на фактор формирования важнейших составляющих советской идентичности: патриотизма, гражданственности, преемственности поколений и др.[29]29
  Подр. см.: Гордон А. В. Восстановление исторического образования (1934–2004) // Философский век: альманах. СПб., 2005. Вып. 29. С. 271–273; Гордина Е. Д. История как инструмент патриотического воспитания в СССР накануне и в начале Великой Отечественной войны // Преподавание истории в школе. 2010. № 3. С. 9–10.


[Закрыть] Комплексное изучение процессов указанного периода позволит понять их природу, направленность и закономерности их протекания, выяснить, как они отразились на развитии советского исторического образования и исторической науки, на самом советском обществе в целом и сибирском регионе в частности.

Историческое знание представляло собою особый, специфический сегмент в системе советской высшей школы. Ключевой особенностью его (и одновременно отличием от классического образа) являлось то, что не научный этос (то есть нормативно-ценностная структура) определял содержание и методику образования, а прямо наоборот – задачи, ставившиеся политическим руководством перед высшим образованием, диктовали проблемы, границы, инструментарий и в конечном счете горизонты научно-исторического познания.

Особое же место исторической науки в самой советской системе высшего образования было обусловлено двумя факторами. Прежде всего, стоит иметь в виду, что в результате получения высшего исторического образования появлялся не просто историк, т. е. носитель и ретранслятор определенного знания, но сложный многоуровневый продукт политико-воспитательного, учебного, научного (именно в такой последовательности) процессов высшей школы – «боец идеологического фронта» (пропагандист, человек, подготовленный и способный работать с людьми, обладающий уникальными знаниями и, говоря современным языком, компетенциями). Помимо этого, историческое образование играло одну из ведущих ролей в легитимации самой советской системы, ядром которой являлась идеология, претендовавшая на исчерпывающее научное описание объективной реальности (в т. ч. и минувшей, т. е. исторической). Важнейшая функция советской исторической науки заключалась в ретроспективном обосновании возможности и неизбежности реализации коммунистического идеала.

Эти два фактора и определили то особое внимание, что уделялось историческому знанию на уровне высших государственно-партийных органов в рамках исторической политики, т. е. политики по регулированию исторического образования и исторической науки в вузах. Соответственно, вскрытие механизмов взаимодействия означенных факторов будет способствовать более полной и адекватной реконструкции советской социальной реальности.

В свою очередь, функция исторического образования как политико-идеологического конструкта советской системы и пристальное внимание со стороны партийно-государственных органов к научной и образовательной деятельности историков определялись целым рядом обстоятельств.

Во-первых, вузы, которые готовили историков для учебных заведений различных уровней, отвечали за качество подготовки не просто педагогов, а преподавателей особой дисциплины, которая несла на себе функции по политическому, патриотическому, гражданскому и идеологическому воспитанию молодого поколения, что выделяло историков из массы других педагогов и предъявляло к ним особые требования. Вот как, к примеру, в 1947 г. в Омском пединституте видели содержание и задачи исторического образования: «Мы обязаны подготовить высококвалифицированных, идейно закаленных, преданных Родине педагогов – воспитателей молодого поколения – будущих строителей и граждан коммунистического общества. Мы воспитываем патриотизм, чувство долга перед Отечеством»[30]30
  ИАОО. Ф. П-2236. Оп. 1. Д. 20. Л. 62.


[Закрыть]. Говоря о задачах исторического образования, один из преподавателей ОмГПИ отмечал: «Преподаватели истории в общей системе советской школы оказывают на учащихся наибольшее воздействие в деле воспитания советского патриотизма. История имеет огромное значение в деле формирования коммунистического мировоззрения советского человека»[31]31
  Там же. Л. 67.


[Закрыть].

Во-вторых, помимо преподавания истории, благодаря фундаментальности образовательной программы, широте даваемых знаний лица, оканчивавшие исторические отделения и факультеты, в большом количестве привлекались в 1930–1950-е гг. на кафедры основ марксизма-ленинизма и в партийные учебные заведения (например, в вечерние университеты марксизма-ленинизма регионов) для преподавания общественно-политических дисциплин, а со второй половины 1950-х гг. (после реорганизации кафедр основ марксизма-ленинизма) – на кафедры политэкономии, исторического и диалектического материализма, научного коммунизма, научного атеизма, истории КПСС. Именно эти дисциплины являлись основой политико-воспитательной работы как среди студентов, так и преподавателей в вузах и иных учебных заведениях страны, а значит, качество и идеологическая выверенность постановки такой работы была задачей партийных органов. Такое положение исторического образования и исторической науки вызывало необходимость осуществления постоянного политико-идеологического контроля над работой исторических факультетов, отделений и кафедр со стороны партийных органов районного, городского и областного (краевого, республиканского) уровней[32]32
  См.: ГАТюмО. Ф. Р-765. Оп. 1. Д. 54. Л. 3об; ГАНО. Ф. Р-1596. Оп. 1. Д. 16. Л. 27–32; ЦДНИ ТО. Ф. 607. Оп. 43. Д. 22. Л. 41.


[Закрыть].

В-третьих, сделанная Сталиным еще в 1930-е гг. ставка на историческую науку как на важный инструмент государственно-патриотической пропаганды среди широких масс населения (который наиболее ярко раскрыл себя в предвоенный период, в годы Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы), требовала поддержания этой линии в послевоенный период и через академическую историческую науку, и через популяризацию истории среди населения, воспитывая патриотизм и гражданскую позицию советских людей. Этой задаче должна была отвечать унифицированная идеологическая политика по отношению к направлениям и формам исторических исследований в научно-образовательных учреждениях страны.

В ходе реализации учебно-образовательного процесса в советских вузах (и тем более на исторических отделениях и факультетах) огромное значение придавалось политико-воспитательной работе. Этот процесс был единым, и поэтому учебная, научно– и учебно-исследовательская, политико-воспитательная работа, общественная и даже трудовая деятельность студентов составляли тот синтез, который на «выходе» давал качественных специалистов не только с точки зрения реализации ими своих профессиональных исторических компетенций, но и с точки зрения подготовки и воспитания идейно-политического работника для разных сфер жизни советского общества.

Главную роль в организации этого процесса играли партийные и комсомольские организации вузов и факультетов. Политико-воспитательная работа реализовывалась в нескольких направлениях: через образовательный процесс (преподавание общественно-научных дисциплин, организацию спецкурсов и спецсеминаров), через идеологическую работу со студентами и идеологическое воздействие на них (политинформация, агитация и т. п.), через вовлечение самих студентов в организацию и проведение политико-идеологической работы внутри вуза и за его пределами (в школах, в организациях и на предприятиях городов), посредством привлечения студентов к трудовой деятельности. Кроме того, важным направлением в воспитательной работе коллективов исторических факультетов и отделений со студентами являлось развитие студенческой самодеятельности, достигавшееся путем передачи студентам для решения все большего количества вопросов студенческой жизни. В конечном итоге это способствовало формированию «правильного» с точки зрения партийно-государственной идеологии историка.

Все вместе это выводило советское историческое образование за рамки формирования научного мировоззрения, наполняя его совершенно иными смыслами, что соответствующим образом оказывало влияние на саму советскую историческую науку. Иллюстрацией этому могут быть слова омского профессора-историка А. Д. Колесникова: «…сейчас идет острая идеологическая борьба. Историки должны стоять на передовых позициях, знать буржуазные теории, чтобы успешнее с ними бороться, воспитывать людей в коммунистическом духе»[33]33
  ИАОО. Ф. Р-2880. Оп. 1. Д. 4. Л. 6.


[Закрыть]. На одном из заседаний кафедры сибирский историк сообщал, что главной целью его лекции «История – мощное средство коммунистического воспитания» было «показать важность овладения всей суммой исторических знаний, что, используя эти знания, надо вести работу по воспитанию советского патриотизма»[34]34
  Там же. Л. 12.


[Закрыть].

Важной составляющей данной монографии является изучение воздействия политики и идеологии на сферу отечественного исторического образования в условиях идеократической системы советского государства. Эта система «обслуживалась» высшей школой, исключая научные (исследовательские институты) и культурно-просветительские учреждения (музеи, архивы, библиотеки и т. п.). Поскольку именно вузы, специализировавшиеся на подготовке исторических кадров, несли основную нагрузку по формированию несущих конструктов советского исторического сознания посредством реализации трех обязательных составляющих – политико-воспитательной работы, образования и научно-исследовательской деятельности. Все эти три аспекта в совокупности были частью советского политического дискурса и менялись сообразно его эволюции, формируя при этом ткань советского исторического метанарратива, сочленения между элементами которого были менее подвижны (в силу необходимости идеологического соответствия), нежели реальная риторика и практика политического руководства.

Рассмотрение проблем советского высшего исторического образования невозможно без обращения к феномену самой советской исторической науки. В самом общем виде можно выделить четыре основных сложившихся мировоззренчески-методологических подхода.

Первый подход (А. И. Данилов[35]35
  Могильницкий Б. Г. Научно-педагогическая деятельность А. И. Данилова // Методологические и историографические вопросы исторической науки: сб. статей. Томск, 1982. Вып. 15. С. 3–20.


[Закрыть]), в целом позитивно оценивающий советскую историческую науку, напрямую увязывает ее эволюцию с проходившими в стране социально-политическими процессами. Основываясь на прогрессистских установках, он в марксистском ключе последовательно прослеживает траекторию развития советской исторической мысли к ее высшим формам. Признавая наличие определенных перегибов в идеологическом влиянии партии на науку, данная позиция не отвергает сам принцип партийности, рассматривая научно-историческое знание в качестве инструмента, прежде всего правильного политического воспитания.

Второй подход (А. И. Зевелев[36]36
  Гражданин, солдат, ученый: воспоминания и исследования: [памяти А. И. Зевелева]. М., 2007.


[Закрыть]) основной акцент делает на внутренних факторах развития исторической науки, рассматривая ее как сложное многоуровневое явление. Подобного рода системный подход анализирует различные элементы советской исторической науки, разделяя их при этом на те, что соответствовали критериям научности, и на те, что подверглись деформации под воздействием партийного диктата.

Третий подход (А. А. Искендеров[37]37
  Искендеров А. А. Историческая наука на пороге XXI века // Вопросы истории. 1996. № 4. С. 3–31.


[Закрыть]) рассматривает историческую науку с наиболее радикальных позиций, подвергая критике сам этос советской исторической науки. По большому счету данная позиция не признает за советской историей права считаться наукой, делается упор на то, что сами принципы и установки советского познания исторического процесса не соответствовали критериям научности.

Четвертый подход (Ю. Н. Афанасьев[38]38
  Афанасьев Ю. Н. Феномен советской историографии // Отечественная история. 1996. № 5. С. 146–168.


[Закрыть]) можно считать структурно-функциональным. Если исходить из него, анализ советской исторической школы не имеет смысла вне социокультурного контекста самой советской системы, являвшей собой самодостаточный организм, все связи которого были замкнуты на собственное воспроизводство во времени и пространстве. История же представляла собой всего лишь один из обслуживающих сегментов этого организма, к числу функций которого научное познание мира отнюдь не относилось. Определенные черты научности у нее присутствовали, но были скорее исключением, нежели правилом.

Приведенные подходы не столько противоречат, сколько дополняют друг друга, рассматривая историческую науку в советский период с разных ракурсов. При этом все они так или иначе упираются в проблему соотношения советской исторической науки и советской идеологии. Иными словами, главный вопрос состоит в том, как идеология воспринималась научно-педагогическим сообществом и каким образом результат этого восприятия отражался на образовательном процессе высшей школы.

За последние три десятилетия новейшего периода развития исторической науки историография проблем советской идеологии и ее восприятия общественным сознанием видится достаточно обширной. Так, работы отечественного исследователя политических процессов в СССР и советской идеологии Д. М. Фельдмана посвящены общетеоретическим вопросам, связанным с изучением практик бытования советских идеологем (негативно и позитивно маркированных), терминологии власти в советском обществе, советской идеологии в контексте политической истории России и т. д.[39]39
  Напр., см.: Фельдман Д. М. Терминология власти: советские политические термины в историко-культурном контексте. М., 2006.


[Закрыть] В своей докторской диссертации, предметом исследования которой является советская идеология как историко-культурный феномен в целом и как технология манипулирования общественным сознанием в частности[40]40
  Он же. Советская идеология в контексте политической истории России XX в.: дис… д-ра ист. наук. Саратов, 2007.


[Закрыть], Д. М. Фельдман отмечал, что «любая идеология немыслима вне опоры на исторический контекст, на то или иное осмысление истории. Осознавая это, один из основателей советской историографической школы 1920-х гг. М. Н. Покровский настаивал на предельной идеологизации всех курсов истории, всех работ историков». «Советская идеология рассматривается как совокупность установок, реализовывавшихся и в пропагандистских кампаниях, и в работах советских историков (пусть не всех, но подавляющего большинства), аналогично и в трудах философов, филологов, правоведов, и в юридических документах, и в административной практике, и в учебных пособиях, и в справочных изданиях, и в художественных произведениях»[41]41
  Там же. С. 3.


[Закрыть].

В диссертации П. Б. Гречухина, посвященной довоенному периоду (1934–1941)[42]42
  Гречухин П. Б. Власть и формирование исторического сознания советского общества в 1934–1941 гг.: дис… канд. ист. наук. Саратов, 1997.


[Закрыть], рассматривается важный сюжет, связанный с деятельностью политико-идеологического механизма по формированию исторического сознания в СССР. В ней выявляются методологическая и идеологическая ориентация научных, вузовских, школьных кругов, от чего во многом зависел успех внедрения новой концепции в сознание общества[43]43
  Там же. С. 35–56.


[Закрыть]. П. Б. Гречухиным процесс формирования исторического сознания советского общества во второй половине 1930-х – начале 1940-х гг. характеризуется как сложное и многоплановое явление советской истории. Ведущую роль в этом процессе традиционно играл фактор активного государственного влияния. В результате автор делает вывод, что воздействие государства на историческую науку привело в целом к методологической унификации науки в русле сталинской интерпретации марксизма[44]44
  Там же. С. 180–187.


[Закрыть]. В этом же ключе выдержана и диссертация О. В. Гришаева[45]45
  Гришаев О. В. Партийно-правительственная политика в области исторического образования середины – второй половины 1930-х годов и ее влияние на науку отечественной истории в СССР в предвоенные годы: дис… канд. ист. наук. Воронеж, 2000.


[Закрыть].

В современной историографии, посвященной изучению вопросов идеологии в советский период, наибольший исследовательский интерес вызывает период сталинизма как наиболее насыщенный в политико-идеологическом плане и связанные с этим феноменом годы Великой Отечественной войны, когда идеология проявляла себя максимально ярко. Так, в диссертации А. Л. Сафразьяна[46]46
  Сафразьян А. Л. Идеология и внешняя политика СССР 1939–1941 гг.: дис. … канд. ист. наук. М., 2008.


[Закрыть] предметом исследования стали закономерности в формировании внешней политики СССР в 1939–1941 гг., обусловленные влиянием идеологического фактора. Автор отмечал, что «идеологический фактор как глобальный феномен, определяющий жизнь общества в самых разных ее проявлениях, недостаточно учитывается отечественной историографией при исследовании внешней политики СССР. Недооценка роли идеологии связана, в первую очередь, с методологическими проблемами. Историки остаются либо на консервативно-советских позициях, либо придерживаются либерального курса, который склонен существенно занижать влияние идеологии на исторический процесс»[47]47
  Там же. С. 210–211.


[Закрыть].

В диссертации И. А. Токарева, посвященной партийно-государственной политике СССР в сфере идеологии, культуры и образования в годы Великой Отечественной войны, отмечается особая роль и значимость государственной политики по мобилизации духовно-нравственных сил и культурных традиций нации в переломные периоды ее существования. В работе был обобщен и проанализирован исторический опыт разработки и реализации партийно-государственной политики СССР в сфере идеологии, культуры и образования в годы войны, выявлены и показаны изменения задач и направленности агитационно-пропагандистской работы советского государства после нападения Германии[48]48
  Токарев И. А. Формирование и реализация партийно-государственной политики СССР в сфере идеологии, культуры и образования в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.: дис… д-ра ист. наук. Саратов, 2007.


[Закрыть]. В результате исследования автор показал, что сфера идеологии, культуры и образования рассматривалась руководством советского государства как один из основных рычагов воздействия на общество с целью его мобилизации на борьбу с врагом[49]49
  Там же. С. 331.


[Закрыть].

Макрорегиональный сюжет, связанный с реализацией периферийными органами государственной власти и партийными организациями различных уровней идеолого-пропагандистской работы в советском государстве в годы войны и в первое послевоенное десятилетие (период позднего сталинизма), был раскрыт в диссертации Н. В. Камардиной на материалах Дальнего Востока. В ней также выявлено влияние этой деятельности на общественную обстановку в регионе[50]50
  Камардина Н. В. Изменение идеологии советского общества в 1941–1953 гг.: на материалах Дальнего Востока СССР: дис… канд. ист. наук. Владивосток, 2007.


[Закрыть]. Важным аспектом в этой работе стало изучение официальной и повседневной идеологии дальневосточного общества, а также механизмов и факторов перехода идеологической работы от военного времени первой половины 1940-х гг. к послевоенному периоду идеологических кампаний, их связей и взаимной обусловленности.

Исходя из этого можно констатировать, что не теряющая актуальности проблематика находится в плоскости сложного многоуровневого взаимодействия четырех элементов советской системы: идеологии, науки и высшего образования, общественного сознания и культуры, – формировавших общий социокультурный контекст. Реконструкция этого процесса призвана заполнить имеющиеся исследовательские лакуны.

Отправной точкой анализа и предметом настоящей реконструкции будет, как уже указывалось, высшее историческое образование, являвшееся посредником между двумя остальными элементами (официальной государственной идеологией и историческим сегментом общественного сознания). В результате будет реконструирован процесс взаимодействия политической идеологии и исторического знания, взятый в качестве системообразующего фактора историкокультурной идентификации советского общества.

В советской высшей школе осуществлялась последовательная подготовка научных кадров, предусматривавшая прохождение ими пути в науку под воздействием научного руководителя и высококвалифицированного коллектива. Профессор МГУ А. М. Сахаров еще в 1969 г. подчеркивал огромную роль высшей школы в развитии исторической науки: «Слабая подготовка научных кадров в отдельных вузах – это исключение, которое подтверждает правило: выросший в вузовской среде и прошедший все ее стадии научный работник оказывался сильнее того, кто эти стадии не проходил. Все другие формы подготовки историков – вне вузовской системы исторического образования – не могут идти с этой ни в какое сравнение»[51]51
  Сахаров А. М. Историческая наука в высшей школе и ее задачи в изучении отечественной истории // Вестник Московского университета. Серия 9: История. 1969. № 6. С. 8–9.


[Закрыть].

Эта ситуация уходит корнями в советскую интеллектуальную историю. В первые два десятилетия XX в. в России появилось немало ярких ученых в области гуманитарных и социальных наук. Последовавшие вслед за революцией 1917 г. события привели к тому, что одна часть из них была физически уничтожена, другая часть эмигрировала либо была выслана из страны принудительно, оставшиеся же были вынуждены либо прекратить свои исследования, либо сменить сферу научных интересов.